Текст книги "Небесные всадники"

Глава XVIII

Граница с Камайном встретила Этери тишиной и покоем. Странной тишиной и странным покоем, которому не было места здесь, на пороге войны. Покоем, от которого наворачивались на глаза слёзы.

Из высокой травы, уже выгоревшей, несмотря на то, что сейчас только конец весны, вспархивали куропатки, уводя от своих гнезд, стрекотали кузнечики, небо было голубым, как цветы васильков, оплетших стебли пшеницы.

Этери спешилась, желая размять ноги, повела лошадь в поводу, одернула укороченную юбку, предназначенную для верховой езды. Юбка была особая, двойная – скорее даже, две юбки на одном поясе. У каждой из юбок разрез от бедра, с противоположной стороны, прикрытый тканью. Этери от этой придумки своей талантливой портнихи была в восторге. И не сомневалась, что к осени у каждой второй багрийской модницы будет такая обновка.

Теплый ветер ласкал выбившиеся из тугой косы волоски. Её нагнал и тоже спешился главный над всеми войсками Багры, полководец Уго Раери.

– Когда-то, светлая княгиня, очень давно, в хорошей компании я понял, что война была бы замечательной штукой, если бы не нужно было воевать.

Этери улыбнулась, предлагая продолжать. Воевода Раери повёл рукой, очерчивая разнотравье и уже совсем по-летнему выцветшее небо. В его единственном глазу видны были насмешливый ум и непонятная грусть.

– Вот так ехать бы и ехать, останавливаясь на привалы, пугать зайцев и куропаток, купаться жарким полднем, болтать о разном, строить охотничьи планы, встречать баржи с провиантом…

– Да, – сказала Этери, отцепляя от юбки несколько травинок. – А глупые люди зачем-то портят всё…

– Люди вообще несовершенны… Зря вы не остались в столице. Война не место для женщины.

Этери отвернулась. В военном деле она действительно ничего не смыслила, и жить, слыша крики и стоны раненых, взрывы снарядов, и чувствовать запах крови и её привкус даже в воздухе, ей совсем не хотелось.

Но ничего другого не оставалось – иначе на её месте стоял бы твердо вознамерившийся распрощаться с жизнью Исари. Он должен был отдать своё сердце – и он его отдал. Но Этери считала, что миру хватит и его сердца отдельно от тела, Исари же готов был жертвовать собой до последнего. Даже если в этом не было нужды.

Сердце Исари продолжало биться. Заботливо уложенное в шкатулку со стеклянной крышкой, лишенное крови, почти призрачно-белое, оно прогоняло по нескольким стеклянным трубочкам бледно-голубой раствор. Днем тряслось в карете, ночью – стояло у изголовья кровати Этери в каждом постоялом дворе. Этери вставала к нему по ночам, как встают молодые матери к новорожденным детям, – проверить, всё ли хорошо, дышит ли. Движением пальцев и усилием воли зажигала свечи в серебряном подсвечнике, похожем на виноградную лозу.

По стенам двигались тени, похожие на злых духов, выползших из Бездны. Этери, сидя с ногами в глубоком кресле, смотрела, не подбираются ли они к шкатулке с ее величайшим сокровищем.

И там же, у шкатулки, она выкладывала вещи, цена которым – человеческая жизнь. Книга о влюбленных, содержавшая яд. Злой дар, который – Небо, какая ирония! – Амиран лично вручил Лейле. Кинжал, которым Аче, стеснительный гатенский юноша, убил наследника престола…

И целая стопка бумаг, ставших косвенными или прямыми причинами беспорядков и даже смены власти в ближайших к Багре государствах – Гелиатской империи и Казгийском княжестве. До Камайна Исари не сумел или не успел дотянуться?

Исари оставил ей все свои записи, и, читая их, Этери разлюбила политические игры, которыми прежде наслаждалась. Нет, не так. Она лишь упражнялась с деревянным мечом под присмотром опытного воина. Ей ничего не грозило – ни смерть, ни лишение доброго имени. И никто не собирался вручать ей остро заточенный клинок. За её спиной всегда, каждую минуту стоял Исари и устранял её врагов раньше, чем она узнавала о них… Как же она была наивна!

Исари не вёл дневников. И всё же, эти тайные записки, заботливо подшитые в папку, надежно спрятанные от посторонних глаз как кровной магией, так и специальными гелиатскими заклинаниями для шифрования и защиты, были его своеобразной исповедью.

Иногда округлые буквы багрийского языка сменялись другими знаками, которые Этери прочитать не могла. Это были знаки из книг, написанных Всадниками для Всадников, и простым людям грамота не давалась. Хотя Этери и брала уроки у Исари… Пока была возможность. Она лишь научилась воспроизводить знаки, читать написанное ею самой, но так и не прочла ни одной строчки из написаного рукой Исари. Буквы расплывались перед глазами, строчки скакали необъезженными конями, начинала болеть голова.

Интересно, подумала она, понимал ли написанное её отец? Быть может, поэтому он, совсем не книжник, собирал диковинные книги со всех уголков мира. И ни разу, ни разу не сказал ни о чем Этери. Небо, если бы только люди умели меньше молчать и о большем говорить с близкими! Скольких бед можно было бы избежать.

На каждом листке проставлена дата, со свойственной Исари аккуратностью и желанием, чтобы всё было сделано как следует. Если судить по датам, Исари срывался с багрийского на язык Всадников в дни, когда ему было особенно плохо. Когда он не мог себя сдерживать, не выспавшись после мучительных ночных бдений, которые провел полусидя – ведь стоило ему прилечь, и он начинал задыхаться…

Через эти бумаги он говорил с Этери откровенно – впервые в жизни, и у неё ком стоял в горле. Ведь он думал, что читать их Этери будет уже после его смерти. Это было и страшно, и мерзко – читать приговоры неизвестным ей людям и знать, что они давно приведены в исполнение. Исари был прав, когда хотел, чтобы она ознакомилась со всем этим после того, как его не станет. Тогда, может быть, легче было бы смириться с его потерей.

Он сам говорил, что ложь, жестокость и подлость претят природе Всадников, причиняют боль… Разве ему мало было своей боли? Не от неё ли он пытался избавиться, стремясь к смерти?

Этери не знала. И знать не хотела. Что бы ни было, как бы ни было, она считала, что единственная вещь, которую невозможно исправить – это смерть. Исари считал, что всё, сделанное им, можно исправить только собственной гибелью – финальным аккордом в череде чужих трупов. Что он, в конце концов, просто обязан умереть… Что тот, кто берёт на себя обязанность распоряжаться чужими жизнями, должен легко отдать и свою.

Беспокойные и страшные мысли приходили ей по ночам, а дни были полны забот. Камайн объявил Багре войну. Впервые за время существования их маленького царства кто-то воевал с ним напрямую.

По совету Икара, Этери приказала шпионам и наушникам разносить слухи, будто Исари мёртв, и совет опекунов при маленьком цесаревиче от страха скрывает это. Слухи бежали впереди коней и множились, будто морские звезды, которым оторвали щупальца.

И всё же, как Исари и предсказывал, от войны отвертеться не удалось – Камайн проигрывал в гонке по владению Небесными Всадниками, лишался важного преимущества и отчаянно цеплялся за последний шанс – маленькую царевну Лали. Дочь кровного мага, как они считали, в которой, по примеру казгиек, можно было бы пробудить этот дар: действие тех капель крови Небесного Всадника, что передал Амиран, произвели на них неизгладимое впечатление. Мог ли Исари предполагать, к чему приведет его брак с Лейлой? Мог ли он сделать разменной монетой ещё даже не существовавшее тогда дитя? Как далеко он способен зайти?

То, во что превратилось теперь казгийское княжество, ничему не научило камайнских жрецов. В Казге горел костер войны. Лишившиеся своих Небесных рабов жрицы, развращённые силой, не могли оказать хоть какое-то сопротивление. Их подданные, имевшие прав не больше, чем домашняя скотина, с удовольствием им мстили. По слухам, тот самый «недостойный Вайонн», что служил Исари, вполне мог стать следующим казгийским государем.

Всё было плохо. И может стать еще хуже. Но темнее всего перед рассветом. Где только взять силы, чтоб его дождаться? И не самообман ли это?

Тихо заржал конь, которого Этери всё так же вела в поводу, и она отвлеклась от своих мыслей. Улыбнулась давно задумавшемуся воеводе, произнесла:

– Война не место для женщины? Только не говорите этого, например, нашей пороховой волшебнице, госпоже Штайгн. Или грозе океана, госпоже Лесте.

Уго улыбнулся в ответ. Пересечённое шрамом лицо некрасиво сморщилось. Этери взгляда не отвела.

– Исключения подтверждают правила. А вы сами, светлая княгиня, хотели бы пойти по пути войны?

Этери сделала вид, что задумалась.

– В детстве я училась стрелять из лука. Однажды попала в воробья, – подумала и добавила: – Дралась часто. Это считается?

– Как же вы превратились в благонравную и прекрасную даму? – засмеялся Раери. Этери поняла, почему у этого искромсанного мужчины семидесяти лет от роду такое количество поклонниц – его обаяние перечёркивало все шрамы.

– В женском монастыре и не таких ставят на место. Меня отучили грызть ногти, драться, сквернословить – я много времени проводила среди солдат из отцовского гарнизона, – а взамен меня научили вышивать и вовремя падать в обмороки… Однажды я поняла, что с этим глупейшим набором можно достигнуть гораздо большего, чем продолжая драться. По крайней мере, здесь, в Багре.

* * *

Штандарты камайнских полков развевались на ветру. Аче вспомнил, как покрывал их нарисованные копии пятнами крови там, на заднем фоне царского портрета. Он оглянулся на царя, задумчиво пустившего коня шагом.

Если они спустятся с холма, то через два часа прибудут в ставку багрийского войска, находившегося как раз здесь, в тени холмов, на которых они стояли. Железная дорога, проходившая почти по границе с Камайном, виделась отсюда изящной игрушкой. Внутреннего моря было не видать.

– Нет, – ответил Исари, будто отвечая на невысказанный вопрос Аче. – Мы пойдем кружным путём. Заночуем в поле, пересечём границу, встретимся с камайнским главнокомандующим. Быть может, я смогу его уговорить не делать глупостей.

– Очень благородно, – хмыкнул Икар. – Что это? Желание сделать вид, будто ваши руки чисты?

Царь промолчал, бросив на мага раздражённый взгляд из-под ресниц, закутался в длинный шарф, кривовато связанный руками гатенской княгини. А Икар продолжил:

– Помните, я говорил вам, что стоит научиться стрелять и убегать? – спросил Икар. – Нет, стреляйте и падайте в обморок. Это гораздо неожиданней. Только падать надо быстро, и не картинно закатить глаза, а аккуратно сползти…

– Я знаю, как падают в обмороки, – прошипел Исари.

Икар благодушно закивал, объяснил навострившему уши Аче:

– Когда мы жили в Гелиате, я завел себе зазнобу за пределами дворца. Наш друг был умнее, и его возлюбленная была из придворных дам.

– Возлюбленная, – вполголоса проворчал Исари. – Я платил ей достаточно, чтобы она обучила меня премудростям. Мы зачастую ограничивались теорией, не переходя к практике – это довольно утомительное занятие.

Аче почувствовал, что у него краснеют уши и щеки.

– Так вот, – продолжал Икар. Они начали неторопливый спуск с довольно пологого холма. – Отправился я однажды на свидание, ночью. А тут наши наставники решили пересчитать свиту цесаревича по головам… Не обнаружили меня и задали вполне резонный вопрос: а где же княжич Икар? И тут его будущее величество выпучил свои прекрасные глаза и хлопнулся в обморок! Кто бы мог подумать, что он совершенно не умел тогда лгать.

– Я и сейчас не лгу, – откликнулся царь.

Икар взглянул на него довольно ехидно:

– Да, конечно. Ну, наставники и лекари перепугались, все четверо, и про меня тут же забыли. А ведь хотели поставить на горох вместо утренней тренировки…

– Я спас твои колени, – сказал царь. – А благодарности так и не увидел.

Икар пожал плечами.

– А свидание всё равно не удалось. Нас выследил отец моей зазнобы и надрал мне уши. Несмотря на то, что он был простой горожанин, а я – целый княжич.

– Ты когда-нибудь прекратишь подшучивать надо мной или нет? – скорее устало, чем раздраженно, спросил царь, обращаясь к Икару.

Тот отмахнулся:

– Кто-то из нас должен выглядеть живым человеком, а не героем исторических хроник. Мы слишком своеобразная и героическая команда, чтоб оставаться серьезными. Останавливать войны со столь серьезными минами – просто преступление против хорошего вкуса!

– Если бы мне не было лень, я бы спешился, подобрал камень, и швырнул им в тебя, – ответил царь.

– У вас в чересседельной сумке яблоки, – заметил Икар. – Можете швырнуть им – я не против перекусить. А если очень злы, подожду, пока вы его съедите и швырнёте огрызком.

Они еще продолжали спорить, а Аче отвлекся, наблюдая за двумя ястребами, кружащими над ними в небе.

– Аче, – мягко позвал его царь. Молодой художник вздрогнул – его величество всё ещё избегал общения с ним.

– Да? – несмело отозвался он. – Мне достать вам камень?

Икар ухмыльнулся и легко спрыгнул с коня, подошёл к царскому коню, предлагая помощь. Царь остановил его и спешился сам, пусть и гораздо менее изящно. Скорее даже, сполз. Икар и Аче обустраивали лагерь. Натягивали палатку, готовили походный ужин – смесь из перловки, гороха, бобов и гречихи, сдобренных перцем, солью и шафраном. Потом долго лежали у костра, смотрели на густо усыпанное звёздами небо.

Исари подложил себе под голову чресседельную сумку, под ноги – седло. Тело, еще не привыкшее к тому, что оно здорово, иногда давало сбои – после целого дня в седле ныла спина, и отекали ноги. Икар обещал, что эти симптомы – отёки, слабость, головные боли – сойдут вскоре на нет. Если быть честным, Исари был ему благодарен за эти месяцы относительного здоровья – никогда в жизни он не чувствовал себя так хорошо. Когда-то и час в седле был для него непосильным трудом.

Аче сидел за его спиной, и Исари чувствовал исходящую от мальчишки тоску и вину. Исари и понимал, что юноша не виноват в случившемся с Амираном, что он лишь жертва змеиного клубка интриг, жалящего тех, кто к нему не имеет никакого отношения. Что если кто и виноват в смерти Амирана и последовавшей за ним смерти Лейлы, то это он, Исари. И Иветре, сумевший избежать ответственности за все преступления, которым он стал свидетелем и творцом.

И всё же в глубине души – глубже, чем спрятано понимание и разум, Исари упивался тем, что и Аче в тоске, что и он страдает. Это было совершенно бесчестно, злобно, отвратительно и недостойно ни Небесного Всадника, ни царя, ни просто мужчины. И с этим следовало покончить, наконец.

– Вы разбираетесь в звездах, Аче? – спросил он, насмешливо думая о том, как бессмыслен и пуст этот вопрос.

– Немного, ваше величество, – несмело ответил тот. – В школе, где я учился, не было звёздных карт, кроме той, что начертил наш учитель от руки.

Исари приподнял голову и сделал знак Аче, чтоб тот пересел по другую сторону от него. Тот послушался. Икар, сидевший по другую сторону костра, бросил на них взгляд, но ничего не сказал и снова углубился в свои записи.

– Я в детстве мечтал стать звездочетом, Аче, – сказал Исари, глядя в небо. Где там летит маленькое небесное тело – комета, названная матерью в честь него и отца? Невооруженным взглядом её не разглядишь.

– Учитель говорил, что вы рвались к власти… – робко заметил Аче.

– Это так, – ответил Исари. – Когда я узнал, кем являюсь, когда услышал их голоса… Слышать их – настоящее безумие: они давно потеряли себя, счёт времени, вообще всё, что может потерять обладающее разумом и душой существо. Это не просто рабы, это живые трупы, которые дышат, говорят, размножаются по приказу, рождая для своих господ новых рабов, которые тоже будут лишь кормушкой для охочих до дармовой силы жрецов и магов. Сейчас стало легче – их гораздо меньше…

– Вы лишили их жизни из милосердия…

Исари покачал головой.

– Нет же, нет. Из нежелания знать, что они страдают. И заварил кашу, которую мне теперь расхлебывать. Миру было совершенно всё равно, как живут Небесные Всадники. Страдают они или нет. Миру достаточно было того, что они держат его на плечах, на кончиках крыльев, на собственной крови. Я уничтожил отлаженный веками механизм.

Свет костра освещал только половину лица Аче, и эта половина выражала ужас.

– Мир не рухнет ни сегодня, ни завтра, ни в следующем году, – улыбнулся Исари. – Может быть, даже наши внуки ещё не почувствуют никакой угрозы. Однажды стеклянный купол рухнет, и то, что за ним – вывернутая наизнанку материя – поглотит остатки мира, так заботливо хранимые пришельцами с другой, погибшей стороны земли.

Аче хотел что-то сказать и осёкся.

Исари сел на брошенное на землю покрывало, сложил ноги по-камайнски, выставил вперед ладони, покачивая ими, как чашами весов.

– На одной стороне – жизни миллионов. Не только людей – всего зверья, жуков, птиц. Самой возможности жизни. На другой стороне – страдания, ну скажем… двухсот-трёхсот условно разумных существ. Казалось бы: вот он, выбор меж малым и большим злом, и надо, как говорят маги-природники, «не трогать сложившуюся систему»…

Аче сглотнул, опустил голову, хотя в свете костра его глаз и так не было видно.

– Я знаю, какой бедой обернулось мое желание избавить их от страдания. Я знаю, что должен это искупить… Но если бы время повернулось вспять, я поступил бы так же. Пожалуй, раньше стал бы готовить мир к правде о Небесных Всадниках, но этого я бы не изменил. Потому что ни один мир не стоит той жертвы, которую они принесли, не имея возможности выбирать.

– А освободить их? – робко предложил Аче. – Освободить, завоевав Казгу?

Исари покачал головой.

– Не вышло бы. Жрицы, как пиявки, были напитаны их кровью, были слишком сильны. Даже с поддержкой Камайна и Гелиата я не выстоял бы. Нет.

Исари усмехнулся, снова лег, закинув ноги на седло.

– Теперь Гелиат на моей стороне, Константин не даст магам вновь скрыть правду обо мне, как они скрыли правду о моей прабабке. Самое время выходить из тени.

Воцарилась тишина. Потрескивало пламя костра, шумел ветер, шелестела сухая трава. Эту тишину нарушил Икар. Он сидел, уронив голову на грудь, и совершенно неожиданно всхрапнул. Поднял голову и сказал:

– Ложитесь спать, что ли…

* * *

Госпожа Штайгн встретила их в ставке багрийского войска – босая, со скрученными в бараньи рога косами. Одета она была в широкое суконное платье с огромными карманами, в каждый из которых можно было спрятать по младенцу. Такие платья носили багрийские крестьянки здесь, на границе. Платье было дополнено кожаным фартуком, широким, как парус. Пахло от неё дымом и порохом.

Этери протянула ей обе руки, ласково улыбаясь:

– Все готово, дорогая Ульрика?

Та склонила голову.

– Пороха хватит на то, чтобы взорвать гору, ваша светлость. Но всё это сложить в канавки, как велел его величество… это есть… Большая глупость? Можно так сказать?

Этери вздохнула.

– Вы ведь знаете, госпожа Штайгн, как тяжело ему противостоять.

– Его величество умел быть убедителен…

– Умел? Дорогая Ульрика, я вас не понимаю!

Госпожа Штайгн изменилась в лице. Лицо её, правильное, с чёткими, ничуть не расплывшимися чертами, несмотря на монументальность фигуры, приобрело виноватое выражение.

– Слухи разные ходят, княгиня…

– И что же, – снова беря свою собеседницу за руки, всё так же ласково продолжила Этери, мельком бросая взгляд на многочисленные белые пятна на коже – следы алхимических опытов. – Вы верите этим слухам?

Пороховая дама склонилась в реверансе, на эуропейский манер.

– Я не имею права во что-то верить, если не вижу собственным глазом и не трогаю собственным пальцем. Так скажет любой алхимик, и будет прав, ваша светлость. Однако я понимаю, что есть интересы государства, которые находятся выше, чем мой нос, и, – она постучала себя по лбу, – даже выше, чем мой лоб и находящийся за его костью мозг. Если Камайн пойдет в наступление немедленно, то встретит этот сюрприз, можете не сомневаться, госпожа княгиня.

Этери кивнула, на мгновение прикрыла глаза, оставаясь один на один с запахом гари, и овеваемая ветром, несущим с собой ароматы степных трав. Мир и война – переплетение запахов, звуков, ощущений. Вот бы отделить одно от другого, войну извести, растереть в порошок. Мир… мир тогда сам займет положенное ему место.

– Я знаю, что такое война, – вполголоса, очень проникновенно, сказала Ульрика. Даже её эуропейский акцент, делавший твердыми половину шипящих и глухих багрийских согласных, куда-то исчез. – Я всем сердцем её ненавижу, но знаю, что иногда без неё не обойтись. Хирург может не любить ампутаций, но когда иного выхода нет…

– А кто же политик? Хирург?

– А воины и ваша покорная слуга – лишь скальпели и пилы, ваша светлость, простите.

Этери покачала головой.

– Не стоит меня успокаивать, дорогая Ульрика.

– Вы, должно быть, устали с дороги? Быть может, отдохнёте в моей палатке? Там много женщин и почти нет мужчин. Изготовление пороха – женское дело. Там надо быть аккуратным и внимательным. Нельзя просто махать мечом – бабах! – будешь мёртв. А уж плести веревки и мазать их горючим веществом, нитрумом, тем более больше похоже на женскую работу, чем на мужскую.

Они прошли вместе через лагерь, солнце играло на обнажённых клинках тренировавшихся солдат. Пыль стояла столбом, поднимаемая сотнями крепких ног. Кричали что-то командиры, приказывая салютовать госпоже княгине Гатенской, её светлости регенту государства багрийского.

Ей вспомнились маленькие, нежные существа, которых она совсем недавно держала на руках – цесаревич и царевна, Амиран и Лали. Они были ещё так малы и так хрупки для этих громких слов, означавших такую огромную ответственность. Они еще не знали о том, какая сложная, подчас полная болезненных, страшных событий жизнь их ждет, как она повисла над их маленькими головками неотвратимым мечом.

Они не знали этого, улыбались беззубыми ртами, сжимали в своих крохотных кулачках пальцы Этери, издавали смешные, бессмысленные звуки и исправно пачкали пелёнки. Ради них, хотя бы ради них всё должно было получиться!

Этери представила, как всё это будет происходить. Вот она идёт, прижимая к своему сердцу шкатулку с бьющимся внутри неё сердцем. Идет сквозь выстроившиеся в шеренги полки и становится между двумя армиями. Наверняка она, даже не поднимая головы, будет слышать, как щёлкают затворы пистолей, взятых наизготовку, будет чувствовать взгляды солдат. Потом опустит шкатулку на землю и достанет из неё всё ещё бьющееся сердце, а потом вернется назад. Им всем хорошо будет видно его.

Сердце, полное магии Небесных Всадников, лежащее на земле, меж двумя армиями, взорвется, едва того пожелает Этери. Этому Исари успел её научить. Намерение, сила, действие… так описывали магию Всадников Исари и Икар. Это не наука, ибо этому невозможно научиться… Это даже не дар, это заложенный в суть любого Всадника приказ – защищай! И то, что поверх этого глубинного приказа – повинуйся!

– Почему тогда казгийки не захватили мир? – спрашивала Этери там, в последний их общий разговор, в царском кабинете. – Ведь у них этих сердец… и всего остального… полным-полно.

Исари тогда улыбнулся ей.

– Потому, – торжествующе сказал он, неосознанно потирая грудную клетку, – что заточённые Всадники лишены намерений, желания и способности действовать. Он послушны чужому слову, но сами не хотят ничего. Кроме смерти. Это тихий и вполне оправдавший себя бунт. Они были слабы, эта слабость удобна была жрицам – слабыми легче управлять. И в то же время именно эта слабость помогла мне повернуть дело в свою и их пользу. Если смерть можно назвать пользой. Я уже тогда, только что обретя силу, и не зная почти ничего, был сильнее их всех, вместе взятых, пока вы не отняли у меня крылья. Ведь я имел самое важное – намерение и желание действовать.

Разумеется, силы одного слабого, покалеченного сердца не хватит, что бы напугать целую армию. И тогда на помощь древним силам придёт современная наука. Все поле изрыто многочисленными канавками, в которых заложены бумажные мешки с порохом, соединенные между собой специально обработанными веревками, быстро проводящими огонь.

Это было похоже на мошенничество, а может, и было им. Конечно, стой на поле целый Всадник, а не его малая часть, как изначально и предполагалось, прибегать к пороху, возможно, и не пришлось бы. Всадник стоял бы, кровь бы капала из его разрезанных вен, по пальцам стекала бы вниз, на землю, и становилась страхом и ужасом для тысяч и тысяч воинов. Но пережил бы это Исари? Наверное, нет. Он и не хотел это переживать. Исари желал одного – чтобы весь мир узнал об их существовании. Теперь это было возможно, когда сильнейший оплот рабства – казгийское княжество – уничтожено.

После такого Камайн остережётся нападать. А Исари, упрямый Исари, заплатив своей жизнью, даст время найти новых Небесных Всадников. Рождённых и выращенных не рабами, нет – свободными… Способными иметь намерения, управлять силой, жаждать действия. И теперь это будет не так опасно. Об этом написано в его завещании, которое получат те, кто так или иначе ему обязаны. Гелиатский маг Константин, который должен был стать императором, без пяти минут князь Казги, Икар, наследник гатенского княжеского венца, Этери, его собственные дети, ошеломлённые произошедшим камайнцы… И в центре всего Багра, управляемая рукой Этери. Ибо именно это он надеялся скинуть на неё, помимо своего царства и воспитания своих детей. Поиск и воспитание тех, кто может раскинуть крылья и поддержать рушащийся небесный свод. В этом он видел высшую справедливость – сложить мозаику из взаимозаменяемых частей, и скрепить ее раствором из собственной жизни.

Этери в раздражении топнула ногой. Ну уж нет! Хочет он растить спасителей мира – пусть растит их сам. Перед этим основательно надышавшись целебным воздухом Гатенских гор. Икар уже должен был привезти его в Зейский замок.

Этери прошла в палатку госпожи Штайгн и не смогла отказаться от предложенного радушной хозяйкой обеда, венцом которого было сладкое блюдо из риса и молока.

– Вы изумительно готовите, дорогая Ульрика, – искренне восхитилась Этери. Сама она, увы, кулинарными талантами не блистала. В монастыре, где она проходила обучение, всех девочек в обязательном порядке обучали рукоделию и готовке, несмотря на происхождение. Но Этери всегда путала нитки в вышивке, а соль с сахаром на кухне. Не из вредности – просто ни то, ни другое не могло ее увлечь. Это не мешало ей любить красивые вещи и изысканные блюда.

Госпожа Штайгн зарделась от удовольствия.

– Это моя мать хорошо готовила, а я – только глупый поваренок. Была у мамы подай-принеси. Моя мать всегда говорила мне: «Твои книги тебя не прокормят, Инги, и муж не будет есть ни селитру, ни порох!».

Этери засмеялась.

– Мир меняется, милая Ульрика. Разве все мужчины сами изготавливают орудия для домашних работ и охоты и сами носятся за каждым оленем и зайцем? Или предпочитают разделить труд? Один изготавливает ножи и стрелы, другой охотится с их помощью. А третий изготавливает посуду…

Госпожа Штайгн лишь согласно вздохнула. И в это мгновение успокоения души, среди спокойного разговора прозвучал сигнал тревоги. Этот звук заставил сердце Этери упасть в желудок, а затем подскочить в горло, да там и застрять.

Она выскочила из палатки, испуганно заметалась, как курица с отрубленной головой, пока не почувствовала на своем плече тяжесть руки. Уго Раери смотрел на неё без улыбки.

– Пойдемте, княгиня.

Они кивнула, чувствуя, как холодеет тело, как наполняет его липкий, безотчетный страх. Пошла безропотно, на негнущихся ногах. Стемнело. Так неожиданно и резко. В степи всегда так темнеет.

Она стояла, опустив руки, пока отобранные Исари люди – из тех, что привыкли выполнять тайные повеления царя и молчать, наводили последние штрихи – прикрепляли к её плечам крылья. Когда Этери едва шевелила руками, они, свидетельство торжества магии и механики, взметались за спиной.

– Тяжёлые, – шепнула она.

Одна из служанок, невыразительных, как тени, помогавших ей справиться с крыльями, наклонилась к ней, якобы поправляя лямки, спрятанные в складках одежды и накинутого на плечи яркого камайнского платка.

– Одно слово, и я заменю вас, княгиня. Для этого я достаточно на вас похожа.

Девушка в простом платье служанки отступила, позволяя оглядеть себя со всех сторон. Да, они были похожи. И несложно было подчеркнуть сходство еще больше, если бы на то была нужда. Платье, прическа, манеры… Даже при дневном свете их было бы сложно отличить друг от друга, а уж сейчас и подавно.

Этери покачала головой.

– Благодарю…

Та склонилась в поклоне.

– Вы можете называть меня Куницей, госпожа. Это мое прозвище среди тех, кто знает, какую службу я несу.

– Вы мой двойник?

– Не только. Я исполняла всяческие деликатные поручения его величества, и впредь буду готова их исполнять. Или ваши…

– Вы знаете его тайны?

– О нет, что вы, госпожа. Нет, конечно. Моё дело – быть его слепым орудием. И меня это вполне устраивает.

Этери только покачала головой. Вот одно из тех безликих и безымянных существ, похожих больше на духов, чем на людей, что исполняли тайные приказы Исари. И, между прочим, талия у неё не такая тонкая, как у Этери, она старше, морщины в уголках глаз выдают возраст… Небо, о каких глупостях она думает, как не стыдно! И не вовремя.

От служанки-шпионки не укрылся оценивающий взгляд княгини. Она снова поклонилась.

– Я лишь орудие, не больше. Скажите мне, что делать, и я сделаю.

– Благодарю, – повторила Этери. – Я сделаю всё сама.

– Как пожелаете, госпожа.

– Я хочу поговорить с вами позже.

– Мы сами придем к вам, княгиня.

Служанка исчезла, будто её и не было.

И вот Этери шла, держа шкатулку на вытянутых руках. Крылья, рассчитанные на мужскую спину, пусть и не особенно сильную, оттягивали плечи, цеплялись за траву.

Воздух был тёплым, но зубы у Этери стучали, не попадая друг на друга. Руки дрожали, и она покрепче прижала шкатулку к груди. Лишь бы не уронить. Мерный стук сердца успокоил её, усыпил.

Перед ней промчались на легконогих конях воины.

– Идет переговорщик, – подавали они знаки вражеской армии, похожей в темноте на огромное железное чудовище. – Не атаковать. Переговорщик!

Вражеская армия замерла. Ровно там, где они рассчитывали.

Этери очнулась в центре поля, на полпути между своими и чужими, оглянулась, вздохнула. Сказала, чувствуя, как неожиданно легко подчиняется ей голос:

– Я не желаю войны. Сложите оружие к ногам Всадницы и покайтесь. Я не желаю смертей.

Тишина была ей ответом. Гулкая и пустая. Этери опустилась на колени, поставила шкатулку на землю, открыла её, достала сердце, высоко подняла его над головой.

– Намерение, – шепнули непослушные губы. – Сила, действие.

И зажмурилась от яркого света. Это сияло сердце в её поднятых к небу руках. Ослепленная его сиянием, она опустила его на вытоптанную траву, попятилась, и вскрикнула, когда к её ногам упала горящая стрела со стороны камайнского войска, выстроившегося перед ней.