Текст книги "Небесные всадники"

Никто не был готов идти дальше. Их подопечные нуждались в них. Требовалось лечить, учить и направлять их. Развивать их магию, такую непохожую на собственную магию пришельцев.

Никто не откликнулся на призыв Неба. Никто, кроме Земли, давно в неё влюбленного. Они взяли платформу, продукты и материалы – и ушли. Больше о них никто не слышал – связь прервалась, едва они перелетели через хребет.

Последнее их сообщение звучало так:

«Здесь волн, испускаемых Бездной, больше. Думаю, это не просто так – отсюда до нашего дома ближе, ведь Земля круглая. Этой силы так много, что мертвецам не лежится в могилах».

* * *

Если бы Лейла хуже знала своего мужа, с которым прожила уже (страшно подумать!) больше восьми месяцев, она решила бы, что княгиня Этери – его любовница. Как, чем ещё было объяснить осязаемую, натянутую, звенящую связь между ними, видимую невооруженным взглядом?

Они переглядывались, говорили о чём-то, не понятном для окружающих, держались за руки, когда никто не видел. Едва удерживались на самой грани приличий. И всё же оба оставались честны и чисты – в этом Лейла была уверена.

Сейчас, ранним утром первого дня зимы, весь двор во главе с царем и царицей пришёл на молебен в храм, посвященный Всаднику Войны, взиравшему на молившихся с витражей и стенных росписей. Всадник в тусклых, потёртых доспехах с красивым, мужественным и усталым лицом опирался на меч или копьё. Везде у него были разные лица, ведь разные художники видели его по-разному. Одно было неизменно: усталость и разочарование.

Лейла никогда не любила покровителя воинов, никогда не вспоминала о нём, молясь. Даже ко Всадникам и Всадницам Смерти, Лжи, Боли, Болезней, Горя, Беды и прочим, и прочим, не приносящим ничего хорошего роду людскому, она не испытывала такого недоверия и нелюбви.

Виной тому была услышанная ещё в далеком детстве проповедь, во время которой шестилетняя Лейла уснула. Под монотонный голос жреца ей привиделся сон: будто Небесные Всадники забрали у неё нечто дорогое, дразнятся и не отдают. Она ищет, просит, а Всадники смеются.

Причиной этого было, возможно, то, что несколько дней назад старшие братья, злые мальчишки, отобрали у Лейлы фарфоровую куклу и сломали её. Принцессе, конечно, тотчас выдали новую, лучше прежней, с гребешком и жемчугом на платье. Но это была не та кукла. Отчаяние, которое Лейла испытала, стоя над фарфоровыми черепками, в которые превратилась прелестная головка её куклы, она запомнила очень надолго.

Сквозь нелепое видение пробилась слова проповеди:

– Так Всадник Войны забирает у женщин самое дорогое…

Лейла повернула голову влево, посмотрела на Исари. Он, как всегда, был бледен и сосредоточен. Сидел на длинной, узкой храмовой скамье, сложив руки на коленях, и смотрел прямо перед собой, на курильницу в руках помощника верховного жреца. Прямо за Исари сидел Амиран. Он очень нервничал, ибо в этом году впервые принимал участие в воинских забавах на правах взрослого рыцаря.

За руку его держала вдовствующая царица Тинатин, его мать. Она прибыла вчера из вдовьего замка, вся в черном, застёгнутая на все пуговицы до самого подбородка, но при этом живая и жизнерадостная. Она искренне поздравила пасынка с будущим прибавлением в семействе, обещая быть детям доброй бабушкой, поцеловала Лейлу в лоб.

Амиран следил за ними с тревогой: было понятно, что в свои любовные дела он мать не посвятил. И к лучшему, подумала Лейла, устремляя взгляд на широкий помост за спиной жреца, уставленный оружием и шлемами будущих участников. Их благословят и отдадут хозяевам в конце церемонии.

Витязи проедутся по городу в полном боевом облачении, покрасуются, а к вечеру вернутся сюда, в храм, чтобы провести ночь в благочестии и тишине.

Первые схватки начнутся завтра и будут продолжаться неделю: до полудня люди любого сословия могут попытать счастья в схватках на оружии, после обеда сражаться будут витязи.

Победитель самого большого числа поединков среди простых людей может в конце вызвать любого витязя и сразиться с ним. Независимо от того, проиграет он или нет, выбранный дворянин должен будет взять простолюдина к себе в оруженосцы. Если простолюдин выиграет бой, он получит возможность претендовать на звание витязя и личное дворянство через год. Если проиграет, то через три.

В любом случае, с честью прошедший испытание получит от своего учителя подарок: коня со сбруей и полный боевой доспех, усиленный магией.

Впрочем, многие стремились к другой форме награды: победителю среди простолюдинов выдавали довольно большую денежную сумму, если он не рвался в воины.

Лейла вздохнула, поправила складки на платье, нечаянно толкнула сидевшую по левую руку от неё Этери. Та встрепенулась:

– Что-то, не так, моя роза?

Лейла улыбнулась, покачала головой. Подняла голову, вновь обратила внимание на верховного жреца Багры – тот смотрел на неё с укором. Это был сухонький старик, со смешным именем, которое Лейла всё никак не могла запомнить. А если пыталась, то начинала смеяться: стоило переиначить пару букв в этом имени, и по-камайнски оно начинало звучать как «старый ковёр».

– Всадники читают в наших душах, – произнёс он. – И влекут наши души к себе. Умирая и освобождаясь от телесной оболочки, мы становимся чем-то большим. Мы становимся частью мира. И от наших поступков зависит, благой или злой частью мира мы будем. Благо или или зло извлекут из наших душ Небесные Всадники. Солнечным светом может стать наша душа, но каким будет этот свет? Нежным и ласкающим, дающим наслаждение для глаз и пищу для растений, или злым, выжигающим всё вокруг, невидимым глазу светом, убивающим все живое… От вас, небесные дети мои, от ваших каждодневных поступков будет зависеть то, чем вы станете. Что будете нести миру – благо или нет.

Лейла несколько раз моргнула, и её дитя впервые толкнулось. Сильно, страстно.

– Ах, – сказала она едва слышно. Ей захотелось приложить руку Исари к своему животу, но это было бы слишком неприлично. Да и вряд ли он что-то почувствовал бы. Дитя еще слишком мало.

На глаза Лейлы навернулись слёзы. Не слёзы горя, как множество раз за последнее время, а слёзы радости. Она вдруг с восторгом и трепетом ощутила, как внутри неё растет новая жизнь. И уж эту любовь у неё никто не заберёт.

Военные игры Лейле понравились. Это было ярко, волнующе и почти безопасно. Смертельные случаи были здесь огромной редкостью, а среди судей находились настоящие гелиатские маги. В Багре их было не так уж и много, все на виду.

Лейла присутствовала на каждом послеполуденном поединке витязей, но переживала только за Амирана. На третий день он уверенно занимал первое место среди новичков, и было понятно, что и дальше хорошо себя покажет, а возможно, станет даже победителем, если очень повезёт. Хотя победить в военных играх, участвуя в них впервые, ещё никому не удавалось. Но это было неважно. Особенно когда Амиран выезжал в сияющих доспехах на посыпанное песком ристалище на подаренном ему Исари белоснежном пегасе, в сияющих доспехах.

Использование химероидных пород во время поединка не возбранялось. Но взлетать можно было всего несколько раз за поединок, и не выше двух метров. Впрочем, крылья таких животных и в сложенном виде служили воину хорошую службу. Они защищали от ударов ноги и могли служить отвлекающим манёвром, если дать коню команду резко распахнуть крылья.

Впрочем, на новом пегасе Амиран только гарцевал – что в первый день, что на представлении зрителям рыцарей, принимающих участие в сегодняшних битвах. В бою он предпочитал полагаться на давно знакомых ему лошадей: чалую кобылу Лунную и серого в яблоках Резвого. Амиран мог быть уверен, что они послушаются его руки и не споткнутся, что их не испугают разрешённые на ристалище магические фокусы, вроде оживающей под копытами змеи-верёвки, резкие и громкие звуки или пробуждение прочих страхов, свойственных лошадям.

Амиран выбрал своей девой ничем не примечательную дочь одного из низинных князей и повязал её шарф на своё копьё. А Лейле пришлось довольствоваться знаками внимания Уго Одноглазого, старого вояки, с жёлтыми от табака усами и лукавым прищуром единственного глаза. Впрочем, её шарф благодаря воинскому таланту полководца гордо реял над ристалищем всю неделю.

Ещё Лейла следила за успехами Аче, который, ко всеобщему удивлению, держался в десятке лучших бойцов-простолюдинов. Амиран как-то спросил его, чего Аче хочет – денег или возможности получить дворянство. Художник на это ответил, что желает узнать, кто он есть на самом деле, а главное – показать это другим.

Столица с упоением наблюдала и обсуждала военные игры. Один только Исари заламывал руки, жалуясь, что выделенные на проведение этого веселья деньги убегают, как вода. Лейла на это только пожимала плечами, втайне радуясь тому, что вернувшаяся Этери оттеснила её от всех финансовых вопросов. С одной стороны, это было удобно: со счётом у царицы всё равно были проблемы, а с другой стороны – обидно: разумеется, никто не оказывал Лейле видимого пренебрежения, но всё же она царица как-никак, а её оттирают от управления…

Но Исари лишь целовал ей руки, прося заботиться о своём здоровье и не беспокоиться о мелочах, что Лейла, в общем-то, с удовольствием и делала.

Она всё-таки не вытерпела и тем же вечером, когда почувствовала первые шевеления своего дитяти, похвасталась этим Исари, когда он пришел провести с ней ночь. Того, что происходит меж мужчиной и женщиной, и о чем Лейла стеснялась даже думать, ей совсем не хотелось. Ей хотелось человеческого тепла, и Исари давал ей это тепло – как мог, как понимал его. Он приложил руку к животу жены, скрытому тонкой рубашкой. На лице его было написано странное, испуганное выражение.

– Что? – спросила Лейла, недоумевая и тревожась: вдруг царь, не самый лёгкий в общении и понятный человек, будет плохим отцом? – Вы не рады?

Он улыбнулся.

– Что вы, моя роза… это так волнительно… Невероятно. Я и не надеялся, что стану отцом.

– Почему? – удивилась Лейла. – Несмотря на ваше здоровье… Почему вы не женились? И почему изменили своё решение?.

Исари указал глазами на подготовленную ко сну постель.

– Не возражаете, если я прилягу, Лейла? Ноги совершенно не держат.

Она кивнула. Исари осторожно, будто нёс на спине невероятную, но очень хрупкую тяжесть, опустился на постель, а потом прилёг, повернулся на бок и улыбнулся Лейле.

– Что хорошего я могу передать детям, Лейла? Кроме груза, без моего на то желания взваленного на плечи…

– Груз – это корона? Многие готовы убить за такой груз.

– Да, конечно, корона тоже… А потом я подумал: этот брак выгоден моей стране. И ещё выгоднее, если союз будет подкреплён детьми. Кровь ведь не вода. И ещё я подумал: я ведь умру, и что я оставлю после себя? Каждый из нас – лишь звено в цепи. Мы видим ближайшие из них, но остальная цепь скрыта во мраке… Знаете, моя роза, люди часто думают, будто они – центр всего сущего, но мне это не кажется верным. Человек – это часть рода и своей семьи. Он не самое важное явление этого мира, хоть это, возможно, и обидно слышать. Он должен оставить что-то после себя.

Лейла пересела на край постели, взяла супруга за руку. Он тут же прервался, прижал её ладонь к губам. Добавил, прикрыв глаза:

– Мне представляется длинный стол, уходящий в бесконечную даль, за которым все они сидят. Я бы хотел, чтобы, когда я приду, они сказали друг другу: «О, смотрите! Явился. Давайте подвинемся, пусть сядет рядом». И чтобы мне не стыдно было сидеть меж ними.

– Можно сказать проще, – заметила Лейла и перешла на камайнский. Старую пословицу перевести на багрийский с наскока у неё не получилось: – Важно не как помрёшь, а для чего родишься, раз Всадники посеяли – значит, пригодишься.

Исари засмеялся.

– Да, можно и так сказать. Ещё бы знать, для чего именно пригодишься.

– Давайте спать, – предложила Лейла.

Исари согласился. Лейла задула свечи, легла в постель, протянула в темноте руку, и наткнулась на ладонь мужа. Так она и уснула, крепко и спокойно, держа его за руку.

– Если бы люди знали, для чего они пригождаются, – пробормотала Лейла в полусне. – Так можно было бы и не жить… сделал нужное дело – да и умер.

– А ещё говорят, – ответил сквозь сон Исари, – что пока бьётся сердце, всё можно исправить.

– Если бы люди знали, для чего они пригождаются, – пробормотала Лейла в полусне. – Так можно было бы и не жить… сделал нужное дело да и умер.

– А еще говорят, – пробормотал сквозь сон Исари. – Что пока бьется сердце, все можно исправить.

* * *

Завершающий день военных игр начался с того, что Исари попросил Амирана быть поосторожнее. Амиран воззрился на брата с некоторым удивлением – ведь тот давно уже не пытался опекать его. Они сидели в шатре Амирана, у ристалища, находившегося за городом. Исари, как всегда, говорил загадками, как будто волшебное существо из сказок. Ну, что с него возьмешь? По лицу царя было видно, что он переживает. Он, и так обычно бледный, казался совершенно серым.

– Не участвуй в схватках, – попросил он. – У меня плохое предчувствие.

– Это только предчувствие или нечто большее?

Исари взлохматил волосы, посмотрел на брата испуганно и тревожно.

– Только предчувствие. Глупое человеческое предчувствие. Пожалуйста, Амиран!

Царь рванул воротник-стойку, будто ему не хватало воздуха. Амиран спешно подал ему кубок с вином, щедро разбавленным водой.

– Тихо, тихо, – шепнул Амиран, пугаясь. – Тебе нельзя нервничать… Чего ты боишься?

Исари отвернулся. Несколько проходивших мимо шатра Амирана витязей басом орали: «Осталась только роза на могиле. Осталась только роза в память о любви».

– Ненавижу эту сопливую балладу, – проворчал Амиран. – Так что, Исари?

– Я боюсь твоей смерти… Не подумай, я всегда её боюсь… Просто сегодня особенно.

– Разве ты не можешь спасти меня? Ведь дотянулся в Гелиат…

Лицо Исари исказила судорога.

– Не здесь, прошу, не здесь. Эта ноша слишком тяжела. Я ведь чуть не умер. Если бы не молитвы… Твои и Константина… Небо, это так нелепо… Эти силы возросли во сто крат, а человеческое тело угасает.

Он не то засмеялся, не то всхлипнул.

– Впрочем, неважно. Если смерть мгновенная, я ничем не могу помочь, разве что… Нет, не пробовал этого и не знаю, что выйдет.

Амиран взял брата за руку, приобнял за худые, покатые плечи.

– Не думай об этом, брат. Всё будет хорошо.

Послышалась дробь барабанов, и Исари поднялся со складного кресла.

– Будь осторожен, Амиран.

– Я всегда осторожен.

Исари вышел из шатра, Амиран поспешил вслед за ним и несколько минут наблюдал, как идёт его брат в сторону трибун, сопровождаемый двумя дюжими гвардейцами и лекарем.

Откуда-то пришло горькое чувство, что они очень долго не увидятся. Может быть, никогда. Амиран тряхнул головой. Глупости. Сегодня вечером, как всегда, они с братом будут пить вечерний чай и доиграют партию в шахматы. В самом деле, что за пораженческие настроения перед боем?

Пора было облачаться в доспехи.

Амиран поймал лезвием незаточенного, специально предназначенного для дружеских схваток клинка, последние лучи заходящего солнца и оглянулся. Зрители неистово рукоплескали ему, победителю. Такого ещё не бывало, чтобы впервые участвовавший в военных играх побеждал ветеранов! Два часа назад Амиран выбил из седла Омара Раери, старшего сына Уго Одноглазого, победителя двух предыдущих военных игр.

Если никто не бросит вызов Амирану до захода солнца, то он будет объявлен победителем. Цесаревич опустил клинок в ножны, незаметно коснулся сверкавшего рядом с ним на постаменте кубка Победителя.

Традиция турниров пришла в Багру из Гелиата, а в Гелиат из Эуропы. Вся эта роскошь, торжественность, чёткие правила поведения не могли не понравиться витязям и стали любимой забавой на несколько столетий, но, кажется, начинали отживать своё после появления сравнительно недорогого огнестрельного оружия.

Амиран не любил ни пистолеты, ни ружья, предпочитая смотреть своим противникам прямо в глаза, а на охоте давать возможность животным спастись. От разрывной пули убежать сложнее, чем от стрелы.

Цесаревич оглянулся, его взгляд скользил по трибунам, к сидевшей там Лейле, радостной и возбужденной. Военные игры ей очень понравились, судя по всему. Юная багрийская царица была азартна и не стеснялась это проявлять. Она рукоплескала, кричала, подбадривая сражающихся. Исари смотрел на жену с улыбкой.

Они довольно забавно смотрелись вместе. Брат был очень высок, несколько даже долговяз, хотя и умел правильно подать себя. Лейла была ниже его почти на две головы, смешливая, открытая, теперь чуточку полноватая, – но эта полнота ей невероятно шла. Небо, лишь бы она была счастлива!

Солнце почти скрылось за холмами, и Амиран уже вернул было свой клинок из узорчатой камайнской стали (к сожалению, багрийская не шла ни в какое сравнение) в ножны, но претендент на поединок всё же нашёлся.

– Прошу поединка с победителем! – прозвенел его голос.

Амиран вздрогнул и обернулся.

– Аче! – воскликнул он. – Дружище! Ты чего? Ученик, конечно, часто превосходит учителя, но ты ещё не готов! К тому же, три года в оруженосцах… ты уверен, что хочешь именно этого?

Аче стоял в тени, его лица не было видно.

– Нет, – ответил он. – Я хочу показать, кто я есть на самом деле.

Амиран снова оглянулся, замечая, что Исари будто бы вжался в высокую спинку кресла, и быстрым жестом подозвал к себе распорядителя. Тот подбежал, почтительно склонился в поклоне.

Исари что-то спросил, раздражённо подавшись вперёд и вцепившись пальцами в деревянные перила. Спросил что-то у Этери. Та покачала головой. Амиран понял, в чем дело: Исари почему-то не хочет этого поединка. В чём может быть причина? Впрочем, без урона чести Амирану отказаться все равно нельзя. Распорядитель всё же предложил Аче денег, хоть это и было против правил – точнее, на грани. Молодой художник отказался. Оставалась только одно: биться.

– Ты уверен, что хочешь этого? – спросил ещё раз Амиран. – В следующие три года у тебя будет очень мало времени на рисование.

– Три? – спросил Аче и сделал шаг вперед. Тень, скрывающая его лицо, будто переместилась вместе с ним. – Я думаю, меньше.

– Надеешься меня победить?

Аче рассмеялся.

– Да.

Амиран пожал плечами. Что у этого гатенца творится в голове?

По обычаю, Амиран отдал противнику свои лучшие доспехи и лучшего коня. И своё любимое копьё. Это делалось для того, что бы уравнять шансы между простолюдином и витязем.

Доспехи, пронизанные магией, удалось быстро подогнать под фигуру. Противники выехали на ристалище с разных сторон продолговатого поля. Амиран и Аче приняли от оруженосцев копья, отсалютовали друг другу и пустили коней в галоп. Зрители притихли. В этой тишине, нарушаемой тяжелым топотом копыт, казалось, было слышно, как Исари беззвучно молится. По крайней мере, Амиран мог поклясться, что слышит голос брата внутри своего разума.

Первый удар оказался безрезультатным. Противники только пошатнулись от силы нанесенных ударов, однако оба усидели в сёдлах. Разворачивая коня, Амиран со смесью досады и радости отметил, что Аче действительно сражается гораздо лучше, чем раньше. Придётся постараться. Второй удар одновременно вышиб обоих из сёдел. Аче тут же подал знак, что желает продолжать.

– Что ты хочешь видеть на своем гербе через три года? – спросил Амиран, пытаясь отдышаться.

Аче странно хмыкнул.

– Лиса. Знаешь, сколько у него путей отхода? Гораздо больше, чем у лисят.

Амиран покачал головой.

– Я тебя не узнаю, Аче. Да что с тобой в последнее время?

– Вы вообще не отличаетесь наблюдательностью, ваше высочество. Продолжим?

Они отправились менять доспехи. Рукопашные схватки Амиран любил и натаскивал в них Аче гораздо чаще. Тело Аче, несмотря на обманчивую неуклюжесть, было крепким. Здесь сила играла меньшую роль, на передний план выходила выносливость, и обоим противникам её было не занимать. Две первых минуты показали, что оба они хорошо владеют мечами, и зрители на трибунах затаили дыхание, не желая пропустить ни единого движения.

Лейла от восторга так резко подавалась вперед, что Этери была вынуждена придерживать её за плечи. Маленькие кулачки царицы сжимались так крепко, будто именно она сейчас сражалась. Царь сидел неподвижно, даже не поворачивая головы, однако его глаза, потемневшие и приобретшие лихорадочный блеск, пристально следили за каждым движением брата.

Сверкнуло лезвие при свете зажжённых магических шаров, дававших почти солнечный свет, – и упало тело. Грохот доспехов потонул в вопле толпы. Этери пришлось приложить все силы, чтобы удержать царицу, опасно перегнувшуюся через бортик. Исари зажмурился и помотал головой, одновременно судорожно вытирая платком взмокший лоб.

Амиран стоял среди поля, широко раскинув руки, молодой, разгоряченный и счастливый. Зрители заулюлюкали, встречая победителя рукоплесканиями. Это был миг триумфа. Цесаревич протянул руку лежащему на песке Аче, предлагая помощь. Тот что-то прошептал. Амиран наклонился ниже:

– Знаешь, что самое страшное? – спросил Аче. – Не смерть. Смерть – ерунда. Ты умер и свободен. И тот, кто умер, не почувствует уже ничего. Он не сможет оценить своей утраты. Живой – сможет.

– О чём ты? – спросил Амиран. – О чём, Аче? О чём, побери тебя бездна?

Острое тонкое лезвие вошло в его левый глаз, и мир погас. Так убивали друг друга казгийские наёмники. Амиран успел только обиженно и недоуменно подумать о том, что Аче предатель. И о том, что партию в шахматы они с Исари так и не доиграют. Обидно было умирать. Но он умер.

Тишину разорвал истошный крик Лейлы. Никто не заметил, как царь, – быстрее, чем витязи и быстрее, чем и охрана, оказался там, у тела брата. Этери поспешила за ним, ругая своё излишне узкое платье.

Исари застыл, положив окровавленную голову Амирана себе на колени.

– Мёртв, – прошептал он, обращаясь к подошедшим. – Он мёртв. Я ничего, ничего не могу сделать. Небо! Почему не я!

Этери обняла его за плечи.

– Пойдем, пойдём. Тебе надо успокоиться. Пожалуйста. Я все сделаю.

Подоспел, отдуваясь, духовник царя.

– Небеса, – выдохнул он.

Этери убила бы его взглядом, если бы это было возможно.

– Уведите Его Величество, – бросила она и указала на Аче. Тот лежал без движения, будто тоже был мёртв. – Этого – в темницу.

Пожилой жрец помог царю встать. Тот цеплялся за протянутую руку, как за последнюю опору.

– Пойдемте, ваше величество. Вам следует прилечь, пусть вас осмотрит лекарь. Вам надо умыться. У вас руки в крови.

– Да, – шепнул Исари. – Да. Мои руки в крови Амирана.