Текст книги "Небесные всадники"

* * *

Казгийки прибыли, как Этери и ожидала, через три недели после её приезда. Пять женских фигур, завернутых в цветные тряпки, вышли из глубокого возка, окружённого тремя десятками верховых.

Женщины построились клином, пересекли мощеный двор Зейского замка, приблизились к стоявшей на крыльце Этери. Ради дорогих гостий гатенская княгиня вырядилась в парадное платье, покрой которого не менялся больше сотни лет: широкий, расшитый жемчугом и самоцветами парчовый воротник и долгополое одеяние, несмотря на летнюю жару, отороченное мехом, по которому определить хотя бы примерные очертание фигуры было невозможно.

Женщины плавно пересекли чисто выметенный двор, их охранники остались недвижимы. Гатенцы, придворные, дружинники и челядинцы, просто любопытствующие из окрестных деревень, стоявшие по обе стороны оставленной для гостей дорожки, возбуждённо зашептались.

Когда до крыльца главного строения замка казгийским ведьмам осталось не более десяти шагов, Этери поднялась с резного кресла, на котором восседала безвкусно дорогим памятником самой себе. Тяжёлые, длинные и широкие рукава скользнули с подлокотников вниз, тут же ложась тяжестью на плечи.

В поисках поддержки Этери повела пальцем по подлокотнику своего трона. Он стоял на главном крыльце постоянно, лишь на зиму закрываемый куском непромокаемой ткани. По вечерам отец садился в него, усаживал на колени дочку, а если Исари гостил у них, то и его тоже, и рассказывал им страшные и весёлые сказки и истории. Как бы Этери снова хотелось оказаться на коленях у отца!

Или хотя бы иметь возможность расспросить его о том, что он чувствует… чует ли он странную связь между собой и царем?

Шедшая впереди казгийка откинула назад скрывавшее её лицо покрывало. Толпа ахнула: ведьма выглядела впечатляюще. Лицо было выкрашено светло-светло-синей краской, а губы и узоры вокруг глаз были темно-синими, яркими, непривычными, и при этом совершенно естественными. Будто бы так и должно быть.

Казгийка склонилась в довольно низком поклоне. Зазвенели бубенчики, в изобилии нашитые на её платье. Удивительно, как плавно она двигалась – до этого ни один бубенчик не звенел.

– Приветствую вас, светлая княгиня Гатенская, – сказала она на хорошем багрийском.

Этери склонила голову.

– Рада принимать вас, госпожа…

– Я отреклась от своего имени, светлая княгиня, когда пришла в храм. Вы можете звать меня Колоколом. Я – голос Небесных Всадниц.

– Только Всадниц? – с улыбкой спросила Этери. Какая самонадеянность – голос Всадниц. Надо полагать, непререкаемый и истинный.

Казгийка улыбнулась.

– Суть отличий нашей веры от гелиатской, багрийской и камайнской, меж которыми гораздо больше невидимых противоречий, чем принято считать, состоит в том, что мы не считаем мужчин равных женщинам…

Толпа гатенских подданных зашумела, засмеялась и заулюлюкала. Этери подняла руку, призывая их к тишине. Люди постепенно утихли. Этери опустила руку: дурацкий рукав, тяжелый, достигающий пола, тянул к земле.

– Мужчины не создают ничего. В отличие от женщин, способных создать жизнь…

– Я не сильна в теологических спорах, – осторожно сказала Этери. – Однако стоит заметить, что мужчины принимают в создании жизни живейшее участие.

Её подданные опять засмеялись, поддерживая княгиню. Казгийка снова улыбнулась, растянув синие губы и не показывая зубов.

– Вы правы, светлая княгиня, сейчас не время и не место для столь глубоких споров.

– Истинно, – ответила Этери. – Быть может, вы устали с дороги? Вам покажут комнаты. Обед состоится через два часа.

Казгийка склонилась в поклоне.

– Мои сёстры действительно устали, это правда. Но я предпочла бы потратить эти два часа на беседу с вами, светлая княгиня.

– Как пожелаете, – ответила Этери.

В кабинете только смахивали пыль, мыли полы и окна. Ничего трогать Этери не разрешала. Всё здесь было, как при её отце. Здесь она когда-то пряталась от учителей, сидела у большого очага на волчьей шкуре, листала книжки с картинками – текст её не очень интересовал, в отличие от Исари, читавшего толстые скучные книги с таким видом, будто нет на свете более увлекательного занятия, чем это.

Над столом висел герб гатенских князей: крылатая гора (на гербе – действительно крылатая) и два кинжала, пробивающие её насквозь.

Вместе с казгийкой в кабинет вошёл и прибывший с гостями Иветре. Придворный художник, запечатанный маг и, как подозревала Этери, исполнитель деликатных поручений багрийских царей, садиться не стал, хотя ему и было указано на стул. Казгийка плавно опустилась в предложенное кресло, стоящее напротив массивного стола, на котором аккуратной стопкой лежали бумаги – большей частью отчеты гатенского наместника, казначея и деревенских старост.

– Мужчины в Казге не сидят в присутствии женщин, – объяснил Иветре несвойственную ему робость, отвечая на невысказанный вопрос Этери, опустившейся в мягкое кресло по другую сторону стола, и поклонился обеим дамам.

Казгийка сняла с головы широкое, ярко расшитое и явно тяжёлое покрывало, демонстрируя сложную причёску и пробивающиеся сквозь волосы небольшие рога. Заметив взгляд княгини, снова спокойно улыбнулась, расправила тяжёлые складки платья.

– Рога – не украшение. Они действительно растут из головы. Прирощены к кости черепа. Ведь в отличие от цивилизованных стран, – казгийка позволила себе тонкую усмешку, призванную показать, что цивилизованными она эти страны не считает, – у нас, дикарей, нет страха перед изменением человеческих тел. Мы не остановились на создании химероидных коней и собак. Всё это лишь костыли, подпорки для слабого человеческого тела. А какой смысл в костылях, если можно укрепить собственные мышцы?

– И к чему же вы стремитесь?

– К тому, к чему стремится и любое человеческое существо – к совершенству.

Этери удивленно покачала головой.

– Никогда не думала в таком ключе. Разве люди не стремятся чаще всего к богатству, к славе, к бессмертию, наконец?

Казгийка откинулась на спинку кресла, Иветре переступил с ноги на ногу.

– И бессмертие, и богатство, и слава, и мощь, и многое другое – это лишь разрозненные части совершенства, и вы, моя дорога Этери… вы ведь позволите называть вас по имени?

Этери кивнула.

– Вы, моя дорогая, – продолжала казгийка, – дальше всех прошли по этому пути.

– Я не понимаю, – осторожно сказала Этери, безотчетно стискивая какие-то бумаги, лежавшие на столе. Она лгала казгийке, но в первую очередь – себе. Понимала – и не хотела понимать. Верила – и не хотела верить.

– Я слышу шум вашей крови в своих ушах, стук вашего сердца, Этери. Стук сердца Всадницы. В Эуропе верят, что Небо и Земля соединятся и родят существо, которое спасет мир от низко павшего, грешного человечества, чья природа искажена. Что он будет уродлив и ужасен, своим уродством и являющий истинное лицо человечества. И что своей жертвой он уменьшит количество ужаса, вознесет человечество на новую ступень, сделает влияние бренного человеческого тела чуть меньшим… А на Слоновьем полуострове верят, что конечная цель существования любой души – жизнь в теле Небесного Всадника… Любое существо стремится к совершенству, хочет оно того или нет. Вы, вы, светлая княгиня, являете собой то самое искомое совершенство. Позвольте помочь вам раскрыть этот дар. Вы ведь часто задумывались о том, что вас связывает с этим смешным мальчиком, багрийским царем?

Этери застыла, не в силах сделать вдох. Наверное, сейчас она была похожа на глупую крестьянку, впервые попавшую в город и пораженную суетой. Хорошо хоть рот от удивления не открыла. Никогда, никогда и никому она ничего не говорила об этом. Даже Исари! Тем более – ему!

– Эти цепи изготовил не он и не вы, моя прекрасная княгиня. Но, как бы то ни было, он держит вас в рабстве. И сам это прекрасно понимает, иначе не позвал бы нас. Вся сила, которой он пользуется – ворованная. Ворованная у вас, Этери. Все ваши предки, все гатенские князья от основания Багры – Небесные Всадники. Их сила спала, и мы ее не будили. Они кормили собой своих царей, умирали вслед за ними, – что ж, такова их доля. Но вы, вы – другое дело! – вдохновенно воскликнула казгийка. Ее глаза лихорадочно блестели. – Вы женщина, и женщина сильная, способная неординарно мыслить, пробившая себе дорогу в мире, созданном мужчинами для себя. О, я помогу вам снять эти цепи…

– Чтобы надеть свои? – спросила Этери. В бескорыстие казгийской ведьмы ей верилось мало. Иветре, про которого обе женщины успели забыть, кашлянул в своем углу, маскируя кашлем вырвавшийся смешок. И казгийка, и багрийка посмотрели на него одинаково осуждающе.

– Мы тоже умеем учиться на своих ошибках. Желание оберегать и подчинять не принесло ни нам, ни нашим подопечным долгой и плодотворной жизни. По всей видимости, вам нужна свобода, и мы готовы предоставить вам её… В обмен на лояльность и помощь, разумеется.

– Зачем вам это? – спросила Этери, массируя виски.

Казгийка придвинулась ближе к столу, положила локти на столешницу.

– Потому что Всадницы, да и Всадники нужны этому миру. Пробуждённые. Осознающие свою силу, умеющие ею пользоваться. И чем больше, тем лучше.

– Зачем?

– Вы знаете, почему океан вокруг континента полон разнообразных тварей?

– Неудачные создания творцов? – улыбнулась Этери.

Казгийка вздохнула.

– В том числе. В последнее время их стало больше, и они стали наглее. Багры это не коснулось – у вас нет выхода к океану. Пока не коснулось: мы сдерживали их с помощью крови Всадниц, живших в наших храмах. Но последняя умерла год назад. Защита рано или поздно будет истощена… И когда твари съедят нас, они придут и сюда тоже.

– А как же Эуропа? Ведь там и вовсе не верят во Всадников?

– У них есть свои методы защиты. Но и они не совершенны: спросите любого эуропейца о том, как восстают на их кладбищах мертвецы под действием враждебной всему живому силы, приходящей с океанскими ветрами.

– Я ничего не смыслю в магии, – сказала Этери, колеблясь.

– А вам и не надо! Ваше тело само знает, что ему делать.

Казгийка протянула вперед руки, и Этери протянула свои.

– Я помогу вам стать той, кем вы должны стать.

И дни потянулись один за другим, неотличимые друг от друга, наполненные ритуалами, смысл которых от Этери ускользал.

– Это отвратительно! – сказала она однажды, роняя в миску серебряную ложку. – Я не могу этим питаться!

– Вам нужно избавить своё тело от всех излишеств, которым вы подвергали его все эти годы, – заметила Колокол. Она единственная обладала прозвищем, остальные отзывались на обращение «сестра» для Этери и «госпожа» – для всех остальных. Сама Этери называла их про себя «сестра Красная», «сестра Зеленая», «сестра Треугольник» и «сестра Круг», используя различия в татуировках и цвете выкрашенных специальной краской лиц.

Этери сидела на жёсткой диете уже вторую неделю: утром вода и черный хлеб, в обед овощи на пару и немного мяса, на ужин фрукты. Это было немного похоже на то, чем обычно питается Исари, если не учитывать, что, будучи на самом деле любителем сладкого, багрийский царь периодически нарушает предписания лекаря.

Сестры готовили Этери к открытию себя. Так, по крайней мере, они это называли. Учили правильно дышать, чувствовать свое тело, и у Этери это получалось. Тело подчинялось ей, её сознанию, её воле – всё, кроме сердца. Может быть, потому, что у неё в груди бьётся чужое сердце?

Каждый раз, когда она хотела задать казгийкам вопрос обо всей этой истории про чудесное излечении, о рассказе кормилицы, как Исари «забрал» её больное сердце и «отдал» взамен свое здоровое, сердце начинало трепетать, как сумасшедшее. И Этери оставила свои попытки.

Казгийки признали её готовой в первый день осени. Колокол впервые заговорила с Иветре, спросив, где можно провести обряд, и тот очень удивил Этери, указав на катакомбы, находящиеся прямо под Зейским замком.

Очнулась Этери от звона цепей и едва удержалась от рвавшегося наружу сквернословия. Она и все пять казгийских ведьм были прикованы к стенам мрачного и совершенно незнакомого подземелья. Невероятно! Этери знала Зейский замок как свои пять пальцев, излазив его в детстве от обширных чердаков до глубоких подвалов. Этого места она не знала и не представляла, где оно может находиться.

В центре довольно большой комнаты стоял Иветре, странно, нехорошо усмехаясь. Этери покрутила головой, разминая затекшую шею и оглядываясь. Они все были прикованы на примерно одинаковом расстоянии друг от друга – так, что могли коснуться друг друга кончиками пальцев.

– Потрудитесь объясниться! – гневно сказала Этери, обращаясь к Иветре.

Тот только молча поклонился. Зато заговорила Колокол, прикованная по левую руку от княгини.

– Позвольте мне объяснить, моя прекрасная Всадница. Мы, жрицы Гелиата, Камайна, Казги и некоторых других государств, часть которых вошла в состав перечисленных выше стран или стала частью Багры, что, впрочем, сейчас не имеет значения… Так вот, мы, жрицы, пеклись о мире, который можно было защитить лишь одним способом: привлекая, пусть и силой, тех, кого принято называть Небесными Всадниками.

– Без их желания?

– Они слишком привыкли к тому преклонению, которым были окружены, пока действительно были на голову выше нас. А это продолжалось долго, – в свете факелов было видно, как загорелись глаза ведьмы, а на синих губах заиграла улыбка. – Вы не представляете, как вы будете прекрасны в ослепительном блеске своей силы.

Казгийка перевела дух, позвенела цепями, устраивая поудобней руки, продолжила:

– Они были сильны: на голову, на две головы выше в магических науках, чем мы, коренные жители этого мира. Они были сильнее и привыкли к этому. Привыкли и не заметили, что времена изменились. Они слишком много нам дали, и если они хотели оставаться властителями нашего мира, им не стоило делиться с нами своими знаниями. Но они искренне желали нам добра. За что и поплатились. И попали в неволю.

Неожиданно казгийка, несмотря на свои рога и синюю кожу, стала обычной женщиной – не молодой и не старой, как это и водится у магов. Широкие рукава её платья задрались, обнажая лишённые татуировок и краски руки, которые особенно подчеркивали её человечность.

– Я ведь живу давно, очень давно. Помню времена, когда Всадники жили при храмах, одурманенные эликсирами, с пустыми лицами. Мы, дети жрецов, собирали выпадающие во время линек перья, продавали их знахарям. Тогда считалось, будто жжёные перья Всадников помогают от нечисти, сглаза, очищают разум…

«Сколько же ей лет?» – подумала Этери, пытаясь высвободить руку.

– Не пытайтесь, – сделал шаг вперёд Иветре. – Кандалы зачарованы.

Колокол снова зазвенела цепями. Этери оглянулась – похоже, остальные сёстры спали. Они тоже без покрывал и лишних красок выглядели совсем по-другому. Этери внезапно осознала, что «сестра Треугольник» стара, а «сестре Зелёной» вряд ли больше четырнадцати лет.

– Оказалось, – продолжала Колокол, всё так же загадочно улыбаясь, – что они не размножаются в неволе, даже под действием эликсиров. И умирают довольно быстро. Когда жрецы осознали свои ошибки, было уже поздно. Большинство Всадников и Всадниц были уже мертвы. И тогда наш мир узнал то, чего не знал раньше. Ураганы, катастрофы, наводнения, неурожаи… То, чего до сих пор не знает Багра. Благодаря вам и вашим предкам. Но этого мало, слишком мало…

– Мало для чего? – обреченно спросила Этери.

– Для того, – просто и спокойно ответила Колокол, – чтобы защитить мир. Они ведь для этого пришли.

Иветре махнул рукой, и все факелы погасли одновременно. Было слышно, как капает вода со стен. Этери почувствовала, что задыхается в густой, осязаемой темноте. Ей хотелось кричать, но горло сдавил спазм.

– Дело в том, – прошептала Колокол, – что пробудить вашу силу можно только одним способом: через ужас и отчаяние.

Послышался голос одной из жриц:

– Наставница, сестра-наставница, что происходит?

И тут же заорали с другой стороны, да так, что у Этери волосы на голове встали дыбом. Впрочем, крик тут же прекратился, ещё одна жрица сказала:

– Что ты, сестра? Я всего лишь дотронулась до тебя.

– Небеса, – вздохнула Этери.

– Не хочу умирать молодой, – заплакала ещё одна жрица. – Сестра-наставница, мы ведь не умрём?

– Умрём, – легко сказала Кколокол. – Отсюда выйдет или Всадница, или никто.

Одна из жриц заплакала.

– Вы – последняя наша надежда, прекрасная княгиня. Второго шанса у нас не будет. Мы – жертва и искупление.

– Я хочу в туалет, – пискнул чей-то голос.

– Да ради Неба! – возмущенно ответили ей. – Ходи под себя! Ты же слышала, что сказала наставница? Мы здесь умрём.

– Здесь мужчина, – пискнул тот же голосок. Наверное, сестра Зелёная.

– Я отвернусь, – иронически сказал Иветре. – Начинать, госпожа Колокол?

– Да.

Стало очень тихо. Так тихо, что, наверное, можно было расслышать даже шорох падающего на пол платка.

– Эй! – бросила Этери, чувствуя, что вот-вот позорно разрыдается. – Эй, почему вы молчите?

– Потому, что они мертвы. Вы разве не видите? Видеть чужую смерть и впитывать её силу, силу отходящего в ничто человека – это первое, с чего они начинают.

– Может, она недостаточно испугалась? – спросил Иветре с научным интересом.

Этери чувствовала, что у неё сейчас сердце вырвется из груди.

– Я ничего не вижу и не чувствую, – честно сказала Этери и всхлипнула. – Никакая я не Всадница.

Колокол повернула к ней лицо с горящими во всё ещё непроглядной темноте глазами, внимательно посмотрела и отвернулась, будто потеряв всякий интерес.

– Ты обманул меня, Иветре. Как и раньше не раз обманывал.

– Что случилось? – дрожащим голосом спросила Этери. Ещё чуть-чуть, и это она описается вместо маленькой жрицы. – Что происходит?

– Ты всегда мечтал остаться в истории, – шепнула Колокол. – Великим героем или великим злодеем – не так важно, верно? Может, ты станешь причиной уничтожения мира?

– Может быть, – нагло сказал Иветре из темноты. – Но и меня обманули – я считал её Всадницей.

Жрица засмеялась.

– Так тебя обманули? Ах да, ты ведь так мечтал снова встретиться с ней… Теперь ты понял, кто настоящий Всадник?

– Я думал, моя Багра вернулась ко мне, – шепнул Иветре. – Впрочем, это не последний кандидат. Не бывает лишь одного, последнего шанса для спасения мира.

– Он лжет, – сказала Колокол. – Он не любил твою прабабушку и не любит тебя. Он сделал бы тебя своей рабыней.

– Она лжет. Красивые слова о спасении мира – ложь. Она сделала бы тебя своей рабыней, как пыталась сделать таковым своего однокрылого любовника. Я ухожу.

– Отсюда не уйдёт никто. Неужто ты думаешь, что я не приняла никаких мер?

Оба – и жрица, и художник – засмеялись, будто добрые друзья.

– Простите, светлая княгиня, – отсмеявшись, сказала Колокол, – что ваша жизнь закончится столь рано и трагично. Он ведь предал вас. Ваш царь. Сюзерен. Недосягаемый возлюбленный. Даже удивительно, что он так хитер: Всадникам такое несвойственно.

Этери вздрогнула от этих слов, как от пощечины. Верить в предательство Исари не хотелось. Но во что верить тогда? Колокол снова зазвенела кандалами, высвободила руки – она была слишком сильна для того, что бы зачарованные запечатанным магом цепи могли её удержать.

Схватку между запечатанным магом и жрицей Этери не видела и не слышала. А потом, в кромешной темноте, они убили друг друга. Зачарованные цепи пропали, и Этери повалилась на колени, скользя руками по чему-то липкому, а потом наткнулась на чьё-то тело – холодное мёртвое тело и принялась ощупывать его, пока не наткнулась на зияющую рану в горле. Этери заорала, принялась трясти руками, пытаясь убрать с пальцев кровь. Никогда в жизни она так не пугалась.

– Этери, – услышала она голос Иветре. – Этери. Помогите. Я ещё жив, но ненадолго.

Этери поползла на голос, скуля как побитая собака, отскакивая от мёртвых тел, путаясь в подоле рубашки. Села у стены, дотронулась до слабой руки умирающего.

– Старая ведьма прокляла меня… А Исари хорош, поганец. Я ему ещё покажу – он развязал мне руки. В этой игре я на один шаг впереди. Так ему и передай: я лишу его всего, что он любит. И приду за ним. Лицемер.

– Я ничего не понимаю, – сказала Этери, чувствуя, как стучат зубы друг о друга.

– Багра говорила, что я похож на лиса. А у лиса в норе всегда есть запасной выход, – сказал Иветре и засмеялся булькающим смехом. – Исари тоже лис. Но молодой. Молодой.

– Как отсюда выбраться?

– Умру – и выберетесь. Куда спешите? Хочу ему подгадить напоследок. Рассказать всё то мерзкое, что я о нём знаю. Это он убил своего отца, а значит, косвенно – и вашего. Боялся потерять власть. Это он нанял убийц, которые пытались убрать Амирана. Не убили бы – у них ничего не вышло бы, конечно. Ему вира была нужна. Теперь понимаю. Предал вас, подставил под наши клинки. Всё рассчитал, подлец. Я его не виню: он хочет жить и жить свободным.

– Может, он и гелиатский дирижабль взорвал? – раздражённо спросила Этери, обнимая себя за колени.

Маг тихо засмеялся.

– Этого я не знаю. Интересно, как и когда он узнал о своей природе? Должно быть, в Гелиате. Что там могло произойти? Ах, да, да: юный маг огня под боком. Кажется, Константин как-то раз чуть не сжёг конюшню? И как я не заметил, что этот искусный притворщик не просто сильный маг крови?

– Замолчите, – взмолилась Этери, размазывая по щекам грязь, кровь и слёзы. – Я не хочу сейчас об этом думать. Я не могу сейчас об этом думать.

Иветре лежал, не издавая звуков, так долго, что Этери решила: он уже умер. И вздрогнула, когда он снова заговорил:

– Может, я и виноват. Мне нужна сила Всадников. Она как дурная курительная трава, от этой привязанности не избавишься. И казгийкам того же надо. Может, я и избавился бы от своей пагубной страсти. Не знаю. Все стремятся к совершенству, и я стремлюсь. Я хотел быть великим магом. И стал бы, не помешай мне тогда Багра со своей любовью. Сейчас – лгун Исари.

Он помолчал ещё и добавил:

– Позаботьтесь об Аче.

И умер, наконец. Заскрипела, открываясь, дверь, Этери понеслась к ней, взлетела по каменным ступеням и остановилась как зачарованная, обнаружив, что находится в маленьком деревянном храме, тускло освещённом лампадами, лицом к лицу с самой собой, нарисованной на стене у самого входа.

Будто ослепшая и оглохшая от всего, что на неё навалилось, Этери шагнула к фреске, дотронулась руками, чувствуя, как осыпается под пальцами давно просохшая краска, и упала на колени, впервые жизни истово молясь.

* * *

Аспурский замок стоял на берегу Внутреннего моря – единственного большого водоёма континента, не сообщавшегося с океаном. Учёные до сих пор спорили, чем считать это море – частью океана, если судить по составу воды, или всё-таки озером – на основании того, что для человека оно было не опасно – ведь никаких тварей здесь не водилось. Ни змеев, способных переломить корабль пополам, ни огромных китов – нарвалов, способных излучать из своего рога сгустки неоформленной магической энергии, ни спрутов со щупальцами, толстыми и длинными, как корабельные сосны, утягивавших под воду корабли…

Здесь, во внутреннем море, такой пакости не водилось – удивительный подарок природы, полный тёплой, как парное молоко, чуть солоноватой воды. И спруты здесь были маленькие и съедобные.

Лейла просыпалась рано, почти на рассвете, в сопровождении дам из свиты шла на берег моря, окуналась в воду, одетая только в тонкую рубашку, сидела, ласкаемая прибоем, представляя, что её ласкают руки, которые прикасались к ней один раз в жизни – там, в маленькой, захламлённой мастерской художника, среди недописанных картин…

Лейла вздохнула, чувствуя, как почти растворяется в пенной воде и как растворяются все её беды, какие есть. Она прикрыла глаза, а когда открыла их, увидела, что рядом с ней сидит Исари. Она вздрогнула и, опустив голову, покраснела, чувствуя стыд из-за своих неприличных, греховных мыслей о другом мужчине…

Муж улыбнулся ей, легко и непринужденно повёл разговор в нужную ему сторону, спросил о самочувствии – Лейлу иногда слегка тошнило по утрам. Он всегда умел её разговорить. Внезапно Лейле ужасно захотелось, чтобы хоть кто-нибудь к ней прикоснулся, хоть кто-то её обнял. Прислуга, помогающая причесаться и переодеться, не в счёт – эти прикосновения лишены человеческой нежности, эти прикосновения – лишь часть работы.

– Обнимите меня, – прервала она его неиссякаемый поток шуток и бессмысленного, но милого и остроумного разговора, который, кажется, мог длиться непрерывно и бесконечно. Исари осёкся, потеряв от неожиданности нить разговора, вопросительно посмотрел на неё. – Просто обнимите меня!

Он повиновался, обнял её, придвинувшись ближе, легко дотронулся до мокрых от морской воды волос. Лейла уткнулась лицом в его камзол, пахнущий кошачьим корнем, пустырником и ещё какими-то лекарственными травами. Человеческая близость, близость равного была неожиданно приятна, особенно после тех одиноких ночей, которые Лейле пришлось пережить после того, как Исари, узнав о беременности, перестал приходить к ней в спальню. Поцелуи спустились ниже, до нежной кожи за ухом. Лейла застыла, не зная, как на это отвечать.

– Тебе неприятно? – шепнул ей муж, щекоча дыханием кожу.

Лейла прикрыла глаза, отрицательно покачала головой. Нет, ей не было неприятно, совсем нет, но смешно: ласки мужа она воспринимала почти как измену своей несбыточной любви. Рука Исари скользнула на бедра, укрытые влажной тканью длинной льняной рубашки, нежно и властно раздвинула плотно сдвинутые ноги.

Лейла оглянулась в поисках прислуги и свитских и не увидела никого.

– Хорошо быть царем, верно? – улыбнулся ей Исари. – Всегда можно приказать…

– Не хуже, чем быть царицей, – вернула ему улыбку Лейла.

Исари вновь вернулся к поцелуям. Как всегда, он был предупредителен и нежен, и Лейле, как всегда, было этого мало. Она вспомнила, как однажды Валида рассказывала ей об одной королеве и её совете закрывать глаза и думать об… она не помнила точно, о какой стране королева думала, а ей, наверно, стоит думать о Багре. Или Камайне.

Но закрывать глаза не хотелось. В глубоком синем небе, в котором можно было утонуть, кричали чайки, под ухом шумело море, и песок под спиной был мягок и горяч.

Когда Исари выпустил её из объятий, Лейла отвернулась, едва сдерживая слёзы. Почему, почему ей стыдно, ведь она не грешит, ей приятно, так откуда это тягостное чувство?

Исари приподнялся на локте и потянулся за камзолом. Достал стеклянный пузырёк, капнул несколько капель себе на язык. Прикрыв глаза, принялся считать пульс. Лицо его стало сосредоточенным, взгляд будто бы обращённым внутрь.

Посидев так какое-то время, он бросил в рот пастилку и со вздохом откинулся назад, положив голову на колени Лейлы.

– Вы хорошо себя чувствуете? – на всякий случай спросила она.

– Не бойтесь, – улыбнулся он, прикрывая глаза. – Я не собираюсь прямо сейчас откидывать копыта.

На какое-то время Лейла замерла, пытаясь понять, что значит эта фраза, пока Исари не перевёл её на камайнский, тоже с трудом подобрав нужное выражение. Лейла засмеялась: просторечная, нарочито грубоватая фраза не вязалась с обликом и манерами багрийского царя.

– У вас было много женщин? – спросила она неожиданно для самой себя, перебирая похожие на пламя волосы мужа.

– Достаточно, – ответил он, жмурясь, – чтобы знать, как доставить женщине удовольствие.

Лейла кивнула, принимая ответ и продолжая перебирать яркие пряди. Некоторое время Исари молчал, потом нарушил тишину:

– Знаете, иногда мне кажется, что я помню своё рождение. Бред, конечно.

– Почему же бред? – ответила Лейла, вспоминая, как Валида читала ей об экзотических верованиях жителей Слоновьего полуострова, включавших в себя учение о переселении душ и память о прошлых жизнях. На полуострове верили, что за неправедную жизнь можно попасть в тело какого-нибудь нечистого животного, а то и насекомого. А несколько праведно прожитых жизней обеспечивали вечность в теле Небесного Всадника. На Слоновьем полуострове считают, что смысл жизни – вернее, смысл всех жизней каждой души – прийти к абсолюту, стать Небесным Всадником, идеальным творением и творцом одновременно.

В Камайне, Багре, Гелиате, Ханьской империи и Казге верили по-иному: в то, что душа человеческая отделяется от силы Небесных Всадников и после смерти возвращается назад, в общий водоворот силы Создателей мира. Добрые люди и после смерти продолжают приносить миру добро, помогая Всадникам создавать тёплый ветер, и дождь, нужный для посевов, и ласковое солнце. Злые люди становятся частью обратной стороны силы. Несут ураганы, и град, и зной, и сами страдают от того, сколько бед они с собой несут… Потому сила Небесных Всадников не оскудевает – те крохи силы, что они выделяют на новую душу, вырастают втрое за человеческую жизнь. Исари лежал, прищурившись, и смотрел в небо.

– Там было так уютно. Абсолютная защищённость. Рождение – это великая трагедия, Лейла. Это все равно, что смерть.

Лейла вздрогнула.

– Не говорите так, – шепнула она. – Мне страшно.

– Извините, – ответил Исари. – Просто…

Он сел, обхватив колени руками. Вперил неподвижный синий взгляд в бьющееся о берег синее море.

– Ещё кое-что помню, – он приподнял руку, сомкнув пальцы так, будто что-то держит на ладони. – Помню сердце. Сгусток алого света, будто заряженный магической силой рубин.

– Ваше сердце? – спросила Лейла. – Вашей матери?

– Нет. Другого человека. Билось неритмично, слабо. Как будто вот-вот потухнет.

– И что вы сделали?

– Я поменялся.

– Поменялись?

– Это всего лишь невнятные детские сны, Лейла. В них нет никакого смысла. Достал сердце из своей груди и забрал себе этот драгоценный камень. Может быть, у меня в глубоком детстве был сердечный приступ, и я его запомнил в такой странной интерпретации? Не знаю. Не могу сказать.

– Наш ребёнок будет здоров? – этот вопрос её интересовал гораздо больше.

Исари спокойно кивнул.

– Будет. Ещё до брака я начал принимать специальные лекарства, изготовленные лучшими целителями, магами и алхимиками, каких я смог нанять. Вы ведь знаете, что в наших телах, в каждой мельчайшей частице хранится знание о том, каким это тело должно быть. О цвете глаз, кожи, о наследственных болезнях. Я подготовился, уничтожая в клетках, нужных для оплодотворения, вложенные в них знания о моей болезни.

Лейла прижала руки к пылающим щекам – говорить о таком с мужчиной было совершенно неприлично. Пусть и исключительно научными словами. Исари, глядя на смущенную Лейлу, засмеялся, покачал головой.

– Расскажите лучше, моя роза, вы ведь пишете ещё сказки?

Со сказками всё было хорошо. Хоть Аче и отказывался говорить о чём-либо, кроме своих рисунков, своё дело он знал и любил. Особенно хорошо удался принц-дракон, пусть в нём и угадывался Исари, несмотря на синюю кожу, как и у всех обитателей выдуманного Лейлой мира.