Текст книги "Небесные всадники"

Глава XIV

О смерти Амирана Константин узнал через два дня после случившегося. Это было ударом, неожиданным и болезненным. Мало ему было смерти собственных братьев, так теперь мысли постоянно возвращались к светловолосому парнишке, чистому и честному. Вспыльчивому и искреннему.

Как он мог умереть, имея под боком целого Небесного Всадника? Читая и перечитывая скупые строчки своих агентов при багрийском дворе, Константин обратился к Исари, как тогда, у постели Шахлы. Обратился, чувствуя, как при воспоминании о невероятной силе, которую тот даровал, разгорается в душе огонь, могучий и согревающий.

«Если я могу тебе чем-то помочь, прошу, дай знать. Я сделаю всё, что смогу».

В этот раз ответа не было. Константин писал ответ на официальное извещение о смерти наследника престола, которое, отправленное обычной, пусть дипломатической почтой, ещё не прибыло. Но ему хотелось сделать это сейчас, пока еще чувства свежи и искренни.

Слова сочувствия лились легко. Редкий случай в дипломатической переписке между правителями двух государств, когда слова в письме выражают именно то, что чувствует автор письма. Сочувствовать тому, кто достоин сопереживания, и иметь возможность это выразить – бесценно.

Константин дописал письмо, присыпал его песком, и в ожидании, когда чернила высохнут, откинулся на спинку кресла, закинув руки за голову. Тихо, едва слышно тикали напольные часы, за дверью кабинета мягко ступали по коврам дежурившие слуги и секретарь. Было около девяти вечера, заканчивался еще один беспокойный и суматошный день.

К удивлению Константина, в последнее время дела его шли неплохо. А ведь он уже отчаялся вырваться из полосы неудач, но, кажется, ему это, наконец, удалось. Его глупая идея с «друзьями императора» неожиданно сработала.

Те, кого записало его подсознание в «друзей», действительно оказались дельными людьми, умными, честными и настоящими патриотами. Включая тех, кто уже, к сожалению, ушёл за Грань – пусть ждут их там лишь пиры и охоты…

С ними можно было иметь дело, с этими помощниками. И дело двигалось. Константин боялся спешить, но и медлить тоже боялся, и потому назначил, посоветовавшись с верными людьми, решающую встречу на канун Середины Зимы, день, когда начинается новый год. До него оставалось полтора месяца, много нервов предстояло потратить, и много седых волос заполучить.

– Если всё получится, – сказал он как-то Шахле, отрываясь от поцелуя, – я отрекусь от престола.

– Отречёшься? – удивленно спросила она.

– А почему бы нет? – он поднял руки, украшенные фальшивыми браслетами.

– Главную клятву я всё равно нарушил, увы. И повторного запечатывания, наверное, не переживу. У меня целых две племянницы, уж одна из них точно на роль императрицы сгодится. Побуду какое-то время регентом – Елене я не доверяю… А потом – свобода. Получу диплом, найду себе занятие. Что для нас, в сущности, десяток лет? Не этого ли мы хотели?

Шахла ничего не сказала тогда, только тихо вздохнула. И правильно: хватит мечтать. Как обернётся, так обернётся. Тут ничего не поделаешь. Шахла играла важную роль в его планах, но сама до конца не была о них осведомлена. Она согласилась с тем, что ей всего знать не следует. Согласилась и приняла на себя все риски шпионажа.

Она раз в неделю ездила к ректору, без утайки рассказывала, что Константина мучает бессонница (чистая правда, он плохо спал от нервов), что у него отвратительный аппетит, слабость, перепады настроения, навязчивые мысли… Лгать следовало, чтобы всё шло по плану, и акула не сорвалась с крючка раньше времени, почуяв неладное.

Шахле щедро платили за предоставляемые сведения. И ректор, и камайнский купец с улицы Синих Роз, подозреваемый в шпионаже. Может быть, еще кто-нибудь платил – Константин не спрашивал. Если он не сможет доверять Шахле, какой смысл вообще жить?

Вот и теперь, сложив бумаги в отдельную папку, он отправился в спальню, под тёплый бок к любимой жене. Как приятно было так её называть, как приятно было крутить простой ободок кольца на безымянном пальце и думать о ней. Их скоропалительный брак приходилось скрывать, хотя не слышал о нём, наверное, только глухой. Шахле стали ниже кланяться при встречах в дворцовых коридорах, а Елена разродилась брезгливым и нравоучительным письмом на восьми страницах, исписанных мелким почерком с обилием завитушек.

От нечего делать Константин отыскал в нём четыре орфографические ошибки, хоть и сам был не особенным грамотеем. Елена говорила и писала на гелиатском с таким явно видимым страданием, будто язык её новой родины оскорблял её нежную душу.

Ну эту сушёную воблу! Пусть катится к себе, на Оловянные острова!

Почему-то Константин не сомневался, что дорогую невестку не просто так выдали замуж как можно дальше от дома. Наверняка она и там всех довела.

Шахла сидела у окна, выходившего во внутренний дворик, на постеленном на пол узорчатом кшелитском ковре из верблюжьей шерсти у окна, выходившего во внутренний дворик. Смотрела на голые ветви деревьев, потерявшие последние листья. Деревья ждали зиму, протягивая хрупкие, трогательные ветви к небу. Снега не было.

Константин присел сзади, провёл пальцем по открытой шее, по тёмной, бархатной коже. Шахла откинулась ему на грудь, потянулась за привычной и долгожданной лаской.

– Как мне повезло, что ты есть у меня, – шепнула она, проводя рукой по его щеке, по колючему от проросшей за день щетине, подбородку.

– Нам обоим повезло, – ответил он, подхватывая её на руки и перенося на постель.

Шахла легко и радостно подчинилась сильным рукам, снимавшим с неё вышитые шальвары и полупрозрачную свободную рубашку…

Потом они, как всегда, долго лежали в темноте, болтая о всякой всячине. Эти моменты сокровенной близости меж душами были не менее ценимы ими обоими. Потом оба уснули, почти на полуслове, обнявшись.

Константин очутился совсем не там, где ожидал, – не в привычных лабиринтах снов, сотканных из переосмысленных уставшим мозгом обрывков реальности, а в спальне багрийского царя. Константин не спал, это он точно смог определить, хотя магию разума изучал не особенно глубоко. Он неожиданно выскользнул из собственного тела и оказался здесь, в тёмном и угрюмом месте.

Багриец сидел на постели, глаза его на лице с ввалившимися щеками ярко и безумно блестели.

– Исари, я… – начал было Константин, но царь его прервал.

– Помогите мне.

– Чем? Я тут бестелесно присутствую. Между прочим, я…

– Подойдите ко мне. Ну же! – в его голосе ясно слышны были истеричные нотки. Константин повиновался.

Исари прикусил губу странно удлинившимся клыком, и потекла тонкая струйка крови.

– Сговорилась за моей спиной с лекарем и жрецом, отобрали все скальпели… Сейчас, когда…

Царь закашлялся, вытер кровь с губ тыльной стороной ладони, снова превратил в красный туман, давший телу Константина материальность.

– Помогите встать, Константин, – попросил он смиренным тоном, но ноздри тонкого носа весьма наглядно раздувались от ярости.

Исари поднялся с трудом, его шатало из стороны в сторону. Левую руку он держал странно и неловко. Похоже, далеко они не уйдут.

– Что с вами? – спросил Константин, как можно бережнее поддерживая это разваливающееся тело, в котором билась неистовая душа.

Багриец улыбнулся одной стороной рта.

– Лекари молчат, Этери плачет, мой духовник предлагает молиться. Я подозреваю, что меня хватил удар. Я должен проводить его в последний путь, понимаете? Потом будь что будет…

– Понимаю.

– Он в храме последнюю ночь. Завтра я должен собраться с силами и проводить его…

Исари вдруг отвернулся, спрятал лицо и заплакал, безнадёжно и глухо. Но тут же прервал рыдания.

– У вас завтра будет болеть голова.

– Перетерплю, – ответил Константин. – Я ещё не поблагодарил вас…

Он помотал головой, убирая с лица мокрые пряди потускневших волос.

– У нас впереди дела.

Они шли по замку, пустому в поздний час, встречаясь разве что с караулами да парочками, прячущимися по углам. Картины и зеркала были занавешены, флаги приспущены, ковры – убраны. Было холодно и пусто. Воздух казался густым и тяжёлым. Так выглядит дом, в который пришло горе.

Они прошли через внешнюю галерею первого этажа, вышли из основного здания дворца. Исари поплотнее запахнулся в плащ. Ветер был пронизывающий и сырой.

– Меня не видят? – спросил Константин.

Исари покачал головой.

– Это было бы весьма забавное зрелище, правда?

– Может быть, – не стал спорить Константин. – Куда мы? Храм, насколько я помню, в другой стороне.

– Спасать одного мальчишку, – ответил Исари. – Небеса, если бы я не был так глуп.

– И кто же этот мальчишка?

– Аче. Аче из Гатены, ученик Иветре.

– Убийца Амирана?! Ты, верно, сошёл с ума?

Исари остановился, его снова качнуло. Он огрызнулся, тоже переходя на «ты».

– Не тебе решать, сошёл я с ума или нет!

Константин предпочёл перевести тему.

– Ты знаешь, чем занимается Икар? Он создал механическое сердце… Разве не для тебя?

– Я не приму его. Что, если моя сила связана с сердцем, с целостностью организма? Я не знаю… Не могу рисковать. Не сейчас.

Они пошли дальше со скоростью стопятидесятилетнего старика.

У кованых ворот тюрьмы для предварительного содержания государственных преступников, находившейся на территории дворцового комплекса, Исари остановился без сил, вцепившись в руку Константина.

– Как мы будем возвращаться назад? – поинтересовался Константин.

Царь оглянулся.

– Не знаю. Будем решать проблемы по очереди. Тихо!

Дверь отворилась. Могучий стражник в сдвинутом набок шлеме пялился сквозь царя. Исари сказал, – строго, холодно и непререкаемо:

– Проведи меня в камеру гатенца Аче. Открой дверь, запусти. Стой у двери и жди.

Тот, развернувшись, потопал вперёд. Исари и Константин последовали за ним.

– С такими способностями вы могли бы диктовать свою волю миру. Даже сильному магу разума нужна подготовка…

Исари передернул плечами.

– Не люблю я этого. Причинение вреда человеку болезненно для Всадника. А мне и своей боли более чем достаточно.

Они вошли в небольшую комнатку с деревянной кроватью в центре, столом и трёхногим табуретом с левой стороны от двери, умывальником и скрытой дырой в полу, скрытой невысокой деревянной перегородкой. Мальчишка-гатенец лежал на кровати, вытянувшись поверх застиранного зелёного покрывала. Исари, перестав опираться о руку Константина, подался вперед, доковылял до постели, опустился на неё и неожиданно наотмашь ударил парня по щеке. Пощёчина вышла звонкая, от всей души.

Аче подбросило, он открыл глаза, сел, и засмеялся хрипло и зло:

– Догадался, наконец! Ну, давай, убивай, чего ждешь?

– У меня другое предложение, Иветре. Ты освобождаешь тело Аче сам. И я за это не отправлю тебя в самую глубокую часть Бездны…

– Мне уже все равно, Всадник. Тебя я в Бездну уже отправил.

Константин выругался. Так вот как выглядел бы и он сам, если бы не помощь Икара. Отвратительное зрелище.

Иветре в теле Аче покачал головой.

– Мне стоило бы выколоть мальчишке глаза, пока было время. Это была бы справедливая цена за его предательство.

Царь стиснул руку мальчишки так, что тот не сдержал болезненной гримасы.

– Не зли меня, тварь, – прорычал Исари.

Гатенец вдруг подался вперед, заглядывая за плечо царя.

– А кто это с тобой – Смерть?

Константин шутливо поклонился.

– Разве что твоя, – огрызнулся Исари, всё так же, с нечеловеческой силой держа его за запястье.

Мальчишка нетерпеливо отмахнулся слишком дерзким для подмастерья жестом.

– Да я не о маге, глупец! Вот же она, стоит за твоей спиной.

Потом его зрачки расширились, и он сказал дрожащим голосом:

– Багра? Это ты?

Исари обернулся, но, как и Константин, никого не увидел. Маг, занявший чужое тело, сказал:

– За тобой можно и в Бездну, Фелиция.

Исари снова сел прямо, его искалеченные крылья стали видимыми, затрепетали, раскрываясь. Одной рукой он схватил Аче за шею, другой с силой надавил ему на лоб. Тот захрипел, задергался, а затем обмяк.

– Так просто? – спросил чуть погодя Константин.

Исари пошевелил плечами, приводя в движение и крылья.

– Я ведь все-таки Небесный Всадник.

Аче застонал, схватился за горло, потом за лоб, на котором алел ожог. Он молниеносно скатился по другую сторону кровати, на коленях переполз на сторону, где сидел Исари, заплакал:

– Ваше величество! Я виноват, я…

– Я знаю, – тихо сказал Исари.

– Что мне делать? Как мне искупить…

– Ничего не сделаешь. Ничего. Он мёртв. Ты жив. Вот и всё. Живи дальше. Мне от тебя ничего не надо. Просто никогда не попадайся мне на глаза. Я тебя убью. Я не могу смотреть, как ты дышишь, а он нет.

Аче упал ещё ниже, распластался, потянулся, желая поцеловать, к сафьяновым, вышитым сапогам. Исари встал.

– Не унижайся, Аче. Прощай, – Он он достал из кармана увесистый звенящий мешочек. Бросил его на кровать. – Тебя выпустят и объявят мёртвым. Прощай.

Протянул руку к Константину:

– Пошли назад, мой жрец.

Константин усмехнулся.

– Жрец?

– А чем, как ты думаешь, они занимались поначалу? Давали Небесным Всадникам силу. Служили её проводниками.

Они вышли из камеры. Исари бросил стражнику:

– Ты ничего не видел. Ничего не вспомнишь.

Константин снова присвистнул. Что сказать: уровень Небесного Всадника. Это выше, чем магистр братства Разума.

Назад они шли ещё медленнее, два или три раза останавливаясь, чтобы Исари мог перевести дух.

– Как люди их победили, поставили себе на службу? – спросил Константин.

Исари в ответ дёрнул крылом, поморщился, сделал их снова невидимыми и неосязаемыми.

– Думаю, это было несложно. В этом ваша уникальность. Они просто стояли на разных ступенях. Одни были выше ежедневных нужд, были оторваны от всего этого: голода, холода, болезней. Другие были слабы и хотели стать сильными.

Они прошли по коридорам дворца, до спальни Исари. Тот лёг в постель, скинув на пол и уничтожив плащ и сапоги. Неловко повернулся на бок, пытаясь устроиться, и продолжил, будто у его монолога не было перерыва на двадцать минут.

– В этом было преимущество нового вида. Сильного и безжалостного. Им свойственно желание присваивать и потреблять. Мне кажется, именно оно-то и дало возможность выжить этому странному и беспомощному виду, без когтей и клыков, без крыльев, без брони мышц, с посредственным зрением и обонянием, такой слабой магией, без способности оставить многочисленное потомство, со сравнительно короткой продолжительностью жизни. Но зато они смотрели на дерево, воду, камень и думали: «Как я могу заставить это служить себе?» Так же они смотрели и на тех, кто в своей высокодуховной наивности протянул им руку.

Исари помолчал и добавил, растерянно и грустно:

– А я ведь не дорассказал Амирану о том, как Небесные Всадники впервые прошли за завесу смерти. А теперь уже поздно рассказывать.

Он поднял руку, улыбаясь, провел пальцами по воздуху, будто кого-то лаская.

– Амиран мёртв.

Исари вздрогнул, будто бы забыв, что в комнате находится кто-то ещё, кроме него.

– Да, – ответил он. – Амиран мёртв. Да. Я помню. Спасибо, Константин. Возвращайтесь, скоро рассвет.

* * *

Каждый год в тот день, когда первые отголоски магии, разрушившей их бывший дом, достигли Острова, все изгнанники собирались вместе, чтобы почтить память умерших. Своих друзей. Своих врагов. Братьев и сестёр, родителей и детей. Всех тех, кто не верил в опасность, тех, кто остался и был погребён под вырвавшейся из иных планов бытия силой.

Всех тех, кто мог бы жить – и умер. Всех тех, кто спас изгнанникам жизнь, не ведая того. Ведь они, не желая возвращения тех, кто ушёл, – предателей и паникёров – окружили место их ссылки непроницаемой в обе стороны Стеной. Чтобы ни у кого не возникло ни желания, ни возможности поменять сторону.

И там, за Стеной, билась и искала в ней трещины чужая, опасная, непредсказуемая сила Бездны, чуждая всему живому. Съевшая целый континент, породившая уродливых, прожорливых существ, заполнивших воды океана.

И выжившие зажигали свечи, пускали их гореть над зеркально спокойной солёной водой. В память о тех, кто мог бы жить.

– Куда ушли их души? – спросила Смерть. – Если материя и магия там вывернуты наизнанку, если загробный мир больше не загробный, если он выплеснулся на улицы их городов, куда им было идти?

Жизнь, к плечу которого она прислонилась, вздохнул:

– Вряд ли мы узнаем точно – не даст сделать Стена. Но их участь незавидна. Многие считают, что они не мертвы и не живы… что магия такой силы лишила их разума, изуродовала внешний облик, искалечила внутреннюю суть. Кто они теперь? Это не жизнь и не смерть, милая.

– Не-жизнь, – вздохнула Смерть. – Нежить.

– Нежить, – повторил неслышно подошедший к ним отец. Он был одет в один только комбинезон, плотно облегающий тело, в нём было не жарко и не холодно, и он защищал тело от почти любых травм…

Смерть с удивлением подумала, что они давно не носят на виду свою одежду, привезенную с погибшей родины. Кутаются в хламиды, чтобы не смущать подопечных.

– Это интересное слово: Нежить.

– Это грустное слово, – шепнула Смерть.

– Но правильное слово. Открывающее суть, – ответил отец и провёл рукой по седым волосам. – Мне жаль, что так вышло. Если бы они послушали меня…

– Были бы живы? Наша родина…

– Нет. Когда я и моя команда полностью осознали, что происходит, уже ничего предпринять было нельзя. Изменение мира уже невозможно было предотвратить.

– Эта сила позволила нам создать величайшее государство, – сказал один из помощников отца, Ураган. – Ты помнишь, Война? Мы были избавлены от всего плохого, что было раньше в мире. От войн и болезней, от голода и страхов. Держали мир в узде!

– И мир сбросил нас с седла, как норовистый конь, друг мой Ураган.

– И мы нашли другого коня…

– Да, – эхом откликнулся отец.

– Этим мы и отличаемся от сил, что принимают нашу власть. Мы не сдаёмся! Мы ищем выход и находим. Мы строим новый мир, столь же прекрасный и чистый, как тот, что был нами однажды потерян.

– Как бы новый конь вновь не скинул своего Всадника, – задумчиво сказал отец, потирая лоб. – Прости, Ураган, я устал.

Он развернулся и ушел к мраморным ступеням дворца – белоснежного здания, жемчужиной сверкавшего на берегу Острова, их перевалочного пункта между старой и новой родиной. Ураган тоже ушел.

Какое-то время Смерть ещё слышала, как он идёт по берегу, бормоча что-то под нос, потом Ураган ушёл слишком далеко, и голос его и звук шагов уже не были слышны.

– О чем они говорили? – спросил Жизнь.

Смерть опустилась на песок, расправила складки платья цвета розовых лепестков, ответила легко и непринужденно:

– О местных разумных, Жизнь. Разве мы не используем их так же, как раньше использовали другие источники магии?

А сама подумала о недавно умерших своих жрицах. Женщине исполнилась к тому времени уже больше двухсот сорока лет, и она устала. Разум её подопечных ещё не был готов к долголетию. Она попросила Смерть, чтобы та позволила ей остаться рядом со своей госпожой. Разве можно было запретить умирающей женщине верить в какие-то небылицы? Смерть обещала. Она любила свою жрицу. Её искренние молитвы наполняли тело Смерти звенящей силой.

И когда эта жрица умерла, её госпожа почувствовала, что та осталась где-то рядом. За тонкой кисеёй, разделявшей бытие и небытие. Смерть никому не сказала о своём открытии, сама не понимая, почему молчит. Может быть, она просто хотела разобраться в том, что происходит.

Тогда Смерть ещё не знала, к чему приведет её и других эта странная, глубинная связь между ними и разумными, верующими в то, что придут Всадники, добрые и всемогущие, и спасут от всего, даже от смерти. Тогда она не знала, что не только они здесь могут больше, чем ожидали. Не знала, что потаённые страхи и желания хозяев их нового дома имеют над гостями особую власть.

* * *

Ректор Гелиатской Академии Магии по праву считался очень интересным мужчиной, с этим нет смысла спорить. Шахла помнила, как на первом курсе ей попался в руки рукописный роман одной из студенток. Несмотря на тщательно переписанные имена и некоторые детали реальности, место действия и главный герой узнавались между строк.

Ректор некой магической академии, влюблённый в некую студентку… Сюжет был нов и интересен. И приключения выписаны лихо, и чувственная сторона не подкачала. Студентку, написавшую книгу, отчислили – правда, чуть позже и за неуспеваемость. Дар её, вместо того, чтобы раскрываться, стал гаснуть. Такое иногда бывает. Та, впрочем, не унывала, перешла в Академию Алхимии и Мехомагии и там показывала вполне неплохие результаты – более прочные магические волокна по сравнению с теми, которыми обладают примитивные маги, давали ей небольшое, но важное для её новой специальности преимущество. Говорят, она собирается ещё что-то написать.

Шахла сморгнула и посмотрела вперёд, на мужчину, вальяжно расположившегося в массивном кресле за инкрустированным серебром столом чёрного дерева.

Его волосы сравнивали с гривой льва. В этом была своя правда. И глаза очень красивые. Таких ресниц не постеснялась бы любая девушка. Правда, глаза, несмотря на тёплый карий цвет, холодны и злы. Глаза выдают господина ректора с головой. Или просто Шахле так кажется, потому что она знает всю подноготную этого человека.

Шахла сказала как можно спокойнее, но голос её против воли дрогнул:

– Мне кажется, он сходит с ума. Мне страшно, господин… Может быть, Константин не сможет жить без магии? Я так за него боюсь.

У господина ректора был такой вкрадчивый, очень приятный, бархатный голос. Он спросил, слегка подавшись вперед:

– Расскажи мне, как он себя ведет, дитя… Ты ближе всех к нему. Это ведь правда, что вы поженились тайком?

Шахла кивнула.

– Может, ему стоило бы отречься от престола. Он не создан для всего этого.

– Нет, дитя, нет. Не сейчас. Он нужен своей стране, своему народу.

Шахла принялась крутить в руках беретку с пером, которую сняла, когда вошла в кабинет.

– Я понимаю. Но мне так тяжело. Я хочу, чтобы Тин был счастлив, – она умышленно использовала эту форму имени, чтобы подчеркнуть, насколько они с Константином близки.

Ректор поморщился.

– Он привыкнет, дитя мое. Он изменится. Хочет он того или нет, но он свыкнется со своим положением. Потом ты его просто не узнаешь. Не знаю, выдержит ли твоя любовь все эти испытания… Откровенно говоря, я и сам переживаю за беднягу. Пережить такое и остаться в своём уме, – настоящий подвиг. Он один из моих лучших учеников. Мне жаль, что он не смог пойти по пути магии. Действительно жаль. Но с Всадником Судьбы не спорят…

«Говорят, крокодилы тоже плачут перед поеданием жертв», – подумала Шахла, расслышав в голосе ректора нотки грусти, печали и сочувствия. И тут же заставила себя думать о другом – мысли и эмоции обученного мага не так легко прочитать, но рисковать не стоит.

– Расскажи мне о том, как он себя ведёт наедине с тобой, дитя, – предложил ректор, снова откидываясь на спинку кресла.

– Он часто молчит. Смотрит куда-то в пустоту и молчит. Иногда говорит несвязные друг с другом вещи, – обхватывая себя за плечи, и наклоняясь вперед, произнесла Шахла. – Мы больше не говорим с ним ни о чём важном.

Это было правдой. Они не говорили ни о чём важном с того дня, как Шахла вернулась из госпиталя. Раньше, – потому что ничего важнее друг друга для них не существовало, да и никаких проблем у беззаботных студентов не было. Потом – слишком о многом говорить Константину было больно. Теперь он не мог доверить Шахле ничего сверх того, что говорил, заметая следы. И всё важное теперь пряталось не в словах, а в паузах между ними, в жестах и взглядах. Это было тяжело, но нужно.

– Иногда он говорит сам с собой… Смеётся невпопад.

– Болит ли у него голова? Жалуется ли он на снижение слуха, зрения, иных чувств?

– Зрение, – удивлённо сказала Шахла. – Лекари все ещё не могут понять причину.

Вот тут она лукавила. Зрение у Константина действительно катастрофически падало, пока его магия была запечатана. Теперь, избавившись от браслетов, он избавится и от возможного риска слепоты. Об этом недавно сказал ему лекарь, боявшийся прежде озвучить страшный предполагаемый диагноз. Константин приказал лекарю молчать.

– Это тоже меня беспокоит, – сказала Шахла. – Лекари боятся, что…

Ректор покачал головой.

– Не думай о дурном, дитя. Будь ему хорошим другом и возлюбленной. Ему нужна сейчас твоя поддержка. Если у него будут странные неожиданные желания – дай мне знать, может быть, я смогу чем-то помочь.

Он отпустил Шахлу царственным, плавным, давно отрепетированным жестом. Этот жест развеселил и одновременно разозлил девушку. Он был напоминанием о том, какой страшной участи Константин избежал. Он не станет, не станет новым вместилищем для чужого, испорченного властью и вседозволенностью разума. Константин взял с Шахлы обещание, что если такое случится, она убьёт его. Шахла обещала, зная, что следующим ударом уничтожит себя.

Она выбежала из центральной башни и пошла, обходя по краю глубокие лужи. Ну и зима! Зиме уже две недели, а до сих пор ни одной снежинки. Только слякоть. Девушка надела берет, натянув его на уши, и двинулась к выходу.

За воротами её ждал очень комфортабельный самоход с государственным гербом на сияющих черной краской дверях. Кто-то окликнул её:

– Шахла!

Девушка обернулась. Кивнула головой, обозначая поклон.

– Господин Икар.

– Привет, – сказал он, подходя ближе и обмениваясь с Шахлой крепким, коротким рукопожатием. Затем подхватил её под локоть, потащил вперёд, шагая по лужам. – Вам щенки не нужны? Я возвращаюсь в Багру.

– В Багру?

– Ну да. Появился у меня один пациент, упрямый, как стадо ослов. Но родня его всё же заставила смириться с необходимостью операции. Противный пациент, не люблю таких. Лечишь-лечишь, а он все твои старания… аннигилирует. Ему бы постельный режим после всего, а он ночами бродит…

– После всего – чего? – спросила Шахла, чувствуя, что, кажется, теряет нить разговора.

Икар отмахнулся.

– Да, было там, конечно, от чего получить сердечный удар, но он и сам дурак. Так вы щенков берёте?

– Беру.

– Отлично. Они у меня с собой, – сказал он, указывая на стоящую у привратницкой корзинку. И с нескрываемой гордостью похвастал: – Они уже кашу перловую едят. На говяжьем бульоне. Вымахали так. И все здоровы. Кровь дворняжки пошла на пользу, пусть ждут Песенку лишь пиры и охоты. И хозяин получше меня.

Он дотащил корзину со скулящими и копошащимися щенками, водрузил на заднее сиденье, ещё раз пожал Шахле руку и растворился в толпе.

– Назад, во дворец, – распорядилась Шахла. Возница, сидевший впереди, у рычагов, склонил голову и завёл свою тарахтелку.

«Бездушная штука, – подумала Шахла, откидывая голову на кожаный подголовник. – Лошади лучше. Особенно пегасы. Хотя уровень комфорта, конечно, другой».

Она потянулась к корзине, откинула полосатый коврик, которым та была покрыта, и поморщилась. От корзинки, в которой щенки просидели несколько часов, ощутимо несло. Наугад вытащила одного, черноглазого и черноносого, рыжего с подпалинами. Сообщила, рассматривая свое отражение в щенячьих глазах.

– Я твоя новая хозяйка, – повернула щенка и заключила: – Девчонка. Будешь Пуговка.

Щенок зевнул, широко раскрывая розовую пасть.

Вечером Константин лёг раньше обычного, отвернувшись от Шахлы и не реагируя на её попытки приласкать. Сказал устало:

– Спать хочу.

Стонал во сне, вертелся с боку на бок, что-то бормотал:

– Подскажи выход, раз твоей милостью я во всё это влип…

Шахле тоже плохо спалось. На рассвете она оделась и ушла в псарню – посмотреть, как устроили её щенят. Те копошились, ели что-то вязкое из жестяных мисок. Шахле показалось, что Пуговка её узнала.

Шахла постояла у клетки, сглатывая комок обиды, расспросила служителей псарни о том, как чувствуют себя их новые подопечные, и вернулась назад, во дворец.

* * *

Исари стоял, опершись о край надгробия, и не отрываясь смотрел на изваяние из драгоценного, так называемого «живого» мрамора, добываемого в гелиатской провинции Алкисс. После магической обработки статуи из этого материала становились пугающе живыми. Исари провёл пальцами по щеке брата, потом по руке, сжимающей настоящий клинок камайнской стали, вложенный в каменные руки.

Казалось, будто Амиран спал. С невероятной, болезненной точностью были высечены в камне все его особенности. И вихры непослушных волос, и ямочка на подбородке, и тень, которую бросают ресницы на щёки. Слишком живым, слишком настоящим был этот кусок алкисского мрамора. Казалось, ещё мгновение – и ресницы поднимутся, Амиран улыбнется и скажет: «Здорово я вас разыграл?»

Но он не встанет и не скажет.

– Зачем было делать такое надгробие? – спросил Константин, перенеся привычную уже процедуру материализации. – Это ведь вечная соль на открытой ране.

Исари пожал правым плечом.

– Я не должен ни на мгновение забывать, как Амиран выглядел. Его голос, его смех, его любимые блюда, его одежда… Всё должно быть рядом.

Константин прикрыл глаза, вызывая в памяти любимые лица: братьев, отца, мамы… Все они были подёрнуты туманом. Это был правильный туман, нужный, чтобы не сойти с ума.

– Эта рана и так долго не заживёт. Зачем её растравлять?

Исари сел прямо на пол, прислонился головой к гробнице. Облизнул сухие губы.

– А что, если я скажу тебе, что могу попытаться вернуть его?

– Как? В виде умертвия? Вряд ли его ушедшая в Вечные сады душа будет рада.

– Нет никаких садов, Константин. И никогда не было. Кроме тех, что создавали для своих последователей Небесные Всадники. Быть может, и я смогу. Конечно, это будет уже не человеческая, но всё же жизнь. Он был так юн, Константин. Небо, он был ещё совсем ребёнком.

– О чём ты говоришь, Исари? О чём?

– Я действительно очень многое могу, – он похлопал по каменной плите рядом с собой, приглашая сесть. – Даже больше, чем могу сам понять и объяснить.

– Сидеть на холодных плитах в первый месяц зимы – очень интересный способ самоубийства, – заметил Константин. – Я ошибаюсь, или ты должен лежать в постели?

– Должен, не должен, – отмахнулся Исари. – Какая разница. Скажи лучше, что ты решил делать с магами?

Константин оглянулся. В мягком свете магических шаров, гроздьями свисавших со стен, на него с интересом смотрели багрийские цари и царицы, изображённые на фресках. Их копии, украшавшие крышки гробниц, мирно спали.

– Пойдем куда-нибудь, где теплее, – попросил Константин. – Мне, конечно, всё равно, но от взгляда на тебя аж зубы сводит.

Исари медленно поднялся.

– Что ж, пошли.

– Ты ведь здесь главный интриган. И раз уж я по твоей милости во всем этом замешан, помоги советом.

Исари опустил голову. Его обычно яркие волосы, казалось, потускнели.

– Разве я? Напомни, сколько раз в династии гелиатских императоров рождались маги?

– Я первый.

– Может да, Константин. А может, и нет. Может, были другие… Маг в правящем семействе очень неудобен: живет долго, имеет власть. Почему бы ему не узурпировать трон своих внучатых племянников, к примеру? Это постоянный риск.