Текст книги "На крыльце под барельефом"

Глагол «должен»

– Good morning!

– Good morning, Nina Abramovna!

– Sit down, please44
  – Доброе утро! – Доброе утро, Нина Абрамовна! – Садитесь, пожалуйста. (Английский в то время преподавали именно так, но лучше сказать: – Take your seats please).


[Закрыть].

Ученики сели и стали шуршать газетными страницами. Сегодня был урок по периодической английской печати, чью роль бессменно исполняла газета Moscow News. Ее выписывали все ученики и преподаватели английского – изучение политического вокабуляра и умение читать неадаптированные статьи входили в программу и раз в неделю доставляли некоторые хлопоты.

Детям было непонятно, зачем это нужно – все та же политинформация с передовицами, как на обязательных пятнадцати минутах до уроков раз в неделю, но на английском, сугубо газетном, довольно грубо отесанном английском, если точно сказать. Правда, стоит выучить некоторые программные фразы, произнести без запинки все занимаемые товарищем Брежневым должности на английском, – и вот уже твердая тройка. На четверку можно было добавить имя того, с кем товарищ Брежнев встречался. Ну и дальше набор привычных и неизменных атрибутов политического воспитания: «борьба за мир во всем мире», «акулы капитализма», «наша советская Родина», «догнать и перегнать»…

Впрочем, никто ни задания, ни школьную программу не обсуждал. Чтение Moscow News принималось, как противное лекарство. Но были учителя, которые все же подслащивали пилюлю политических тезисов обсуждением в конце урока музыкальных или киношных новинок с последних страниц издания.

– Could you open the newspaper on the front page? Lena, start to read the article, please… ( – Не могли бы вы открыть газету на первой странице? Лена, начни читать статью, пожалуйста…)

– Is it about Brezhnev’s visit to GDR? ( – Это про визит Брежнева в ГДР?)

– Yes, please. By the way the article is about the visit of Leonid Iliytch Brezhnev… ( – Да, пожалуйста. Кстати, статья – о визите Леонида Ильича Брежнева…)

– Что Нина Абрамовна их попросила сделать? – спросила парторг сидящую рядом с ней на задней парте завуча. Они пришли на урок не то чтобы с проверкой, но, как объявила Людмила Петровна, чтобы ознакомиться с методикой преподавания иностранного языка. – А что они читают?

– Газету читают, Людмила Петровна. На английском. Moscow News.

– Да понимаю, что не на китайском, – проворчала парторг. – А статью про что? Передовицу?

– Да, передовицу – про визит товарища Брежнева в ГДР.

– А-а-а, хорошо, – удовлетворенно потянула Людмила Петровна, пытаясь что-то разглядеть в развернутой газетной странице на парте у девочки впереди. – Мы с ними сегодня утром об этом говорили на политинформации… Хорошо, что такие важные темы разбирают и на английском, не абы что, иностранное какое-нибудь, хорошо… Вот ведь и на английском тоже товарищи пишут о нас… Так со всех сторон изучается…

Нина Абрамовна, которой и так было несколько волнительно от неожиданного визита коллег с совершенно определенной, как она считала, целью, посмотрела в их сторону, на их перешептывания неодобрительно. Кабинет был маленький, детей всего десять человек. У нее всегда на уроках была полная тишина, звучал только английский язык, дети работали весело и дружно.

– Nina Abramovna, excuse me, please. Can I ask you a question? ( – Нина Абрамовна, извините меня, пожалуйста. Можно я задам вам вопрос?)

Девочка Лена перестала читать, и теперь все посмотрели на ее соседа, который слыл известным шутником.

«Боже мой, что он хочет? Что он опять придумал?» – Нина была всегда готова отразить, поднять на острие своего языка любую шутку и не дать никакой провокации сбить ее с толку, но только не сейчас, на глазах у проверяющих. Она многозначительно посмотрела в сторону мальчика, у которого был смиренный вид отличника и чуть подрагивающие уголки губ, совершенно точно выдающие злокозненные намерения. Нина решила не сдаваться. В конце концов, подумала она свою любимую мысль, ниже учителя не разжалуют.

– Sure. Dima, what is your question? ( – Конечно. Дима, что у тебя за вопрос?)

– I just think that we can read another article, on the last page. It’s more interesting and… ( – Я только вот думаю, что мы можем почитать другую статью, на последней странице. Это более интересно и …)

– Thank you, Dima, I understand you. Of course, we shall read another one but later. Now we have to finish this one. ( – Спасибо, Дима. Я поняла тебя. Разумеется, мы прочитаем другую статью, но позже. Сейчас мы должны закончить эту.)

Нина ясно поняла по глазам ученика, что он и дальше продолжит балагурить, возможно, чтобы позлить непрошеных гостей, и решила сменить тактику. Все равно эта политгрымза ни слова не понимает, а завуч не выдаст:

– By the way before we read what you chose could you tell us what’s the difference between the verbs ’have to’, ’must’, ’should’ and ’to be ought to’? (Между прочим, прежде, чем мы прочитаем то, что ты выбираешь, не мог бы ты нам рассказать, какая разница между разными глаголами со значением «должен»? )

– Oh, yes, of course, but, – начавший было балагурить Дима сник. – I can say… We have to read this newspaper… Это мы должны… But «must» – тоже должны, но обязательнее, то есть это просто наша обязанность. We must read – it’s our duty, yes? (Мы должны читать, это наша обязанность, так?)

– Что они сейчас обсуждают? Что они там обязаны? – толкнула завуча локтем Людмила Петровна. – Они больше не читают про визит товарища Брежнева? Что это там Дима говорит? Мне показалось, что он что-то такое придумал, урок небось хочет сорвать? На него Ирина Евгеньевна постоянно жалуется…

– Все в порядке, Людмила Петровна, они должны были сделать некоторое отступление, чтобы разобрать разные глаголы, – ответила завуч, еле сдерживая смех и отдавая должное тактике Нины Абрамовны.

– А-а-а, хорошо, а какие глаголы? – не унималась парторг. Ей было необходимо все понимать, видеть все нюансы преподавания столь сложного для нее предмета, а также обнаружить все возможные уловки для преднамеренного отхода от программы. Проблема лишь состояла в том, что для этого всего ей требовался поводырь, переводчик. Людмила Петровна не знала на английском ни единого слова, ну разве что «йес» и ненавистное ее сердцу «ок», которое ученики постоянно вставляли при любом удобном, а точнее, по ее убеждению, при каждом неудобном, случае вместо нормального русского слова «хорошо».

– Самые важные. Вот сейчас – глагол «должен» в разных вариантах, – объяснила шепотом, пытаясь быть терпеливой, завуч.

– А что, разве есть варианты? – Людмила Петровна подозрительно посмотрела на соседку, а потом еще подозрительнее на Нину Абрамовну. – Должен, и все тут… Варианты еще какие-то придумали…

– В английском таких глаголов несколько – ведь есть разные степени: должен как обязанность, как настойчивое предложение, но не обязанность, и как моральный долг…

Людмила Петровна поджала губы. Она не любила, когда очевидные вещи, хотела она или нет, становились сильнее нее. И еще она не любила доверять кому-то, кроме самой себя. Здесь, на уроке английского, преподаватель истории оказалась в проигрыше – сам язык ее не интересовал, она не считала его изучение в каком-либо объеме необходимым. Мало того, она была уверена в том, что слишком усердное изучение иностранного языка только развращает и без этого по-современному вольных детей. Ее пугало то, что позволяет им прикоснуться к чужой культуре без должной осторожности, приоткрыть что-то, что правильно понять они еще по малолетству и из-за отсутствия опыта просто не в состоянии. И самое печальное: без посторонней помощи она не могла толком оценить то, что видела и слышала на этих дурацких уроках английского, – вот что делало ее подозрительной и тяжеловесной.

Дима тем временем даже с глаголами умудрился подойти к краю дозволенного:

– Yes, I understand. We must read this article but I’m ought to help the old woman to cross a street…

– Дима говорит, что газету он обязан читать, а его моральный долг – перевести старушку через улицу, – заученно, без эмоций переводила завуч парторгу, не чувствуя никакого подвоха.

– То есть знание политической жизни страны – это его заставляют, да? А к моральному долгу имеет отношение только старушка?!

– Нет, ну что вы, Людмила Петровна, это не совсем так, – завуч осеклась и подавила раздражение. К тому же ей было неудобно: их шепот и постоянные обсуждения уже откровенно мешали вести урок. – В английском очень много разных нюансов… Если вы хотите, я потом вам подробнее объясню…

Нина Абрамовна была на взводе, посматривала постоянно в угол, где сидели коллеги. Это мешало сосредоточиться. Она вела урок практически на автомате. Впрочем, одновременно она была немного зла на Диму, на себя, на то, что по привычке самоуверенно откликнулась на его веселые провокации, на то, что, по правде говоря, и сама не хотела читать про визит Брежнева в ГДР и терять время на кондовые газетные фразы о дружбе «сосисских» – социалистических то есть – стран.

«Да ладно, модальные глаголы повторили, и то хорошо, – подумала она, немного успокоившись и закрыв уже за парторгом и завучем дверь. Но как же хорошо он, черт, говорит на английском! И да, провокатор. Способный, мерзавец. Божественный. А и ладно, ниже учителя не разжалуют».

Полная новых впечатлений, представляя, как она обыграет только что данный «веселый» урок, Нина отправилась к Лилиане покурить в открытое окно и рассказать в лицах о визите дамы в сопровождении.

Дима, который чуть не сорвал урок и не желающий читать о визите товарища Брежнева в ГДР, через несколько лет поступит в престижный институт военных переводчиков, с легкостью освоит еще несколько языков. Разные оттенки слова «должен» он выучит назубок и станет применять на практике чрезвычайно умело.

Позже каждый раз, попадая в Москву проездом из одной заграницы в другую, он будет заходить в школу с огромным букетом роз для учительницы, которая почти единственная не наказывала его за подковырки и порой тончайшее, как английский юмор, шекспировское шутовство, отдавая дань его способностям. Впрочем, требование Нины Абрамовны было единственным и безоговорочно соблюдавшимся всеми: каверзы и любые провокации должны были происходить исключительно на английском. Это правило Дима соблюдал неукоснительно.

Час ученичества

Ирину Евгеньевну не оставляли сомнения. Да, она была уверена, что делает все правильно, но сомнения кружили, вились над ней, почти касаясь ее тонких волос. А то еще они заплывали внутрь, как рыбы, скользкие и холодные. Она поначалу плыла по течению вместе с этими рыбами, ловя отражение света, пытаясь понять логику струй, подстраиваясь и не высовываясь. Каждый день, возвращаясь домой, она была измотана, выпотрошена, как та самая рыба, но уже выловленная из мутного водоворота чувств и брошенная на прилавок грубой рукой.

Ирина Евгеньевна устала учиться. Она утомилась, как от долгой и пыльной дороги в жарком поле, когда спасительный лес виден, но недосягаем, как призрак. С уроков Лидии Николаевны или Иды Иосифовны она брала все, что хотела, выносила все, что могла вынести, записывала каждую деталь, считала минуты, отведенные на проверку домашнего задания, скрупулезно конспектировала все идеи.

Своих идей у нее никогда не было – она не знала, как и откуда они появляются, поэтому всегда считала оригинальность, которая отличала коллег и даже Ларочку, неким мошенничеством, ловкостью рук и изощренностью особых мозгов. Она была убеждена в том, что им просто удалось найти нужные источники, из которых они и черпают свои ходы-выходы.

Это ей не давало покоя. Поначалу Ирина Евгеньевна пыталась найти эти источники, разобраться в том, где они спрятаны, в какой библиотеке или на какой полке дома у Лидии Николаевны, и была разочарована, когда не обнаружила ничего особенного. Перед глазами, когда она побывала в гостях у одной коллеги, потом у другой, проплывали стеллажи с книгами, часто старыми, с «ятями» и твердыми знаками в конце слов, альбомами с репродукциями, громоздкими томами энциклопедий…

Однажды она спросила, откуда Лидия Николаевна берет, вытаскивает (на ее взгляд, как фокусник зайца из пустой шляпы) все эти сравнения, аналогии между литературными берегами, которые до этого момента растворялись в тумане, как придумывает темы для творческих работ. Старшая коллега весело взглянула на нее, улыбнулась и задорно подмигнула: «Ирочка Евгеньевна, да откуда ж их брать, как не из головы? Вы читаете, изучаете, роете, как крот, вытаскиваете на свет божий разные разности, внимательно изучаете само произведение – ну что я вам рассказываю, вы же институт окончили – и потом откладываете все в один прекрасный момент в сторону и составляете свои планы урока, свои тезисы, свою систему… Из головы… А вы разве не так работаете?»

Ирина Евгеньевна кивнула, улыбнулась, как смогла, но обиду затаила. Не так она работала, совсем не так, но сказать об этом человеку, у которого собирала, подбирала по крупицам все, что удавалось, не было возможности. Она осталась при своем и продолжала считать, что с ней просто не хотят делиться секретами.

Так шло время. Ирина Евгеньевна теряла понемногу веру в своих наставников. Их дороги расходились. Теперь Ирина Евгеньевна не столько следовала тенью за рукой и словом Лидии Николаевны, сколько подмечала отступления от темы, ненужные, на ее взгляд, экскурсы в историю, разные каверзные вопросики… Они заставляли учеников застыть на мгновение, погрузиться глубоко в себя, водя невидящими глазами по классу, и вдруг воскликнуть, даже забыв поднять руку, что да, гениально, все, оказывается, так просто – нашел, нашел, нашел… «Нашел он, – думала с подозрением Ирина Евгеньевна, – конечно, так и поверили…» Все расписано было заранее, учительница дала ему на дом какую-нибудь свою тайную книженцию, чтобы произвести на нее, молодую коллегу, особенное и внезапное впечатление…

С младшими школьниками Ирина Евгеньевна многое уже опробовала, у нее даже уже получалось воплощать все, чему она поднаучилась. Эффект был интересным: дети стали вести себя тише и уважительнее. Ирина очень собой гордилась, но по-прежнему каждый раз, когда шла за советом к Лидии Николаевне, выходила озадаченная. Даже с уже читанным и перечитанным Пушкиным возникало неожиданно ощущение terra incognita, когда одним словом, совершенно менявшим очевидное, Лидия Николаевна приоткрывала дали неизведанного. И это уже всерьез начинало молодую коллегу раздражать.

Лидии Николаевне учить было в радость. Для нее Ирина стала тоже одной из учениц – делиться всем, что знаешь, щедро, шумно, захватывая собеседника своей энергией и любовью к литературе, и было ее призванием. «Да-а-а, – думала после таких разговоров Ирина, – ей повезло все это узнать и прочитать, даже без всяких ее тайных записей. Она ведь выросла в других условиях… в столице…»

Ирина Евгеньевна не знала, что Лидия Николаевна действительно выросла в иных условиях, чем она сама. И дело было не в столице. До войны семья ученых, обласканных властью, ожидаемо стала семьей репрессированных, когда незадолго до ареста маленькую Лиду отец успел отвезти к брату в подмосковное Одинцово. Отец сгинул в лагерях. Свою мать дочь-студентка, уже под чужой фамилией, увидела только после смерти Сталина, когда в родные места потянулись бывшие заключенные.

Лидия Николаевна никогда об этом не говорила. О ее непростой жизни, о дружбе с известными литераторами и переводчиками, многие из которых уже не первый год были в опале, знали только близкие друзья.

В этот день, когда Ирина Евгеньевна, восхищенная и в то же время задетая в очередной раз талантом и кругозором Лидии Николаевны, возвращалась в задумчивости в свой кабинет, ее привлек какой-то шум. Сверху, из актового зала спускались старшеклассники, толкаясь и что-то громко обсуждая. «Очередное собрание, – подумала Ирина Евгеньевна, – пусть проходят, я подожду». Не сознаваясь самой себе, Ирине очень хотелось узнать, послушать, чем это они так взволнованы. Слишком много разных слухов гуляло по школе. Слишком громкими показались ей сегодня старшеклассники.

Ученики говорили о новом спектакле и смеялись над одним из одноклассников, который привлек свою маму, главу родительского комитета, для того чтобы получить какую-то роль.

– Власов, а Власов, – обращались они по очереди к одному из мальчиков, – ты у нас, значит, герой-любовник с большой буквы Г?

– Нет, – смеялся другой, – он у нас ударник социалистического труда! Вымпел ему! Несите скорее вымпел! И поднимите ему веки!

– Перестаньте, ребята, – вступились девочки, – отстаньте от него. Власов, ты хоть понял, что сделал? Зачем маму-то привел?

– Она тоже играть будет! Мы для нее роль отдельно напишем! Королевы-матери! – хохотал басом кто-то сверху.

Тот подросток, которого высмеивали, пытался отшутиться и убыстрить шаг, чтобы наконец продраться сквозь недружественных, как выяснилось, друзей и прекратить все эти насмешки. Они же не могли знать, что он всеми силами пытался остановить свою активную и властную маму, что он не хотел уже никакой роли, что он вообще не хотел, чтобы она появлялась в школе. Его уши пылали, лицо было бледным с красными пятнами щек, зубы сжаты. Дойдя до Ирины Евгеньевны, он с мольбой посмотрел на нее, прося защиты.

– Это что еще тут такое? Почему вы не на уроке? – строго произнесла она, чтобы хоть что-то сказать и отвести удар от мальчика.

– А у нас уроки закончились, – ответили невозмутимо старшеклассники. – Мы домой идем.

– Вот и идите домой, но потише, пожалуйста, – другие еще как бы занимаются, – миролюбиво добавила Ирина Евгеньевна, закрыв собой несчастного Власова.

Группа старшеклассников, смеясь и подпихивая друг друга, продолжила спускаться по лестнице вниз. Их голоса становились тише и вскоре совсем укатились куда-то в столовую, оставив эхом последние всплески смеха в пустых, давно не наблюдавших такого непосредственного веселья коридорах.

Ирина Евгеньевна оглянулась. Мальчик Власов уже стоял в конце этажа рядом с высокой, представительной дамой, которая ему что-то возмущенно выговаривала. Женщину она признала. Властная и очень активная, мама Вити Власова возглавляла родительский комитет и была чрезвычайно требовательна к учителям. Она требовала от них хороших оценок для своего сына, который особыми способностями не отличался. Она требовала для него ролей в спектаклях, записи в команду по волейболу, настаивала на избрании сына в школьный комитет комсомола… Витя не мог ей противостоять и, несмотря на авторитет мамы, становился постоянным и любимым объектом шуток одноклассников.

В этот раз старшую Власову вывели из себя две вещи: несправедливое, по ее мнению, распределение ролей в школьном спектакле и возмутительная, непонятно откуда взявшаяся тройка, поставленная Ниной Абрамовной Вите в четверти по английскому. Если с ролью и спектаклем как-то можно было договориться, то во втором случае ее давление встретило решительный отпор учительницы, показавшей ей контрольные, исчерканные красной ручкой.

В английском языке дама не очень разбиралась, но призванный в качестве третейского судьи друг семьи из горкома партии, побывавший недавно в Америке с делегацией товарищей-коммунистов, сказал, что все эти ошибки у мальчика можно истолковать по-разному. Это значит, что и оценки тоже могут быть разными, на усмотрение преподавателя. Последнее слово друг семьи произнес с особенным нажимом, показывая всячески недоверие к «таким преподавателям» и к их «усмотрению».

В этот день мама Власова своими глазами увидела, как несправедливы, жестоки одноклассники к ее сыну и насколько высокомерны учителя, особенно эта англичанка. Она отказалась изменить тройку на хотя бы четверку с минусом и с наглой усмешкой отметала переданные ей слова «третейского» друга семьи.

– Я этого так не оставлю! – провозгласила мама Вити, открывая дверь учительской. И как специально, как по заказу, она столкнулась нос к носу с Людмилой Петровной. Это была настоящая удача. – Возмутительно! Безобразие! К обычным советским людям, трудящимся, не каким-то там блатным, такое неуважительное отношение! Что я вытерпела сегодня, Людмила Петровна, дорогая! Это все специально! Это… это настоящий заговор!

– Успокойтесь, успокойтесь, уважаемая товарищ Власова! – подхватила ее под руки парторг. – Присядьте, дорогая вы моя, хотите водички?

– Спасибо, Людмила Петровна, – родительница тяжело дышала. – Я сяду, сяду… Ох, невозможно это все вынести, каждый раз, посещая школу, остаешься опустошенным, возмущенным, возмущенной таким, такой… вопиющей несправедливостью…

Женщина, размашисто взметнув полные руки, плюхнулась на стул, задрожавший и застонавший под ее телом. Она взяла из рук парторга стакан с водой и шумно стала пить, всем видом показывая потерю терпения и даже дара речи. Через какое-то время, после нескольких шумных глотков, когда из учительской тихо и быстро исчезли все преподаватели, она доверительно приблизилась к историчке.

– Уф, хоть отдышалась, спасибо вам, но внутри я вся киплю! Вы просто не представляете, как это несправедливо! Ладно, я готова как-то понять невнимание к Вите на каких-то мероприятиях, но не в спектакле! Там играет весь класс! Ведь это очевидно, что у мальчика талант. Я говорю не как мать, я все оцениваю абсолютно объективно. Я же провожу с ним весь день, дома… Везде, везде просто все куплено, я знаю, как это делается! Не надо мне рассказывать! Все везде распределяется между своими… И здесь, в нашей школе, все тоже именно так – это очевидно!

– Вы думаете? Пожалуйста, успокойтесь… Вот, возьмите таблеточку… Я не в курсе спектакля и ролей, но вроде бы там все… ой, ну, наверное, все же справедливо… Ну было до сегодняшнего дня… Но если вы хотите, мы проверим! Я проверю! Я все проверю! Мы не допустим…

– А тройка по английскому? Тут что можно сделать, если она не идет навстречу нам, простым трудящимся людям? Как на нее надавить? Подарков ждет? Она, наверное, ждет взяток? Как они все там… эти… учителя, выскочки со своим английским… Пусть скажет тогда, сколько ей платят другие! Тройка в четверти! Мы держим Вите репетитора, и он говорит, что мальчик все успевает и все знает! Все, что положено программой! Мы платим большие деньги, а здесь учителя не обращают на него внимания! Неприятная обстановка, полная зависти друг к другу, скажу я вам, и презрения. Расслоение! Вот к чему приводит спецшкола! А эта Нина Абрамовна? Она что, не любит учеников с простыми русскими фамилиями?

Через какое-то время, благодаря отзывчивости Людмилы Петровны и выпитому чаю, товарищ Власова, супруга товарища Власова, не последнего работника райкома, снизила децибелы возмущения. В учительской никого больше не было. Все, кто там находился в момент вторжения возмущенной дамы, постарались скрыться. Другие, заглянув в комнату, тут же ретировались, предпочитая удалиться на свои уроки даже без классных журналов.

Успокоившись, две женщины долго потом говорили о школе, о том, что происходит в мире, о сложной политической обстановке и важной в этих непростых условиях роли советского образования. Две женщины очень хорошо понимали друг друга. При прощании они пожали руки и расстались друзьями. «Вы все правильно оценили, – сказала Людмила Петровна, – слишком много в школе… как это лучше сказать… вольностей, личностей, как говорится, с которыми здоровый коллектив не создашь и настоящее социалистическое общество не построишь».

«Спасибо, дорогая Людмила Петровна, – благодарно гладила руку исторички мама Вити. – Буду ждать от вас сигналов. До встречи в райкоме. Кто-то должен положить этому конец. Пусть уезжают тоже, как те, кого они защищают… Но мы-то с вами ни о чем не говорили, ведь так?»