Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

Своей победой над нарастающими в Петербурге трудностями Велепольский был обязан главным образом тому прогрессу, который набирала идея франко-русского союза. И лучшим доказательством этому являлось сопротивление в Петербурге проектам Велепольского со стороны прусского посла Отто фон Бисмарка и австрийского посланника Фридриха фон Туна и Хоэнштейна, точно предсказавших опасность, исходившую от союза Франции и России, а также от примирения Польши с Россией. Они верно определили, что такое по своим последствиям выходило далеко за пределы Царства и открывало польскому народу такие перспективы, о которых еще недавно величайшие польские фантасты не могли и мечтать.

И все же польский народ отверг завоевания Велепольского.

Уступки, каких добился Велепольский, зашли так далеко, что готовивший восстание Комитет красных стал опасаться их воздействия на умы поляков. К тому же использовавшиеся им до той поры средства в виде массовых религиозных демонстраций почти себя исчерпали. Тогда наиболее радикальная часть «красных» во главе с Хмеленьским вышла из Комитета и решила с помощью террористического акта сорвать попытку урегулирования проблем с Россией. При этом руководители заговорщиков попрятались, но возбужденные ими молодые ремесленники пожертвовали собой ради родины. Один из них 3 июля выстрелил в великого князя Константина и ранил его в руку.

Однако теракт вызвал обратный эффект. У широкой публики пробудилось сочувствие к великому князю, который после нападения на него на польский народ не обиделся и счел свое ранение упрощением возложенной на него миссии. В таких условиях могло показаться, что новый режим восторжествует, поскольку у его руля стал не грубый и отталкивающий всех Велепольский, а симпатизирующий полякам великий князь. Ведь он для привлечения на свою сторону разгоряченных долгими репрессиями умов был готов пойти по пути отказа от всех исключительных мер, освобождения политических заключенных, прекращения расследований и всеобщей цензуры.

Между тем Велепольский не верил, что такие меры в отношении революционных начинаний Комитета красных будут способствовать успеху, и стал им препятствовать. А когда и сам стал объектом неудачных покушений, организованных 7 и 15 августа, то встал на путь репрессий и ужесточил цензуру так, что общественное мнение начали выражать только нелегальные, то есть наиболее революционные издания. Поэтому судить о том, могли ли привести к успеху предпринятые великим князем усилия, трудно было тогда, как, впрочем, и сейчас.

Сам же Велепольский надеялся провести разрешенные реформы как можно скорее, и за те несколько месяцев, в течение которых он занимал пост главы гражданского правительства, ему удалось добиться на этом поприще поразительно многого. Под его напором были отправлены в отставку все чиновники из числа русских, включая тех, кто был наиболее ненавистен полякам и являлся проводником российской политики, а также инструментом творимого насилия. На их место пришли поляки, которых Велепольский сумел отыскать повсюду – начиная от центральных органов власти в Варшаве и кончая губернскими, а также повятовыми учреждениями.

Стали открываться многочисленные учебные заведения, в том числе и «Главная школа», а нехватку в учителях восполнили люди, приехавшие из прусской провинции Позен и Галиции. Причем среди них было и немало знаменитых. В результате молодежь, ранее обреченная на изучение наук на русском языке, охотно переходила на польский, а как итог начала расти прослойка чиновников и преподавателей, раскованная делом освобождения, посвящавшая свою профессию заботам об общественном благе и готовая защищать свои позиции от попыток политического переворота. И в этой прослойке Велепольский нашел союзников, которых у него раньше не было.

Организованный Комитетом красных бойкот выборов в повятовые и городские советы провалился. А в ходе этих выборов проявились люди, которые решили ими воспользоваться и развить местное самоуправление. Государственный же совет проводил заседания, на которых недостатка в материалах для рассмотрения не ощущалось, так как правительство развернуло живую деятельность во всех областях управления. При этом наиболее благоразумные элементы из числа буржуазии и шляхты, сгруппировавшись вокруг Дирекции белых, отвергая идею восстания, заявили о принятии реформ, которых удалось добиться Велепольскому, и не скупились на аргументы, что отказ от них отвечал только интересам прусского правительства. Причем недостатка в призывах и брошюрах, высказывавшихся в пользу реальной политики и предостерегавших от политики восстаний, не было. Наиболее же популярной среди таких брошюр стала та, которую написал Крашевский.

Наконец, пришло время, когда полякам потребовалось определиться, какой курс следовало избрать – политику, направленную на организационную работу или на восстание.

Однако Велепольский разозлил общественность, когда не стал хлопотать о помиловании покушавшихся на него людей и приказал для устрашения публично их повесить. Он не захотел принять во внимание, что покушения не увенчались успехом, а совершавшие их исполнители являлись молодыми подмастерьями, служившими всего лишь орудиями в руках тех, кто склонил их к этому под лозунгом любви к родине. После вынесения этого приговора 27 августа великий князь обратился к общественности с продиктованным Велепольским призывом признать политику правительства. Но в ответ Комитет красных, отвергавший все уступки как лживые и продиктованные коварными умыслами, 1 сентября провозгласил себя единственным национальным правительством.

Теперь все зависело от позиции белых, и особенно от предводителей помещиков и возглавлявшего их Замойского. Конечно, великий князь с момента своего прибытия в Варшаву пытался, хотя и тщетно, примирить Замойского с Велепольским. Теперь же, будучи готовым заменить Велепольского кем-то другим, он захотел склонить белых к примирительной политике, для чего решил посоветоваться с Венгленским и Кроненбергом на предмет того, кто пользовался их доверием. С этой же целью в Варшаве собрался многочисленный съезд помещиков, решение которого предвосхитил Замойский, когда, будучи приглашенным 6 сентября к Константину, заявил ему, что «объединение всех губерний бывшей Польши под вашим княжеским управлением» является средством успокоения страны.

Под давлением Замойского помещичий съезд уступил и 11 сентября утвердил это условие в виде поручения тому же Замойскому. В результате сторонники восстания получили важнейший аргумент для его организации. Ведь начиная с Замойского никто не сомневался в том, что присоединение губерний может быть достигнуто только в результате победоносной войны, поскольку ни великий князь, ни сам царь Александр II не пойдут вразрез с мнением русских и с отделением Литвы и Червонной Руси от России не согласятся.

Не было более ошибочного утверждения, как то, что национальная автономия Царства связана с принесением в жертву захваченных провинций. Наоборот, она приводила к повышению в них роли польского элемента, так как русское правительство, соглашаясь на польскость Царства, не могло более проводить политику денационализации в захваченных губерниях. Да и сам Велепольский в ходе переговоров с российским правительством высказался за предоставление им определенных свобод.

У Замойского кроме представителей династии Романовых, не было, как он сам утверждал, других кандидатов на польский престол. Он являлся противником восстания и отговаривал от него как поляков внутри Царства Польского, так и находившихся в эмиграции, считая, что тем самым очищает свою совесть. При этом, как оказалось, он не видел и не хотел видеть то, что предотвратить восстание можно только путем решительной поддержки политики Велепольского. Не понимал этого и его брат Владислав Замойский, проводивший в прессе шумную кампанию против Велепольского. Не осознавали этого и недовольные Велепольским лидеры краковской газеты «Час», с которым у них когда-то были близкие отношения.

Вопрос решился, когда вызванный к царю Замойский повторил ему свое условие и получил указание уехать за границу. Тогда он ушел от ответственности перед общественным мнением, но не ушел от ответственности перед историей польского народа, которая до той поры не имела аналогов подобного саморазрушительного поведения. Его пример и поведение помещиков, каковых он возглавлял, совершенно четко показали, что, будучи отстраненными на тридцать лет от общественной жизни, они утратили понимание путей и средств развития страны, энергию и мужество в своих поступках.

Не прошел школу общественной жизни и Велепольский, который в результате долгого бездействия и различных судебных процессов в защиту своего родового имения растратил свои незаурядные способности. Поэтому, ввязываясь в политическую борьбу со своими противниками, он не умел в ней ориентироваться.

Избавленный от своего величайшего противника изгнанием Замойского за границу, Велепольский готовился нанести решающий удар по партии красных. Для этого им был задуман так называемый «набор», то есть призыв на воинскую службу, отличавшийся от обыкновенной воинской повинности тем, что вместо отбора по жребию в деревнях и городах годных к ношению оружия в армию должны были призвать восемь тысяч известных своими революционными настроениями молодых людей, главным образом из городов и местечек.

В результате восстание лишалось той силы, на которую оно могло в основном рассчитывать. Причем Велепольский не скрывал этого намерения, предполагая, что наиболее революционно настроенные личности сбегут за границу и достичь намеченной цели будет легче. При этом осуществить этот «набор» великий князь Константин дал себя уговорить лишь с большим трудом. Ведь работавшие над заключением союза с Францией русские дипломаты предостерегали его от такого шага, предвидя, что «набор» вызовет бунт, который, в свою очередь, побудит Наполеона III взять управление Польшей на себя и разрушит с таким трудом готовившийся союз. Однако Велепольский оставался глух к таким предостережениям, считая, что «набор» не вызовет восстание, а если и вызовет, то неподготовленное, оно быстро пойдет на убыль и край сам успокоится.

Между тем в Комитете красных преобладало одно мнение. Все его члены выступали за восстание, но только тогда, когда удастся вооружиться. При этом большинство считало, что если о «наборе» станет известно заранее, то членам организации, которым угрожало подпасть под него, надлежало скрыться в провинциях до начала восстания. Это называлось «дислокацией». Однако самые горячие головы выступали за немедленное его начало. Такое происходило в основном под влиянием Мерославского, который после неудачно сыгранной им роли в Великом герцогстве Познаньском жаждал снова выступить в качестве вождя и диктатора. Причем в этом он опирался на основанное им в итальянском Кунео военное училище, где прошли подготовку офицеры прошлого восстания.

Партия белых тоже разделилась во мнениях – одни считали, что «набор» не позволит вскрыть нарыв, а другие пророчили, что восстание подтянет к себе всех.

Огромную, если не решающую, роль играло духовенство. Стараниями Велепольского были заполнены ранее опустевшие должности епископов. При этом архиепископом Варшавским стал Зигмунт Щенсный Фелинский, который 13 февраля 1862 года открыл закрытые в Варшаве костелы и поддержал политику Велепольского, натолкнувшись, однако, на сопротивление верующих и духовенства. Причем революционное давление оказалось настолько большим, что в ноябре священники на многочисленных съездах в разных епархиях приняли решение полностью подчиниться программе Центрального комитета с условием, что им не будет навязана ни одна акция и участие в пропаганде, противоречащей свободе, правам и независимости святой римско-католической веры.

Эта оговорка означала, что духовенство поддержит вооруженное движение для восстановления независимости. Но, узнав об этом, Рим немедленно созвал епископов, чтобы отвлечь духовенство от запретных начинаний. Познаньский же архиепископ Пшилуский в широко разошедшемся письме к Фелинскому восстал против принесения священнослужителями присяги тайному комитету, а Кайсевич в открытом письме к духовенству тоже предостерег священников от великого миропомазания, но все это не заставило епископов Царства Польского открыто и единодушно призвать духовенство не участвовать в грозившем вспыхнуть восстании. Правда, Фелинский хотел это сделать, но по совету своего ближайшего окружения отказался от своего первоначального намерения. В результате священники, за исключением епископов, пошли за Центральным комитетом и поддержали его призывы.

В ночь с 14 на 15 января «набор» был осуществлен весьма жестоким способом, когда подлежавших призыву буквально стали вытаскивать из кроватей. Касалось это преимущественно молодых ремесленников, но такое не вызвало сопротивления, так как значительная часть призывников, следуя полученным ранее указаниям, скрылась в лесах.

Сначала Велепольский думал, что войска легко окружат беглецов и вернут назад. Но тут выяснилось, что, отдавая распоряжение о проведении «набора», он допустил роковую ошибку.

Под давлением народного возмущения Комитет красных большинством голосов в ответ на «набор» 22 января призвал народ к абсолютно неподготовленному восстанию, назначил его командующим Мерославского, которого должен был слушаться весь народ, и провозгласил себя Национальным правительством. Укрывавшаяся же в лесах молодежь оказывала войскам сопротивление. При этом следует подчеркнуть, что армия-то являлась русской и не желала становиться игрушкой в руках польского главы гражданского правительства, а поэтому не стремилась как можно скорее подавить первую попытку восстания до того, как оно развернется.

Национальная политика Велепольского долгое время являлась солью в глазу этой армии, поскольку отодвигала ее на второй план. При этом вместо того, чтобы привлекать на свою сторону генералов, он своим высокомерием их от себя отталкивал. Поэтому в их интересах было позволить восстанию развиться и расшириться с тем, чтобы затем подавить его и получить за это лавры и награды.

Такого Велепольский не предвидел, и эта ошибка стала причиной его поражения. В тот момент, когда русская армия открыто начала подавлять восстание, руководство этим процессом главой гражданского правительства было утрачено, а наместник потерял влияние на великого князя и превратился в зрителя, перестав оставаться действующим лицом в разворачивавшихся событиях.

Восстание началось с неожиданных нападений на небольшие посты русской армии. Ее главнокомандующий генерал Рамзай, стремясь уберечь размещавшиеся по местечкам небольшие отряды от нападений повстанцев, с такой поспешностью переводил их в более крупные города, что они не успевали захватить с собой все припасы. Не обремененные же большим войском повстанцы могли организовываться на значительной части территории края и получать оружие и боеприпасы из прусской провинции Позен, а также из Галиции, конечно, в весьма скромных количествах.

Там, где формировались крупные повстанческие отрады, российские войска покидали свои гарнизоны и организовывали против них наступательные операции, в ходе которых происходили кровопролитные боестолкновения. При этом во всем крае было объявлено военное положение, а шесть начальников военных округов получили право вынесения смертных приговоров, на которые они не скупились. Но еще хуже было то, что посылаемые против повстанцев командиры отрядов казнили виновных и подозреваемых без всякого суда. Многие деревни и местечки стали жертвами пожаров, возникавших во время боев. Причем особой жестокостью отличался командующий войсками на Куявах, немец по происхождению светлейший князь Эмилий Карл Людвигович Сайн-Витгенштейн -Берлебург. При всем этом старшие и младшие командиры налагали контрибуции на деревни и хутора нередко исходя из интересов собственного кошелька.

Призвав к восстанию, Национальное правительство, стремясь привлечь к нему крестьян, объявило, что «земля, которой сельский люд обладает на правах аренды или по крепостному праву, отныне становится его безусловной собственностью и его вечным наделом. Потерпевшие убытки землевладельцы получат компенсацию за счет общих государственных фондов. Все безземельные и батраки, вступая в ряды защитников страны, получат из национальных имений защищенную от врагов землю, а в случае их почетной гибели на поле славы ее унаследуют их семьи». После такого манифеста крестьяне немедленно перестали платить оброк или отрабатывать панщину. Причем, поощряемые повстанцами, они ожидали санкций на отчуждение от законного правительства.

Однако в восстании, за редким исключением, крестьяне предпочитали не участвовать, а кое-где даже оказывали сопротивление, которое повстанческие отряды вынуждены были подавлять.

Отдавая свои молодые жизни за отечество, повстанцы не осознавали, да им и в голову не могло прийти, что их беспорядочные стычки на долгие годы решали не только судьбу народа, но и определяли направление всей европейской истории. Кровавое выступление поляков против соглашения с Россией простой демонстрацией их намерений не осталось.

Наполеон Ill не был склонен взяться за решение польского вопроса, поскольку видел в польском движении препятствие своим намерениям заключить союз с Россией. Поэтому он публично и твердо осудил восстание, а также приказал арестовать делегатов польского комитета в Париже и не допускал доставку в Польшу приобретенного поляками оружия.

Однако Александр II опасался, что Наполеон III перед лицом разразившегося в Польше восстания, вызвавшего неприкрытые симпатии в Англии и Франции, откажется от своего прежнего намерения. Поэтому, прекратив подготовку союза с Францией, он заключил союз с Пруссией, предложенный ему Бисмарком и получивший одобрение в официальных кругах Петербурга, а также у многих прибалтийских немцев.

Этот союз был сопряжен с фактом восстания и являлся военной конвенцией, оформленной 8 февраля 1863 года и направленной на подавление этого восстания. Но на самом деле он шел гораздо дальше, так как, опрокинув подготовку союза России с Францией, развернулся против Австрии и ее попыток объединить Германский рейх, которые она тогда предпринимала, чтобы ослабить Пруссию и понизить ее возможные амбиции по польскому вопросу.

Для Наполеона III прусская конвенция явилась ударом, который полностью выбил его из равновесия и заставил совершить политические ошибки, жертвой которых стала в том числе и Польша. До той поры, публично осуждая восстание поляков, он в общении с Александром II конфиденциально высказывался в их пользу, оформляя это в форму дружеского совета. Теперь же, обидевшись на него за союз с Пруссией, Наполеон III попытался склонить Австрию на войну с Россией и, возможно, с Пруссией, предлагая ей союз, а когда она не обнаружила достаточной смелости, с благословления Англии ограничился дипломатическим вмешательством.

17 апреля 1863 года министры Франции, Англии и Австрии направили российскому министру Горчакову дипломатическую ноту, в которой потребовали успокоения Польши. При этом для большего морального давления они призвали поддержать этот шаг и несколько других европейских правительств.

Подобный дипломатический демарш произвел на весь мир большое впечатление и первоначально напугал Александра II, который подумал, что это приведет непосредственно к началу войны. Поэтому, желая устранить ее главную причину, он предложил амнистию тем польским повстанцам, которые сложат оружие к 13 мая, а чтобы спасти хотя бы Литву, послал в нее в начале мая генерала Муравьева с поручением подавить восстание любыми средствами. Одновременно, подготовив на всякий случай сильную армию, Александр II заявил участвовавшим в демарше правительствам, что готов договариваться о способе успокоения Польши.

В результате правительственные кабинеты этих стран были вынуждены сформулировать свои требования, сведя их к шести пунктам, а затем изложили их в нотах к российскому правительству от 17 и 18 июня. Эти требования заключались в следующем:

1) провести полную и всеобщую амнистию;

2) соблюсти народное представительство, подобное тому, какое предоставляла конституция 1815 года;

3) осуществить назначение поляков на государственные должности с целью создания самостоятельной национальной администрации, пользующейся доверием страны;

4) ввести полную и абсолютную свободу совести и снять все ограничения на католическую веру;

5) использовать исключительно польский язык в качестве официального языка в административных и судебных органах, а также в школах;

6) ввести справедливый и законный призыв в армию.

Дальше в своих претензиях Англия и прежде всего Австрия идти не хотели, и Наполеон III в конце концов согласился на требование выполнения вышеприведенных шести пунктов в надежде, что демарш приведет к войне. В этом он мог и ошибаться, так как английское правительство вместе с ним потребовало от России прекращения огня по польским повстанцам и созыва конференции шести держав, подписавших Венский трактат.

К тому времени Россия уже поняла, что ни Англия, ни Австрия воевать за Польшу не станут, и, подготовившись к войне на всякий случай, ответила в нотах, разосланных 13 июля трем странам, что их требования в основном выполнены. Причем с точки зрения реформ Велепольского и объявленной амнистии это соответствовало действительности. В нотах также подчеркивалось, что польское восстание произошло под воздействием революционного влияния из-за границы. Однако Россия категорически отвергла требование о прекращении огня в отношении мятежников, пообещав достичь соглашения по польскому вопросу, но только с державами, разделившими вместе с ней Речь Посполитую, то есть Пруссией и Австрией.

Все попытки, предпринятые в последний момент Наполеоном III, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки, натолкнулись на сопротивление Австрии, требовавшей гарантий на случай войны и прекрасно понимавшей, что Англия их не предоставит. В результате дело кончилось тем, что три предпринявших демарш государства в нотах от 8 и 11 августа свалили всю ответственность за провал этого демарша на Россию, а 7 сентября Горчаков ответил им, что эту ответственность он на себя принимает и что русский народ сделает все для успокоения Польши.

Англия, Австрия, а за ними и Франция проглотили подсунутую им Горчаковым горькую пилюлю. Было ясно, что Австрия посредством демарша хотела уничтожить достижения Велепольского, справедливо опасаясь, что дальнейшее развитие Царства Польского под властью российского великого князя в конечном итоге приведет к захвату им Галиции. Поэтому сначала она открыто поддержала восстание, позволив повстанцам организовать вооруженные отряды в Галиции, что означало ее вмешательство во внутренние дела Царства Польского. Однако с падением Велепольского она сразу же изменила свою политику, объявив осадное положение в Галиции и начав арестовывать и карать своих польских подданных, поддержавших восстание.

Англия же не могла вынести перевеса Наполеона III, которого он достиг в результате победоносной войны в Италии и дружественной политики в отношении России. Поэтому она и решила рассорить его с Россией, отдав ему инициативу в демарше и ведя его резкими словами, хотя о войне и не думала. Достигнув же своей цели, Англия не захотела идти дальше. И Наполеон, хотя, может быть, самым искренним образом и спасал поляков от великой войны, для которой польский вопрос давал повод, в то же время рассчитывал получить для Франции левый берег Рейна и тем Англию и Австрию от войны отпугивал.

Грубый демарш западных держав, закончившийся столь плачевно, сказался на судьбах участвовавших в нем государств. Хозяином положения стала Пруссия и ее бравый министр Бисмарк, который при поддержке России развязал себе руки в Германии и, опустошив Австрию и Францию в войнах 1866 и 1870 годов, построил Германскую империю. После этого Англия, принесшая в жертву Наполеона III, столкнулась с военной мощью Германии, которая, получив преимущество на континенте, начала вооруженное и торговое соперничество с ней в Мировом океане. При этом, избежав войны в 1863 году, Англия вынуждена была вступить в нее в 1914 году совсем в других масштабах.

Жертвой вышеназванного демарша стал польский народ. При этом не стоит удивляться, что, видя, как его обманывают три великие державы, он продолжал доверять им и надеяться на поддержку восстания со стороны Австрии, что он доверял громким заявлениям английских министров и не воспринимал буквально их возражения, направленные против войны. Конечно, его могли отрезвить требования держав, ограничившиеся шестью пунктами и которые при поддержке Велепольского могли быть осуществлены без войны. Однако поляки, доверяя в первую очередь стоявшему на пике своего могущества Наполеону III, считали, что их восстание эту войну спровоцирует.

В эмиграции группа во главе с сыном умершего в 1861 году князя Адама Чарторыйского Владиславом, а точнее, генералом Замойским, приглядывавшимся к Наполеону, держалась от восстания в стороне, пока тот был против него. Однако, услышав от него слова ободрения, эта группа слепо последовала им. Причем Клачко и Калинка, ранее рьяно выступавшие на страницах «Польских ведомостей» против восстаний как таковых, немедленно изменили свое мнение. Одновременно по всей Польше распространилась информация, что Наполеон III, вмешиваясь в польский вопрос, якобы потребовал от народа упорства в восстании и даже заявил, что границы Польши будут простираться так далеко, насколько широко будет распространено восстание.

Это утверждение дошло сначала из Парижа до группы консервативных краковских помещиков и, подхваченное ими, было взято на вооружение партией «белых» в Царстве. Однако помещичья прослойка стала поддерживать восстание тогда, когда оно себя уже истощило. При этом один диктатор, а именно Мерославский, в феврале дважды пытался вторгнуться в прусскую провинцию Позен, но оба раза был отброшен, хотя и выдавал свое поражение за победу. Другой же диктатор – генерал Мариан Лангевич, получив сильную поддержку из Галиции, создал в марте довольно крупный отряд и смог добиться некоторого преимущества в отношении подразделений русских войск. Но когда русские начали сосредотачивать против него войска, он перешел австрийскую границу и дал себя арестовать.

Между тем объявленной повстанцам амнистией воспользовались несколько тысяч человек. Национальное правительство, состоявшее из красных, пало духом и уже было готово закруглить восстание, когда к нему присоединились помещики. Их представители вошли в состав этого правительства и даже временно получили в нем преимущество. Князь же Владислав Чарторыйский, который еще 29 ноября 1862 года, находясь вдали от восстания, подчеркнул в своем выступлении, что все попытки взяться за оружие на то время являлись худшей ошибкой, угрожавшей национальному делу, в марте 1863 года стал выступать перед эмигрантами как полномочный представитель Национального правительства, которое предложенную царем амнистию для повстанцев с негодованием отвергло.

Назначенные члены Государственного совета, за исключением чиновников, слагали с себя мандаты, что делали и члены губернских, а также повятовых советов. Поверив во вмешательство в польские дела великих держав, они сжигали за собой мосты. Между тем восстание, поддержанное материальными средствами помещиков и вышедшей из их среды молодежью, продолжалось и разрасталось. Причем среди многих его полководцев наибольшим числом побед в стычках с русскими войсками отличились генералы Михал Ян Гейденрейх, носивший псевдоним Крук (Ворон), и Дионизий Феликс Чаховский. При этом территория восстания Царством Польским не ограничивалась, оно охватывало Литву и даже дошло до Ливонии и Южной Руси.

Все планы восстановления Польши путем восстаний, предпринятых после разделов Речи Посполитой, основывались на предположении, что в границах первого раздела на восстание поднимется весь двадцатимиллионный народ и что в нем примут также участие белорусы, малороссы и литовцы, проживавшие в пределах этих границ. Однако надеждам на доведение их до восстания можно было предаваться лишь тогда, когда крестьяне находились в зависимости от польской шляхты и когда шляхтичи были в состоянии повести их за собой. Ведь 1831 год наглядно показал, насколько мизерными явились такие ожидания в Литве и почти ничтожными в Червонной Руси, хотя повстанческое правительство и направляло туда значительные регулярные войска для поддержки восстания. После же отмены крепостного права в Литве и на юге России в успех восстания 1863 года вообще никто не верил, но оно все же было предпринято, чтобы кроваво продемонстрировать осуществившим демарш государствам принадлежность к Польше этих районов.

В Царстве Польском российское правительство и армия жестоко подавляли восстание, но там речь шла только о том, чтобы сломить сопротивление и суровыми карами устрашить население, на которое это восстание опиралось. Причем себе в помощь правительство привлекало сельское население, организовывая его охрану. Однако такие меры приносили лишь половинчатые результаты, так как народ зачастую жалел преследуемых повстанцев, а отдельные жители даже присоединялись к восстанию.

В Литве же события разворачивались совсем иначе. Здесь восстание опиралось на польскую интеллигенцию и на многочисленные селения мелкопоместной шляхты, раскинувшиеся по всему краю. Там обнаружилось немало командиров, среди которых отличился бывший капитан русского Генерального штаба Сигизмунд Сераковский¹⁰⁸. Он сформировал довольно крупный повстанческий отряд, но был разбит, ранен, а затем 9 июня повешен. Отряд второго предводителя восстания Людвига Нарбута тоже потерпел поражение, и в мае восстание пошло на убыль, хотя и послужило доказательством того, что оно дошло до Ливонии. Тогда Александр II, опасаясь вмешательства великих держав и желая хотя бы удержать в составе России Литву, направил в нее генерал-губернатором известного своей суровостью Михаила Николаевича Муравьева, согласившись на его условия. Эти условия заключались в том, что он потребовал неограниченных полномочий и разрешения действовать без оглядки на министров для быстрейшего подавления восстания. Одновременно Муравьев намеревался также заняться уничтожением польского влияния в Литве.

Прибыв в конце мая в Литву, Муравьев приступил к решению обеих этих задач, прибегая к неслыханной жестокости. При этом речь шла уже только о зачистке последних повстанцев, скрывавшихся в обширных литовских лесах. Будучи не в состоянии их оттуда выкурить, он направил все меры против тех, кто их там поддерживал. А поскольку таковых легко найти не удалось, то репрессии обрушились на всех, кого можно было в этом заподозрить, и даже на целые районы, где повстанцы появлялись. Причем в первую очередь репрессии затронули польских помещиков, их управляющих и службы, особенно лесничих. Не остались в стороне и приходские священники, польская интеллигенция в городах и местечках, а также многочисленные селения литовской мелкопоместной шляхты, составлявшей основной контингент повстанцев.