Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

Подыскивая героев для своих романов и с трудом находя их среди тихих первопроходцев органического труда, писатели противопоставляли им тех, кто этим трудом пренебрегал и растрачивал благосостояние народа. Героев искали в новом, еще нетронутом, а потому популярном слое населения, то есть том, который был ближе к народу, а все недостатки приписывали лидирующим слоям – дворянству, фабрикантам, людям с ограниченным духовным кругозором, отличавшимся узким частнособственническим интересом, и прежде всего аристократии.

Наиболее ярко подобная антитеза проявилась в романе Ожешко «Над Неманом». В этом произведении в поте лица защищающему свою вотчину шляхтичу противопоставляется растративший за границей здоровье и большую часть крупного состояния магнат. Причем бедная родственница этого шляхтича отвергает руку вышеупомянутого магната, чтобы в упорном труде вместе с захолустным и нищим дворянином искать свое счастье. Крашевский же в романе «Моритури» изобразил аристократию как обреченный на исчезновение пережиток.

Другие следовали этому направлению, ища вырождавшихся персонажей, как, например, Сенкевич в романе «Без догмата» – Плошовского, а Вейсенгоф в романе «Жизнь Сигизмунда Подфилипского» – Подфилипского. Даже роман того же Вейсенгофа «Дело Доленги», носящий гораздо менее обличительный характер, обрисовывает тем не менее всю неспособность дворянства к творческому труду и содержанию своего имущества.

Большее внимание в романах уделялось сельским дворянам, которые держались за свою землю или возвращались на нее во втором поколении. Однако Поланецкий в романе Сенкевича «Семья Поланецких» достигает этой цели лишь благодаря счастливой коммерческой спекуляции в партнерстве с купцом Бигелем. А вот Боровицкий из романа Реймонта «Земля обетованная» оказался не столь счастливым и вынужден был уйти работать на фабрику в Лодзи, но затем спас свое положение, женившись на дочери богатого немецкого фабриканта. Зато в романе Вейсенгофа «Пуща» знатная девушка привозит потерпевшего крах за границей соседа, который за долги был готов продать наследственное имение. Однако с наиболее суровой критикой всего дворянского сословия выступил в романе «Потерпевшие кораблекрушение» Близинский. Не пощадили людей с ограниченным духовным кругозором и с узким частнособственническим интересом в своих комедиях Балуцкий и Запольский.

Обращаясь в основном к крестьянству, Конопницкая, Тетмайер, Рыдель, Дыгасиньский, Мацеевский, известный также под псевдонимами Север и Гриф, и многие другие изобразили его жизнь, чувства и мысли, суеверия и знания, и такой образ, отображенный на фоне сельской природы, поднял на вершину артистизма Владислав Реймонт в романе «Мужики». Однако описание деградировавшей и отсталой деревни Липки в Царстве Польском никак не соответствовало той роли, которую польское крестьянство должно было сыграть в развитии нации. Крестьяне отбивались от немецких колонистов точно так же, как и в романе Пруса «Форпост» крестьянин Слимак, который цеплялся за свою землю, когда шляхтич продал деревню по прихоти скучающей жены. Конопницкая же изобразила эмигрантскую лихорадку сельских жителей в эпической поэме «Пан Бальцер в Бразилии».

На этом роль крестьянства заканчивалась, и поэты, желавшие указать на то, что именно на крестьянине должно основываться возрождение нации, так и не смогли этого обосновать. Они прибегали к историческим аргументам и искали их в истории польских сельчан. При этом, найдя одну тему – крестьянское восстание Костки-Наперского в XVII веке, на нее набросились целых четыре автора – Тетмайер, Каспрович, Оркан¹⁷³ и Рапацкий. Однако то ли сама тема оказалась бесплодной, то ли у поэтов не хватило фантазии, но им так и не удалось сочинить что-либо выдающееся, чтобы затронуть умы и чувства общества, которое даже в демократических кругах еще жило традициями шляхетского прошлого.

Один за другим появлялись все новые романы о шляхетской истории Речи Посполитой, а Крашевский попытался даже написать целую серию романов, описывающих весь ход истории. Однако этот замысел не увенчался успехом, и только в романах, посвященных XVIII веку, Крашевскому удалось показать, что он проник в дух народа того времени. Зато необычайно талантливый Сенкевич после нескольких замечательных зарисовок из жизни сельского населения обратился к польским войнам XVII века и на их фоне создал великолепную трилогию, которая буквально потрясла чувства и воображение общества. Причем демократы простили ему даже прославление в ней рыцарской шляхты.

После героя романа Генрика Ржевуского «Воспоминания Соплицы» Яцека Соплицы в образе главного героя трилогии Анджея Кмицица Сенкевич создал второй тип дворянского бунтаря, искупившего преданностью делу отчизны свои грехи. Трилогия заканчивается тем, что защитники взрывают башню захваченного турками Каменца, который Сальватор Собеский так и не смог вернуть. Что же касается казачьего вопроса, то эпопея Сенкевича не поднялась выше призыва к беспощадной борьбе и разрушениям, которые и погубили Речь Посполитую и которые после возрождения отечества не могут поддерживаться. Роман же «Крестоносцы» был опубликован как ответ на то истребление, каковым грозил полякам достойный потомок германских рыцарей Бисмарк.

Затем были опробованы более близкие исторические темы, в которых сельские жители играли уже значительную роль, – восстание Костюшко, боевые действия легионов и Наполеоновские войны. Это сделал в своем неоконченном романе Сенкевич, предпринял попытку в данном направлении, правда без особого успеха, в исторической трилогии «1794 год» и Владислав Реймонт. Однако больше всех блеснул своим талантом Стефан Жеромский, который в романе «Пепел» и исторической драме «Сулковский» на фоне ужасов войны изобразил влияние Наполеоновских войн на изменение отношения в польском обществе к уже участвовавшему в войне крестьянству. Подобным содержанием наполнена и эпическая поэма Адама Мицкевича «Пан Тадеуш».

В плеяде поэтов особняком находился Станислав Выспяньский. Он жил в Кракове, дышал его воздухом и любовался памятниками его прошлого, оживавшими в сознании современников под влиянием новых исторических исследований и картин живописца Яна Матейко. В этой атмосфере пышно расцветали поэзия Мальчевского и живопись Коссака. Выспяньский же выступал как художник и поэт, создавший образ королей, которые силой своего духа хотели поднять народ с колен и указать ему путь к могуществу и славе. Он написал дополнявшую обширную эпическую поэму «Король-Дух» Словацкого великую рапсодию о короле Кракусе и его дочери Ванде, о Болеславе 11 Смелом и Казимире III Великом. Жаль только, что по форме она оказалась трудной для понимания и недоступной для широких слоев населения. К тому же Выспяньский взял на себя смелость ответить на вопрос, достаточно ли поляки доросли до того, чтобы вернуть себе независимость, а также созрели ли сельские жители для того, чтобы возглавить нацию и привести ее к возрождению своей родины. Причем в своей фантастической пьесе «Свадьба» на данный вопрос он ответил отрицательно.

В драматической же пьесе «Освобождение» Выспяньский утверждал, что романтизм Мицкевича также не ведет к этой цели. Еще в одной пьесе «Акрополь» после всех поэтов, искавших дух народа на Немане или на Днепре, он пытался его найти в окруженном нимбом славного прошлого Вавеле, ослабив при этом воздействие своего произведения на читателей тем, что, воскрешая памятники Вавеля, пренебрег воскрешением королевских памятников и ограничился лишь воскрешением третичных памятников и гобеленов. Кроме того, Выспяньский не сподобился указать иного пути возрождения Польши, кроме как мистического, изобразив спускающегося с арфой в руках в лучах луны из хора Вавельского собора царя Давида.

Позиция, которую в отношении самых широких слоев населения занимала литература, была продиктована идеями гуманизма, глубоким состраданием к нищете и человеческой ущербности, где бы они ни проявлялись – в стране или на чужбине. Это сочувствие продиктовало Шиманскому и Серошевскому содержание трогательных романов о жизни сибирских ссыльных и нашло свое глубочайшее выражение в нравственных и социальных романах Жеромского. Однако, защищая бесправных и ставших жертвами эксплуатации фабрикантов трудящихся в Царстве Польском, авторы, творившие в стихах и прозе, даже не подозревали вначале о той социальной борьбе, что развернется в этом контексте.

Тем не менее революция 1905 года заставила их занять в ее отношении собственную позицию. Причем это далось им нелегко. Ведь в этой революции столкнулись друг с другом противоречивые направления, которые расшатывали польское общество. Поэтому тому или иному автору романа было трудно критически подняться над этой борьбой и изобразить ее во всем ее ужасе.

В лагере, выдвинувшем лозунг для борьбы, социалистический фактор так тесно переплелся с идеей независимости, что из такого гибрида было нелегко выковать героя романа. И такое давалось тем более трудно из-за того, что вся эта борьба закончилась беспросветной анархией. Поэтому авторы, писавшие романы на фоне подобных печальных пассажей, кидались из одной крайности в другую, не находя из них выхода и ограничиваясь разрозненными образами. Причем такое относится как к Жеромскому, так и к Анджею Струге и Густаву Даниловскому, которые призывали к преданности делу людей, бросавшихся в водоворот борьбы. А вот Болеслав Прус, напротив, в романе «Дети» обратил внимание на денационализирующий характер революционного движения. Осудил его в своем произведении «Омуты» и Сенкевич. Ведь даже самая буйная фантазия писателей и поэтов не могла себе представить, какую роль предстояло сыграть народникам и социалистам в будущей Польше.

Глава IV
Возрождение польского государства (1914-1923 годы)

Оттесненная в результате поражения в войне с Японией с Дальнего Востока, Россия снова обратила свои устремления к Балканам и в 1907 году заключила союз с Англией, чтобы сломать военное превосходство Германии и противостоять ее экономической и политической экспансии в отношении Турции. Орудием же этой политики являлись балканские народы, недовольные результатами, достигнутыми ими на Берлинском конгрессе 1878 года¹⁷⁴ по турецкому вопросу. Это недовольство вылилось в появление у них идеи выдворения с полуострова Турции и Австрии.

Соперничество между Россией и Австрией вновь вступило в острую стадию. Желая закрепить свои позиции на Балканах, Австрия в 1908 году объявила об аннексии Боснии и Герцеговины, то есть территорий, которые она до той поры оккупировала по мандату Берлинского конгресса. Надеясь же на свой союз с Германией, она, не колеблясь, подкрепила свой шаг угрозой войны и в 1909 году добилась его одобрения от Турции, а от России и Сербии – прекращения протестов против аннексии.

Однако на горизонте европейской политики возникла угроза войны между Австрией и Россией, и она довлела над их отношениями, пока наконец не вспыхнула. Между союзом Англии, Франции и России, с одной стороны, и, с другой стороны, союзом Германии и Австрии, к которым примыкали Италия и Румыния, развернулась борьба, смягченная для того, чтобы более тщательно подготовиться к мировой войне. В таких условиях становилось все более очевидным, что вскоре на польской земле развернется смертельная схватка между державами, разделившими Польшу, а перед поляками возникла необходимость ответить на вопрос, на чьей стороне в той бойне им выступить – Австро-Венгрии или России?

Ответ на этот вопрос казался очевидным, ибо все прошлое поляков настраивало их против России, а национальные свободы, дарованные Галиции Австрией, вызывали у них благодарность и симпатии. И все же такой вопрос возникал, чему было несколько причин. Одной из таких причин являлась борьба населения Царства против истребительной политики союзницы Австрии Германии, казавшейся страшнее русского гнета. Кроме этого следует назвать и преклонение перед мощью России, от которой не было спасения. Конечно, Россия потерпела поражение в войне с Японией, но в результате принятой конституции и подъема националистических настроений, поддерживавшихся всем русским народом, она возродилась. Не стоит также забывать и о материальных выгодах для польской промышленности и торговли от связей с Россией. Наконец, необходимо учитывать и влияние русских школ и русской литературы на умы подраставшего польского поколения.

Все это, вместе взятое, привело к тому, что в польском обществе в российском разделе произошел поворот в сторону России. Причем ему прокладывала путь соглашательская политика, разработанная на основе российской государственности польскими депутатами в российской Думе. Но эта политика являлась лишь тактикой для достижения определенной автономии Царства Польского.

Вместе с тем польская фракция в Думе пошла еще дальше. Ее председатель и лидер национал-демократов Роман Дмовский в книге «Германия, Россия и мы», изданной в 1908 году, пустился в запутанные и пространные рассуждения о том, что задача польского государства заключается в том, чтобы стать оплотом России против Германии. Главным врагом Польши, утверждал он, были и есть немцы, а русские угнетают поляков лишь под их влиянием. Но когда Германия вступит в войну с Россией, продолжал Дмовский, то поляки, встав на сторону победоносной России, добьются объединения трех разделов и широкой автономии в составе Российской империи.

Однако этим Дмовский не умаслил Россию, которая в случае войны хотела иметь Польшу ослабленной и раздавленной и напрягала для этого все свои силы таким образом, чтобы все фракции Думы соревновались с правительством по данному вопросу.

Важным шагом в этом направлении явился проект создания отдельной Хелмской губернии в составе Царства Польского, где наряду с поляками проживали и русские, а также введения в ней православия после ликвидации унии.

Между тем, пользуясь манифестом об укреплении основ веротерпимости 1904 года, большая часть населения данной территории перешла в католицизм, что стало еще одним поводом для российского правительства по ускорению ее русификации. По планам российских властей Хелмская губерния, став русской, должна была подчиняться всем законам, которые действовали в захваченных губерниях. Дума же не только приняла проект, но и, расширив территорию новой губернии, включила в нее еще больше поляков. В 1912 году проект стал законом.

В награду за лояльное поведение поляки должны были получить местное самоуправление, но не губернское, как было принято в России, а только городское. И такой проект правительство подготовило, предусмотрев, однако, создание отдельных русских курий в ходе выборов в городские советы для малочисленных меньшинств в городах Царства Польского. Одновременно планировалось предоставить русскому языку широкие права в учреждениях и ограничить влияние на учебные заведения городских советов с одновременным предоставлением органам государственной власти возможности всестороннего вмешательства и контроля. Дума же это влияние не только расширила, но и ввела русский язык во внутреннем документообороте в учреждениях городских властей в качестве обязательного с разрешением параллельного использования польского.

Однако даже такое решение Государственному совету Российской империи не понравилось, и он полностью убрал польский язык из документооборота, а также запретил его использование во время заседаний. В результате проект, который должен был стать для поляков уступкой, обернулся для них одним из худших ударов.

Передача в 1912 году в государственную собственность железной дороги между Варшавой и Веной привела к увольнению оттуда всех поляков. Их отстранили также от работы в органах юстиции. Была ужесточена и цензура.

Остатки польскости сохранились в очень немногих губерниях, отошедших к России. Правда, стремление получить польское образование возродилось, когда конституция 1904 года провозгласила свободу организаций. Появилось множество образовательных обществ, основавших частные польские школы, а польским учащимся в государственных школах разрешили факультативное обучение польскому языку и изучение религиозных догматов на польском языке. Однако вскоре все это было свернуто и упразднено – использование польского языка в общественных местах вновь подверглось полицейским запретам. Для ограничения же числа польских депутатов в Третьей думе от Царства Польского в польских губерниях избирательный регламент был изменен таким образом, чтобы от них в Думу не прошел ни один поляк.

При этом русских юристов смущало то, что западные губернии еще отличались от исконно российских отсутствием в них дворянских собраний и земского самоуправления. Оказалось, что ввести такое там весьма непросто, поскольку в этом случае поляки в данных губерниях могли использовать вышеназванные институты для усиления своего влияния. Поэтому от проведения дворянских собраний, в которых польские помещики имели бы преимущество, отказались и вместо этого разработали настолько русскую организацию земств, что поляки попросили отменить принятие законопроекта. Однако вопреки этому в 1911 году он был введен в шести губерниях и только в трех, а именно в Ковенской, Виленской и Гродненской губерниях, в которых русский элемент для контроля над ними оказался слишком слабым, его введение отменили.

Тем не менее все эти удары по польскости не смогли отвратить подавляющее большинство польского общества в русском разделе от возложения всех надежд на Россию. Поляки надеялись, что начало войны заставит русское правительство изменить свою позицию по отношению к ним, а проявление пламенного русского патриотизма убедит в лояльности поляков наиболее враждебно настроенные к ним элементы.

В таком ключе стали действовать помещики, объединившиеся в организацию реалистов, которых толкнула в объятия национал -демократов социальная революция 1905 года. Не отставали от них и крестьяне. Причем ожесточение в такой политике зашло так далеко, что состояние Галиции рисовалось в самых мрачных красках. И это тогда, когда польская культура, уничтожаемая в двух других разделах, росла в ней и поддерживалась в интересах всего польского народа.

При этом те, кто бросался в объятия России без взаимности с ее стороны, осуждали политику Галиции как раболепную и с удовольствием обвиняли ее в коррупции. Причем большую роль в этом играл бульварный варшавский патриотизм, ярким представителем которого являлся в первую очередь Дмовский.

Русский национализм чувствовал себя уже настолько сильным, что, не дожидаясь войны с Австрией, решил мирно завоевывать Галицию, найдя в ней соответствующие инструменты и союзников.

Сторонников он ковал какое-то время из русофильских русинов. Привлекая русинскую молодежь, причем не только юношей, но и девушек, к работе в русских научно-исследовательских институтах, ее воспитывали в русском духе, а потом возвращали в Галицию в качестве проводников русской нации и православия. Одновременно, не скупясь на большие расходы на пропаганду, была основана ежедневная газета «Прикарпатская Русь», издававшаяся чуть ли не на русском языке, а ее редактор Дудыкевич стал главным руководителем всего движения.

Эта пропаганда нашла себе союзников и в Австрии. Причем одним из таких союзников являлась чешская национал-демократия, которую возглавлял влиятельный депутат австрийского Государственного совета Карел Крамарж, а другим – польская национал-демократия. Их совместными усилиями в июле 1908 года в Праге был созван славянский съезд, на котором задумывалось похоронить якобы устаревший панславизм и открыть дорогу неославизму.

Съезд высказался за объединение славянских народов с сохранением их национальной самостоятельности. При этом представитель наиболее оголтелых русских панславистов граф Владимир Бобринский сказал на нем добрые слова в отношении поляков. Однако польские лидеры из Галиции в этом съезде участия не приняли, зная, какую ценность имеют любые заявления русских в пользу поляков, и понимая необходимость возвращения прежних границ Польши. Вместе с тем из-за того, что их соотечественники находились под властью России, ставить под сомнение российские заявления было неуместно. К тому же большинство поляков в крае принимали их за чистую монету и поэтому тепло встретили возвращавшихся из Праги через Краков и Львов графа Бобринского и его спутников. Но шила в мешке не утаишь. Так и случилось, когда во Львове они вошли в контакт с русинскими москалофилами и обратились к русинам как коренному населению России. После этого правительство края попросило их покинуть его территорию.

Это не помешало национал-демократам продемонстрировать смену своей личины. Причем возможность сделать это открыло избрание члена краевого отделения на сейме 1908 года. Рассчитывая на негодование поляков в отношении русинских националистов, не осудивших преступный поступок Сичинского, убившего наместника Галиции, национал-демократы решили форсировать избрание москалофила и нашли в этом поддержку у многих подольских помещиков. Однако этому намерению решительно воспротивился наместник, каковым после смерти стал Михал Бобжиньский, да и политическая сила польского большинства сейма одержала победу над болезненным чувством.

Выбор пал на русина-националиста, и сейм в ряде решений проявил готовность к компромиссу. Ввиду такого отношения большинства сейма национал-демократы не посмели выступить против вывешенного Дмовским знамени, но лозунгом их действий стал «обмен мозгами», подразумевавший отстранение от руля консерваторов. Поэтому перед Веной они выказывали себя как лучшие австрийцы, а их лидер Гломбиньский не постеснялся заявить о себе как таковом как устно, так и письменно.

Чтобы добиться власти, они переманили на свою сторону польских демократов, избрав их лидера профессора Лео председателем объединенной Социал-демократической партии Галиции. Еще проще это удалось провернуть в отношении народников, уже заседавших в составе польской фракции. Получив в ней большинство и вынудив консерватора Абрагамовича уйти с поста ее председателя, они организовали избрание вместо него Гломбиньского.

В этом, используя свое влияние, им помог министр финансов Леон фон Билинский, который, будучи консерватором, всегда держал нос по ветру и видел будущее за демократами. В ходе же последовавших в Австрии один за другим министерских кризисов в 1910 году министром железных дорог стал Гломбиньский, который начал прикрывать своей лояльностью политику, проводившуюся галицкими национал-демократами в отношении Австрии. Причем ее лозунги являлись крайне националистическими и направленными против русинов и евреев. Когда же наместник Бобжиньский попытался эту политику прекратить и постепенно претворять в жизнь договор, заключенный с русинами Потоцким, то против него была развязана самая яростная борьба с обвинением в утрате чувства польскости и побуждением к выступлениям молодежи и уличной стихии.

При этом их задачу чрезвычайно облегчала полная безнаказанность прессы, преступления которой выносились на суд присяжных. Возглавляла же данную кампанию ежедневная газета «Польское слово» («Słowo Polskie») под редакцией Станислава Грабского, которая обеспечивала национал-демократам монополию на польский патриотизм и отлучала от него всех тех, кто ему не поддавался. Однако, как известно, преувеличение имеет и противоположный эффект.

Бобжиньского, помимо краковских консерваторов, решительно поддержали польские демократы, за исключением национал-демократов. На его сторону встали также народники, подвергаясь за это самым яростным демагогическим атакам. Консерваторы же Восточной Галиции начали колебаться и раскололись. В результате на заседаниях сейма Бобжиньский имел уверенное большинство. В Галиции он предотвращал опасные столкновения, энергично подавляя насильственные действия русинов, стремился к беспристрастности в управлении и поддерживал мирное развитие обеих национальностей, в чем ему эффективно помогал маршалок края Бадени. Однако все их попытки добиться на заседаниях сейма соглашения между поляками и русинами разбивались о все более возраставшие разногласия сторон.

Так, включение в государственный бюджет дотаций на две новые русские кафедры Львовского университета, обещанные еще Потоцким, послужило для национал-демократов уже в 1908 году поводом для поднятия настоящей бури. Поэтому очередной сейм 1909 года отклонил просьбы о создании двух новых русских гимназий и похоронил идею учреждения Национального культурного совета, который должен был объединить поляков и русинов в ходе совместной экономической деятельности. Рассмотрение же вопроса о проведении парламентской избирательной реформы затянулось и продолжалось после декабря. Соответственно, желая принудить к ней большинство польского сейма, русские депутаты от националистов на сейме 1910 года прибегли к такому средству, как шумная обструкция, чтобы помешать принятию каких-либо резолюций, в частности по утверждению бюджета.

В любом здоровом государстве такое безобразие закончилось бы быстрым выдворением из зала срывающих заседания манифестантов. Однако маршалок Бадени прибегать к такой мере не хотел, и никто ему это сделать не посоветовал. Пример Вены, где удаление немецких демонстрантов из зала заседаний парламента не увенчалось успехом, по сути, узаконил обструкцию, и она стала обычным правилом, которое поляки по отношению к русинам на львовском сейме не хотели нарушать. При этом учитывался также тот факт, что европейское общественное мнение наверняка встало бы на сторону «угнетаемых» поляками русинов.

Поляки в Галиции имели свое собственное правительство, но за его решения они должны были нести ответственность. Удаление же с заседания сейма русинов послужило бы доказательством того, что править они не могут. К тому же при их жалобах на национальное угнетение в Пруссии и в России они сами бы подверглись обвинению в том, что прибегают к насилию по отношению к русинскому национальному меньшинству. При этом прусские власти, не ограничиваясь денационализацией поляков и экспроприацией их имущества в своем разделе, подстрекали русинов к сопротивлению польскому правлению в Галиции, одновременно обливая грязью в европейской прессе галицкое польское правительство.

Между тем польское большинство в сейме терпеливо выдержало русинские скандалы и все-таки приняло бюджет, а затем все его фракции согласились на компромисс по парламентской избирательной реформе. Однако русинов это тоже не удовлетворило.

Тем временем в 1911 году венский парламент был распущен, и дело дошло до новых выборов. В таких условиях требовалось прояснить ситуацию. Наместником в крае являлся Бобжиньский, которого поддерживало большинство депутатов сейма и который пользовался доверием правительства и монарха. Против него яростную борьбу вела партия национал-демократов во главе с заседавшим в правительстве министром Гломбиньским, поддерживавшим ее кандидатов. Однако, хотя национал-демократы и заручились поддержкой определенной части подольских консерваторов, составивших партию центра, они потерпели крупное поражение. Русины же получили то количество мандатов, которые им отводил закон о выборах.

При этом характерным на этих выборах являлось участие в них евреев. До той поры польские избирательные комитеты шли с ними на компромиссы, предоставляя им определенные места в городах, благодаря которым они получали свои голоса в других округах, особенно в сельских, в восточной части края, где по сравнению с русинами польское население составляло меньшинство. Однако антисемитская политика национал-демократии такой компромисс поддерживать не желала, и поэтому против еврейских кандидатур в различных городских округах разгорелась ожесточенная борьба. Тем не менее кандидатуры ополяченных евреев нашли поддержку у православных и в порядке компромисса у польских демократов, в результате чего они победили. При этом ни один сионист не прошел, зато прошли десять социалистов.

Образовательный уровень и политический опыт депутатов, избранных в ходе общего голосования на этих выборах, как правило, был высоким, и поэтому сложилось общее мнение, что польская фракция справится с возложенными на нее трудными задачами. Бобжиньский победил, и, считаясь с этим, министр Гломбиньский подал в отставку, которую сразу и получил.

Все это происходило на фоне ширящегося антагонизма между Австро-Венгрией и Россией. И в тот момент, когда необходимость польско-русского урегулирования стала всем очевидна, путь к соглашению был открыт. Между тем столкновение интересов противоборствовавших союзов европейских государств переместилось в оккупированное Францией Марокко, и в 1911 году после различных перипетий достигнутые в ходе Альхесирасской конференции¹⁷⁵ соглашения утратили свою силу.

В 1912 году началась победоносная война Сербии, Черногории и Болгарии с Турцией, а затем, на время приостановленная, в следующем году вспыхнула снова и вылилась в войну между названными государствами и Румынией за раздел турецких трофеев, окончившийся серьезным урезанием болгарской территории. При этом в ходе всех тех вооруженных и дипломатических столкновений призрак приближавшейся мировой войны с каждым годом становился все отчетливее.

Не было сомнений в том, что в случае ее начала Австро-Венгрии предстояла смертельная схватка с Россией, понимавшей, что дойти до Константинополя она сможет только через Вену. К тому же антагонизм между обоими государствами постоянно обострялся, вследствие чего положение достаточно крупного края – Галиции приобрело двойное значение. Ведь Австро-Венгрия должна была принять меры не только по своей военной подготовке, строя крепости и пересекающие Карпаты железные дороги, но и озаботиться вопросами поддержки целей войны населением, то есть поляками и русинами. А для этого требовалось их согласие, достижение которого стало задачей поляков, в чьи руки государство передало управление краем. И поляки, принимавшие участие в работе органов власти, а также подавляющее большинство политиков и населения это понимали.

Такой ситуацией воспользовались русины, стремившиеся к своему национальному и экономическому развитию, и особенно к получению собственного университета во Львове и более широкому участию в галицком сейме. В то же время урегулирование этих вопросов и заключение сделки с русинами-националистами в преддверии опасной войны с Россией представлялось полякам, верным исторической миссии Польши в ее борьбе против России, патриотическим долгом.