Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

В годы жесточайшего гнета после поражения восстания, в годы унификации и русификации польский народ в землях, отошедших к России в результате разделов Речи Посполитой, отвернулся от политики, свойственной эпохе романтизма, прекратил замышлять заговоры и вооруженные выступления, в ходе которых он понес столь серьезные поражения, и сосредоточил всю свою деятельность в области, остававшейся для него открытой, то есть на культурной и хозяйственной работе.

В ходе освобождения крестьянства и выплат компенсации владельцам поместий, продолжавшихся до 1871 года, земледелие, переходя от панщины к наемному, то есть оплачиваемому, труду, переживало самое трудное время. Вызванное этим уныние помещиков распространилось настолько далеко, что даже журнал, публиковавший достижения и новинки в области сельского хозяйства, не вызывал у них интереса. Начался процесс разбивки земельных участков на более мелкие наделы, вырубки лесов и спекуляции землей. Много наиболее слабых хозяйств разорялось, и на плаву удерживались лишь те хозяева, которые обладали капиталами и предпринимательской жилкой. Поэтому сохранение и развитие унаследованной или вновь полученной поляками земли становилось почти общественным делом, заменяя собой политические амбиции, дорога для которых была закрыта.

В то время как сельское хозяйство страдало, для промышленности и торговли сохранялись и развивались благоприятные условия. Царство, тесно связанное с Россией, извлекало выгоду из своих защищавших промышленность от заграницы таможенных тарифов, повышая их в 1868, 1877, 1881 и 1891 годах. В 1862– 1885 годах Царство Польское покрылось сетью железных дорог, позволявших фабрикам быстрее развиваться и которые соединили их с Востоком и Западом, хотя и не давали легкого допуска Варшавы к Познани, Кракову и Львову.

В таких условиях промышленность преобразилась в крупную, опиравшуюся не только на хлынувшие из-за границы, но и на привлеченные местные капиталы, которые сосредотачивались в многочисленных банках и акционерных обществах. При этом если иностранные капиталисты часто выступали просто с инициативой создания заводов, то должности директоров, инженеров и служащих в них все чаще стали занимать поляки. Поставляла их польская интеллигенция, получившая образование в Главной школе, а затем прошедшая стажировку за границей. Сюда входили также лишившиеся своих должностей чиновники и потерявшие земли шляхтичи. Причем в отношении профессиональной интеллигенции Царство Польское до такой степени обгоняло Россию, что ее хватало не только для удовлетворения нужд польской промышленности и для захвата командных высот в торговле между Западом и Россией, но и для расселения ее многочисленных работников по основным российским торговым центрам.

Богатело и все более ощущало свою возраставшую роль мещанство. Причем хорошо развитая журналистика и литература помогали ему осмыслить свою принадлежность к Польше. При этом в ходе работы по повышению и без того заметно поднявшегося уровня развития промышленности встречались друг с другом наиболее выдающиеся представители фабрикантов и земледельцев, объединяя в крупных предприятиях свои капиталы. Среди таковых помимо Кроненберга, Блоха, Вавельберга и Шленкера выделялись князь Тадеуш Любомирский, граф Людвик Красинский, граф Феликс Чацкий и другие.

Сельские предприятия через производство сахара сливались с фабриками, а после 1880 года, достигнув пика своего прежнего развития, через профессионально образованных людей приобрели еще лучшую организацию. При этом фермеры нашли сбыт своей продукции в быстро растущих городах. В результате цена на землю устремилась вверх. Однако эта земля не могла прокормить постоянно растущее население, и около двухсот тысяч сезонных рабочих вынуждены были искать заработок в западных странах Европы.

В ходе этого органического труда ковалось польское самосознание, которое обобщалось в политической литературе и диктовало ей свою апологию¹³². А такое требовало разрыва со всем тем, что могло помешать органической работе, то есть с заговорами, восстаниями и всем романтическим прошлым народа, и обоснования данной работы позитивными результатами, для чего необходимо было вычленить главный лозунг, под которым она добивалась прогресса. Поэтому писатели придерживались подобных постулатов в ежедневных газетах, еженедельниках и даже в научной и художественной литературе, к чему мы еще вернемся. В результате развился так называемый позитивизм, который сохранялся в землях, отошедших к России в результате разделов Польши, у целого поколения.

Молодые писатели-позитивисты критиковали романтизм и рушили то, что считалось национальными идеалами предыдущего поколения, более беспощадно, чем это тогда же делали в австрийском разделе так называемые «Станчики»¹³³, поскольку, происходя из мещан и будучи зацикленными на промышленности и торговле, они не считались с помещиками и их традициями. Не искали они также аргументов для своих утверждений в истории народа, а, отвернувшись от нее, находили их в либеральной и прогрессивной литературе Запада, которую польское общество усваивало в переводах произведений, в частности Конта¹³⁴, Спенсера¹³⁵, Бокля¹³⁶, Дрейпера¹³⁷ и Бюхнера¹³⁸.

Они не признавали религиозные и поведенческие истоки, а их печатным органом стал издававшийся с 1866 года «Пшеглонд Тыгодневы» («Еженедельное обозрение»), а затем основанная в 1880 году газета «Правда». В их лидеры выдвинулся талантливый диалектик Александр Свентоховский¹³⁹, который в 1883 году окончательно сформулировал их политическую программу.

Свентоховский утверждал, что «счастье большинства зависит вовсе не от его силы и политической независимости, а от способности участвовать во всемирной цивилизации и умножения собственной». Переходя же в практическую плоскость, он видел будущее поляков не в Австрии с ее клерикализмом¹⁴⁰ и тем более не в германизирующей народ Пруссии, а в опоре на прогрессивные русские элементы, не стремившиеся к русификации. «Каждый народ, который не умирает, а живет и прогрессирует, – писал он, – должен быть захватническим, если не в смысле вооруженной аннексии, то в цивилизационном плане. Именно судьба открыла перед нами широкое поле торговых и промышленных завоеваний, которое мы еще недостаточно освоили и где мы можем одержать более уверенную победу, чем на том поле, на которое мы до сих пор возлагали свои надежды».

Повышая, таким образом, значение органической работы и открывая перед ней перспективы экономического завоевания России, Свентоховский верил в иллюзорный союз с прогрессивной частью России и, борясь с клерикализмом, а также шляхетскими традициями, все более отклонялся от позитивного пути народа, который живой источник опоры и силы имел в католической церкви и своей исторической традиции. А ведь никакой прогресс, пусть даже самый успешный, не мог заменить их, потому что благоприятно развиваться он мог только на их фоне.

Односторонность и назойливость позитивистской доктрины прежде всего должны были чувствовать помещики. Не случайно гораздо большее влияние на них оказало обоснование политики органической работы журналистами и историками из Кракова, которые приводили для них аргументы из истории народа. В результате один из их предводителей, некогда стоявший радом с Замойским, а именно Людвик Гурский, выступил в 1880 году с посланием, в котором призвал помещиков к участию в политической жизни и занятию подобающего им места в политической программе народа. «Несмотря на поражения и изменившиеся условия, – писал он, – шляхетский господский дом, как средоточие польскости и национальной идеи, всегда возвышается над заводскими трубами».

Приняв программу органической работы и продвигая ее в ежедневной газете «Слово» и в выходящей раз в две недели «Ниве», Гурский пробудил помещиков от апатии, призвав их активно участвовать в жизни гмин и заботиться о крестьянах. В результате, делая акцент на католическом и консервативном направлении, помещики Царства Польского сблизились в этом плане со «Станчиками» и установили с ними более тесные отношения.

Лозунг органического труда распространился на оккупированные провинции. В этой связи, когда цензура в Вильно не давала выходить ни одному, даже самому лояльному политическому изданию, один из выдающихся позитивистов Владимир Спасович основал в 1882 году в Петербурге еженедельник «Край», который возглавил трезвый политик и неутомимый редактор Эразм Пильц. Он собрал в его редакции талантливых журналистов и многочисленных корреспондентов, разбросанных по всей России, превратив газету в настоящий рупор польской культуры и политики, влиявший на все польское общество и, в особенности, на большую массу рассеянной по всей Российской империи польской интеллигенции. При этом политическая цель, которую он красноречиво защищал как перед своими соотечественниками, так и перед русским правительством и русской интеллигенцией, заключалась в том, чтобы, отказавшись от стремления к независимости, потребовать юридического равенства поляков не только в Царстве и захваченных провинциях, но и во всей Российской империи. У своих же читателей, готовых склониться перед мощью этой империи, он поднимал настроение и укреплял их польское чувство.

Прошло уже несколько лет после провала восстания, и польский народ перешел на легальные условия жизни, подчинившись навязанному ему силой порядку. Привычки брали свое.

Тем не менее порывы, заданные позитивистами, несмотря на свою односторонность, сохраняли свою силу в обществе и поощряли поляков трудиться на благо народа, оберегая его от различных извращений, которых было немало. В результате голоса, раздававшиеся из кругов новых эмигрантов, где выделялся Березовский, совершивший в 1867 году неудачное покушение на Александра II во время его посещения парижской выставки¹⁴¹, попытки организации новых заговоров и распространения теории непрерывности восстания не нашли ожидаемого отклика в Царстве, закаленном в труде и защитой его результатов. В 1877 году поляки не поддались соблазну, поводом для которого послужила русско-турецкая война, о чем будет сказано отдельно.

Однако, несмотря на это, после короткого правления Петра Павловича Альбединского, который, будучи генерал-губернатором, отличался достаточно мягким отношением к полякам, власть в крае в 1881 году перешла в руки русского фанатика Иосифа Владимировича Гурко и его еще более фанатичной жены, а также такого же фанатика попечителя Варшавского учебного округа Александра Львовича Апухтина. В результате для Царства настали самые худшие времена.

Однако поляки поняли, что организация экономической работы может заменить хотя бы на время утраченную ими политическую организацию, что энергия, которую они развили в экспансии своей промышленности и торговли, не только не теряет, а, наоборот, сохраняет их национальное чувство и сознание. Именно об это осознание и разбились все попытки русифицировать школу и церковь. При этом короткое время правления Велепольского позволило польскому обществу вздохнуть, и этот вздох оставался в его груди еще долгие годы. Молодежь же Главного училища по совету ректора Мяновского не приняла участия в восстании, сохранив тем самым на долгие годы его существование, а в результате из его стен вышел целый сонм польской интеллигенции, оказавшей определяющее влияние на труды всего польского народа.

Позднее, правда, польская молодежь в русских школах во многом поменяла направление своих мыслей и приняла провозглашавшиеся русской литературой лозунги ложного прогресса, но все же она не утратила своей польскости. Ведь прибывшие из России учителя своим обращением с ней как с низшей расой и унижением ее тем, что высмеивали все польское, сами того не понимая, работали над укреплением ее польскости. К тому же их польскость охранял польский родительский дом, а пресса, несмотря на цензурные препятствия, ее поддерживала. Такой же постоянно растущий великий город, как Варшава, превратился в настоящий центр культурной и экономической жизни края, сосредоточив в себе такую силу польскости, что излучал ее во все стороны.

К этому следует добавить, что выезд за границу не был закрыт, как прежде, и польская молодежь все больше этим пользовалась, посещая средние и высшие школы Галиции. В результате ее польские учебные заведения все сильнее оказывали влияние на воспитание подраставшего поколения в русском разделе и, свободные от русских влияний, воздействовали на образ мыслей и чувства польского народа в Царстве Польском и захваченных провинциях.

Запрет же разговаривать по-польски в стенах школ, а в Вильно и на улице, а также в публичных местах, заставлял поляков еще больше ценить родной язык.

Различия между отдельными частями бывшей Речи Посполитой, конечно, были достаточно отчетливыми, о чем у нас еще будет возможность поговорить, но они не зашли так далеко, чтобы расколоть единство польского духа и польской культуры. Ведь, хотя успехи политики поляков в Галиции и развитие их национальной автономии и стояли перед глазами их братьев из Царства и захваченных провинций, они, однако, не вызывали у них уныния, потому что поляки Царства противопоставляли им свое экономическое развитие и свою энергию на этом поле деятельности.

Желая склонить польских крестьян на сторону правительства, Милютин, осуществляя их освобождение, оставил им школу с польским языком обучения и организовал из них самоуправляемые гмины, где они могли использовать свой родной язык. Закостеневшая же в своем стремлении к русификации русская бюрократия не сумела удержаться на этой линии. Запретив в народных школах польский язык, она ввела в них русский язык, а при Апухтине добилась того, что народ от такой школы стал отворачиваться и зачастую прибегать к тайному польскому обучению.

Точно так же русские сельские комиссары и начальники повятов, не знавшие польского языка и не желавшие его учить, навязывали при ведении тминной канцелярии русский язык, что порождало у крестьян ощущение обмана. Не находя понимания у тминных чиновников, они начинали искать защиту у польской интеллигенции. Польские же помещики, отстраненные от должностей и от участия в управлении гминами, входили и работали в них все чаще. Поэтому бюрократия своей цели не достигла – простолюдины оставались темными, но при этом поляками быть не переставали. В городах же более широкие рабочие слои, чаще всего лишенные возможности учиться в школах, деморализовывались, но с места не двигались.

Некоторое облегчение от невзгод произошло там, где поляки прилагали больше всего усилий, то есть на поле церкви. Дело заключалось в том, что русское правительство пришло к убеждению, что все его меры по отрыву польской церкви от Рима не дают результата, а только усиливают смятение, выгодное революционным элементам. Поэтому оно воспользовалось тем, что вступивший в правление после смерти Пия IX папа Лев XIII 28 декабря 1878 года обнародовал энциклику, в которой осудил социалистов, коммунистов и нигилистов, открыто стремившихся разрушить все основы цивилизованного общества. Это произошло как раз тогда, когда русское правительство, ведя жесточайшую борьбу с нигилистами, поняло, какую помощь ему в этой борьбе может оказать Римско-католическая церковь.

Грозным предостережением о надвигавшейся опасности стал взрыв в Зимнем дворце в 1880 году¹⁴², а когда 13 марта 1881 года взрыв бомбы лишил жизни царя Александра II¹⁴³, русское правительство под впечатлением происшедшего вступило в переговоры со Святым Престолом. В результате 24 декабря 1882 года был заключен договор, по которому Рим согласился передать управление упраздненными епархиями (Минской, Каменецкой и Подляской) соседним епископам, заменив их новыми взамен сосланных. Со своей же стороны российское правительство обязалось назначить епископов во всех епископских столицах и предоставить им право управления духовными семинариями. Затем папа торжественно провозгласил назначение новых епископов, и кардинал Ванутелли отбыл на коронацию императора Александра III, которая состоялась в Москве в 1883 году.

Тогда в Царстве распространилась идея убедить правящие русские круги в том, что для успокоения поляков и признания ими российской государственности необходимо пойти на уступки. Эту мысль в основном выдвигал сын Велепольского Зигмунт Велепольский, поощряемый примером галицкого соглашения с австрийской короной, результаты которого побуждали его пойти на соглашение с русским царем.

В 1880 году, когда торжественно встреченный населением император Австро-Венгрии Франц Иосиф I находился с визитом в самоуправляющейся Галиции, помещики Царства Польского обратились к царю с просьбой «забыть прошлое и восстановить доверие во имя употребления всех сил на спокойное национальное развитие для блага Царства и к общей пользе государства». Однако это обращение не возымело никакого эффекта, так как условия мирового соглашения появились для обоих разделов только один раз. При этом Галиция ими воспользовалась, Царство Польское свою возможность упустило, а новое время для достижения компромисса еще не пришло.

Во времена Александра III (годы правления 1881—1894), напрягавшего все свои силы для сокрушения разлагавшего русское общество нигилизма и твердо отстаивавшего православие, самодержавие и русскую самобытность, было не до уступок полякам. Генерал-губернатором же Варшавы являлся Гурко, открыто проводивший курс на русификацию. Так, в 1886 году Банк Польши был преобразован в филиал Государственного банка, а в Кредитном земском обществе губерний Царства Польского были введены русская переписка и бухгалтерский учет. В 1893 году в литовском местечке Кражяй каунасский губернатор Клингенберг не разрешил сельчанам отремонтировать костел и спровоцировал между ними, в том числе и среди женщин, кровавую бойню.

Тем не менее, когда в 1894 году Александр III умер, делегация Царства Польского возложила на его гроб венок. Гурко и Апухтин были отправлены в отставку, а на должность губернаторов стали назначать людей, ориентировавшихся на Европу. Таковым был сначала граф Шувалов, а затем князь Имеретинский, которые начали осуществлять политику русификации «в мягких рукавицах», чтобы особо не раздражать поляков. В частности, было разрешено возвести памятник Мицкевичу в Варшаве, а в захваченных провинциях отменена наложенная на поляков контрибуция.

Большие надежды в этом плане подавал Имеретинский, решивший, что существовавшая система русификации не приносит ожидаемых результатов. Когда в 1897 году распространилось известие о приезде царя Николая II в Варшаву, при его участии был образован комитет по подготовке приема монарха и собран миллион рублей в качестве дара императору. И хотя полиция не допустила никаких польских надписей на установленной арке, прибытие прошло триумфально.

В Лазенках, как глава комитета, Зигмунт Велепольский обратился к государю и сказал ему: «Будущее весь ликующий польский народ видит в Твоем щедром самодержавии, во внутреннем мире государства, в силе и славе монархии. И он как в счастье, так и в изменчивых условиях желает, не дрогнув, верно служить Тебе, наш возлюбленный монарх». Николай же в ответ ограничился тем, что заверил его, что верит в искренность чувств поляков.

Это прозвучало иначе, чем слова Николая I о том, что он не верит никаким заявлениям поляков. Однако дело кончилось тем, что царь израсходовал пожертвованный польским обществом миллион рублей на основание политехнического университета в Варшаве, а генерал-губернатор открыл для польского общества участие в попечительских конторах по обеспечению трезвости, в народном театре и читальнях. Такое явилось важным исключением из запрета на создание ассоциаций, который долгое время мешал жизни общества и его работе. Впрочем, система русификации не замедлила отозваться на это и обрушилась на польское общество с новой силой.

В 1898 году всем союзам и частным компаниям было приказано ввести в счетах и отчетах русский язык якобы для облегчения контроля со стороны российских властей. В 1900 году за тайное преподавание польского языка стали налагать административные взыскания. Его ущемили настолько, что даже все вывески в общественных местах и надписи на железной дороге обязали писать по-русски, чтобы проезжающий мимо иностранец знал, что он едет по русской территории. Причем примером для подобного послужили немецкие надписи на германских железных дорогах в Великом герцогстве Познаньском.

В 1900 году Имеретинский умер, и его место занял престарелый генерал Чертков, который не стеснялся заявлять о том, что с поляками следует обходиться бесцеремонно, как с врагами государства. В результате разочарование у польских примиренцев было болезненным, а их влияние в польском обществе исчезло. Оппозиция же, наоборот, подняла голову. Появились и новые партии – социалистическая и национал-демократическая, о которых еще будет сказано.