Текст книги "История Польши. Том II. Восстановление польского государства. XVIII–XX вв."

Уверившись в победе, российское правительство продолжило свою направленную против католической церкви политику, решив ввести русский язык для дополнительных богослужений, то есть для проповедей, песнопений и молитв. Причем сделано это было, казалось бы, в безупречной форме, ибо царь, не нарушая латинской литургии, лишь «позволил» ввести русский язык там, где этого требовало духовенство и население. Однако трудно представить, что католическое население Литвы, состоявшее из поляков, белорусов и литовцев и совсем не говорившее по-русски, выражало такое желание. По всей видимости, правительство надеялось, что его служители из числа духовенства воспримут проявление царской воли как намек. И оно, несомненно, знало, что за такой русификацией богослужения последует переход в православие.

Поэтому оглашению такого царского «позволения» и воспротивился луцко-житомирский епископ Боровский, за что был отправлен в ссылку. А вот у администраторов Могилевской епархии Станевича, Виленской епархии Жилинского и Минской епархии Сыгетинского никаких сомнений не возникло, и, занявшись поиском добровольцев среди своих священников, они приступили к работе по переводу на русский язык катехизисов и книг для богослужения. И дело начало продвигаться.

Однако, считаясь не столько с мнением духовенства, сколько населения, для которого нападки на польский язык при богослужении ассоциировались с гонением на веру, русское правительство, отстранившее от всего Святой Престол, вдруг решило, что его согласие на введение русского языка при богослужении может устранить все возникшие препятствия. Поэтому, желая получить это согласие, оно изменило свое поведение, в 1871 году согласилось заполнить вакантные епархии и даже было готово пойти на уступки в вопросах, связанных с Римско-католической духовной коллегией. Ограничив ее деятельность только экономическими вопросами указом от 2 марта 1875 года, оно добилось того, чтобы Рим согласился на такую организацию. Между тем дело о получении разрешения на введение русского языка продвигалось со скрипом, поскольку Рим с принципиальным ответом не торопился.

Не дождавшись ответа, русское правительство приступило к упразднению унии, еще остававшейся в единственной епархии, охватывавшей Холмщину и Подляшье. Причем прелюдией к таким действиям послужило признание русскими русинов-униатов и учреждение для них в 1864 году русской школы. Затем последовало упразднение пяти базилианских монастырей¹¹⁷, считавшихся опорой унии и польскости. При этом в 1865 году это было осуществлено таким образом, чтобы собрать всех монахов в одном монастыре в Варшаве для затруднения им оказания влияния на население Холмщины. Потом там планировалось распространить православие по образцу, проторенному в 1839 году на Белой Руси.

Правительство учитывало горячую привязанность населения в данных областях к унии и понимало, что открыто вводить православие с помощью православных епископов и священников там не годилось. Поэтому сначала из Галиции оно привезло униатских священников, издавна преданных России и православной церкви, затем в 1868 году сослало в Вятку упорно выступавшего за унию епископа Кулинского, поставив на его место каноника Вуйчицкого, а потом с согласия Рима епископом был назначен каноник Куземский, являвшийся во Львове главой москалофилов при соборе Святого Юра.

Пропаганда началась с очищения унии от римского налета, введения православной литургии и православных обычаев, а также изгнания не желавших этому подчиняться священников. Причем многие из них отправились в Галицию, где их горячо приветствовали поляки и неохотно встречали русские священники, опасавшиеся, что прибывшие могут занять лучшие приходы.

В условиях все более открытой пропаганды православия Куземский начал колебаться, стоит ли ему совершить вероотступничество, и в 1871 году подал в отставку. Тогда на его место администратора епархии власти назначили тоже прибывшего из Галиции Марцелия Попиэля, не имевшего никаких угрызений совести.

Введение православной литургии пошло путем жесточайшего давления со стороны воинских частей на население, не желавшее признавать присылаемых правительством отступников. Когда же кровавые репрессии распространились на территорию унии, папа Пий IX в энциклике галицким епископам от 13 мая 1874 года осудил тех, кто принял православные обряды. Но это не помешало тому, что 2 марта 1875 года под давлением властей и под руководством Попиэля большинство приходов перешло в православие. Затем 6 апреля Александр II принял делегацию, заявившую об отступничестве от Римско-католической церкви, и поблагодарил за это Господа Бога.

Тогда те, кто православия не принял, так называемые строптивые, избегавшие посещения православны храмов, стали искать религиозного утешения у священников, которые, как и в первые века христианства, оказывали его тайно, рискуя в случае обнаружения этого оказаться в тюрьме. Местное же католическое духовенство от признания православия воздерживалось, грозя суровыми наказаниями и даже упразднением приходов у «обращенных» униатов.

Одновременно из-за границы начали прибывать миссионеры, распределять которых среди верующих с разрешения Рима взялся глава иезуитов во Львове. При этом Святому Престолу в вопросе по отмене унии пришлось ограничиться лишь одним протестом. Попытки же русского правительства перевести католические богослужения на русский язык окончились в 1877 году твердым запретом этого со стороны Рима и отлучением от церкви руководившего данным процессом Жилинского.

По настоящему велению Провидения случилось так, что, когда одна область Польши – Царство – утратила условия национального развития, другая ее часть – Галиция – их получила. Первая со столицей в Варшаве обладала традицией государственного существования, которая была прервана лишь восстанием 1830 года, тогда как вторая, искусственно отделенная от Речи Посполитой в ходе ее первого раздела, вообще не имела такую традицию, а политические реформы четырехлетнего сейма и Эдукационной комиссии ее не затронули. При этом оккупационные власти превратили эту часть Речи Посполитой в одну из провинций огромной империи с абсолютной монархией¹¹⁸, так как государственный сейм, какой она получила по примеру других коронных областей, имел лишь видимость народного представительства.

Подвергавшаяся произволу иностранной бюрократии и германизации в учебных заведениях, а также в госучреждениях, Галиция боролась с обрушившимися на нее тяготами во имя сохранения своей национальной самобытности. При этом ее власти заботились не об экономическом развитии данного края, а скорее о том, чтобы приносить пользу наследственным владениям Габсбургов, для чего без зазрения совести распродавались крупные коронные и церковные поместья, поднимались налоги и производился чуть ли не поголовный призыв в солдаты. Край был истощен и беден.

Единственным прогрессивным шагом, который в нем был сделан, возвысив край над Царством Польским, явилось освобождение крестьян от крепостной зависимости и закрепление за ними их земельных наделов, что было сделано сразу после включения Галиции в состав Австрийской империи. Полное же освобождение крестьянства произошло уже позже – после жуткой резни 1846 года¹¹⁹. Поэтому в конституционную эпоху, которая открылась в 1860 году для Австрии, а следовательно, и для Галиции, после проигранной кампании в Италии и банкротства абсолютной и централизованной системы, необходимости бороться за освобождение крестьян уже не было.

Императорской грамотой от 20 октября 1860 года, изданной по инициативе назначенного министром графа Агенора Голуховского, была провозглашена конституция, основанная на парламентах коронных областей и Государственном совете, состоявшем из делегатов от этих областей и созывавшемся только для решения общих для всех вопросов.

Однако против такой федерации государства возникла оппозиция в централистских и либеральных кругах. Голуховского отправили в отставку, а претворение в жизнь октябрьской грамоты было поручено либералу, а заодно и немецкому централисту Шмерлингу. Он осуществил все быстро, и уже 29 февраля 1861 года вышел императорский указ об организации Государственного совета и определении общих сфер его деятельности, предоставив в пределах этого диапазона узкую компетенцию национальным парламентам. Организация же этих национальных парламентов определялась в отдельных постановлениях, оставляя, однако, за ними право отправки депутатов для формирования палаты депутатов Государственного совета. При этом наряду с этой палатой была создана также равноправная с ней палата лордов, состоявшая из вирилистов¹²⁰, то есть наследственных и пожизненных членов.

Образ конституционной жизни, какая проявилась на первом галицком сейме, открывшемся 15 апреля 1862 года, заставлял мыслить трезво. Согласно соглашению Королевства Галиции и Лодомерии с Великим княжеством Краковским, сейм должен был состоять из епископов трех обрядов, ректоров Краковского и Львовского университетов и 141 депутата, в частности из 44 депутатов, избираемых крупными землевладельцами, 23 депутатов от городов и торговых палат, а также 74 депутатов от остальных гмин, избираемых по одному от каждого повята.

Такое распределение мест благоприятствовало курии, представлявшей сельские гмины и небольшие городки, население которых было темным и политически незрелым, и ставило в невыгодное положение курию горожан и крупных землевладельцев, в которых концентрировалась интеллигенция, несшая в себе политическое сознание польского общества. И такое распределение мест Шмерлинг осуществил совершенно сознательно для недопущения польского большинства в галицком сейме. Ведь сельская курия под давлением немецкой бюрократии, за редким исключением, избирала в западной, чисто польской, части края депутатов из крестьян, а в восточной, польско-русской части – депутатов из крестьян и руководимых ими русских священников.

Крестьянские депутаты прибывали на заседания сейма с глубокой неприязнью к помещикам, опасаясь, что сейм может вернуть крепостное право, и требовали «лесов и пастбищ», так как регулирование сервитутов еще не проводилось. Они верили только бюрократии, а русские депутаты из священников и крестьян добавляли к социальной ненависти страх перед польским превосходством и служили в сейме и Государственном совете послушным орудием в руках правительства. Поэтому позиция польской интеллигенции в галицком сейме носила в основном оборонительный характер, что заставляло ее представителей держаться вместе.

Их политика, отходя от намерений, продиктованных чувствами и воображением, вынуждена была опуститься на землю суровой действительности и начать готовить выход из сложившихся тяжелейших условий. Они начали с торжественной декларации о недопустимости восстановления крепостного права, единодушно принятой для успокоения крестьян по просьбе графа Адама Потоцкого, а также с благодарности монарху за предоставление конституции, поручив департаменту края разработать проекты по введению польского и русского языков в учебных заведениях, административных и судебных органах.

Осторожная политика польской интеллигенции была продиктована тем, что на сейме она не обладала явным преимуществом по отношению к темным крестьянским и русским депутатам, а потому не могла позволять себе им противодействовать и выдвигать далекоидущие требования. Это не являлось результатом политического отрезвления, что сразу же проявилось в той позиции, какую эта интеллигенция заняла по вопросу событий, происходивших в Царстве Польском. В результате политический романтизм господствовал и в Галиции, поскольку вера в могущество Наполеона III заглушала благоразумие. К тому же политика Велепольского не находила понимания и поддержки даже у консервативных краковских помещиков, с которыми его связывали личные отношения. Издание же «Время» выступало против его политики уже с момента основания Сельскохозяйственного общества и оказывало значительное влияние на нравы в Царстве Польском, несмотря на то что Велепольский блокировал критику своего правления строгой цензурой.

В Галиции образовались два политических лагеря, соответствовавшие Красному и Белому комитетам в Царстве Польском. При этом включавший в себя наиболее горячие головы тайный галицкий Верховный совет с двумя отделениями, в Кракове и во Львове, действовал как орган красных, а с началом восстания в Царстве Польском принялся собирать так называемый «народный налог» и переправлять через границу повстанческие отряды.

Помимо этой заговорщической организации возникло также общество консервативных помещиков, выступавшее против восстания и видевшее всю его опасность. Но когда Наполеон III после русско-прусской конвенции изменил свою политику и высказался в пользу польского восстания, эта новость быстро дошла до краковских помещиков, которые поддерживали близкие отношения с «отелем Ламбер»¹²¹, и тогда галицкие помещики, как и в Царстве, тоже перешли на сторону восстания. Однако, опасаясь радикальной направленности Национального правительства и его галицкой ветви, они создали два тайных комитета – в Кракове и Львове, которые занялись поддержкой восстания, но в своих интересах.

В краковском комитете возникла идея установления диктатуры Лангевича, которая должна была предотвратить диктатуру Мерославского. Но обе себя скомпрометировали, и тогда Национальное правительство снова взяло на себя руководство восстанием. Направив своих уполномоченных в Краков и Львов, оно предприняло усилия по объединению в Галиции всех повстанческих организаций, как это было сделано в Царстве Польском

В Кракове такое удалось, а вот возглавляемый молодым князем Адамом Сапегой львовский комитет начал настаивать на своей автономии. Когда же Австрия изменила политику в отношении восстания и в сентябре 1863 года арестовала членов организации, их место заняли другие, а в ноябре Национальное правительство создало свои отделения в трех областях – Краковской, Львовской и Тарнопольской¹²².

Протестные действия замедлились, но не прекратились. В результате Галицию тоже не обошли стороной акты кровавого террора, исходившие либо от Национального правительства, перешедшего в руки радикалов, либо от сформировавшихся вне его радикальных союзов. И только когда 27 февраля 1864 года в крае было введено осадное положение, поддержке восстания положили конец. Вновь заработали военные суды, и опять стали заполняться тюрьмы.

Дата проведения галицкого сейма, который планировалось созвать 12 января 1863 года, для того чтобы не солидаризироваться с восстанием, была перенесена на более поздний срок, а сам он должен был проходить в закрытом режиме. Зато дебаты провел Государственный совет в Вене, где польские депутаты набрались горького опыта. Как автономисты, они находились в оппозиции к правительству, которое получило более горячую поддержку со стороны русских депутатов, за что заплатило им в языковом вопросе в Галиции.

Ранее там внутренним канцелярским языком являлся немецкий, но с 1859 года люди обрели возможность подавать свои заявления также на польском и русском языках и получать ответ на таких же языках. Теперь русинам предоставили право подавать заявления не на латинице или с использованием церковного алфавита, а писать от руки буквами, взятыми из русской азбуки. Кроме того, в немецком университете во Львове помимо кафедры русского языка и литературы были созданы две кафедры русского права, в задачу которых входило создание русской юридической терминологии.

Однако система Шмерлинга разбилась о решительное сопротивление венгров, требовавших восстановления своей конституции 1849 года. Министром стал консерватор граф Белереди, приостановивший действие конституции Шмерлинга и призвавший сеймы коронных областей к более детальным обсуждениям назревших вопросов.

Затем осужденные за участие в последнем восстании вернулись домой по амнистии, осадное положение в крае было снято, а галицкий сейм, созванный 23 ноября 1865 года, заседал до 28 апреля 1866 года, обсуждая организацию самоуправления Галиции. При этом наиболее шумные и горячие обсуждения проходили главным образом по проекту тминной организации.

Краковские депутаты выступали за гмину, в состав которой, кроме деревенской громады, должны были входить также помещичьи фольварки, чтобы объединить крестьян и помещиков в совместной работе. Однако полное отделение сельской гмины от так называемых приусадебных фольварков, осуществленное в 1855 году после отмены попечительства, сохранялось, так как помещики из восточной части страны не хотели смыкаться с русским населением, а предубеждение русских и польских крестьян в отношении помещиков было так велико, что они не желали допускать владельцев этих приусадебных фольварков в свои гмины.

Поэтому приусадебные территории сделали самоуправляемыми единицами, причем настолько отделенными от сельских гмин, что каждая из них должна была удовлетворять свои потребности отдельно, и только расходы на содержание школ, костелов и дорог покрывались совместно. При этом усадьбы и гмины обязаны были объединяться на совместных собраниях только на уровне повятового самоуправления, на которых помимо делегатов от курии крупных землевладельцев и от курии сельских гмин должны были заседать также делегаты городов и поселков. Возглавлял же такое самоуправление Национальный департамент, состоявший из избранных от курии сейма делегатов. Он действовал постоянно, а руководил им маршал ок края, назначаемый императором.

Однако не успел сейм свою работу по построению самоуправления закончить, как на Австрию, а вместе с ней и на Галицию, обрушилась настоящая катастрофа. Дело заключалось в том, что, проводя шаткую и двуличную политику, цепляясь за свое влияние в Италии, соревнуясь с Пруссией за корону Германского рейха и не решаясь на союз с Наполеоном III, Австрия ввергла себя в войну на два фронта. Она выиграла у итальянцев битву при Кустоце и морское сражение при Лиссе, но 3 июля потерпела крупное поражение от Пруссии при Кениггреце и, вынужденная просить мира, была рада, что заплатила за него лишь уходом из Италии и Германской империи, контроль над которой получила Пруссия. Поэтому с проведением внутренней реформы монархии больше медлить было нельзя, и ее начал назначенный министром иностранных дел барон фон Бейст.

Когда император в собственноручном письме от 13 октября обратился к своим народам, поляки на галицком сейме сочли момент подходящим, чтобы принципиально определить свое отношение к монарху. При этом обращение к престолу резюмировалось следующим заявлением: «Не боясь отступить от национальной идеи и с верой в миссию Австрии… мы стоим и хотим стоять с Тобою, Ваше величество».

Эти слова явились симптомом того поворота, что произошел в польском обществе в Галиции. На него повлияли печальный опыт повстанческой политики и угроза панславизма, который после подавления восстания поднял голову в России и, открыто угрожая Австрии, напрямую угрожал и Галиции. Идея опереться на монархию Габсбургов, зародившаяся в сознании польских политиков после разделов Польши и проявившаяся в повстанческом правительстве 1831 года, теперь казалась единственным спасательным кругом не только для поляков в Галиции, но и для польского народа в целом.

Политика, продиктованная чувством и воображением, закончилась, и к польским умам наконец нашла доступ политика жесткой реальности в Галиции. Ее продвигал снова назначенный наместником Голуховский, нашедший сильного союзника в лице на редкость трезвого и основательного политика Флориана Земялковского, поплатившегося за свой патриотизм заключением в австрийской тюрьме. Он связался с Адамом Потоцким, который еще в 1848 году высказался за опору на Австрию, и тот, хотя многие его взгляды и отличались от мнения Голуховского, положил эти разногласия на алтарь общественного блага. Тогда краковские депутаты объединились с подольскими депутатами, в результате чего на свет появился адрес, на который разрушаемое соперничеством между Замойским и Велепольским Царство не отреагировало. Между тем за проавстрийскую политику высказался и князь Владислав Чарторыйский, в результате чего влияние эмиграционной политики отеля «Ламбер» и его офиса закончилось.

Галицким политикам было легче определить направление своей дальнейшей политики вместе с Австрией, чем идти против нее и непоколебимо поддерживать политическую борьбу, ареной которой Австрия стала в ближайшем десятилетии. Призванный осуществить реорганизацию монархии министр Бейст начал ее с заключения соглашения с Венгрией. Она была признана отдельным государством, связанным с остальными областями короны только общей дипломатией и армией, общей казной для их нужд и общим институтом по принятию бюджета. При этом признание такого урегулирования Бейст решил провести через венский Государственный совет и призвал сеймы австрийских областей направить в него своих делегатов.

Это возмутило австрийских славян, которые, почувствовав себя ущемленными в результате удаления из Государственного совета венгров, осудили майоратизацию в интересах немецкого большинства. Однако еще больше возмутила предлагаемая майоратизация феодалов в областях чешской короны, которые до того медленно сближались с простым народом и его языком, но пока не смогли играть такую же роль, какую играли венгерские магнаты в областях своей короны. Против признания соглашения с Венгрией выступили и сеймы Чехии и Моравии, а также сейм словенской Крайны, которые отказались посылать своих делегатов в Государственный совет. Тогда их немедленно распустили и назначили новые выборы, чтобы под давлением властей получить на них требуемое большинство.

В 1867 году галицкий сейм оказался на перепутье. При этом значительное число польских депутатов, в том числе и краковские консерваторы, были готовы начать борьбу с правительством под федералистским лозунгом. Но такая борьба не нравилась многим депутатам, последовавшим за наместником Голуховским и Земялковским, поскольку перспективы победы были весьма сомнительны. К тому же венгры вызывали у поляков гораздо больше симпатий, чем чешские феодалы и чехи вообще, которые из неприязни к немцам заигрывали с Россией и в том же году отправились на панславистский съезд в Москву.

Большое расширение автономии края, которое ожидалось в случае победы федералистов, не было сбалансировано тем, что во внешней политике способствовало сближению Австрии с Россией. Роспуск сейма и новые выборы под давлением правительства угрожали бы большинству, состоявшему из русинов и польских крестьян. Поэтому после бурных дебатов 2 марта 1867 года сейм большинством голосов и принял решение направить делегатов в Государственный совет, к чему присоединись и русины.

Сейм решил получить национальные и автономные концессии от немцев. Это был более верный путь, потому что такое обеспечивало польское политическое влияние во внутренних делах Галиции и защищало ее от посягательств враждебной бюрократии, обеспечивая полякам поддержку со стороны венгров как их постулатов во внутренних делах, так и польского вопроса во внешней политике.

И такая практическая политика вскоре действительно принесла свои плоды. Сейм еще в 1865 году принял два законопроекта – один о языке преподавания в начальных и средних школах, а другой о краевом школьном совете. За то, что в Государственном совете поляки проголосовали за соглашение с Венгрией и приняли участие в обсуждении основных законов австрийской части империи, они получили одобрение закона о языке обучения, пробившего брешь в системе германизации учебных заведений, а также разрешение по императорскому указу на учреждение краевого школьного совета как высшего органа по делам начальных и средних школ. Причем разработанный сеймом устав этого совета основывался на польских традициях и призывал управлять учебными заведениями представителей всех заинтересованных в этом сил, то есть правительства, церкви, органов местного самоуправления и науки, что являлось исключением для Австрии, где руководство учебными заведениями, в первую очередь начальными школами, на основании заключенного в 1855 году конкордата со Святым Престолом было передано духовенству. Австрийские епископы, конечно, не замедлили выразить по этому поводу протест, что не помешало, однако, претворению в жизнь вышеназванного устава.

Кроме того, в 1868 году поляки добились отмены деления Галиции на две административные провинции, и ее деление на западную и восточную сохранилось только в двух апелляционных судах. Помогал же им в этом вопросе в Совете министров министр сельского хозяйства граф Альфред Потоцкий. Однако уже в следующем году польской политике в Австрии стала угрожать новая неприятность.

Причиной ее послужило то, что чехи, потерявшие в результате правительственного давления и коррупции большинство в чешском и моравском сеймах, не только не приняли участия в обсуждении соглашения с Венгрией и новой конституции, но и, прикрывшись указом императора Фердинанда I от 1628 года относительно чешских областей, начали осуществлять пассивное сопротивление австрийским властям, что мешало мирному урегулированию отношений в империи. Тем не менее многие поляки, еще не смирившиеся с новой польской политикой, испытывали искушение пойти по стопам чехов, отказаться признавать слишком централизованную новую конституцию, попытаться изменить ее в федералистском направлении и покинуть Государственный совет. Не случайно во Львове под руководством Смолки была основана и стала активно действовать Демократическая партия федералистской направленности.

Для правительства же польская делегация в Государственном совете ввиду ухода из него чехов казалась более чем желанным союзником. Поэтому оно разработало проект торжественного путешествия императорской четы в Галицию с политическими целями, чтобы демонстративно обозначить отношения поляков с короной и повлиять на их образ мыслей как раз в то время, когда на соседнее Царство обрушились наиболее жестокие репрессии. И надо признать, что намерение организовать такую поездку, к которой уже все было подготовлено, сильно повлияло на настроения поляков. К тому же многие из них понимали, что национальные интересы не позволяют им поддерживать чешские политические планы. А они сводились к тому, чтобы, заполучив в империи схожее с Венгрией положение, подтолкнуть Галицию к занятию прежней позиции, а во внешней политике поддержать курс на сближение с Россией.

Федеральное устройство государства могло, конечно, обеспечить Австрии лучшее будущее. Но поляки вовсе не собирались ломать за него копья, жертвуя своими интересами. Поэтому предложение Смолки о переходе к пассивной оппозиции не получило в сейме большинства. Но возникла идея потребовать отделения самой Галиции, то есть расширения и установления ее автономии. Причем примером в этом явилась Венгрия, предоставившая весьма широкую автономию Хорватии.

От такой политики поляков стал предостерегать Голуховский, утверждавший, что поездка императорской четы могла затруднить достижение автономии. Однако большинство, отвергнув предложение Смолки, решило затушевать такое решение от общественного мнения смелым проектом и 28 сентября 1868 года приняло в форме так называемой резолюции призыв к правительству отделить Галицию. В результате в самый последний момент поездку туда императора отменили. И случилось это то ли потому, что тогда это могло означать одобрение галицкой резолюции, то ли из-за позиции царя Александра, который не скрывал, что не может спокойно отнестись к столь демонстративной поездке австрийского императора в Галицию. Тогда Голуховский ушел в отставку, и пост наместника долгое время оставался вакантным, а всеми делами стал заправлять польский чиновник барон Людвиг Поссингер фон Чоборский.

Впрочем, принятие резолюции принесло и хорошие результаты. Правительство, не имея намерения проводить ее через Государственный совет, задумало удержать поляков от пассивной оппозиции и решилось на шаг, который, не нарушая конституции, отвечал важнейшему требованию поляков. 4 июня 1869 года вышло императорское постановление, которое для внутреннего использования в административных органах и судах Галиции вместо немецкого языка установило польский язык.

Прошло шесть лет с тех пор, как Велепольский, будучи главой гражданского правительства в Царстве, отстранил российских чиновников от должностей. Но они вернулись еще в большем количестве с русским должностным языком после подавления восстания. Теперь же в Галиции немецкие и чешские чиновники ушли из судов и учреждений, чтобы больше в них не возвращаться. Ведь без этого расширение полномочий галицкого сейма не имело бы смысла. Введение же польского языка в качестве официального означало, что Галицией в рамках государственных законов и постановлений правительства будут управлять поляки, и только поляки, на которых центральное правительство станет оказывать влияние в интересах края.

По сравнению с такой великой национальной победой кампания по принятию резолюции, которая несколько лет велась в Государственном совете, имела уже второстепенное значение. Ее прервала в 1870 году франко-германская война. При этом казалось, что Бейст только и ждал ее, чтобы встать на сторону Франции, взять реванш у Пруссии, несколько лет назад унизившей Австрию и исключившей ее из Германского рейха. Однако союз с Наполеоном III не состоялся, так как ему помешал патриотизм австрийских немцев. Интересам же венгров возможность запутаться в войне с Пруссией вообще не отвечала.

К тому же конвенция, заключенная между Пруссией и Россией во время польского восстания, создавала для Австрии угрозу оказаться в состоянии войны с Россией, если она выступит на стороне Франции. Поэтому Австро-Венгрия заняла в отношении франкогерманской войны позицию пассивного зрителя и только взирала на неслыханную победу Пруссии и на то, как она объединила под прусским королевским скипетром десятки независимых государств с немецким населением и, создав Германскую империю, заняла доминирующее положение в Европе.

С началом войны сердца и помыслы поляков в Галиции принадлежали французам, что нашло свое отражение в различных проявлениях, хотя любовь к французам еще недавно столь плохо отразилась на Польше. Нашелся даже один поляк, а именно Юлиан Клачко, который во время своего долгого пребывания во Франции и работы в бюро отеля «Ламбер» настолько преисполнился любовью к Франции и так далеко предвидел опасность возвышения Пруссии, что не выдержал и выразил свои политические прогнозы и чувства в длинных речах во львовском сейме и венском Государственном совете.