Текст книги "Сююмбика"

Глава 6

Сююмбика открыла глаза. Она всё ещё чувствовала лёгкое головокружение и привкус крови во рту. С удивлением ханум обнаружила, что лежит на постели, едва прикрытая волной собственных волос. Она подняла руку ко лбу и обнаружила там влажную прохладную ткань, издающую терпкий аромат индийских снадобий. Тихий смех раздался рядом, и Сююмбика, повернув голову, увидела Сафа-Гирея:

– Ты напугала меня, моя радость. Я боялся, что придётся звать невольниц и табибов! – Он поймал её изящную руку, которой она попыталась прикрыть зардевшееся румянцем смущения лицо:

– Первый раз в своей жизни могу любоваться женщиной, потерявшей сознание от страсти, не лишай меня удовольствия видеть тебя. К тому же теперь, когда ты пришла в себя, осмелюсь просить оказать помощь и мне. Как видишь, моя блистательная победа не досталась мне даром, я получил на этом поле битвы самую почётную из своих ран!

Произнеся последние слова, Сафа-Гирей указал на плечо. Сююмбика охнула и с проворством дикой кошки подскочила с постели.

– О Аллах! Что случилось, мой господин?! – Она с ужасом взирала на струйку крови, сбегавшую по смуглому плечу хана. – Вы ударились?

– Неужели ты ничего не помнишь, негодница?

– Нет, мой господин. – Она вновь ощутила странный привкус во рту и с чувством охватившего её жгучего стыда поняла, чья кровь оказалась на её губах. Сююмбика сорвала со лба влажное полотенце и опустилась на колени рядом с мужем. Она сосредоточенно принялась обрабатывать рану, нанесённую собственными зубами, опасаясь даже поднять взгляд. Её чёрные волосы шелковистой шалью рассыпались по плечам и прикрыли стройный стан. Один из лёгких локонов упал на глаза, но она не успела отвести его: пальцы Сафа-Гирея подхватили его, смяли, слегка потянули к себе. Она невольно придвинулась ближе, рука, обрабатывающая укус, замерла, но головы Сююмбика так и не подняла. Сафа-Гирей разжал хрупкие пальцы, освободил полотенце, а другой рукой приподнял подбородок, заглядывая в глубину женских глаз:

– Простите, мой господин.

– Тебе не за что просить прощения, я готов получить с десяток ран даже за бледное подобие того наслаждения, которым ты одарила меня.

Она смущённо улыбнулась:

– Повелитель, я не понимаю вас.

– Ты была восхитительна, Сююмбика! Нет таких слов, чтобы описать всё, что ощущал я. Наверно, ты прикидывалась маленькой неумелой девочкой, прятала от всех волшебную пери, имя которой «неземное наслаждение». Какое ничтожество твой Джан-Али, как он не мог этого разглядеть?

– Мой господин, не нужно. – Она робко коснулась его губ, словно умоляла замолчать. – Пусть умерший покоится в своей могиле. Не упоминайте больше о нём.

– Ну хорошо, – с неохотой согласился Сафа-Гирей. – Только мне важен твой ответ, скажи, а ты почувствовала вкус любви?

Взгляд Сююмбики встретился с глазами мужа. Лишь мгновение боролась она с женской стыдливостью, но та радость, то восхитительное упоение, какое познала она, поспешило выплеснуться из переполненного сердца:

– О, повелитель, если вкусом любви вы зовёте жар ваших губ. Если любовь – это ваши руки и тело. Если любовь – это вы, то, клянусь, хочу вечно тонуть в блаженстве, которое зовётся любовью!

Глаза Сафа-Гирея блеснули победным огнём, и он, раскрыв свои объятья, принял в них жену.

Спустя несколько дней наступил месяц поста Рамазан, он пришёл с появлением новой луны. В эти дни все правоверные строго блюли священные правила, сердца и души освобождались от всякой скверны, а с ними очищалась и грешная плоть. Люди с особым благоговением в час намаза опускались на молитвенные коврики – саджжады, и никогда не были так горячи и чистосердечны их молитвы, как молитвы, произносимые в Рамазан.

Во дворце повелителя всё предписанное постом блюлось с особым благочестием. Молодой хан, как все его подданные, отдавался богоугодным делам, он почти не виделся с Сююмбикой, и ханум тосковала без мужа, в котором отныне воплотилась её жизнь. Молитвы помогали отвлечься от порочных мыслей, но любое упоминание о повелителе ввергало женщину в дрожь. Она молила Всевышнего дать ей смирения и долготерпения и во избежание греха давила в себе желание искать встреч с Сафой. Каждое утро Сююмбика наблюдала, как худой сгорбленный муэдзин поднимался на минарет соборной мечети и заводил извечную песнь азана. И она опускалась на молитвенный коврик и клала поклон за поклоном и просила Всевышнего об одном: чтобы счастье, дарованное ей свыше, не кончалось никогда…

Рамазан завершился праздником разговения. После выдержанного с честью месяца терпения, покорности и прощения, поклонения Аллаху и очищению от грехов мусульман ожидали три дня праздника. В эти дни семьи правоверных подавали дервишам и нищим очистительное пожертвование – закят. И тем больше должна быть эта дань, чем состоятельней оказывался подававший. Сююмбика по своему обыкновению наметила путь в бедные казанские слободы. Ещё со времён её первого замужества писцы ханум вели записи жалоб неимущих горожанок, которые шли с просьбами к подножью трона. Бедные женщины, по большей части вдовы с детьми, припадали к ногам милостивой ханум с мольбой помочь преодолеть тяготы повседневной жизни. Одни просили дать им пищи и крова, другие просили заступничества перед жестокими слободскими старостами. В писцовых китабах по настоянию госпожи отмечались все просьбы и жалобы. В дни очистительного пожертвования ни одна строка этих просьб не оставалась без внимания.

И сегодня ханум в сопровождении свиты служанок и телохранителей отправилась по грязным узким улочкам. Она не брезговала заходить в самые бедные дома. Нуждающимся в насущном раздавались одежда, пища и деньги; те, кто желал добиться справедливости, приглашались на суд повелителя. Люди выбегали из тесных жилищ, кланялись любимой госпоже, благоговейно приникали к её ногам:

– Пусть осенит Аллах вас своей благодатью, милостивая ханум! Пусть помощь ваша зачтётся в Судный день!

Откуда ни возьмись, на улочке появился дервиш в остроконечном колпаке. Приплясывая, он запел монотонно то ли молитвы, то ли сложенные на ходу стихи, прерывая их криками:

– Святая! Наша госпожа – святая!!!

А Сююмбике внезапно стало дурно. В доме, где госпожу застало недомогание, её усадили на топчан, покрытый старым одеялом. От запаха шерсти ханум замутило, и старая женщина, хозяйка дома, поднесла ей айрана.

– Выпейте, госпожа, вам полегчает, – глаза женщины были полны участия, и Сююмбика протянула руку к деревянной чаше. Но Хабира мощным телом загородила ханум:

– Как можно, госпожа, этот дом так грязен! И что вам налили в этой плошке? Может вас желают отравить?

Руки хозяйки дома затряслись, даже айран расплескался из чашки на земляной пол.

– В этом доме никогда не было богатства, – обиженно произнесла женщина. – Но и злой умысел здесь не водился!

Сююмбика сверкнула глазами на старшую служанку:

– Хабира, ступай с писцами в другие дома. Я не смогу закончить начатого, поручаю благое дело твоим заботам. Доверши его от моего имени.

Не обращая внимания на слабость, она поднялась и смерила Хабиру строгим взглядом. Дородная служанка вся сникла, сжалась, став даже меньше ростом.

– И я желаю, чтобы в каждом доме, где тебе подадут угощение, ты, смирив гордыню и брезгливость, приняла его с благодарностью! – Она обернулась к писцам. – Повелеваю проследить за исполнением приказанного!

Сююмбика обернулась к хозяйке, которая всё ещё держала чашу с айраном. Ханум приняла её, отпила добрую половину кислого напитка и поклонилась женщине:

– Благодарю вас, апа, за угощение.

Глава 7

В соборной мечети нынче совершались общие молитвы, отправилось туда и семейство повелителя. Но Сююмбика сослалась на недомогание и не вышла из своих покоев. Она слышала гул веселья, лившийся из приоткрытого ставня окна, люди, выйдя из мечети, со всем пылом страстной человеческой натуры отдавались радостям жизни. Она знала: сейчас в домах казанцев накрывались обильные дастарханы, все ходили в гости, одаривали родных и близких подарками. Этим вечером и во дворце готовилось пиршество, и ханум в особом сундуке уложила подарки для повелителя и трёх его жён. Но внезапная болезнь не отпускала её, и Сююмбика сетовала на невозможность исполнить задуманного. Ей мечталось, что особый день сможет примирить её с другими женщинами Сафы, и сам хан встретит праздник в кругу своих жён. Нежданная болезнь нарушила все планы.

Ханум, укрывая слёзы, отвернулась к стене, когда заслышала первые аккорды весёлой музыки, донёсшиеся из Пиршественной залы дворца. Празднество начиналось, а она одиноко лежала в своей постели. Скрипнула дверь, пропуская полоску света в тёмные покои, ханум торопливо отёрла глаза. На пороге стояли маленькие дочери второй жены хана Алимы-бики. Они замерли несмело и не знали, могут ли пройти дальше. Маленькие девочки были очень дружны, и нередко Сююмбика с улыбкой наблюдала за их игрой в зимнем саду. С какой любовью и лаской сестрички относились друг к другу! С грустью вспоминалась ей тогда старшая сестра Халима, скрытая от любопытствующих глаз и навсегда приговорённая к жизни в ногайской кибитке в окружении то ли прислужниц, то ли сторожевых псов.

Девочки шагнули ближе, подталкивая друг друга. Та, что повыше ростом, выставила вперёд блюдо с халвой:

– Это вам, госпожа, нам сказали, что вы больны, а сегодня праздник…

У Сююмбики слёзы навернулись на глаза:

– Благодарю вас, дорогие мои.

Она кликнула Оянэ, указала на сундук:

– Я вам тоже приготовила подарки.

Девочки осмелели, младшая захлопала в ладоши и защебетала что-то по-детски возбуждённое, внося в душу молодой женщины радость. Вскоре они весело смеялись, разглядывая подарки, за этим занятием и застал их повелитель, когда явился в покои старшей госпожи.

– Сегодня солнце не пришло на праздник, но здесь, я вижу, светят целых три!

Он расцеловал румяные щёчки дочерей, не отпуская их рук, присел на край ложа:

– Хабира доложила, что ты посещала кварталы бедноты. Сююм, ты неосторожна, там можно подхватить заразную болезнь.

Женщина улыбнулась, ей нравилось, когда Сафа звал её так интимно и ласково «Сююм»:

– Повелитель, не повторяйте того, что говорит глупая служанка.

– Значит, ты слишком усердно держала уразу, коли не можешь подняться с постели, – пошутил хан, но тревога не ушла из его глаз. – Я повелел табибу осмотреть тебя.

Ханум послушно кивнула:

– Как прикажете, мой повелитель. Но рядом с вами мне уже лучше.

Сююмбика могла бы вечно смотреть в сияющую глубину его глаз, но заставила себя произнести:

– Возвращайтесь на праздник, мой хан, вас ожидают жёны и ваши подданные.

А утром пришла долгожданная весна. Дороги за ночь превратились в непроходимую хлябь, по рекам понеслись огромные льдины, а в прозрачно синеющем небе завели неумолчную песнь птицы.

Сююмбика была счастлива, и это ощущение вечного счастья, казалось, нельзя сравнить ни с чем. Тщательный осмотр лекарей и гаремных бабок подтвердил то, во что она боялась поверить. Её недомогание оказалось вызвано долгожданной беременностью. Теперь только одна грозовая тучка маячила на лучезарном небосклоне этих счастливых дней ожидания – совсем скоро она должна была прекратить свои ночные встречи с Сафой, и тогда на ложе любимого мужа придут другие женщины. Мысли об этом заставляли Сююмбику серьёзно тревожиться. Она ревновала, но не признавалась в этом чувстве даже себе. Не имея доброй подруги или заботливой матери, Сююмбика делилась своими страхами с нянькой:

– Оянэ, я знаю, господин не может оставаться столь долгое время без женского внимания. Но если бы он, не встречаясь со мной, обратил внимание на своих прежних жён, тогда бы они перестали видеть во мне врага. Но Аллах свидетель, повелитель позабыл о своём гареме. С тех пор как ханши прибыли в Казань, он избегает встреч с ними.

Оянэ понимающе качала головой, расчёсывая роскошные косы Сююмбики, вздыхала:

– В сердцах мужчин так много омутов, моя госпожа. Сегодня вы плывёте рядом с ним и течение его привязанности спокойно, а завтра вас закрутит его невнимание. Тьфу-тьфу, что говорит мой неразумный язык!

Заметив наполнившиеся слезами глаза Сююмбики, Оянэ поспешно опустилась на колени:

– Не слушайте болтливую сороку, моё сердечко. Наш хан любит только вас, об этом знают все! Из-за любви к вам он покинул остальных женщин, и сердца их исходят ядом чёрной зависти и ревностью.

– Что и говорить, – голос Сююмбики звучал тихо и печально. – Мне говорили, повелитель любил Фатиму-ханум и Алиму-бику. И ещё недавно он не расставался с несчастной Куркле, теперь же бедняжка мучается тяжкой болезнью, а господин даже не навестил её. Сердце моего супруга стало неприступным для тех, кто ему прискучил. Кто уверит меня в том, что завтра его сердце не превратится в ледяную глыбу для меня?

– К чему опускаться до тяжких мыслей?! – Оянэ осердилась. Поднявшись с колен, принялась плести косы своей любимице. – Ни к чему затевать глупые разговоры! Повелитель не желает видеть других жён, он – господин, ему и решать. Хан любит вас – живите его привязанностью и не думайте о других.

– Но так не должно быть, – слабо сопротивлялась Сююмбика. Разговоры с нянькой не снимали тяжесть с души, а лишь усугубляли её. – Он – повелитель, правящий правоверными, как первый среди подданных должен блюсти законы шариата[79]79
  Имеющий четырёх жён мусульманин должен посещать каждую из них по очереди, но при этом не считается обязательным проводить с ними ночь.


[Закрыть].

А Сафа-Гирей всё объяснял занятостью. Встречаясь с Сююмбикой по ночам, он жаловался, что ему не остаётся времени даже для сна. Отдыхать и почивать на лаврах, как уверял молодой хан, было рано. Гирей готовился к новому походу, собирал войско, из Турции ожидал обоз с пищалями, пушками и порохом. Военные советы проводились один за другим, потому Сююмбика-ханум целыми днями оказывалась предоставленной самой себе и своим тревожным думам.

Однажды к ханум напросилась с визитом средняя жена Сафы – урождённая хаджитарханская малика, дочь хана Яглыча. Алима-бика была высокой, почти одного роста с мужем, смуглой и молчаливой женщиной. Это её дочери навестили ханум в праздник разговения, и Сююмбика от души поблагодарила за это Алиму. Хатун лишь невозмутимо повела плечами:

– Они навещали и Куркле-бику. Девочкам с ранних лет следует заботиться о душе.

Слова Алимы были сухи, но Сююмбика постаралась сгладить ситуацию:

– Хорошо воспитанные девочки – заслуга благочестивой матери.

Складка на лбу женщины разгладилась, словно тонкая лесть прошлась по ней невидимой ладонью. Она даже улыбнулась едва приметно, лишь уголками рта.

– Но я пришла к вам по иной причине.

Хаджитарханка опустилась в предложенное кресло, нетерпеливо постучала костяшками ладони по лакированным подлокотникам. Она дожидалась, когда служанки, накрыв стол, исчезнут за дверью. Сююмбика разлила шербет по фарфоровым чашечкам и взглянула на Алиму-бику. Из всех жён Сафы она вызывала наибольшую симпатию, а казанская ханум так изголодалась по обычному доброжелательному общению с равными по положению женщинами, что с радостью согласилась бы стать подругой Алиме. Но женщина с первых дней повела себя с почтительной холодностью. Сююмбика не корила бику за это, понимала, как чувствовала себя хаджитарханка, оставленная в расцвете женских сил ради другой женщины. Совсем иначе вела себя Фатима-ханум. Мать наследника проявляла открытую враждебность к своей сопернице и в редкие минуты встреч не скрывала ненависти. Сююмбике оставалось только радоваться, что покои Фатимы располагались в противоположном конце гарема, а оттого встречи их случались нечасто. К третьей жене – Куркле-бике Сююмбика испытывала только сочувствие. Юная Куркле долго болела, и старшая госпожа как-то посчитала своим долгом навестить её. Печальное это оказалось зрелище: несчастная бика напоминала истаявшую свечку, жизнь в которой еле теплилась. Она всё время жалобно плакала и призывала горячо любимого мужа и оставленного в Ногаях новорождённого сына. Крымская княжна ещё не знала, что её ребёнок умер вскоре после отъезда своей матери в Казань, и никто не решался сообщить трагичную весть больной женщине. Сююмбика не понимала, почему Сафа-Гирей так жесток к младшей ханше, по слухам, которые дошли до Сююмбики, Куркле-бика ещё недавно пользовалась большой благосклонностью мужа. Увы, каждая из жён повелителя имела право быть недовольной своей жизнью в Казани. Сююмбика не раз пыталась поговорить с Сафой о его женщинах, чтобы наладить хрупкое равновесие в гареме. В наивности своей она полагала, что мирное сосуществование среди женщин повелителя возможно, будь хан внимательней и ласковей с каждой из жён. Но всякий раз, когда разговор касался гарема, повелитель уклонялся от объяснений. А в последнее время Гирей увлёкся идеей нового похода на Московию, и значит, ему опять не было дела до его женщин.

Думы эти и сейчас нахлынули на Сююмбику, но, вспомнив о гостье, она с приветливым радушием протянула Алиме-бике фарфоровую чашку:

– Испейте яблочного шербета, бикем, он приготовлен из плодов, собранных в садах Кабан-сарая. Вы ещё не были там, уверяю, здешние красоты покорят вас!

Средняя жена, не меняя выражения лица, важно кивнула головой:

– Если пожелает Всевышний и наш господин, мы увидим загородный дворец. Боюсь только, повелитель захочет навестить его с другими женщинами.

В комнате повисла напряжённая тишина. Сююмбика силилась понять, что означали столь странные слова Алимы-бики. А хаджитарханка отпила шербет, вздохнула и выложила всё, с чем пришла к ханум. Сююмбика просто диву далась, какой поток новостей, домыслов, догадок и просто откровенных сплетен выплеснула эта всегда молчаливая женщина. Ханум не любила предаваться выслушиванию доносов и сплетен, но тут невольно призадумалась и признала, что тревога, заставившая Алиму прийти к ней, была нешуточной. На прощание, поднявшись с места, бика бесстрастно произнесла:

– Я пришла к вам как к старшей госпоже гарема. Сегодня вы царите в сердце повелителя, так донесите до него наши жалобы и недовольства. И поспешите, ибо завтра вы можете не увидеть господина так же, как не видим его мы.

Пустив последнюю стрелу, попавшую точно в цель, Алима-бика покинула приёмную ханум. Взволнованная Сююмбика побледнела ещё больше и отправила верную Оянэ на поиски главного евнуха.

Глава 8

Женщина ушла, а гнетущая сердце тревога принялась терзать Сююмбику, рисовала в её воображении картины одну страшней другой. Ханум даже всплакнула, чего с ней не случалось со смерти хана Джан-Али. В таком расстроенном виде её и нашёл главный евнух Джафар-ага. Недовольный видом госпожи царедворец всплеснул пухленькими короткими ручками:

– Аллах Всемогущий! До сегодняшнего дня считалось, что нет в гареме женщины более счастливой, чем вы, госпожа. Отчего же эти слёзы? Ведь они могут повредить вашему ребёнку. Да не услышит мои слова шайтан, а вдруг родится наследник-плакса, что же будет тогда с нами несчастными?

– Что ты болтаешь, пустая голова? – У Сююмбики разом высохли слёзы. – У хана есть наследник – Булюк-солтан. Мало раздора в нашем гареме, хочешь, чтобы твои слова дошли до ушей Фатимы-ханум?

– Никому не дано знать предначертанного Аллахом! – притворно вздохнул евнух, возводя глаза к потолку.

– Может и так! – Сююмбика сердито оттолкнула предложенный невольницей платок. – Но пока у хана есть старший сын, не желаю слышать подобные речи.

– Как будет угодно госпоже. – Джафар-ага, так и не дождавшись приглашения присесть, отошёл к окну.

Он молчал, разглядывал, как в раскисающей грязи вперемешку с подтаявшим снегом пытались разойтись две кибитки: одна выезжала, а другая въезжала на Ханский двор. Джафар-ага ещё раз вздохнул, теперь уже не притворно, обернулся к не проронившей ни слова госпоже:

– Мне стало известно, моя повелительница, что вас посетила Алима-бика. Могу я узнать, не эта ли госпожа стала причиной ваших слёз?

– Нет, Джафар-ага, это совсем не то, о чём вы подумали, – Сююмбика указала главному евнуху на место против себя. Не дожидаясь, пока служанки помогут устроиться евнуху со всеми удобствами, она продолжила: – Причина для слёз есть, но о ней позже. На правах старшей госпожи гарема я ответственна за каждую женщину, принадлежащую повелителю, начиная с его жён и кончая последней невольницей. И тем больше опечалена, что наш господин, великий хан, служит яблоком раздора и не желает внести должного покоя в сердца законных жён. Его близкие брошены им, они несчастны и оттого плетут интриги и грызутся между собой. О Джафар-ага, неужели он этого не видит?! – В отчаянии Сююмбика нервным шагом прошлась по приёмной.

– Мне хотелось бы быть уверенной, что вскоре, когда я не смогу отвечать на приглашения повелителя, он вспомнит о своих прежних жёнах, которые ещё молоды, красивы и полны сил. Но что же я узнаю?! Оказывается, хан дал вам, Джафар-ага, приказ доставить из Кафы девственниц, чтобы ему было не скучно в собственном гареме.

– Я очень удивлён, моя госпожа. Откуда вам стало известно о нашем разговоре с повелителем? Но ещё больше удивлён, что вас беспокоит естественное желание хана освежить свой гарем. Он теперь уже не изгнанник, скитающийся по степи, он – казанский владыка и должен соответствовать своему высокому сану во всём! Но вы, моя госпожа, знаете, что ни одна женщина в гареме не затмит вас в глазах повелителя. Разве вы не чувствуете этого достаточно долгое время?

Сююмбика лишь развела руками:

– Но я говорила обо всём гареме!

– Госпожа! Да вас при жизни можно назвать святой, ни одна женщина в гареме не желает делить своего господина с другой. И если уж кому удаётся добиться расположения супруга, то удержать его пытаются любыми средствами! Ханум, вы рождены восточной женщиной и не можете не знать, что мужчина такого высокого положения, как ваш супруг, обязан иметь большой гарем. Но совсем не обязательно, чтобы каждая из обитательниц гарема пользовалась благосклонностью своего господина. Обязанность повелителя состоит лишь в том, чтобы каждая из этих женщин была накормлена, одета и пользовалась привилегиями, положенными ей. Никто не может заставить нашего господина приглашать в свою постель женщин, которыми он пресытился. К сожалению, все его жёны, прибывшие из Ногаев, уже не могут удовлетворить вкусов хана. Они это прекрасно понимают, и, пожалуй, кроме Куркле-бики, никто не грезит невыполнимым, и каждая вполне довольна своей участью.

– Джафар-ага! – изумлённый голос Сююмбики прервал его речь. – Вы говорите, что ханши довольны своею участью? Но в это трудно поверить!

– Да, я это сказал, госпожа, и могу рассказать подробней, чтобы успокоить ваше сердце. Начнём с того, что наш благородный и могущественный повелитель, будучи несколько лет изгнанником или ханом без престола, не мог обеспечить своим женщинам достойного существования. В Ногаях они жили милостью беклярибека Мамая, отца Фатимы-ханум, а после его смерти в доме старшего брата ханум. Вам ли объяснять, госпожа, что дому простого мурзабека далеко до роскоши казанского дворца. Куркле-бика как-то целый час жаловалась мне, она рассказывала, в каких условиях им приходилось жить в последнее время. Они ютились в маленьких комнатках, невольниц пришлось продать из-за тесноты и нехватки еды. А зимой им не хватало топлива и приходилось обходиться без горячей воды.

– А что же Сафа?! – с ужасом перебила главного евнуха Сююмбика. – Почему он не позаботился о своей семье?

– О, наш господин этого почти не видел. Он нечасто посещал Ногайские степи и в Сарайчике бывал редким гостем. Гораздо чаще дом повелителя оказывался в Бахчисарае, в Хаджитархане и у османов в Истанбуле. Так что в те времена у жён нашего господина было куда больше оснований для недовольства. Сейчас же каждая из них имеет роскошные покои, прислужниц и евнухов. Господин очень щедр к ним. Из последнего похода одной только Фатиме-ханум привезли два сундука с богатыми дарами и десять невольниц, одна искусней другой. А впереди новый поход! Фатиме-ханум трудно угодить, но и жаловаться ей не на что, после вас, моя госпожа, она пользуется в гареме наибольшими привилегиями, ведь Фатима – мать обоих сыновей повелителя. Меньше прав у Алимы-бики, но хаджитарханка никогда не владела бо`льшим, хан забыл о ней, как только она родила ему дочерей. К тому же повелитель никогда не испытывал к бике большой любви, она жертва обычного политического брака, всем известно, что Сафа-Гирей взял её в супруги, чтобы заручиться поддержкой хаджитарханского хана. А недавно повелитель попросил меня найти развлечение ханшам, дабы они не скучали без него, и я постарался на славу! – Джафар-ага хитро улыбнулся. – Я устраиваю для них праздники, там собираются почти все женщины гарема. Прислужницы подают изысканные блюда и сладости, танцовщицы соревнуются с музыкантами и певицами. А ещё к ним приводят настоящего поэта.

– Мужчину в гарем?! – Сююмбика даже всплеснула руками.

– Не беспокойтесь, госпожа, это слепой юноша, но он очень красив. Повелитель позволил приводить его на женскую половину, но только в те дни, когда вы, госпожа, отсутствуете в гареме. Обычно это происходит, когда вы с ханом выезжаете на прогулки или в загородные владения.

– Почему же в моё отсутствие? – удивлению Сююмбики сегодня, казалось, не было предела.

– Что же тут странного, госпожа, я сказал, что юноша слеп, но он очень хорош. Господин не желает, чтобы вы видели этого красавца по простой причине: он ревнует вас!

– Ну, это невозможно! Чем я заслужила такое недоверие повелителя?

Джафар-ага потупил глаза:

– Если позволите, госпожа, я скажу.

– Конечно, говори, ага! В чём причина?!

– Тенгри-Кул, моя госпожа. Сиятельный бек Тенгри-Кул, кого вы так горячо приветствовали после его прибытия из Хорасана.

Оставив Сююмбику в тяжёлом раздумье, Джафар-ага направился к выходу. У дверей он обернулся и глубокомысленно промолвил:

– Вот о чём вам стоит побеспокоиться, ханум… а всё остальное не стоит ваших слёз.