Текст книги "Сююмбика"

Глава 6

Строительство началось сразу по прибытии выписанных из Крыма и Турции мастеров. Хан торопился, и мало кто слушал в эти дни мудрого звездочёта, говорившего, что согласно неблагоприятному стечению планет, мечети этой уготована короткая жизнь.

– Суждено ей поражать взоры правоверных и иноверцев! Само солнце будет вставать над Казанью, чтобы полюбоваться ею! Но погибнет красота от рук завистников и закатится солнце благополучия над ханством. Так говорят звёзды…

А ханум грезила ещё одной задумкой, и тогда же решили пристроить к зданию большое книгохранилище. Сафа-Гирей был удивлён, с какой скоростью двигалось грандиозное строительство, казалось, сам Всевышний взял дела, связанные с новой мечетью, в свои руки. И вот теперь который год мечеть и Китапханэ, примыкавшая к ней, украшали своим величием и изяществом огромный город.

За государственными заботами и стараниями Сююмбике некогда было упиваться своей тайной болью, а Сафа-Гирею некогда утешать её. Несмотря на мирную пору, у повелителя только прибавилось дел. Заседания дивана в последний год приобрели вид некоего состязания между Гиреем и улу-карачи Булат-Ширином. Каждый с превеликой осторожностью пытался перетянуть на себя канат, именуемый «властью над Казанью», и делалось это с чисто восточной изворотливостью. Оба – повелитель и глава его правительства – уверяли при этом, что именно они желают мира и процветания любимой Казанской Земле, убеждали всех, что только их действия правильны. Хан Сафа всё реже поддакивал на заседаниях ширинскому карачи и чаще показывал острые зубы опасного хищника. В последние годы, как никогда, он стал чувствовать себя настоящим властителем Казани, ведь главный и самый опасный враг – Москва в нерешительности топталась на месте, взнузданная сильной рукой крымского хана Сагиб-Гирея. Казанские вельможи не внушали опасения, потому как стараниями повелителя в стране неустанно росло число его сторонников – выходцев с полуострова. Крымские мурзы и огланы из обедневших и незнатных семейств, те, кому нечего было терять в Бахчисарае, с воинами и домочадцами потянулись в Казань. Хан Сафа-Гирей принимал всех: кому дарил поместье, а кому должности. Только поместья эти и доходные места отнимались у казанских мурз и огланов, которым они доставались в наследство. В среде местных алпаутов тем быстрей зрело сопротивление произволу хана, чем быстрей увеличивалось число крымцев и росли их аппетиты. Улу-карачи в очередной раз воспользовался враждебным настроем вельмож и решился на мятеж против повелителя.

Заговор набирал силу, зрел всю зиму, и весной в месяц Мухаррам 948 года хиджры[104]104
  Мухаррам 948 года хиджры – май 1541 года.


[Закрыть] на тайные переговоры в Москву оппозиция отправила посольство во главе с эмиром Чабыки. На переговорах с князем Бельским эмир был краток: хан Сафа-Гирей больше не устраивал казанскую верхушку, и диван во главе с улу-карачи Булат-Ширином просил московитов поддержать их в свержении крымского тирана, чтобы посадить на казанский престол любого ставленника, какого предложат Дума и великий князь.

Когда с пограничных земель донесли об активной подготовке урусов к войне, повелитель впервые почуял запах измены. Москва стягивала во Владимир полки из семнадцати городов русской Земли, во главе полков поставили князя Шуйского. Карачи Булат-Ширину сообщили, что великий князь Иван IV прощает казанцев за их измену и убийство хана Джан-Али, но взамен требует свержения Сафа-Гирея.

А повелитель окончательно убедился в существовании заговора против него. Как волк, побывавший в капкане, он стал изворотлив и насторожен; в Бахчисарай помчались гонцы с просьбой о помощи. К середине лета хан Сагиб собрал большое войско из крымцев, ногайцев, хаджитарханцев, азовцев и аккерманцев[105]105
  Аккерман – Белгород.


[Закрыть]. К войску примкнула и дружина князя Дмитрия Бельского, который отошёл от Москвы из-за тяжбы за свой удел. В поддержку крымцам турецкий султан направил корпус янычар, вооружённый пушками и пищалями. Вскоре войско двинулось с Крымского полуострова на земли Московского великого княжества.

Хан Сагиб-Гирей вёл за собой грозную силу и надеялся на быструю и блестящую победу. По доносам лазутчиков он знал, что все военные силы противника собраны во Владимире и быстро перебросить полки к Москве князю Шуйскому не удастся. Беззащитная столица княжества манила грозное мусульманское воинство, как дева, брошенная на заклание, но, к несчастью для крымского хана, воеводы заранее продумали возможность нападения крымцев. На берегу реки Оки Сагиб-Гирея уже ожидали полки во главе с князем Иваном Бельским, братом изменника Дмитрия. Другое войско стояло во Владимире и ожидало приказа, готовясь двинуть свою силу на Казань.

В тяжёлое для Московии время, несмотря на уверения воевод в крепкой защите, в столице среди горожан царили страхи. Быстро продвигавшиеся к городу крымцы казались неотвратимой угрозой, и потому спешно решалось, остаться ли великому князю в столице или выехать от греха подальше. Москва готовилась к длительной осаде, запасалась провиантом, укрепляла свои стены. Перед лицом смертельной опасности, которая грозила всей Руси, воеводам было строго-настрого наказано положить конец прежним раздорам и стоять как один за великого князя и православную веру.

Когда многотысячная орда хана Сагиба ступила на берег Оки, крымский повелитель, надеявшийся на лёгкую победу, к своему удивлению, обнаружил на другом берегу большое войско с пушками и пищалями. Мрачный Гирей взошёл на холм. Он был не готов к серьёзному бою, и противник страшил его. Хан обернулся к сподвижникам и попрекнул их в обмане:

– Меня уверяли, что все полки урусов ушли к Казани, что я нигде не встречу сопротивления. Нойон Акбулат, что вы видите впереди?

Акбулат выступил вперёд, склонил голову:

– Это урусы, повелитель.

– У меня есть глаза, – процедил Сагиб-Гирей. – Я, как и вы, вижу тысячи, они готовы вступить в битву! Кто уверял меня, что этот поход будет лёгкой прогулкой, охотой на трусливого зайца? У вас есть глаза, и они видят, сколько врагов стоит на том берегу. У вас есть уши, и они слышат грозный гром их пушек. Я не могу положить здесь всех своих воинов!

Хан грозно взглянул на пытавшегося возразить нойона:

– Мы пришли брать добычу, а не терпеть поражения. Приказываю, ночью отойти от реки!

Крымское войско так и не вступило в бой, под покровом ночи покинуло свой стан и отправилось назад. Чтобы хоть в чём-то досадить врагу и порадовать своих людей добычей, хан Сагиб штурмовал Пронск, но и там его ждала неудача – Пронск устоял, а раздосадованный повелитель вернулся в Бахчисарай с пустым обозом. Крымский хан мог утешиться лишь одним: Москва в те дни так и не решилась напасть на Казанское ханство.

Осень наполнилась ещё большим непониманием и откровенной враждой. Хан Сафа-Гирей больше не доверял казанским вельможам, и собрания дивана проходили в ожесточённых обвинениях друг друга. Нередко разгневанный повелитель покидал совет, не дождавшись окончания заседания, всё больше сплачивал он ряды крымцев и опирался лишь на них. Переписка с Бахчисараем привела к одному выводу: оба Гирея решили, что Москва вновь стала сильным и опасным противником, а врага следовало давить и не позволять поднимать ему голову.

В начале зимы хан Сафа преодолел сопротивление дивана и отправился с набегом в Муром. С особым ожесточением он грабил и сжигал попадавшиеся по дороге сёла и деревни, но навстречу отрядам Сафа-Гирея выступил касимовский хан Шах-Али, и казанский повелитель, не готовый к серьёзному столкновению, отступил назад.

Так случилось, что в этот год, дав достойный отпор крымцам и казанцам, Москва нанесла жестокий удар по самолюбию обоих Гиреев. И это стало началом конца.

Глава 7

Блистательный Мухаммад-бек чувствовал смертельную усталость. По приказу улу-карачи Булат-Ширина он побывал во многих даружных центрах ханства – в Арске, Алабуге, Биляре, Булгаре; посетил вотяков, черемисов, Алатур и Мухши. Везде он склонял местных эмиров и мурз, владетелей здешних земель, к союзу с казанским улу-карачи. Мухаммад-бек умело подогревал и разжигал тлевшее ранее недовольство ханом Сафой. Его ожидала удача. Горячие слова, обвиняющие крымского выходца, падали на благодатную почву, в каждой даруге встречались обиженные. Кто-то после смерти ближайшего родственника не получил наследственное имение, кто должность, а кто ярлык[106]106
  Ярлык – официальный документ, выдаваемый ханом и утверждающий получившего ярлык в тарханных (землевладельческих) правах, с одновременными льготами или отменами выплат налогов и податей.


[Закрыть], которыми теперь пользовались незаконно возвысившиеся крымцы. Мухаммад-бек слал гонца с подробным отчётом во дворец Булат-Ширина, в ответ ждал сигнала о начале переворота или о движении московитов из Владимира. Но Казань молчала, и бек отправлялся дальше по дорогам ханских провинций, то утопающим в пыли, то раскисшим под нудным дождём. Гонец с приказом вернуться в столицу нагнал его в городке Мухши, и в начале зимы по уже устоявшему санному пути Мухаммад-бек въезжал в столицу.

Направляясь к Туменским воротам цитадели, вельможа неспешно оглядывал город, который покинул ещё в начале лета. Тогда сады стояли в цвету, и деловитые куры копошились в придорожном бурьяне. Сейчас же зима укрыла столицу снежным покрывалом, она накинула белый шлейф на ветви деревьев, облепила серые заборы, намела высокие сугробы, мешавшие проезду на узких улочках. На крышах домов высились нахлобученные снежные шапки, а по краям свисала звонкая бахрома из хрустальных сосулек. Шумная ватага мальчишек в распахнутых настежь полушубках и растрёпанных малахаях развлекалась тем, что лепила снежки, сшибала ими остроконечные сосульки. У богатого дома зажиточного казанца два невольника убирали снег, расчищали проезд. Мухаммад-бек перевёл неторопливый взгляд за овраг, туда, где по сторонам разбегались кривые улочки с разбросанными в беспорядке приземистыми лачугами, – там находилась слобода гончаров. Казанский вельможа внезапно оживился. Вспомнилась летняя инспекция на базар Ташаяк, и образ тоненькой очаровательной девушки возник перед глазами. Как её звали? Кажется, Айнур. Удачное имя, и в самом деле «лунный свет», такой только и любоваться по ночам. Беку в тот день пришлось отменить свой приказ и на время позабыть о понравившейся девчонке, ведь по тайному приказу улу-карачи ему пришлось срочно отправиться в дальний путь. Но сейчас, кстати, вспомнилось о так и неисполненном желании. Давно бек не предавался любимым развлечениям, а после трудов праведных он заслужил эту маленькую забаву.

Айнур в тот день собиралась в баню. Бедный люд редко мог позволить подобное удовольствие, величественные каменные бани, служившие украшением столицы, обычно посещались знатью, торговыми людьми и зажиточными ремесленниками. Внучка старого гончара не могла и помыслить, что окажется в заведении, призванном услаждать изысканный вкус казанцев, в чьих кошелях водилась звонкая монета. А вчера соседка Биби вдруг попросила сопроводить её туда.

– Стара я стала, Айнур, уж не откажи побывать со мной в бане. Где за локоть придержишь, где потрёшь спину, а о плате не беспокойся.

Айнур обрадовалась и тут же застеснялась. Пришло на ум, не желает ли соседка хитростью проверить, не имеет ли девушка внешних изъянов. В слободе всем известно, что единственный сын дивана-Биби, красавец Данияр, заглядывается на Айнур. Девушка не раз слышала от сверстниц, как свахи водили невест в бани, ведь где ещё можно увидеть пороки девушки, обычно прикрытые строгой мусульманской одеждой? От подобной догадки у Айнур бегали мурашки по спине, она краснела и не раз роняла узелок, который готовила в баню. Как ей хотелось понравиться соседке, лишь девичья скромность не позволяла кричать всему свету о своей любви. Она сама не знала, когда мальчик Данияр, росший в соседнем доме и бывший неизменным дружком в детских играх, превратился в юношу, которым она грезила и ночью и днём. Но теперь Данияр казался ей таким важным и далёким, он учился в медресе, писал стихи и даже участвовал в состязаниях поэтов. Айнур же не могла прочесть и строчки в книге, которую приносил её старый друг. А он всё носил свою единственную книгу и прятал глаза при встрече, пока однажды не сказал, что любит её.

Айнур сладко поёжилась, улыбаясь приятному воспоминанию. Её плечи до сих пор помнили тёплые объятья юноши и его признания, да только дело дальше не шло, и Данияр не делал долгожданного предложения. Может быть, после похода в баню мать Данияра даст сыну согласие на женитьбу. Девушка так надеялась на это и тешила себя сладкими мечтами.

В детстве Айнур побаивалась своей странной соседки. Да и слава о женщине шла такая, что хотелось, встретившись с ней, перебежать на другой конец улицы. Жутким казался цепкий взгляд её чёрных глаз, и ещё мальчишки нагоняли страху, когда при виде дивана Биби с визгом разлетались в стороны, словно встретили шайтана. А женщина относилась к их шалостям спокойно, шла по делам, словно не замечала вокруг никого. Однажды маленькая Айнур, качаясь на качелях, упала, ушибленная коленка стала кровоточить, и девочка заплакала от испуга и боли. На плач выбежала дивана Биби, отнесла её в дом, промыла ранку, приласкала испуганное дитя. С той поры Айнур перестала бояться соседки, да и та из всей слободы общалась только с семейством Кари-бабая, когда-то приютившего её.

Айнур думала о предстоящем развлечении, укладывая в узелок чистые вещи, и вдруг от неожиданности вздрогнула, почувствовав на плечах чьи-то руки. Сердце ёкнуло, но, успокаивая девушку, знакомый голос зашептал на ушко:

За любовь к тебе пусть все осудят вокруг,

Мне с невеждами спорить, поверь, недосуг.

Лишь мужей исцеляет любовный напиток,

А ханжам он приносит жестокий недуг.

Айнур, улыбнувшись, обернулась. Данияр – статный, широкоплечий, в перетянутом зелёным кушаком камзоле, не скрываясь, любовался ею.

– Ты так красива, – не удержавшись, произнёс он.

Она смутилась от похвалы, потупила глаза и сказала, как будто не слышала последних слов:

– Ты, как всегда, не расстаёшься со стихами. Позволь угадать, – это Навои?

– Нет, моё сокровище, Омар Хайям.

Айнур огорчённо надула губки:

– О, мне никогда не угнаться за тобой, наверно, я кажусь глупой невеждой!

– Кто посмеет сказать, глядя на тебя, что самая красивая девушка слободы – невежда? В тебе нет недостатков, ты прекрасней всех женщин на свете!

Польщённая Айнур рассмеялась, но всё же шутливо всплеснула руками:

– Обманщик! Ещё летом ты считал самой прекрасной женщиной на свете нашу госпожу Сююмбику-ханум. Помнишь, ты даже показывал мне перстень, которым она одарила тебя на состязании поэтов.

У Данияра мечтательно заблестели глаза.

– Наша госпожа, бесспорно, прекраснейшая из женщин, – и тут же добавил. – Но для меня ты лучше всех! Я решил подарить этот перстень своей будущей жене. И не зря я показывал его, когда-нибудь он украсит твою руку.

Девушка замерла, подняв выжидающие глаза на Данияра. Не первый раз он намекал, что желает назвать её своей женой, но до сватовства дело так и не доходило. Вот и сейчас вместо того, чтобы произнести долгожданные слова, юноша вспомнил, зачем он сюда пришёл:

– Там тебя моя мама дожидается. Давай узелок, провожу вас до мостков.

Айнур разочарованно вздохнула. Не глядя на Данияра, чтобы скрыть накатившие вдруг слёзы, сунула ему в руки узелок, а сама подхватила на ходу старый овчинный бешмет с шапкой, отороченной заячьим мехом, и выбежала на улицу. Озадаченный Данияр так и не понял, отчего вдруг изменилось радужное настроение девушки, подумал, что у этих красавиц ветер в голове гуляет, и меняются они, как капризный ветерок, то приласкают, то осердятся. Он покачал головой и отправился следом за любимой.

В маленьком дворике Айнур остановилась, пытаясь справиться с непослушным тесным бешметом. Из вросшей в землю лачуги, стоявшей рядом с домом, вышел Кари-бабай. Старик сощурил подслеповатые глаза, поглядел на солнце. Следом за ним, споря и отшучиваясь, появились младшие братья Айнур – Хасан и Хайдар. В лачуге располагалась гончарная мастерская старого ремесленника, но давно уже из крепкой и добротной, лучшей в слободе, она превратилась в развалюху. Устарела не только лачуга, но и печь для обжига, гончарный круг и сам мастер. Когда-то Кари славился на всю округу изготовлением огромных сосудов в полроста человека. Сосуды эти предназначались для хранения зерна и воды и пользовались хорошим спросом. Умер его единственный сын, и теперь одряхлевший Кари-бабай не мог делать столь сложной работы – его уделом стали чашки, плошки и небольшие кувшины. Внуки помогали ему, чем могли. Десятилетний Хасан замешивал глину в деревянных чанах и подсаживал глиняные заготовки в печь для обжига, а поддерживать огонь в печи стало заботой для семилетнего Хайдара.

С раннего утра общими усилиями они изготовили первую партию чашек и теперь собирались передохнуть, выпив горячего травяного настоя с ячменной лепёшкой. Выбравшись из лачуги, братья бросились к старшей сестре, принялись наперебой выспрашивать, в какую баню они пойдут и как долго там пробудут. У ребят горели глаза, мальчишки и не скрывали, как завидовали сестре. Как им хотелось попасть в большую баню, за каменными стенами которой, казалось, скрывался целый мир – таинственный и манящий. Их обряд омовения был прост – деревянная лохань и медный кумган, наполненный водой. Так мылись мальчики, да и сама Айнур, потому для неё сегодняшний поход в баню стал подарком судьбы, и этот щедрый дар делала мать Данияра.

Девушка увидела входившую в калитку Бибибану и вновь почувствовала прилив радостного волнения. Женщина почтительно поприветствовала Кари-бабая, потрепала по ершистым головам мальчишек, а потом ласково обратилась к Айнур:

– Я очень надеялась, что ты согласишься сопровождать меня. Что-то ноги стали побаливать, мне в таком месте, как баня, нужна проворная помощница.

– Вы можете надеяться на меня, апа, – Айнур шагнула к женщине, уважительно поддерживая её под локоть. С другой стороны подсобил Данияр, тайком поглядывая на нахмурившуюся девушку:

– Позвольте и мне помочь вам, мама?

Старый гончар не стал спешить в дом, немного постоял во дворе, проводил взглядом удалявшихся. Хасан с Хайдаром шутливо махали руками.

«Ох, озорники растут, – вздохнул Кари-бабай, – всё им нипочём: ни холод, ни голод. Всегда найдут, над чем посмеяться и пошутить. Повезло мне с внуками, а больше всего с Айнур. Какая красавица выросла! Вот не ожидал, что под моей бедной крышей распустится такой цветок!» Старик покачал головой и направился в дом, зазывая внуков, как вдруг услышал шум, а следом испуганный вскрик Хасана. Во двор, перелетая через ограду, заскочили всадники, гарцуя на храпящих конях, они цепкими взглядами окидывали ветхие постройки. Один из нукеров спрыгнул с коня, ворвался в дом, через минуту выглянул, настежь распахнув дверь:

– Её здесь нет!

Смуглолицый сотник сшиб на снег Хасана:

– Где твоя сестра? Говори, щенок!

Мальчик всхлипывал, вытирал рукавом разбитый нос, но молчал. Кари-бабай запричитал, кинулся подымать внука, а старший нукер, не глядя на гончара, сухо распорядился:

– Будем ждать. Старика с его выродком заприте в доме. Мухаммад-бек не простит, если мы упустим его добычу.

Никто не заметил спрятавшегося за поленницу дров Хайдара, а мальчик незаметно шмыгнул в дыру забора, скатился в овраг и кинулся бежать без оглядки.

Глава 8

В устье Булака, соперничая высотой и строгими пропорциями с Тайницкой башней, красовалась Тахирова мунча[107]107
  Мунча – баня.


[Закрыть]. Куполообразная, величественная, из белого камня, с витражами из цветных стёкол, баня встала перед восхищёнными взорами роскошным дворцом. Были в ней и просторные залы, и большие мраморные чаши с водой, и фонтан. Женщины остановились полюбоваться творением некоего бека Тахира, который выстроил одно из самых посещаемых мест столицы. Не здесь ли проводили дни ханская знать, сановники и богатые купцы? Посетители мунчи, совершив таинство омовения, не торопились покидать гостеприимные стены. В роскошных залах вели неспешные беседы, за разговорами решали важные дела, совершали сделки. Кто-то вёл нешуточное сражение на шахматных досках, другие предавались блаженной неге, отдавая свои тела в руки опытных банщиков. К вечеру в последний раз ополаскивались прозрачной ключевой водой, ведь только она – Тахирова мунча – питалась из самого чистого и обильного ключа, бившего у крепостных ворот столицы. А после отправлялись по домам.

Пока женщины разглядывали купола и любовались красотой стрельчатых витражей, к бане подъехали вельможи. Прислужники мунчи выбежали встречать их. Голос самого важного из царедворцев был властен и громок и показался Айнур знакомым. Девушка вгляделась в его лицо и невольно охнула. Она дёрнула за рукав соседку:

– Взгляните, апа, это тот самый господин, что великодушно спас моего дедушку. Может, стоит подойти и поблагодарить его ещё раз?

Но Бибибану благородный порыв девушки не пришёлся по душе, она торопливо потянула Айнур за собой по расчищенной дорожке:

– Выкинь из своей неразумной головы этого вельможу. А если завидишь его на дороге, беги прочь быстрей лани!

Айнур удивилась сердитому тону матери Данияра, никогда она не слышала такого строгого голоса от ласковой женщины. Она побоялась показаться строптивой и не стала задавать вопросов, подумала только: «Всё же недаром люди в слободе зовут Бибибану странной. Отчего она не позволила мне поблагодарить великодушного господина, почему так непонятно повела себя?» Но и эти мысли вскоре покинули очаровательную головку, как только юное создание увидела конечную цель их пути – мунчу, расположенную на Банном озере. Это строение не блистало роскошью, как Тахирова мунча, но казалось таким же обширным и пользовалось успехом среди казанских женщин.

Владелицей бани являлась Гайша-бика – расторопная супруга одного из царедворцев. Она имела с этого строения богатый доход, ведь заведение всегда переполняли посетительницы. Многие бы желали проникнуть в манящую обитель, но, исполняя роль привратника, у самого входа высилась грузная фигура женщины-великанши. Вид этой женщины-горы внушил опасение и Айнур, но только привратница увидала в руках Бибибану монеты, как расплылась в гостеприимной улыбке:

– Прошу вас, уважаемые. Пусть будет легка ваша нога, ступившая на этот порог, и воды нашей бани даруют вам свежесть тела и чистоту души.

Оставив одежду в раздевальне на скамьях, они вошли в большую каменную залу. Многие разогретые лежанки оказались заняты: несколько женщин мылись, плеская на себя воду из медных кумганов; другие отдыхали, лёжа на скамьях. Айнур устроила Бибибану на свободном месте, и сама опустилась рядом. Но постепенно слух свыкся с непривычными шумами, и Айнур стала различать разговоры, которые женщины вели между собой. А беседовали об обычном, обывательском – о ценах на базаре, о семейных делах и о сильных мира сего. Попутно обсуждали качество хны, продаваемой купцом Ибрагимом, и то, что лучше использовать для роста волос – сыворотку или бальзам из целебных корней.

Журчала вода, текла своей дорогой неспешная болтовня женщин, приятное тепло окутывало с головы до ног, вводило в полудремотное состояние. Айнур принялась неторопливо расплетать косы Бибибану, а к ним уже подошла банщица, услужливо предлагая кувшинчики с мылом:

– Какое желаете, уважаемые? Есть настоянное на цветках яблони, розы, а ещё с луговыми травами.

Айнур с наслаждением окунулась в ароматы кувшинчиков, принимая это новое развлечение, нюхала, растирала пышную пену на руке и вновь выбирала…

Из бани обе женщины вышли под вечер, расслабленные и утомлённые до приятной истомы. Теперь хотелось только одного: добраться до слободы, где их ждали огонь в очаге и мягкие постели.

– Ах, апа! – девушка полной грудью вдохнула свежего морозного воздуха. – Я и не знала, что на свете существует такое блаженство! Теперь я понимаю, почему ханская знать проводит так много времени в банях.

Мать Данияра улыбнулась наивному восторгу девушки.

– Дитя, ты получила ничтожную долю тех удовольствий, что имеют высокородные вельможи по праву рождения. Что бы сказала, если познала всё это в полной мере?

– По этому поводу я вспоминаю изречение Пророка Мухаммада: «О человек! Если не насытишься ты малым, не удовлетворит тебя и большее!»

– Поистине, дочь моя, – одобрительно покачала головой женщина, – для твоих юных лет ты рассудительна и умна.

Айнур невольно смутилась, заслышав похвалу из уст матери возлюбленного, но слова женщины напомнили о недавних сомнениях и метаниях.

– Благодарю вас, апа, – грустно промолвила она, – но едва ли ваш сын думает так же. Я каждый раз ухитряюсь показать своё невежество – не разбираюсь в стихах, которые он так обожает.

Бибибану рассмеялась.

– Но ведь это объяснимо. Если б ты училась столько, сколько Данияр, не думаю, что ошибка прокралась бы в твои речи. Да и мой Данияр смотрит на тебя глазами любви, а они, поверь, не замечают многого и многое прощают. В этом он так похож на своего отца!

Женщина замолчала. Она окунулась в далёкие воспоминания, и печальная улыбка коснулась её губ. С трудом сдержала Айнур порыв любопытства, хотя ей так хотелось спросить, кто же был отцом её возлюбленного. В полном молчании они дошли до мостика, перекинутого через овраг, на той стороне раскинулась слобода гончаров. Айнур ступила на скользкие доски первой, протянула руку почтенной соседке, но под ноги к ней метнулся мальчишка и едва не сшиб её с ног. Он уцепился за рукав бешмета Айнур, задыхаясь от волнения, пробормотал:

– Не ходи домой, сестра, там плохие люди.

– Хайдар?! – Айнур схватила братишку за плечи. – Что случилось?

– Апа! – Мальчика трясло от страха и холода, он просидел под мостками полдня, боясь упустить сестру. – Эти люди… они ворвались в наш дом, как только вы ушли. Их старший – такой страшный, со шрамом через всё лицо… Апа! Они хотят забрать тебя, они говорили, им приказал Мухаммад-бек.

Стоявшая до того в растерянности Бибибану словно очнулась:

– Я так и знала, это чудовище не смогло забыть про лакомый кусочек!

– О чём вы, апа? Я ничего не понимаю! – Потрясённая Айнур прижала к себе всхлипывающего Хайдара и вопросительно взглянула на соседку.

– Дитя моё, вот оно благородство вельмож! Не к его ли стремени ты хотела вознести благодарственную молитву этим утром? А он тогда уже заслал волков по твоему следу! Этот сиятельный бек Мухаммад, который помог твоему дедушке избежать зиндана, открыл охоту на тебя. Кари-бабай оказался прав, когда поделился со мной своими опасениями. Сладкоречивый бек и его лживые слова могли обмануть лишь твоё наивное сердце, верящее в чистоту помыслов и доброту людей.

Из глаз Айнур брызнули слёзы. Она почти ничего не поняла из взволнованных речей матери Данияра, но чувство щемящей тревоги и опасности уже завладело ею.

– Пусть защитит нас Всевышний, ведь я ни в чём не провинилась перед ним! Зачем же я понадобилась беку?

– Об этом, моя девочка, тебе лучше не знать. В этом мире случаются такие ужасные вещи, от которых содрогаются души правоверных. Ты в опасности и тебя следует укрыть! Забудь путь домой, забудь даже имя своё, а я помогу избежать самого страшного.

– Но мне некуда больше идти! – в отчаянии вскричала девушка. – Во всём городе у меня нет места, где я могу укрыться!

– Доверься мне, – Бибибану успокаивающе дотронулась до плеча Айнур. – Для начала уйдём отсюда, кто знает, сколько лазутчиков Мухаммад-бека бродят в округе. Казань – большой город, он сможет укрыть нас без следа, доверься мне.

Поздним вечером, когда слобода гончаров уже спала, старший из нукеров Мухаммад-бека, сотник Тимур, отправился с докладом к хозяину. В своём богатом доме вельможный бек принимал гостей из числа тех, кого он смог втянуть в заговор против хана Сафы. Настроение у Мухаммад-бека было прекрасное. После посещения бани он встретился с эмиром Булат-Ширином и был всячески обласкан им, казанский улу-карачи остался доволен беком и обещал достойно вознаградить его после переворота. Сейчас за богато накрытым дастарханом гости наслаждались восточными танцами, поднимали чаши с хмельным вином и славили могущественного и гостеприимного хозяина. А сам господин, удобно раскинувшись на расшитых золотым шитьём подушках, добродушно улыбался своим гостям. Он почти не слышал щедрых здравиц и тайно мечтал об очаровательной дикой козочке, что уже, наверно, ждала его в покоях. Мог ли бек знать, что приглянувшаяся ему девушка ещё недавно находилась в нескольких шагах от него? Но верный своему родовому высокомерию, обращал ли он внимание на чернь, путающуюся под ногами?

Ближе к ночи, когда господин проводил гостей, ему доложили о сотнике, который давно прибыл с докладом. Мухаммад-бек велел позвать нукера, он ждал сообщения о доставленной девушке, но его ожидало разочарование. Всегда готовый услужить ему сотник Тимур, столь блестяще выполнявший капризы господина, известил о неудаче:

– Птичка выпорхнула из гнезда до нашего прихода, а назад так и не вернулась. Уверен, её кто-то предупредил.

– Кто мог её предупредить? Кто вообще об этом знал? Ты только ищешь себе оправдания! Что ты сделал, чтобы отыскать девчонку?!

Мухаммад-бек не мог скрыть своего гнева. Неудача только разожгла его желание, теперь он не просто хотел заполучить девушку, а страстно желал этого! А нукер клялся, что девчонка не уйдёт от них:

– Воины прошлись по слободе и объявили внучку гончара опасной преступницей. Её, под страхом смерти, не осмелится приютить ни одна живая душа! Да и куда она пойдёт, эта нищая босячка, не имеющая ничего за душой?

Тимур уверял господина, а, казалось, хотел уверить самого себя. Мухаммад-бек едва дождался, когда сотник удалится прочь, он с яростью пнул дверь и только ушиб ногу в тонком ичиге. От хорошего настроения не осталось и следа, девушка, которой он желал насладиться этой ночью, ускользнула меж пальцами, как песок.

– Тебе не уйти, – сжал кулаки Мухаммад-бек, – рано или поздно ты окажешься в моих руках. И чем дольше будет моя охота, тем сладостней будет каждый миг, проведённый с тобой!