Текст книги "Сююмбика"

Глава 15

Вести о бедствиях Казанской Земли всё же долетели до Крыма и Османской империи.

– Вот что случается с ханством, когда им правит рука слабого ребёнка и женщины! – притворно вдохнув, промолвил крымский хан Сагиб-Гирей.

Повелитель подумал мгновение и улыбнулся: вот и найдены слова, какие он отпишет турецкому султану. Последнее время Сулейман Кануни обходил молчанием его ходатайства о назначении казанским ханом племянника Даулет-Гирея. А теперь, похоже, время пришло. Сагиб-Гирея беспокоило отсутствие вестей от султана, его суверен как будто оберегал молодого волчонка Даулета. Чем больше хану Сагибу хотелось заполучить в свои руки племянника, тем упорнее отмалчивался султан. Соглядатаи Гирея при дворе султана докладывали, что стареющий Сулейман Великолепный всё больше приближает к себе крымского солтана. Собственные сыновья султана от его любимой жены султанши Хурем не всегда радовали царственного отца. А молодой Даулет был обаятелен, умён, в битве в первых рядах, в охоте удачлив, а с султаном – почтителен без раболепства, которое всегда претило умному и тонко чувствовавшему османскому правителю. К тому же сказывалось их родство через покойную матушку султана, которая принадлежала к ветви Гиреев. Но ведь и он, хан Сагиб, является близким родственником султану по линии незабвенной Хафсы.

Письмо султану Сулейману было написано и отправлено в тот же день: «Дошли ли до вас, повелитель, печальные вести о вашем Казанском юрте? Царь гяуров всё больше чувствует свою силу, коли решил безнаказанно забрать себе мусульманскую землю, которая может принадлежать только правоверным. Вот что случается, когда ханством правит слабая рука ребёнка и женщины. Ханом бы туда послать племянника моего Даулет-Гирея, слышал, рука у него крепкая и воин он сильный. Прислал бы ты его ко мне в Бахчисарай, а тут бы я, с твоего позволения, снарядил ему войско отвоевать Казанский юрт и прогнать с благословенных земель неверных собак…»

Получив письмо в Истанбуле, султан Сулейман пригласил к себе Даулета. Солтан в приёмную повелителя вошёл стремительно. Стареющий Сулейман залюбовался, как легко нёс юноша своё тело, как гибки и красивы были его движения. Почтительное приветствие молодого солтана остановил жестом руки:

– Подойди ближе, Даулет.

Приблизившегося юношу сжал ладонями за плечи, ощущая железную крепость мускулов, провёл пальцами по мужественному лицу с правильными чертами. Хоть и молод, а не скажешь о нём пренебрежительно «юнец», такие молодые иных зрелых мужей за пояс заткнут.

– Желаю я, Даулет, чтобы через неделю ты отправился в Гёзлев. Посылаю весть твоему дяде Сагиб-Гирею о том, что назначаю тебя казанским ханом.

Ни один мускул не дрогнул на лице юноши. «Молодец! – с лёгким изумлением подумал султан. – А ведь не может не знать, что с ним может случиться в Крыму. Год назад я сам его об этом предупреждал».

– Мой повелитель и господин, я весь в вашей власти, могу завтра же отправиться в Гёзлев.

Султан добродушно рассмеялся, отпустил плечи юноши и удобно устроился на мягких подушках. Он принял из рук чёрного раба чашечку ароматного дымящегося кофе.

– Садись рядом, Даулет. – Сулейман наблюдал, как юноша устраивается напротив него, задумчиво продолжил. – Когда твой вассал с такой лёгкостью соглашается идти на смерть по твоему приказу, может, это и хорошо. Но что ни говори, сынок, это ещё и глупо!

Озадаченный Даулет так и не донёс до рта предложенную ему чашечку кофе, с недоумением взглянул на наставника и повелителя.

– Я пошлю тебя, Даулет, в Гёзлев, а до того к хану Сагибу прибудут два моих фирмана[136]136
  Фирман (ферман) – приказ.


[Закрыть]. Один будет о назначении тебя казанским ханом, другой о немедленной отправке войска во главе с самим Сагибом в черкесские земли призвать к порядку мятежное племя Жанэ. Бахчисарайский трон к твоему приезду окажется пуст.

Султан замолчал, мелкими глотками допил остывающий кофе. А Даулет-Гирей не смел прервать этой паузы, хотя и крутились в его голове десятки вопросов. Жалобно звякнула пустая чашечка, опущенная на серебряный поднос.

– А на другом корабле я отправлю верного Кан-Бирды. Он сойдёт на берег в Балаклаве, проедет через Инкерман, где по моему приказу освободит твоих племянников Булюка и Мубарека. Сразу после этого в Бахчисарае Кан-Бирды объявит тебя крымским ханом.

– Меня?! – лишь на секунду Даулет-Гирей забыл о достойном поведении, подскочил с места. Но опомнился, опустился на колени и приник губами к парчовому подолу своего господина:

– Благодарю вас, повелитель!

Султан ласково похлопал Даулета по спине:

– А с дядей расправься по своему усмотрению. Только не будь слишком мягок. Запомни, хороший враг – мёртвый враг!

Спустя два дня в Бахчисарае хан Сагиб получил два фирмана от своего суверена. Одному из них он особенно обрадовался: султан Сулейман согласился с доводами крымского вассала и посылал ему племянника Даулета. А также приказывал дать молодому солтану войско, чтобы он смог добиться Казанского юрта и воцариться там. Но приказывал также султан немедля отправиться хану Сагибу для наказания мятежников-черкесов, которые вздумали бунтовать против своего господина. «А по возвращении вашем, – писал султан Сулейман, – пусть отправляется Даулет в Казань. Пока же вы будете покорять черкесов, пусть примут солтана во дворце Бахчисарая ваши слуги». Хан Сагиб и не ожидал, что всё может сложиться так удачно для него. Пока он будет воевать, ставший опасным Даулет будет находиться в Бахчисарае, а что может случиться с молодым солтаном за это время? При удачном стечении обстоятельств любое несчастье! Он может подавиться костью за обедом, убиться на охоте или приключится с ним внезапная болезнь, из тех, что уносят и молодого, и старого за одну ночь. А его дядя, хан Сагиб, в это время будет на войне, и султану в голову не придёт обвинить своего верного вассала в смерти Даулета. О Аллах, все мы смертны!

Хан Сагиб собрал диван. Пока представители знатнейших родов рассаживались по законным местам, где восседали их предки, повелитель в мучительном раздумье оглядывал их. Кому поручить роль палача Даулет-Гирея, кто сможет сделать всё ловко и представить так, как задумано им, Сагибом? Когда зачитывали фирманы султана Сулеймана, хан всё ещё шарил взглядом по сосредоточенным лицам эмиров. Кому, кому?! Остановился на непроницаемом лице Ахмед-Барына. Должно быть, ему! Ахмед-Барын безжалостен и достаточно хитёр, чтобы исполнить всё задуманное повелителем. Объявив эмирам, что на подготовку к походу даёт три дня, хан Сагиб удалился к себе, что-то остановило его сразу позвать к себе выбранного эмира. Подумал, что стоит прежде посоветоваться со своим придворным астрологом, но посланный за ним невольник вернулся ни с чем, астролог Реммал-Ходжа отправился в горы в построенную специально для него высокую башню, чтобы побыть ближе к звёздам. Слуги астролога сообщили, что Реммал-Ходжа занялся составлением нового гороскопа для своего господина, так как нашёл в старом неясности, тревожащие его. Хан Сагиб почувствовал, что расстроен этим известием. Реммал-Ходжа был не только придворным астрологом, но и лучшим другом, умным собеседником, с кем он с удовольствием проводил вечера в философских беседах. Только Реммал-Ходжа мог сказать ему, опираясь на знание людей и свои звёзды, правилен ли его выбор. Но теперь уже ничего не сделать. Оторвать астролога от его звёзд, нужного расположения которых он иногда ждёт годами, было всё равно, что ворваться в покои повелителя, когда он проводит там время с наложницей.

На следующий же день хан Сагиб пригласил к себе эмира Ахмед-Барына и объявил ему свою волю. Эмир поклонился почтительно:

– Будет исполнено, мой господин!

А ещё через два дня конные отряды крымского хана во главе с повелителем отправились к таманской переправе. В поход, который Сагиб-Гирей считал лёгким развлечением, был взят единственный сын хана, тринадцатилетний султан Шегбаз. Для него, для своего единственного, очищал дорогу к крымскому престолу Сагиб-Гирей. Когда-нибудь этот, ещё нескладный подросток, сядет на трон своего отца. Султан Сулейман уже стар, должен же Всевышний когда-то прервать его земной путь, и, может, тогда ему, хану Сагибу, удастся вырваться из-под власти грозного соседа и никогда более не зависеть от настроения правителей Османской Порты.

Глава 16

Войско крымского хана двигалось к величественным горам, где проживало мятежное племя. Гирей пребывал в хорошем настроении, всю дорогу ехал рядом с сыном. Солтан Шегбаз отличался любознательностью, выспрашивал обо всём, а хан, найдя в сыне благодарного слушателя, рассказывал о том, что знал и слышал сам. Говорили о черкесах.

– Люди они совершенно дикие, пасут в горах своих овец, овцами питаются, овцы их и одевают.

– Как так, отец? – спрашивал Шегбаз.

Сагиб-Гирей охотно пояснял:

– Пища у них какая? Едят овечий сыр, по праздникам мясо печёного на углях барашка. Ещё пекут лепёшки, зовут их чуреком, но земли у черкесов мало, и зерно выращивать негде, и хлеб они едят не досыта. Зато всегда есть овечий сыр.

Сын удивлялся, качал головой. Шегбазу в такое поверить было невозможно, сколько помнил юный солтан себя, на его столе меньше десяти блюд никогда не бывало. А тут только сыр да лепёшки.

– А одеваются во что? – продолжал отец. – Шкуры баранов идут у них на шапки и плащи, их бурками называют. Дома их – бедные сакли и взять с них нечего.

– Что же с ними воевать, если там взять нечего, какая воинам добыча? – удивлялся Шегбаз.

Отец смеялся:

– Найдём добычу, сынок. Черкесы даром что бедные, зато у каждого дорогое оружие. Это их особая гордость! Передают сабли в серебряных ножнах от отца к сыну. А кинжалы! На них такие узоры, такая чеканка, и среди дамасских изделий не отыщешь подобного. Отары овец у них бесчисленные, мясо нежное, так и тает во рту. Овцы их пасутся на самых лучших травах, на горной воде. Скажи на базаре, что отара овец из Зихии, разом набегут покупатели. Но самая лучшая добыча – женщины. Черкешенки славятся красотой, таких гордых красавиц рождает только эта земля.

Сагиб-Гирей промолчал о том, что покойная мать Шегбаза тоже была черкешенкой, не к чему знать об этом мальчику, чтобы не проснулся в нём зов крови, а с ним и ненужная жалость к народу, который они пришли завоёвывать.

Но Шегбазу было скучно ехать в молчании, не унимался, спрашивал вновь:

– А какие у них обычаи, отец?

– Обычаи с нашими не схожи. Я же говорил, сын, дикий они народ, и такие же у них обычаи. Они и в любви признаются не как мы. Долго пляшут перед своей избранницей, ноги у них мелькают, как колёса бешено несущейся арбы, а потом начинают стрелять в воздух и издают громкие крики. Этот танец у них зовётся – кафенир, и это единственно дозволенный способ признаться своей избраннице в любви.

– И верно, дикий народ! – удивлённый Шегбаз покачал головой. – А теперь, отец, расскажите о нашем роде, я так люблю это сказание.

Засмеялся хан Сагиб:

– Расскажу в следующий раз, а сейчас пора дать отдых коням.

И Гирей послал вперёд нукера – распорядиться о привале. Шегбаз, довольный новым развлечением, сорвался с места и полетел на своём белоснежном скакуне к большой поляне.

С улыбкой глядел Сагиб-Гирей вослед сыну: «Настоящий непоседа! Как жаль, что один он у меня. Один сын – это всегда страшно, а вдруг что случится?!» Посуровев от этих мыслей, повелитель обратился к нукеру, который всегда следовал за господином, оттого и прозван был Кулэге[137]137
  Кулэге – (тат.) тень.


[Закрыть]:

– За сына головой отвечаешь, как бы с мальчиком не случилось чего!

– Слушаю и повинуюсь! – отвечал суровый Кулэге.

А в Гёзлеве корабль из Ак-Кермана встречали крымские мурзы во главе с эмиром Ахмед-Барыном. С особым вниманием вглядывался эмир в сходившего на берег царевича, объявленного волей султана Сулеймана казанским ханом. И то, что увидел Ахмед-Барын, ему не понравилось. Желал бы он, чтоб этот новоиспечённый повелитель был отвратителен, чванлив, заносчив, чтобы не дрогнула рука, когда придёт время отправлять его в сады Аллаха. А перед ним стоял юноша, напоминавший его любимого сына, так же красив, мужественен, почтителен и надменен одновременно. Этой невероятной смеси умеют добиваться только истинно знатные отпрыски благородных родов. Эмир кланялся, приветствовал Даулет-Гирея и впервые пожалел, что именно ему досталась участь свершить чёрное дело над крымским солтаном. Даулет не пожелал остановиться в Гёзлеве, где местная знать приготовила пышный приём с праздничным обедом. Сразу с корабля свели ему арабского скакуна, и солтан, одним гибким движением оказавшись на нём, промолвил:

– Очень рад был встрече, увидимся в Бахчисарае!

И умчался молодой Гирей со своими воинами, только пыль завилась вихрем по улицам Гёзлева.

В тот же день в Инкерманскую тюрьму, предъявив фирман великого султана, вошёл приземистый, кривоногий человек. Он строгим взглядом окинул и главного тюремщика, и его караул, под этим взглядом знаменитого Исполнителя Воли Султана главный тюремщик съёжился, чтобы стать поменьше. Он готов был провалиться на месте, только бы не видеть свирепых чёрных глаз Кан-бирды. Про него не только в Турции, но и в Крыму ходили жуткие слухи, как одним движением руки он убивал человека и делал это обыденно и просто, словно пил воду.

Кан-бирды велел привести обоих узников. Их привели немедленно, худых и измождённых, но если в слабом духом Мубареке жизнь едва теплилась, то в Булюке она плескала через край. Глаза старшего солтана горели огнём ненависти, а губы, искусанные в дикой ярости, покрылись кровавой корочкой. «Настоящий зверёныш, – подумал Кан-бирды. – Выпусти его сейчас на Сагиб-Гирея, голыми руками удушит. Вот и развлечение для нового хана!»

Кан-бирды приплыл в Балаклаву и сразу же прискакал сюда, в Инкерман. До Бахчисарая было рукой подать, но он не мог привезти Даулету царевичей в столь плачевном виде и оставить их побоялся. Как бы ярому приверженцу хана Сагиба не вздумалось срубить им головы. Султанский гонец вызвал инкерманского эмира, велел накормить, помыть и переодеть бывших узников, чтобы через три часа те были готовы в путь. Сам к еде, предложенной хлебосольным эмиром, не притронулся, верный себе в стане ненадёжных людей посланник султана ничего не пил и не ел. Кан-Бирды достал из седельной сумки, с которой не расставался, копчёного и подсушенного мяса, чёрствую лепешку, горсть сушёного винограда. Отобедав, запил водой из фонтана.

Через три часа инкерманский эмир привёл ему переодетых и накормленных солтанов. Кан-бирды внимательно осмотрел их. У Мубарека, несмотря на богатый кафтан, вид оставался жалким, от такого нигде проку не будет, такой и врагам не нужен. А ведь для повелителя ценен только старший солтан Булюк. Гонец махнул рукой, подзывая эмира, и знатный вельможа склонился перед слугой турецкого повелителя, родившимся когда-то в семье простого янычара.

– Царевича Мубарека оставляю на тебя, головой за него отвечаешь перед великим султаном Сулейманом!

Эмир быстро поклонился, чуть не произнёс по привычке: «Слушаюсь, господин», да вовремя осёкся. Какой он ему господин, но противоречить самому Кан-бирды кто осмелится? Говорят, по приказу Сулеймана он и ханам головы скручивал, как простым курицам.

Ближе к ночи Кан-бирды вместе с Булюком был в Бахчисарае. Несмотря на поздний вечер, слуга султана повелел срочно собрать диван из тех эмиров, кто остался в столице. А спустя час перед онемевшими от неожиданности членами дивана зачитал фирман самого султана Сулеймана Кануни. В нём значилось, что крымским ханом по повелению султана назначается Даулет-Гирей, а изменника Сагиба следует схватить и предать смерти такой, какой пожелает новый хан.

Знатные эмиры ещё и слова от изумления не произнесли, а в Тронный зал уже входил строгий Даулет. Нового повелителя облачили в кафтан из нежно-зелёного бархата с золотыми пуговицами и опоясали старинным мечом Гиреев в ножнах, усыпанных драгоценными каменьями. Блеск от светильников искрился и дробился на лалах и рубинах, алмазах и сапфирах, отражался мимолётными бликами на лицах ещё не пришедших в себя вельмож. А самым первым очнулся эмир Ахмед-Барын. Он поднялся с места, шагнул к Даулет-Гирею и опустился перед ним на одно колено:

– Правь и живи вечно, великий хан!

Глава 17

Без остановок мчался отряд во главе с солтаном Булюком и османским гонцом к Кавказским горам, жажда мести гнала молодого царевича шибче удара плётки. Войско крымского хана настигли в разгар тёплого солнечного дня – ни тучки, ни облачка на голубом небе. Природа была полна жизни, и ничего не предвещало кровавых событий. Войско раскинулось станом на берегу бурлящей, прыгающей по камням реки. Обширный берег, заросший зелёной, ещё невыгоревшей травой, усеяла сотня походных шатров. Везде царило радостное оживление, ведь первые бои с разрозненными отрядами черкесов закончились их полным разгромом. Горцы ещё где-то прятались, хоронились, мелькали иногда меж скал чёрные бурки разведчиков. Да что их незначительная сила против крымского хана! Крымцы пировали у походных костров, тут же разделывали мясо молодых барашков из согнанных с горных пастбищ отар. Их мясо и впрямь было нежное, духмяное, словно пропитанное вкусом горных трав и кристально чистых речек. Около шатров связанные под локотки сидели молодые черкешенки. Иной раз пробегавший по своим делам воин останавливался около них полюбоваться гладкой белой кожей, непокорным взглядом из-под чёрных бархатных ресниц. Но рядом восседал хозяин полонянки и ревниво отгонял от своей добычи, хотя порой тут же совершался торг – обмен или покупка. В ход шли припрятанные украшения, кинжалы в дорогих ножнах, серебряные кувшины изящной чеканки. Оба, покупатель и торговец, совершив сделку, били по рукам и шли испить вместе крепкой, густой бузы.

В зелёном шатре повелителя пировали с куда большим размахом. Повара наготовили столько блюд, словно устраивали пир во дворце. Хан Сагиб был весел, сидел в центре застолья, по правую руку – любимый сын Шегбаз, по левую – эмиры, а рядом с ними тысячники. В ряд с царевичем расселись сотники. В больших походах повелитель в свой шатёр их не приглашал, туда и тысячники не всегда попадали, оттого и сидели сейчас сотники, как на иголках, словно зашли выслушать приказ могущественного господина и готовились удалиться исполнять его. Однако им тут и кушанье подавали, следуя чину в последнюю очередь, и обносили чашами и ковшами с густой бузой, крепкими медами, сладким хмельным вином. И смотрели сотники на своего господина, как на Всевышнего, внимали с восхищением каждому слову, подобострастно подхихикивали, если он смеялся, и поспешно кивали головами, если просил подтверждения.

Увлечённые пиршеством и беседами гости не сразу заметили, как, оттеснив охрану, вошли в шатёр запылённые гонцы. А первыми их увидел сам Сагиб-Гирей, поднялся с места, грозно сдвинув брови. Не по нраву ему пришлось, что пришедшие не поклонились, не произнесли почтительных слов приветствия, а стояли и с брезгливым отвращением взирали на картину достигшего своего пика пиршества.

– Кто такие? – строго вопросил повелитель. – Кто посмел пустить?

Старший из гонцов, – представительный, осанистый, с бородкой, окрашенной хной, – вынул из-за пазухи фирман, поднял его в воздух. На шёлковых шнурках болталась знакомая восковая печать. Эмир Мансур подобрался ближе, чтобы рассмотреть надпись и знаки на ней, благоговейно сложил руки на груди, поклонился фирману в руке турка.

– От султана? – чему-то внутренне испугавшись, хриплым голосом спросил хан Сагиб.

– От Солнца нашей Вселенной, Защитника правоверных, мудрого Законодателя и могущественного Воителя… – гонец говорил и говорил, а сам медленно разворачивал свиток.

«Отчего не отдаёт мне? – недоумевая, думал Сагиб-Гирей. –Почему ведёт себя так непочтительно?»

А ответ не заставил себя долго ждать, словно устав перечислять титулы своего господина, гонец промолвил жёстко:

– Приказано повелителем нашим схватить и предать смерти изменника Сагиб-Гирея.

Хан ухватил за плечо ничего не понимающего сына, молнией пронеслось в голове: «Только бы добраться до коня, а там в Ногаи или Хаджитархан, только б успеть!»

Может и удался бы Сагибу дерзкий план, родившийся мгновенно, ведь сидевшие рядом эмиры и тысячники словно окоченели от неожиданности. Они тупо соображали хмельными головами, не послышалось ли им всё то, что произнёс гонец султана. Но оказались рядом с царевичем сотники, те самые, кто не привык раздумывать ни в боях, ни на службе. Приказ прозвучал – и тут же, едва успел хан Сагиб наклониться, чтобы прорезать кинжалом полотнище шатра, навалились на него исполнительные сотники. Шумно сопя и отчаянно ругаясь, крутили руки своему господину, на которого недавно смотрели с немым обожанием. Кто-то в суматохе разбил в кровь царственное лицо, другой в избытке ярости пинал сопротивляющееся тело сапогом. Дико визжал и отплёвывался мальчишка Шегбаз, он с яростью бросался на военачальников. И тогда в свалку шагнул стоявший неприметно, в тени гонца, солтан Булюк. Узнавшие его эмиры зашептали слова молитвы, торопливо расступились, они старались избегать тяжёлого, горевшего огнём ненависти взгляда. Булюк сдёрнул с сотника визжавшего Шегбаза, крикнул звенящим голосом:

– Поднять его!

Сотники, опомнившись, поспешно отпрянули, остались только двое, крепко ухватившие избитого хана за локти. Сагиб-Гирей вскинул голову, взглянул на Булюка заплывшими глазами, он видел: от такого пощады не жди. Однако ни он и никто в шатре не ожидал подобной расправы, какую учинил Булюк. А тот, выхватив ятаган, резким движением вспорол живот мальчишке. Мучительный вопль вырвался из родительского сердца, онемев, смотрел хан Сагиб на сына, катавшегося в жестоких мучениях по коврам и остаткам трапезы. Кое-кого из гостей замутило, но все боялись пошевелиться, кто знает, как воспримут их неожиданный уход, а потому мужественно стояли на подкашивающихся ногах, сглатывали тугой комок в горле. А Булюк уже двигался к свергнутому хану, вытянув руки, обагрённые свежей ещё кровью:

– Вот и твой черёд пришёл!

– Прими мою душу, Всевышний! – со слезами на глазах вскрикнул хан и захрипел под стальными тисками пальцев Булюка. И всё же перехваченное спазмами горло успело вытолкнуть из себя. – И твой черёд придёт… Булюк…[138]138
  После свершившихся событий Булюк был казнён Даулет-Гиреем по какому-то ничтожному поводу.


[Закрыть]

Боясь шелохнуться, стояли в шатре крымские эмиры и мурзы, они выпученными глазами смотрели на убитых и боялись даже покоситься на солтана Булюка. Гонец ведь ничего ещё не возвестил, а вдруг перед ними их будущий повелитель, не лучше ли помолчать, выждать удобного момента. А вокруг празднично шумел стан, слышались смех, песни, громкие похвальбы воинов. И не знали они, что тот, кто водил их много лет в походы, добывая богатство и славу своему ханству, лежал бездыханным за зелёными стенами роскошного шатра. Словно учуяв кровь и скорое пиршество, большая ворона уселась на колыхавшийся бунчук и каркнула с такой силой, что молчавшие вельможи вздрогнули и переглянулись с суеверным ужасом.

– Выкинуть их собакам, – брезгливо промолвил солтан Булюк и указал на тела своих родичей.

С готовностью к делу приступили притихшие было сотники, но вышел вперёд краснобородый гонец, строго вскинул вверх руку, призывая к повиновению.

– Назначенный повелителем Крыма хан Даулет-Гирей не давал таких указаний. Тела Сагиба-Гирея и солтана Шегбаза приказываю доставить в Бахчисарай![139]139
  Хан Сагиб-Гирей был погребён в Бахчисарайской долине – в Салачике, в усыпальнице хана Хаджи-Гирея.


[Закрыть]

Наблюдая, как слуги укладывают убитых на ковёр, турок подобрался к Булюк-Гирею, негромко заметил:

– А вам, солтан, следует подумать, что вы скажете своему господину хану Даулету. Как объясните, почему лишили его удовольствия увидеть смерть врага?

Гонец правителя османов покинул шатёр, но только захлопнул он полог, как полил с неба внезапный, не ожидавшийся ливень, словно торопился смыть следы ужасающих человеческих преступлений.