Текст книги "Сююмбика"

Глава 13

На следующий день конные тысячи Япанчи-бека и мурзы Явуша напали на Передовой полк воевод Хилкова и Пронского. Атака получилась стремительной и удачной. Ратники, видя многочисленные потери со своей стороны, дрогнули, многие побежали, и остановили их лишь подоспевшие на помощь стрельцы Царского полка. Они бросились в битву с одним желанием: уничтожить казанскую конницу, которая, как заноза, вонзалась в расположение осаждающих. Но казанцы оказались неуловимыми, вот только что промчались они лавиной, сметая всё на своём пути, и вновь исчезли в близлежащих лесах. Потери русских, подсчитанные после внезапного боя, оказались настолько велики, что царь приказал собрать военный совет.

Воеводы поспешили в Царёву ставку. Молодой государь гневался, и воеводы, глядя в стальные глаза Ивана IV, невольно опускали взгляды.

– Кто осадил этот город?! Мы или дерзкий Япанча? Почему он, как собака, накидывается на мои полки и безнаказанно вырывает лучшие куски?

– Среди казанцев тоже есть потери, и немалые, – робко промолвил Хилков. – На поле мы насчитали до двух сотен человек убитыми.

Царь соскочил с походного трона, ощерился, склонившись над невысоким Хилковым:

– Две сотни?! А нами потеряно втрое больше и выведены из строя пищали, подожжены закопы. Я не желаю больше ничего слышать о Япанче! Покуда жива его конница, Казань не сдастся, а мы будем отбиваться от врага с двух сторон!

Поднялся князь Горбатый-Шуйский:

– Разреши слово молвить, государь.

На совете все притихли, князь Александр показал свою доблесть в усмирении бунтовавших горных людей и сейчас от него ждали дельных речей. Иван IV повернулся к воеводе, долго сверлил его недоверчивым взглядом, наконец, махнул рукой: «говори». Но Горбатый-Шуйский молчал, он дожидался, пока царь устроится на троне и успокоится. Все видели: молодой государь за время похода словно постарел, сутулился ещё больше, и гневных выходок его было не счесть. Оттого воеводы боялись сказать лишнее слово и осердить господина неразумной речью, лишь самые смелые отваживались выступать перед Иваном IV, а прочие спешили поддержать их, опасаясь, что государь спросит и их, а ответ ему не понравится.

– Надо к князю Япанче применить хитрость, – заговорил Горбатый-Шуйский, как только царь выжидающе взглянул на него. – Пока татары караулят наши сторожевые отряды, зашлём пеших ратников в обход коннице. Когда окажутся ратники в тылу у татар, бросим на них своих всадников.

– А для успеха дела, – подал голос князь Серебряный, – хорошо было бы послать людей поболее, чем у басурман, и пеший отряд снарядить пушкой.

Царь помолчал, обдумывая, потом кивнул головой. И тут же довольно загомонили военачальники, все шумно обсуждали, сколько воинов послать для уничтожения Япанчи, где поставить пушку. Но в дело вдруг встрял опытный воевода Старицкий:

– Уничтожим конницу Япанчи, а его Арский острог останется. Какая там сила басурманская, нам неведомо. То как в сказке – отрубишь голову змею, а у него вырастут две.

– Арским острогом займёмся, как побьём Япанчу! – возвысил голос государь. – Змеиное гнездо около себя оставлять не след! А поручу благое дело князьям Горбатому, Серебряному и Шемякину-Пронскому.

Как было порешено на совете, воеводам Горбатому-Шуйскому и Серебряному выделили тридцать тысяч всадников, а князю Шемякину-Пронскому – пятнадцать тысяч человек пешей рати.

На следующий день, едва рассвет забрезжил на горизонте, ратники двинулись от озера Кабан в обход Япанчи. А бек своим безрассудством сам облегчил задачу противнику – его конница в тот день, почти не таясь, выскочила на сторожевой отряд. Сторожа, как им приказывали воеводы, поспешно отступили за укрытия, а казаки Япанчи остались на виду, словно на ладони. Тут же налетели на них с двух сторон всадники князей Горбатого и Серебряного, казанцы отхлынули было к лесу, но там их уже ждали ратники Шемякина-Пронского. Они открыли мощный огонь из пищалей и пушки, дымом покрыло всё поле. Люди Япанчи заметались в западне и, не в силах вырваться, гибли десятками, лишь немногим удалось прорвать кольцо засады и умчаться прочь. Но московиты не желали упускать своей добычи, бежавших гнали до самой речки Киндери[163]163
  Киндери – река в 10 км от Казани.


[Закрыть] и захватили в полон триста сорок человек.

Пленников привязали к кольям и привели под стены города. Со слезами на глазах глядели казанцы на своих отважных сынов – казаков Япанчи ставили на колени и приказывали молить защитников столицы сдаться на милость русскому государю. Ханскому дивану от имени Ивана IV послали очередное предложение открыть ворота с обещанием жизни её жителям. «Если же вы откажете сдать город, перебьём ваших людей!» – говорилось в послании. Диван промолчал, и защитники Казани стали свидетелями гибели беззащитных пленных. За души правоверных мучеников в соборной мечети под незатихающий гул пушечных взрывов весь день молился сеид Кул-Шариф, а вместе с ним и всё духовенство столицы. Так закончила свои дни легендарная конница Япанчи, а царь Иван за праздничным обедом промолвил с облегчением: «Нет более занозы в сердце моём! Конец Япанче, и Казани скоро конец!»

Но оставался ещё Арский край, в котором казанцы черпали вдохновение на самоотверженную борьбу. В Арске копилась свежая воинская сила, туда шли правоверные со всего ханства в яростном желании отстоять свою землю. В поход на острог готовились шесть дней. Войско составили из трёх полков, командовавшие ими воеводы прославились не в одной битве, но в Арские земли шли с тяжёлым сердцем. Князья видели, как яростно противятся вторжению казанцы, а там их ждало неведомое, возможно, коварные засады или летучая конница ещё одного Япанчи. А государь требовал от них только триумфа, и от исхода их вылазки зависел успех взятия самой Казани. Уверенными в победе были лишь касимовцы во главе со своим сеидом, рядом с ними шли и отряды темниковской мордвы под началом князя Еникея.

Засеку, или Арский острог, царствовавший на Высокой Горе, московиты увидели издалека. Хорошо укреплённая крепость была выстроена из мощных бревенчатых срубов, вокруг неё размещались засеки. Полки кинулись на штурм сразу, опасались дать защитникам время для подготовки к обороне. Атаки шли одна за другой, но только через несколько часов московиты ворвались в острог. Среди убитых насчитали около тысячи человек, двести защитников попали в плен. Крепость предали огню, а полки двинулись дальше, на Арск.

Жители городка ещё не успели оправиться от потери конницы Япанчи, а теперь и острога, как узнали о приближавшейся к ним русской рати. Они в ужасе бросили свои дома и бежали в лес, Арск встретил московитов распахнутыми воротами и пустыми улочками. Два дня ратники грабили и жгли опустевший городок, на третий князь Горбатый разделил полки на небольшие отряды и отправил их на покорение Арского края. Страх неудачи уже покинул воевод, и они сполна потешились своей безнаказанностью. Земли от реки Казанки до Камы подвергли полному опустошению, а к войскам, стоявшим под Казанью, потянулись возы с награбленным добром.

После гибели отряда Япанчи у столицы не осталось защитников вне стен города, и казанцам приходилось надеяться только на себя и на неприступность крепостных стен. Несчастья же сыпались на столицу со всех сторон. Изменник Камай-Хусейн указал воеводам место, где находился тайный ключ, к источнику вёл подземный ход, и по нему жители города ходили за чистой водой. По приказу царя мастер Бутлер разработал план подкопа под тайник. Воины Ертаульского полка рыли землю по ночам скрытно от казанцев, и на десятый день в готовый подкоп заложили одиннадцать бочек пороха[164]164
  11 бочек пороха – около 57 пудов. Пуд – 16 кг.


[Закрыть].

Наутро произвели первый мощный взрыв, который потряс осаждённую столицу. Сила его была настолько велика, что вверх на десяток метров взлетели обломки стены и тела её защитников. Пыль и сор тучами летали в воздухе и медленно оседали на головы ошеломлённых горожан. Ратники из расположенного поблизости полка узрели образовавшийся пролом и бросились в него. Защитники крепости очнулись от оцепенения и с невероятной отвагой накинулись на врага. Атаку отразили, но тут же раздались крики со стороны Арских ворот – пушки, которые беспрестанно били по ним прямой наводкой, уничтожили врата почти до основания. Здесь обороняющимся пришлось отбивать штурмы один за другим.

Под защитой метких лучников горожане спешно заделывали проломы, строительные работы кипели по всей столице. Казанцы устанавливали на улицах срубы с проделанными в них бойницами, рыли траншеи и окопы. Жители пытались укрыться от нового изобретения московитов – большой двенадцатиметровой башни. Башня эта возводилась под непосредственным руководством дьяка Выродкова и стала настоящей гордостью противника. На каждом из трёх этажей башни установили пушки, а на обширных площадках расположили до пятидесяти стрельцов с пищалями. Собранная мастерами Ертаульского полка за одну ночь огромная башня наносила Казани ощутимый урон. Прицельный обстрел, который вёлся с башни всё светлое время суток, возносил к небесам души сотен воинов и мирных жителей. Башня убивала безнаказанно, ведь в городе уже не осталось целых пушек, и иссякли запасы пороха. Уничтожить чудовище, уносящее души защитников крепости, казалось невозможным. Всё население столицы с этого дня перешло в окопы, срубы и подвалы.

Глава 14

В осаждённом городе вместе с его жителями оказались заперты более пяти тысяч купцов со своими семьями – шамахеи, турки, армяне. Купец Бабкен давно покинул свой дом в Армянской слободе, он прятался в землянке, вырытой под стенами казанской цитадели. Бабкен с первого дня осады не снимал с себя кольчуги, изготовленной для него кузнецом Езником. Если б казанцы могли сейчас веселиться, они смеялись бы до упаду над видом армянского купца. Маленький, толстенький, в болтавшейся на нём кольчуге Бабкен под тяжестью своей ноши уже не мог ходить обычной прыгающей походкой. Теперь его шаги больше напоминали бег подстреленного воробья, который спешил от одного укрытия к другому. Но казанцам нынче было не до смеха, с той поры, как грозная русская рать осадила город, улыбка навсегда ушла с лиц его жителей.

Бабкен долгие дни метался между землянками и каменными домами, не зная, где найти укрытие надёжней. Наконец отыскал двух торговцев из своей слободы – высокого худого Ваграма и кудрявого Гагика с чёрными, как уголь, глазами. Халаты купцов, некогда сшитые из дорогих материй, изорвались и покрылись слоем глины и копоти. Такими же грязными были их унылые, измученные лица. Теперь они втроём прятались от прицельного огня, который вели царские стрельцы со своей гигантской башни.

Как-то вечером, засыпая на найденной в чьём-то дворе куче тряпья, Ваграм сонно произнёс:

– Надо выбираться из этого города, или мы все погибнем здесь.

Слова эти ножом полоснули Бабкена, торговец вдруг разом осознал, что несмотря на свои доносы и помощь русским, его могли убить, как всех этих несчастных упрямцев, которые не желали сдавать столицу. Всю ночь он крутился с бока на бок, пытаясь согреться под тряпьём. А ночи становились всё холодней, и у Бабкена зуб на зуб не попадал, дрожь сотрясала его тело, но трясся он не от холода, а от леденящего душу страха. Ужас ухватывал горло купца своими цепкими пальцами, и порой ему казалось, что он задыхается. К утру в изворотливой голове Бабкена всё же родился план. Он растолкал своих товарищей по несчастью и рассказал о том, что придумалось под покровом ночи:

– Из города можно выбраться легко. Когда казанцы готовят свои вылазки, они открывают ворота. Вслед за ними можно выскользнуть и нам.

– Чтобы быть убитыми! – подытожил чернявый Гагик.

– Выберешься за ворота – падай, как будто мёртв. А позже доберёмся до самого царя.

– До царя? – недоверчиво протянул всё тот же Гагик. – Зачем же ты нужен царю?

– Чтобы сообщить важные сведения! – Бабкен приосанился, довольный. Его ночная выдумка казалась ему всё удачней и удачней. – Сегодня мы будем ходить по крепости, всё подмечать, где стены послабее укреплены, где воинов поменьше, а то и вообще нет. Вот эти сведения и продадим царю!

Глаза торговцев загорелись знакомым огоньком, слово «продать» имело для них волшебное, магическое значение.

– А ты хорошо придумал! – восторженно воскликнул Ваграм. – Чем здесь ждать смерти, надо попытаться обмануть её.

Они ударили по рукам и распределили территорию крепости. К вечеру у купцов были сведения, какие могли пригодиться осаждающим Казань московитам. Мысль о продаже сообщений царю пришла в голову Бабкену неожиданно, когда, ворочаясь в землянке, он ощутил спрятанный за пазухой кошель с драгоценностями своей жены Саануйш. Где сейчас была его жена, он не знал, да и мысли о ней в голове не возникали. До крикливой ли, надоедливой жены тут, когда потерял всё богатство, а можешь потерять и жизнь? Кое-что Бабкен успел зарыть в саду под старой яблоней, но найдётся ли тайник в разрушенной пожарами слободе? Всё пропало: дом, лабазы и лавки с товаром. Чем же всё это возместить, если не попросить награды у великого государя? Эта ж ничтожная плата за то, что он положит к ногам царя Ивана целый город. Мысли уносили Бабкена далеко, и он улыбался, представляя будущее своё могущество. В светлых мечтах видел он себя первейшим купцом страны с непомерными правами, которые ему непременно дарует московский государь.

К вечеру следующего дня воеводы готовили новый штурм у Ханских и Арских ворот, где находились болотистые рвы глубиной четырнадцать метров. Ертаулам приказали перекинуть туры вплотную ко рвам, туда, где стояли укреплённые тарасы[165]165
  Тарасы – здесь: срубы для стен.


[Закрыть] казанцев.

С утра в стане противника закипела работа, но казанцы яростно сопротивлялись намерению врага подобраться ближе к городским воротам, они обстреливали плотников из луков и пищалей. Тучи стрел звенели в воздухе, со свистом и звоном впивались в деревянные части туров. Полковые мастера падали на землю, прятались от смертоносных жал, но, подталкиваемые воеводами, вновь подымались. Ближе к закату опасная и изнурительная работа подошла к концу, все отправились перекусить чем бог послал, а у туров оставили сторожевые отряды. Но осаждённые только этого и ждали, по сигналу эмира Дервиша выскочили они из ворот и внезапно пошли в атаку. Казанцев было до десяти тысяч человек, и порыв их был столь яростен и непредсказуем, что сторожевые отряды дрогнули и побежали. Победные крики вырвались из груди нападавших, когда они увидели, что в их руках остались пушки. Но на них, захвативших туры, со всех сторон накинулись ратники соседних полков, быстро опрокинув и вынудив отступить назад.

Внезапный штурм нанёс немалый урон московитам, даже среди военачальников оказались потери. Царю доложили о тяжёлом ранении главного воеводы Воротынского и князей Морозова и Кашина. А казанцы совершили новую попытку, попытались уничтожить линию туров Передового и Ертаульского полков. Но и здесь отряду, возглавляемому ногайским мурзабеком Зайнашем, не повезло, стрельцы отогнали нападавших дружными пищальными залпами, и те скрылись за воротами. На увядающей, потоптанной траве луга остались лежать убитые казанцы и три армянских купца.

К ночи, когда сумерки сгустились в холодном, пропахшем дымом воздухе, Бабкен, наконец, осмелился пошевелиться. Он окликнул Ваграма и Гагика, но те молчали. Тихо выругавшись под нос: «Заснули они, что ли?», Бабкен пополз по цепляющейся за кольчугу траве отыскивать своих напарников. Гагик лежал неподалёку от него, уткнувшись кудрявой головой во влажный дёрн, вырванный из земли сильным конским копытом. По его страшной неподвижности Бабкен вдруг догадался, что торговец мёртв. Вид окровавленных, замерших в неестественных позах тел вызвал у Бабкена дробный стук зубов, который он никак не мог унять. Страх пронзал его сердце, но он пополз от тела к телу, пока не отыскал Ваграма. Армянин лежал на спине, раскинув руки по сторонам, и смотрел удивлёнными глазами в быстро темнеющие небеса, которых уже не видел.

Бабкен тихонько взвыл, откатился от соотечественника и долго лежал, унимая судорожную дрожь. «У каждого своя судьба, – пытался философски рассуждать он, – кого призвал Господь, а кого-то ждёт царская награда». Успокоившись этой мыслью, купец пополз к укреплениям русских.

Царь Иван Васильевич уже отстоял вечерню в походной церкви, когда дьяк Выродков доложил ему о новом перебежчике. При виде перепачканной в жёлтой глине нелепой фигуры царь с трудом сохранил серьёзность. Перебежчика повели в царский шатёр вслед за государём. Иван IV позвал и военачальников, бывших с ним на вечерне.

– Я знаю этого человека, – доложил дьяк Выродков, – это местный торговец из Армянской слободы. Как-то он уже слал нам доносы. Очень жаден до денег, – последние слова дьяк произнёс одними губами, еле слышно, потому что купца уже подвели к царскому трону.

Бабкен докладывал обо всём обстоятельно, указывал на слабые места крепости, отвечал на вопросы воевод и радовался, так толкова и доходчива казалась собственная речь. Когда воеводы, получив указания царя, удалились по своим полкам, государь обратился к Бабкену:

– Хорошо, купец, слышал я, ты уже служил мне. Так же верно служи и дальше! – и он указал стрельцам вывести перебежчика.

Но Бабкен упал на колени, протянул руки к Ивану Васильевичу:

– Повелитель, Солнце нашей Вселенной, как же так, ты забыл вознаградить своего верного слугу, рискующего животом за тебя!

Нахмурился государь, такая грозная складка на лбу не предвещала ничего хорошего. Выродков хотел незаметно пихнуть соглядатая, чтобы тот не зарывался в своих притязаниях, да не успел.

– Твоими пушками, великий царь, уничтожен мой дом, лавки с дорогими товарами. Потеряна жена моя Саануйш, деньги и всё, что наживал долгие годы рабским трудом своим.

– Ты получишь своё, торгаш! – Глаза молодого Ивана IV полыхнули яростным огнём. Он поднялся с трона и указал стрельцам на довольного Бабкена. – Удавить немедля!

Только когда за стенами шатра захлебнулся долгий, стенающий вопль купца, царь привычно перекрестился и сказал дьяку Выродкову:

– Ивашка, возьмём Казань, напомнишь, надо уничтожить всех армянских купцов в городе. Вредный народ, предатели! Сегодня продали Казань, которая их пригрела, завтра продадут меня!

Царю не пришло на ум, что среди сотен армян, запертых в столице, было много тех, кто воевал на крепостных стенах, бился и умирал за город, который давно стал им родным.

Глава 15

На следующее утро на военном совете порешили уничтожить тарасы, которые казанцы установили у Арских и Ханских ворот. Укрепления мешали Большому полку продвинуть туры ближе к стенам города. Уничтожением тарасов закончилась бы тяжкая подготовительная работа к главному штурму Казани. Теперь все надежды царя обратились на иноземца Бутлера, готовившего подкопы и пороховые мины. Немец уже испытал разрушительную силу подкопа при взрыве Тайницкого ключа, но взрыв этот не возымел должного действия. По словам армянского купца-перебежчика, казанцы не остались без воды, в городе находилось достаточно источников, пригодных для питья. Защитники Казани имели хороший запас продовольствия и могли продержаться в осаде ещё долгое время. А между тем наступившая осень давала знать о себе непрекращающимися дождями, болотистые земли вокруг Казани стали превращаться в непроходимые топи, походные шатры плавали в воде, а воины болели от постоянной сырости и холода. По лагерю поползли панические слухи о колдовстве местных басурманок, которых видели за магическими действиями у стен города. Многие уверяли, что после их колдовства и случилось продолжительное ненастье. По велению государя из самой Москвы доставили животворящий крест, отпели молебен, и дожди прекратились, а русская рать вновь ободрилась. Но осенняя пора не могла обойтись без ливней и нудной мороси. Откладывать штурм Казани становилось опасно.

Решающим шагом к первым атакам должны были стать подрывы тарасов и продвижение туров ближе к Арским, Ханским, Аталыковым и Тюменским воротам. Ночью вдоль тарасов прорыли траншею и в неё уложили бочки с порохом, а поутру прогремел сокрушительный взрыв. В одно мгновение казанцы лишились укреплений, но, казалось, напрочь позабыли о страхе. Сотнями они бежали из всех ворот и с нарастающим ожесточением сражались с противником. Тысячи людей как с той, так и с другой стороны бились не на жизнь, а на смерть. Жестокие бои шли повсюду: у ворот, на мостах и стенах. Бились саблями, копьями, стрелами. От бесконечной пальбы из пушек и пищалей в воздухе стояли клубы едкого дыма, под взрывами стонала истерзанная пушечными ядрами земля. Кое-где московитам удалось прорваться к стенам и штурмовать их, но защитники бросали со стен камни, брёвна, лили горящий вар. Потери с обеих сторон были огромны, но ничто не могло остановить этой всеобъемлющей людской вражды.

Главный воевода Воротынский, ещё слабый от ран, уже принимал участие в боях, ему казалось, что крепость можно взять одним решающим броском, и он просил у царя запасной полк и команду на штурм другим полкам, которые ещё не были задействованы. Но царь внезапно отказал Воротынскому. Русские полки отошли на исходные позиции, защитники крепости заперлись в городе, потеряв Арскую башню и часть стен, захваченных стрельцами Большого полка. Выбить укрепившихся на башне стрельцов казанцам не удалось, и московиты остались там дожидаться решающего штурма.

Той же ночью случился большой пожар, во многих местах горели городские стены, мосты через рвы. Осаждённые предпринимали отчаянные попытки по укреплению ворот и стен, ставили новые тарасы, засыпали их землёй. Работа по укреплению оборонной мощи столицы не прекращалась ни днём ни ночью, каждый час, дарованный казанцам нерешительностью Ивана IV, мог отразиться на будущем сражении. Это хорошо понимали воеводы, понимал и сам молодой царь.

Наконец, полкам дали команду готовиться к главному штурму. Наступление назначили на утро следующего дня[166]166
  Штурм был назначен на 2 октября 1552 года.


[Закрыть]. Мастеру Бутлеру до этого срока приказали подготовить два подкопа в наиболее слабых местах крепости у Аталыковых и Ногайских ворот. Весь день накануне битвы пушки обстреливали столицу, не давая казанцам возможности вести укрепительные работы, рвы перед воротами и стенами засыпались землёй, брёвнами и хворостом.

Была предпринята последняя попытка заставить защитников крепости добровольно сдаться. От имени русского государя к воротам Казани отправились Камай-Хусейн и мурзы Горной стороны. Казанцам предложили сдать столицу, пленить главных зачинщиков сопротивления и получить жизнь и пощаду от своего нового господина – русского царя. Назад Камай-Хусейн возвращался понурый. Разрушенный город и смерть, царившая повсюду, ранили его душу. Но больше всего потрясала решимость казанцев умереть за родные стены, но не отдаться на милость врага. Таков и был ответ гордых его соотечественников. У столичных ворот оборванные, грязные мальчишки с ожесточёнными лицами маленьких старичков обкидали царскую делегацию острыми камнями. Камаю рассекли лицо, но сильней этой боли стала душевная боль от того, что этот умирающий, но не сдающийся город уже отринул мурзу от себя и навечно внёс его имя в списки подлых предателей.

Получив отказ на предложение сдать Казань, Иван Васильевич приказал всем исповедоваться и приготовиться к решающей битве. В эту ночь не спал никто, не сомкнула глаз осаждённая столица, и её защитники молились в полуразрушенных мечетях, готовили себя к смертному бою. Не спали по другую сторону стен русские ратники, также молившие о прощении своих грехов у Господа Бога. Просили они защиты для себя, ибо шли в эту битву ради братьев-христиан, которых басурмане мучили сотни лет. Не спал царь Иван, молодой государь всю ночь провёл в душеспасительных беседах со своим духовником протопопом Андреем.

А на заре царь отправился в походную церковь к заутрене. Штурм назначили на девять утра, но за заутреней Ивана Васильевича побеспокоил встревоженный гонец от главного воеводы Воротынского. Гонец доложил об обнаружении казанцами тайного подкопа, и князь беспокоился, что защитники крепости найдут средство обезвредить бочки с порохом, прежде чем произойдёт взрыв. Царь приказал поднять на воздух стену немедля и сразу идти на штурм.

Первый взрыв в подкопе грянул на два часа ранее задуманного времени. Мощной волной из воспламенившихся ста сорока пудов пороха взметнуло вверх Аталыкову башню, огромные брёвна и камни с землёй, слежавшиеся за многие годы. Следом громыхнул взрыв на другом конце посада, произведший такие же ужасные разрушения. Русская рать по приказу воевод и сотных голов ринулась к стенам. Через проломы воины вторглись в город одной страшной, чёрной, сверкающей саблями, копьями, бердышами[167]167
  Бердыш – широкий топор на длинной ручке.


[Закрыть] и пищалями массой. Битва перекинулась на улицы посада, там с защитниками города сражались воины из полков Левой руки, Передового, Сторожевого и Ертаульского. Бились в невыносимой тесноте, плечом к плечу друг с другом и своим противником, в ход шли не только сабли, копья, но и кинжалы. Московитам, которые значительно превосходили казанцев численностью, приходилось брать с боем каждый свой шаг. Царь с начала битвы заперся в походной церкви и беспрестанно молился.

В разных концах столицы характер боя приобретал самые неожиданные оттенки. Полк Правой руки во главе с Курбским мужественно штурмовал Елабугины ворота и уже пытался влезть на стены цитадели. А на другой, Арской стороне, атака передовых частей начала захлёбываться. Ратники бросились грабить дома состоятельных казанцев, дивясь богатству, так легко идущему в их руки, ряды штурмующих воинов поредели, и держащие оборону казанцы смогли потеснить их назад. Они вновь занимали покинутые стены посада, а когда из разграбленных домов выскочили мародёры, то увидали, что остались в тылу у татар. Русские ратники впали в панику и принялись спрыгивать со стен города с криками:

– Секут! Секут!

От этих криков дрогнули и сражавшиеся воины, ещё быстрей они стали отступать, а некоторые, не выдержав напряжения, побежали. Но вылетел вперёд воевода Палецкий, его огромный жеребец мощной грудью врезался в толпу бегунов.

– Всем головы сниму! Изменники! Трусы! – кричал Палецкий страшным голосом.

Он выхватил клинок и с надсадным хрипом опустил его на первого же попавшегося под руку паникёра. В рядах появились сотные головы, призывали идти вперёд, размахивали саблями, тех, кто бежал и воплями своими раздувал смятение, убивали на месте. Ратники очнулись, сплотились. Бегство прекратилось так же внезапно, как и началось, и воины повернули назад штурмовать уже однажды взятые стены.