Текст книги "Сююмбика"

Глава 3

О, как билось её сердце, когда она вступила в нижний гарем! Евнух с удивлением взглянул на неё, но тем не менее доложил, что повелитель отправился в Голубой зал. Туда пошла и ханум, решившая бороться за мужа всеми средствами. Ей было страшно, как было бы страшно любой женщине гарема, посмевший мешать развлечениям господина. Она первая осмелилась нарушить заведённый порядок и шла к хану без приглашения и даже без доклада, необходимого в подобных ситуациях. Но он был её мужем, а она – его ханум, и евнухи не посмели воспротивиться желаниям Сююмбики.

При входе в Голубой зал она остановилась в нерешительности, прижав обе руки к забившемуся сердцу. Сквозь толчки крови Сююмбика не сразу расслышала шум праздника, царившего за расшитыми золотыми драконами занавесями. Этот оживлённый смех и радостные восклицания ранили её в самое сердце. Повелитель веселился тогда, когда плакала она, хан развлекался, а она боролась со стыдом и гордостью, которые не позволяли заглянуть за занавес. Кто-то неловкой рукой заиграл на кубызе и запел знакомые ей напевы любви. Она узнала этот голос, пел её муж, но кому он направлял чувственные слова? Ханум откинула стыд, как покрывало, которое мешало видеть смертельно ранящую правду, и приникла к занавесям.

Сафа был пьян. С удивлением взирала Сююмбика на его неопрятный вид, покрасневшее лицо и неверные движения хмельного человека. Ей никогда не приходилось видеть повелителя в столь недостойном для правоверного положении, и увиденное поразило её. Три наложницы, почти нагие, окружали хана, их громкий, неестественный смех разносился под сводами зала.

– Аллах Всемогущий, эти женщины тоже пьяны, – с изумлением прошептала ханум.

Бесстыдницы ласкали и целовали повелителя, каждая пыталась завладеть его вниманием, но Сафа-Гирей, казалось, не замечал их усилий. Он всё ещё пытался петь, подыгрывая себе на кубызе, но нить песни терялась, и хан откинул прочь инструмент. Тут же одна из девушек протянула ему кубок, и господин выпил вина, обливаясь хмельными струйками. Свободной рукой он притянул лицо наложницы к себе, рот мужчины завладел женскими губами, и ханум отвернулась, зажимая глаза ладонью. Как хорошо она помнила этот поцелуй, и видеть, как Сафа целует другую, было выше её сил.

Сююмбика бросилась прочь. Ноги её летели по ступеням винтовой лестницы вверх и вверх, а разбитое сердце осталось внизу у занавесей Голубого зала. Она не заметила Джафар-агу и с разбегу налетела на него. Главный евнух прижал рыдавшую госпожу к себе, успокаивающе похлопал по спине:

– К чему рвать свою душу, ханум? Вам не следовало ходить туда.

Но она слышала по его голосу: чувствительный Джафар-ага и сам едва не плакал.

Они закрылись на время в покоях Сююмбики. Главный евнух ходил из угла в угол, ожидал, когда госпожа возьмёт себя в руки, он-то знал, какой мужественной она умеет быть! И не ошибся – очень скоро слёзы и всхлипы прекратились, Сююмбика поднялась с подушек и села, поджав под себя ноги. Женщина пыталась гордо держать спину и, несмотря на разводы сурьмы на заплаканном лице, Джафар-ага увидел перед собой истинную ханум. Он поклонился ей с чувством большого почтения:

– Вы готовы выслушать меня, госпожа?

Она глубоко вздохнула:

– Говорите, ага.

– Всё, что вы видели, ханум, не должно задеть вашего сердца. Поверьте, наш господин, как и прежде, любит и уважает вас, но… – Евнух развёл руками. – О, если повелитель узнаёт о моих словах, смерть будет не самым страшным наказанием для меня.

Сююмбика повернула голову к Джафар-аге, теперь её взгляд стал более осмыслен, и в нём явилась настороженность:

– Что же скрывает мой муж?

Ага просеменил поближе к госпоже, склонился над самым её ухом, словно опасался, что даже ветерок может унести его слова:

– Повелитель потерял мужскую доблесть на любовных полях, и он лучше убьёт себя, чем покажет вам свою несостоятельность! А ведь вы, ханум, стали ещё прекрасней, и время словно не властвует над вами. Вы раните господина своей красотой, а он не может насладиться ею.

Молодая женщина рассмеялась громко и презрительно:

– Вы всё выдумали, Джафар-ага! Считаете меня глупой девчонкой и решили, что я поверю в эту сказку? Кто повелел сочинить её и рассказать мне? Сам хан?! Говорите же, недостойный моих милостей слуга!

Евнух печально качнул головой:

– О, ханум, вы не знаете большего, того, что уже давно таю в своём сердце я, ваш верный раб.

Ага повернулся к затворённым дверям, прислушался, словно вновь опасался чужих ушей, потом заговорил с мрачной решимостью:

– Повелитель стал со мной строг, он давно не делится ни мыслями, ни мечтаниями своими. Но я догадался и понял многое. Тому, кто имеет внимательные глаза и умеет читать в речах скрытое, легко дойти до правды. А правда в одном: нашим господином овладела болезнь, но он скрывает её от всех. А болезнь стала так сильна, что табиб даёт повелителю много опиума, чтобы заглушить боль. Но мне ли не знать, как опиум разрушает мужскую силу. Повелитель стал слаб с женщинами, но всё ещё пытается разбудить то, что ушло. Его оргии и развлечения с наложницами лишь для того, чтобы вновь почувствовать себя настоящим мужчиной. Но даже эти развратницы не в силах вернуть былую мощь хана. А болезнь и опиум делают своё страшное дело, последний лекарь господина втайне сообщил мне: повелитель не продержится больше года, и мы должны приготовиться к печальному концу.

Джафар-ага едва выдержал столь длительную речь, не в силах произнести ещё хоть слово, он заплакал, отвернувшись от безмолвной ханум. Сююмбика смотрела в одну точку, и её неподвижный взгляд казался неживым. Ей хотелось закричать, что всё услышанное ложь, пусть уж лучше муж полюбит другую женщину, но только не уходит от неё навсегда!

– И что же за недуг у повелителя, – едва двигая онемевшими губами, спросила она, – что говорят табибы? Ведь можно найти искусных целителей и чудодейственные лекарства.

– Табибам запрещено говорить об этом. Вы же знаете, сколько у повелителя врагов. Стоит только узнать, что господин смертельно болен, и измена поползёт из всех углов. А наш наследник ещё так мал!

– Да, – печально ответствовала ханум, – врагов у нас много. И сын наш слишком мал.

Она задумалась так глубоко и надолго, что даже не заметила, как, попрощавшись, опечаленный ага покинул её.

Утром Сююмбика отправилась к Сафа-Гирею с твёрдым намерением добиться аудиенции, в каком бы состоянии ни находился её супруг. Когда крымский сотник, охранявший вход в покои повелителя, распахнул дверь, Сююмбика шагнула вперёд с решительностью человека, готового не сдаваться. Она желала бороться с самим Джабраилом за мужа, которого безумно любила и с которым провела лучшие мгновения своей жизни. К её изумлению от вида, в каком пребывал повелитель прошлым вечером, не осталось и следа. Сафа был весел и деятелен, вместе со слугой он выбирал одежды для утреннего приёма крымских послов. В комнату занесли множество сундуков, они стояли повсюду с откинутыми кожаными крышками, словно разинутыми бездонными ртами. Парчовые, бархатные, атласные и камчатые казакины самых разнообразных расцветок и фасонов, а также огромное количество тонких шёлковых кулмэков и шаровар было развешано и разложено по всей комнате. Запах сушёных цветочных лепестков, которыми перекладывались вещи, витал в воздухе. У Сююмбики нестерпимо защекотало в носу, и не в силах сдержаться, она чихнула, упрятав лицо в шёлковый платок. Хан весело рассмеялся. Он подошёл к жене и нежно поцеловал её в зарумянившуюся щёку. Бесшумно захлопнулись дверцы за испарившимся слугой, и царственные супруги остались одни.

– Ты, как всегда, прекрасна, моя радость! Я так давно не видел тебя, всё мешают дела, а они так утомительны, – он говорил, а она чутким сердцем слышала в этих обычных словах глубоко скрытую боль.

– А как же долго я не видела вас.

Сююмбика поняла, что не сможет скрыть ни своей тоски, ни страха за него, не сможет сейчас говорить о милых пустяках, ненужных мелочах. Ей хотелось утешить его, прижаться к груди мужа, рассказать, как сильно она любит его! Но она стояла, как неподвижная статуя, не отрывая от хана засверкавших от слёз глаз. Сафа-Гирей вздохнул, сжал в своих пальцах тонкую ладонь жены и заставил её устроиться на тахте поверх пышных дорогих казакинов. Казалось, повелитель ничего сейчас не замечал вокруг себя, кроме этого онемевшего бледного лица и скорбных от непролитых слёз глаз. И она не видела ничего, кроме его задумчивого взгляда. Сейчас, когда он не смеялся, Сююмбика заметила разительные перемены, которые произошли с мужем: в его красивых серых глазах отражался нездоровый лихорадочный блеск, тёмные тени легли под ними, сухие губы потрескались.

– Ты всё знаешь? – спросил он.

И она, не в силах лгать или скрывать что-то, еле слышно прошептала:

– Да.

Глава 4

Где-то за окном скрёбся мелкий весенний дождик, он пробивал миллионы мельчайших дырочек в ноздреватом сером снегу. Казанский хан и его ханум, тесно прижавшись друг к другу, сидели на тахте. Сююмбика уже выплакалась на плече мужа, а он утешал жену лёгкими поцелуями, казалось, только эта нежная ласка Сафы успокоила её рыдания. Теперь они молчали, понимая, что никакими словами в мире невозможно предотвратить той трагедии, которая должна была случиться.

– Если б Всевышний дал мне ещё несколько лет, – промолвил хан. У Сююмбики перехватило горло от той безысходности, какую она услышала в любимом голосе. А Гирей продолжал: – Вчера я велел отправить в сады Аллаха своего табиба. Он стал слишком много знать о моей болезни, а мы должны скрывать правду от всех, ты понимаешь, родная?

Она лишь кивнула головой.

– Наш мальчик мал, но я сделаю всё, чтобы его считали единственным наследником! Сегодня на приёме я передам крымскому послу письмо для хана Сагиб-Гирея. В нём я прошу задержать моих сыновей Булюка и Мубарека в Крыму. Они никогда не должны увидеть Казани.

Сююмбика вздрогнула, догадалась, что крылось за словами мужа, и отчаянно замотала головой.

– Не-ет! – тягостным стоном вырвалось из её груди. Она упала на колени перед ним. – Прошу, только не это, Сафа!

– Тише, Сююм, тише. – Повелитель прижал жену к себе. – Ты должна быть сильной, моё сокровище, ты всегда должна помнить о долге перед нашим сыном! И если… Если моя смерть случится слишком быстро, я должен уберечь тебя и Утямыша от беды.

– И ещё, Сююмбика, – не давая ей времени на слёзы, требовательно говорил он, – позаботься о Гаязе. Мальчик, мать которого была невольницей-уруской, не имеет права на трон. Он не опасен Утямышу, но он всегда будет хорошей опорой вам. Во имя памяти его матери, позаботься о нём!

Слёзы ханум разом высохли:

– Как ты можешь так говорить, Сафа? Ты же знаешь, Гаяза я люблю, как своего сына. Как ты можешь напоминать мне о моём долге перед Фирузой?

Глаза женщины яростно сверкнули, а Сафа-Гирей негромко рассмеялся:

– Вот теперь я вижу прежнюю Сююмбику, готовую к любым битвам и испытаниям. – И уже серьёзно продолжал: – А теперь я хотел бы поговорить о тех, кто будет помогать тебе в твоих битвах. Ты всегда была равнодушна к моим крымцам, а в последние годы, под давлением своего отца, невзлюбила их. Ты считала, что они виноваты во всех несчастьях, в том, что казанцы ненавидят меня. А вот теперь ты должна будешь приблизить мою гвардию, как своих родных братьев, потому что боюсь, когда меня не станет, только они смогут стать тебе крепкой опорой. Знаю, они будут до последнего верны маленькому Утямышу, потому что он, как и я, отпрыск благородных Гиреев. А казанцы в последнее время напоминают капризных старух, не знающих, чего же они хотят. Сегодня они могут возвести тебя с Утямышем на трон, а завтра скинут в угоду Москве. Не доверяй им, Сююмбика, будь хитра и изворотлива, даже если не умеешь хитрить, научись этому! Я знаю, что взваливаю на тебя слишком тяжёлую ношу, но ведь ты дочь повелителя ногайцев и жена хана, ты рождена быть ханум! Помни об этом всегда!

И потянулись дни, полные тайной тоски. И тем длинней, тем мучительней они казались, что она не имела права показывать никому своей печали и страха перед неизбежным. Издалека Сююмбика наблюдала за ханом, за его мужественными попытками вести прежнюю жизнь. Шли своим чередом приёмы послов, переписка с соседними государствами, заседания дивана. Каждый день на доклады являлись чиновники, отвечающие за поступление налогов в казну, главный казначей, управители ханского дворца, ханских конюшен и многие другие. И всех их повелитель принимал, как обычно, выслушивая их мелкие заботы и хлопоты. А после затевал туи, шумные и многочисленные охоты, куда приглашались казанские вельможи. Везде, где только можно было, к месту и не к месту, Сафа-Гирей извещал своих подданных о том, что желает видеть своим наследником маленького солтана Утямыша. Заявлял, что проживавшие в Бахчисарае старшие сыновья его не в состоянии управлять Казанским ханством по причине своей горячей приверженности Крыму. Казанские вельможи недоумённо переглядывались, словно говорили друг другу: «О чём речи повелителя? Ведь господину едва минуло сорок два года, рано заводить разговор о наследниках. Да и в чём он обвиняет своих старших сыновей: в той самой любви к Крыму, которой сам грезил всю жизнь!»

А роскошные ханские пиры, развлечения, охоты и облавы шли своей нескончаемой чередой. И только она, его старшая жена и ещё толстый забавный евнух, знали всю правду. Они могли понять, чего стоило Сафа-Гирею, терзаемому жестокими болями и принимавшему порой неимоверное количество опиума, появляться на всех этих мероприятиях. Но вскоре и приближённые хана стали замечать, как часто Гиреем овладевали внезапные перемены настроения и яростные беспричинные вспышки гнева. Одного за другим он казнил своих табибов, астролога и личных слуг, всех, кто приближался к разгадке его тайны.

Развязка наступила внезапно. В один из последних дней марта, когда повелитель вернулся с пира в сильном хмелю, он не удержался на ногах и упал, ударившись головой о массивный железный светильник. Неделю Сафа-Гирей находился в горячке, роковой удар обострил болезнь до предела. И пришёл день, когда, не приходя в сознание, повелитель скончался.

Второй раз Сююмбика-ханум укрылась вдовьим покрывалом. Но если траур, носимый по Джан-Али, не задевал её души, то теперь она желала лечь в могилу рядом со своим мужем. Во дворце всем казалось, что ничто не сможет вырвать ханум из омута глубокого горя и скорби. Но однажды порог покоев Сююмбики переступил тот, кто не смирился с уходом госпожи от дел. Джафар-ага с решительным видом пресёк все возражения служанок, выпроводил их за дверь и тщательно закрыл её на запор. Ханум лежала на своём ложе с распущенными косами, неподвижная и равнодушная ко всему. Ага вздохнул и решительно устроился рядом с госпожой, он демонстрировал непростительную бесцеремонность, чего Сююмбика просто не могла не заметить. Она отвлеклась от своих мыслей и невольно перевела взгляд на пухлое безбородое лицо Джафар-аги. На какое-то мгновение искра гнева вспыхнула в чёрных глазах при виде оскорбительного неуважения евнуха, но тут же угасла.

– Что вам нужно от меня? – безжизненным голосом спросила ханум.

Ага, приготовившийся выдержать ожесточённую схватку, с нарочитым равнодушием отвечал:

– Я пришёл проверить, правду ли болтают в гареме и во дворце?

– О чём же болтают во дворце и гареме? – машинально переспросила женщина.

– Говорят о многом! – Джафар-ага не выдержал, голос его приобрёл возбуждённые, крикливые нотки: – Говорят, что ханум лежит при смерти и вот-вот отдаст душу Джабраилу! Алима-бика объявила себя хозяйкой в гареме и грызётся за власть с наложницами. А ещё лучше ведут себя казанские вельможи: эти благородные мужи, видно, решили, что вместе с ханом Сафа-Гиреем скончались и вы, и ваш маленький сын. Все забыли о том, что покойный повелитель неоднократно объявлял своим наследником Утямыш-Гирея. Да и некому напомнить им об этом, ведь наследник хана слишком мал, чтобы постоять за себя!

При последних словах аги что-то осмысленное появилось в глазах ханум, и он, обрадованный этим, продолжал:

– На другой же день после погребения повелителя знатные карачи отправили в Бахчисарай послов от имени Земли Казанской. Они просят прислать им солтана Булюка – старшего сына хана Сафы. Эмиры хотят посадить его на трон.

Сююмбика приподнялась на своём ложе, глаза госпожи полыхнули знакомым Джафар-аге гневным огнём:

– И что же ответил хан Сагиб-Гирей?

– Всевышний не пожелал, чтобы казанские послы доехали до Бахчисарая. Как только они перешли казанскую границу, их уничтожил отряд служилых казаков царя урусов. Но вчера, как только это стало известно дивану, они послали ещё два посольства разными путями, и кто-нибудь из них достигнет цели.

– Как они посмели?! – голос ханум загремел. – Где мои одежды?

– Что вы желаете предпринять, госпожа?! – вскричал оживившийся Джафар-ага.

– Хочу напомнить забывшим, что я ещё жива! Напомню волю покойного хана. А если они не пожелают её принять, клянусь, я заставлю их это сделать! Где оглан Кучук?!

Глава 5

А в Бахчисарае весна давно вступила в свои права. Величественная столица, бесценная жемчужина в ожерелье прекрасных городов Крыма, утопала в бело-розовых, обильно цветущих садах. Роскошные дворцы и высокие изящные шпили минаретов возвышались над этой сказочной благоухающей красотой. Хан Сагиб с утра надел халат попроще и копался в цветнике дворцового сада. Рядом трудились два немых садовника, которые не могли нарушить желанного одиночества повелителя, он предпочитал отдаваться любимому делу в полной тишине и без спешки. Сегодня Сагиб-Гирей высадил в цветник корни диковинных растений, привезённых купцами из далёкого Китая, а после остановился перед клумбой из цветущих тюльпанов. Несколько луковичек редких сортов, подаренных когда-то турецким султаном Сулейманом, теперь украшали южную часть цветника. С восхищением повелитель касался пальцами тугих лепестков, пламенеющих ярко-красным и золотистым цветом. Но особенной его гордостью стали цветы чистейшего белого цвета, выведенные за много лет упорного труда.

– Я назову их «Плащом Пророка», – шептал старый хан. – Поистине такой красоты не смогли достичь даже садовники султана!

Налюбовавшись вдоволь, он кивком головы подозвал прислужника с кумганом воды. Омыв руки, Сагиб-Гирей отправился в галерею, которая вела во дворец. Там его уже ожидал главный визирь Усман-бей. Сделав знак рукой, приглашающий следовать за ним, повелитель двинулся по галерее:

– Какие вести ожидают нас сегодня, Усман-бей?

– Прибыли послы из Казани, повелитель.

– Вот как?! И что же за вести привезли они? Письмо от моего племянника хана Сафы?

– Господин мой, об этом они желают говорить только с вами.

– Хорошо, пригласишь их во дворец после полуденной молитвы. Что там дальше?

Главный визирь на ходу принялся перечислять все городские и дворцовые новости, замолчав, почтительно дождался, пока хан переменит старый халат на более подходящую для повелителя одежду, и продолжил:

– И ещё, мой господин, получены сведения, что к нам направляется посол от великого султана Сулеймана.

Сердце Сагиб-Гирея при этой новости тревожно забилось. Он предчувствовал, что в последнее время султан недоволен им, а потому каждый раз при упоминании имени турецкого господина ощущал беспокойство. Кто он был для могущественного османа – всего лишь вассалом, которого Сулейман семнадцать лет назад, после отречения от престола Сеадет-Гирея, назначил крымским ханом. До того момента Сагиб прожил при дворе блистательного Сулеймана Кануни восемь лет и неустанно лелеял мечту о троне своего отца. Он не тратил времени даром, изучал государственные порядки Османской империи и даже беседовал с самим султаном о разумном устройстве правления. Сагиб-Гирей так сильно восхищался своим господином и кумиром Сулейманом, что, укрепившись в Крыму, взялся перестраивать порядки во вверенных ему владениях. Он во всём подражал своему суверену, даже бесконечные походы, которые крымский правитель затевал, то по велению султана, то по своей воле, были следствием подражания грозному воину Сулейману. Долгие годы он любил суверена и во всём подчинялся ему, но, набравшись жизненной мудрости, Гирей почувствовал, что образ идеального государя поблёк в его глазах, а чужое господство стало тяготить. Хан не признавался в этом никому, но османский султан, должно быть, обладал хорошим чутьём и ощутил холодок, возникший в их отношениях. По долгим размышлениям Сагиба, подтверждённым его придворным астрологом и другом Кайсуни-заде Недаи-эфенди, прозванного Реммал-ходжа, опасность для жизни повелителя исходила от племянника Даулет-Гирея. Крымский солтан Даулет, сын Мубарека, жил при дворе султана Сулеймана и был привечаем им. Не ему ли султан обещал крымский трон, и так ли терпеливы будут господин и племянник, чтобы дождаться естественной смерти Сагиба? Пятидесятилетний хан ещё чувствовал в себе достаточно сил и здоровья, чтобы править долгие и долгие годы, а трон желал оставить своему наследнику, единственному сыну Шегбазу.

«Я не допущу исполнения коварных замыслов Великого Турка, – подумал хан, прервав свои тяжкие раздумья. – Завтра же придумаю, как обезглавить опасный заговор и обрубить его корни, пока стебли не вырвались наружу».

Решение пришло неожиданно и легко, когда в вечерний час Сагиб-Гирей принял посольство из Казани. Гонцы в Тронный зал вступили степенно, не торопясь, впереди Бакшанда-бек, немного отстав, оглан Мустаким и бакши Абдурахман. Бакшанда поприветствовал крымского повелителя в обычных для такого случая многословных выражениях и приступил к главному:

– Пусть простит нас могущественный хан за то, что явились мы чёрными вестниками. Горе постигло нашу Землю, закатилось солнце, освещающее наш путь. По воле Всевышнего этот мир покинул наш господин, великий хан Сафа-Гирей.

– Мой племянник умер?

– Да, повелитель. С нашим господином случилось несчастье, он был болен и скончался от горячки. Диван послал нас к вашему мудрейшему величеству с бедами и чаяниями казанскими. Надеемся, что вы не оставите осиротевшее государство своими милостями.

Хан Сагиб пристально рассматривал казанского посла: «Говорит складно, истинно, как вассал со своим сувереном. Думает, что за красотой его фраз я забуду, как знатнейшие казанские мужи при каждом удобном случае бегут на поклон к гяурскому царю. Но пусть думает, что я доволен. Пусть считает меня настолько глупым, чтобы без подозрений глотать сладкий яд лести». Крымский хан огорчённо покачал головой:

– Мой племянник был не стар, как рано Всевышний забрал его в райские сады. Большим несчастьем будет узнать это для его сыновей.

Хан отметил, каким интересом блеснули глаза Бакшанды:

– А как здоровье наших солтанов?

– Они здоровы и, слава Аллаху, радуют меня успехами. – Сагиб-Гирей прервался и перевёл свои речи в другое русло: – Приглашаю вас на вечерний пир.

Повелитель кивнул главному визирю и дал знак, что приём послов закончен. Проводив казанцев, Усман-бей нашёл хана, в задумчивости мерившего зал неторопливыми шагами. Так же тихо, как и вошёл, визирь удалился дожидаться за дверями, когда он понадобится своему повелителю.

А в голове крымского хана складывалась удачная интрига. Он не зря прервал послов, понял, какие слова последуют за осведомлением о здоровье казанских солтанов. Послы явились не столько сообщить о смерти своего господина, сколько за наследником – старшим солтаном Булюком. Но Сагиб давно решил: Булюк не поедет в Казань. И не потому, что об этом просил покойный хан Сафа в последнем письме, так нужно было самому Сагиб-Гирею. Освободившийся казанский трон – это тот лакомый кусочек, который он подсунет своему племяннику Даулету. Сможет ли властолюбивый солтан устоять перед такой добычей? А путь в Казань будет лежать через Крым, кто знает, что может случиться на такой нелёгкой стезе.