Текст книги "Сююмбика"

Глава 12

Казанская ханум вернулась во дворец одна, повелитель после скачек вновь отправился в Кабан-Сарай. Сююмбика подошла к распахнутому окну. Буйствующий в летнем цветении сад зазывал прохладой тенистых беседок, манил каменными тропами, теряющимися в таинственных поворотах. Где-то там, в густой зелени лиан, притаился грот, созданный искусными руками зодчего из земель ляшских. Сафа-Гирей лично следил за созданием тайного уголка, чтобы однажды поразить свою любимую.

Сююмбика прикрыла глаза, как же явственно ей вспомнился тот вечер, когда гаремный ага принёс госпоже изысканное приглашение. Разлука была невыносимо долгой, Сафа-Гирей с весны уехал с инспекцией по даругам, а по прибытии зазвал ханум в ночной сад. Мечтавший поразить любимую хан был неистощим на выдумки, и она, едва нога ступила на садовую дорожку, услышала печальную, завораживающую музыку флейты. Огоньки разноцветными светлячками указывали путь к гроту, и женщина отправилась по нему, едва удерживая трепет от предвкушения встречи с супругом.

– Любимый, – шептала она, – как же я соскучилась, любимый мой.

Ханум всё убыстряла шаг, пока не увидела грот, расцвеченный китайскими фонариками. А флейта не утихала, плакала и зазывала. Она огорчилась, увидев сквозь кисею занавеси лишь одного флейтиста, в гроте, кроме музыканта, никого не было. Должно быть, она слишком торопилась на встречу, на которую повелитель вовсе не спешил. Сююмбика замешкалась на входе, но ага низко поклонился и откинул кисею, приглашая госпожу войти. Уют каменному гроту придавал горящий камин, непривычный для восточного глаза, и раскиданные по полу шкуры, мягкие с длинным ворсом, удивили ханум. Здесь не было ничего обычного, обыденного для дворцового быта, только облик флейтиста в накрученной чалме напоминал, что Сююмбика находится в ханском саду, а не в заморской стране. Музыкант опустил флейту, склонил голову, она не смотрела на него, а он вдруг заговорил низким, чувственным голосом:

 
Сто тысяч раз кинжал любви полосовал мне тело,
Разлука бросила в шипы, в сто тысяч ран одела.
Но даже и среди шипов, тебя благословляя,
О нежном аромате роз влюблённо сердце пело.
 

Сююмбика в гневе свела брови, хотела оборвать дерзкого, а встретилась со смеющимися глазами мужа. Он откинул флейту и подхватил её, бросившуюся к нему на руки:

– Накажи несчастного влюблённого, повелительница! Брось его сердце в огонь этого очага, спали дотла его душу, но дай, Сююм, насладиться сладостью твоих губ…

Сююмбика вздохнула. Та встреча случилась в начале лета, сейчас же летняя пора катилась к закату, но не успели остыть в памяти ханум горячие ласки мужа в том созданном по воле любви гроте. Минуло лишь два месяца, а Сафа перестал смотреть в её сторону. Ханум предприняла тайное расследование, допросила евнухов, невольниц и не нашла за словами слуг счастливой соперницы. Женщины на ложе господина не задерживались подолгу, повелитель никого из них не выделял. Оставалась лишь одна соперница – власть, которую Гирей так боялся потерять. Только этим могла объяснить ханум внезапное охлаждение супруга. Повелителю, опасавшемуся смут и переворота, стало не до любовных встреч. Госпожа не ведала, как оказалась близка в догадках об истинной причине отстранённости Сафа-Гирея, и как прав был хан, который угадывал за льстивостью казанских вельмож вероломство созревающего заговора.

Управляющего тайными делами Мухаммад-бека томили раздумья. И беспокоили его не только мысли об участии в готовящемся перевороте, подумывал он о незавершённом деле, которое не давало спокойно спать. Не раз высокая должность бека позволяла проделывать тёмные и беззаконные делишки. Он укрывал их за высокопарными словами «сделано во имя интересов великого ханства». Царедворец умело расправлялся со своими личными врагами, присваивал их имущество и пополнял собственную казну крупными взятками и незаконно отнятым товаром у бесправных купцов. Кто мог перечить блистательному Мухаммад-беку, которому покровительствовал сам улу-карачи Булат-Ширин, и кто посмел бы противиться, рискуя быть обвинённым в соглядатайстве и измене Казанскому ханству? Бек изощрённо продумывал любую интригу. В его остром изворотливом уме рождалась стройная цепь действий, никогда не дающая сбоев. Он мог с лёгкостью прижать богатого торговца и разорить захолустного мурзу. Но сейчас перед ним стоял враг, который не уступал Мухаммад-беку ни в знатности рода, ни в могуществе, ни в своём влиянии на повелителя. Светлейший улу-илчи Тенгри-Кул осмелился бросить вызов беку, когда увёл у него добычу, а управляющий тайными делами давно считал её своей. Когда Мухаммад-бек впервые увидел Айнур, бедную сироту, проживавшую в лачуге деда-гончара, он не видел препятствий для обладания прелестным созданием. Вольная дочь Казани, несмотря на свою бедность, не могла уподобиться участи невольницы, но для могущественного бека, не раз преступавшего закон, не существовало невозможного. Неведомыми для вельможи путями бек Тенгри-Кул возвысил дочь гончара до высот, недостойных её происхождения, и посчитал, что этим защитил Айнур от посягательств могущественного сановника.

Мухаммад-бек в раздумье поглаживал крашеную хной бородку; во многом расчёт улу-илчи оказался правилен. Беку Тенгри-Кулу стоило только припасть к ногам повелителя с жалобой на управляющего тайными делами, и Сафа-Гирей не преминет воспользоваться давно ожидаемым случаем. Мухаммад-бек был умён и чувствовал неприязнь повелителя ко всем ставленникам улу-карачи Булат-Ширина. Хан не вступал в открытую борьбу, берёг хрупкость перемирия, заключённого с казанским диваном. Но жалоба улу-илчи на произвол ближайшего человека из свиты ширинского эмира только поможет подставить подножку оппозиции. Жертвой же, положенной на алтарь ханской интриги, мог стать он – Мухаммад-бек. Во что тогда обернётся его могущество, если в борьбе столкнутся сам повелитель и глава дивана?

Но пока Мухаммад-бек бездействовал, и Тенгри-Кул не пытался навредить вельможе. Соглядатаи управляющего тайными делами доносили господину об очередном исчезновении Айнур из Казани. Мог ли бек Тенгри-Кул знать, что никто в столице не минет вездесущего ока управляющего тайными делами. Эту женщину не могли сокрыть и воды Итиля! О, как она влекла его! Мухаммад-бек дёрнул ворот, он чувствовал, что задыхается. Лицо Айнур не исчезало из воображения, оно возникало всякий раз, такое пленительное и беззащитное. Она стала ещё прекрасней, девушка превратилась в женщину, которая влекла зрелого вельможу с силой необузданной страсти. Но он заставлял себя быть терпеливым и не совершал безрассудных поступков, шаги эти грозили опасностью, пахли опалой, зинданом, а то и смертью. И управляющий тайными делами затаился, он ждал, делал вид, что равнодушен к дому бека Тенгри-Кула и давно позабыл девчонку из Гончарной слободы. Успокоенная его бездействием и Айнур зажила прежней жизнью. А бек всё ждал…

Столица в эти месяцы кипела страстями, сходными со страстями бека Мухаммада. Ханство – этот аппетитный гусь на золотом блюде – сделалось желанной добычей в среде высокопоставленных властителей. К Казани тянул руки турецкий султан, который желал укрепить над Северной жемчужиной своё господство. И послушный воле великого османа крымский хан Сагиб помогал ему. А сколько претендентов, мечтавших о власти над Казанью, таилось в сибирских и ногайских улусах. Да и касимовский ставленник московских князей Шах-Али спал и видел себя на троне казанском. Хана Сафу не покидало ощущение зыбкой почвы под ногами, и он спешил зазвать к себе новых крымцев. Имевшие лишь знатные имена и славу своих предков, они устремлялись на берега Итиля с семьями и скарбом. Они прибывали в Казань в ожидании жирного куша, и Сафа-Гирей давал приют всем, одаривая их поместьями и землями, отнятыми у казанских вельмож. Своим произволом хан лишь подталкивал нерешительных казанцев к участию в мятеже.

Столица закипала, как большой котёл, недовольства выплёскивались через край, и действия высокопоставленных вельмож не заставили себя ждать. Ханика Гаухаршад и улу-карачи Булат-Ширин в пору великой опасности, грозившей их благополучию, отправили в Москву тайное посольство. Казанцы вновь просили помочь в свержении гиреевского захватчика, и Русь не заставила себя ждать. Давно уже юный великий князь, которого митрополит Макарий умело подогревал своими проповедями, готовился ринуться в битву. На западных границах княжества заключили мирный договор с Литвой, и это развязало руки московскому государю. Весной 1545 года правительство Ивана IV направило войска на Казань.

В дни ожидаемых потрясений Мухаммад-беку донесли о желании улу-илчи Тенгри-Кула спрятать своё семейство от тягот осады в вятском поместье. Вот тогда и настал долгожданный беком час. Сотник Тимур, вызванный господином, возник словно из-под земли.

– Твоё время пришло, – только и произнёс Мухаммад-бек. А пересечённое шрамом лицо военачальника осветила мрачная улыбка. Тимур ждал этого момента, жаждал восстановить утерянное доверие бека. Дочь гончара Айнур стала как кость в его горле, из-за неудачи, связанной с ней, он не раз чувствовал на себе недовольство господина. А вот теперь ей не уйти!

Поклонившись, начальник нукеров спросил:

– Сколько взять людей?

– Тебе известно, какую охрану направил улу-илчи. Возьми с собой вдвое больше! Не оставляй в живых никого, мне нужна только она, остальных…

Мухаммад-бек помолчал, сверля выжидающее лицо Тимура. Он словно ждал, что верный башибузук сам закончит фразу, но сотник не осмеливался, и тогда бек произнёс с притворным вздохом:

– В такое смутное время что угодно может случиться.

– Истинная правда, господин, – понимающе кивнул головой мужчина. – Урусы идут.

Выйдя за порог приёмной, Тимур расправил плечи, взгляд его вновь приобрёл жёсткость и беспощадность. Он отдал распоряжение властным голосом. Воины поспешно вывели коней, проверили вооружение, вскочили в сёдла, готовые следовать за начальником. Но Тимура остановил чиновник – доверенное лицо самого Мухаммад-бека. Мурза Кутлук всегда служил в канцелярии и не видел ни одной битвы, и сейчас лицо чиновника выглядело растерянным. Господин повелел ему тайно доставить письмо в лагерь приближавшихся урусов, а мурза, умевший показать свою доблесть на пирах и в беседах, сейчас сник, он опасался этой поездки в стан неверных. Кутлук завидел собирающихся нукеров и поспешил к сотнику Тимуру, которого знал как отважного воина.

– Мне дано поручение господина. Я должен следовать в земли черемисов навстречу войску. – Голос мурзы дрогнул, стал совсем тихим: – Мне нужно сопровождение. Вы отправляетесь в дорогу, возьмите меня с собой, юзбаши.

Тимур с презрением сощурился, уловив нотки страха в голосе Кутлука. «Господин дал важное поручение болвану, который может завалить его. Но дело господина и моё дело, возьму этого канцелярского писаку с собой. Как только исполню повеление светлейшего бека, сопровожу мурзу». Мысли пронеслись мгновенно, воины уже ожидали в сёдлах, подводили скакуна и ему, раздумывать было некогда.

– Письмо с вами, мурза? – строго спросил сотник.

Кутлук торопливо похлопал по кожаному мешочку, висевшему на шее:

– Здесь. Со мной должна поехать охрана, но вам я доверяю больше.

– Тогда вперёд, – приказал Тимур. – Нам нужно спешить!

Мухаммад-бек услышал дробный стук копыт отряда, который умчался добывать для него желанную женщину. Он не поднялся, не выглянул вослед, а потому не увидел уехавшего с ними тайного посланника. Бек пребывал в приподнятом расположении духа, он достал запретное вино, приложился к чаше. Управляющий тайными делами ханства не мог знать, что судьба уже занесла над ним карающий меч, а это ничтожное происшествие, случившееся минуту назад во дворе, готовилось стать смертным приговором многим могущественным заговорщикам.

Глава 13

Правая рука хана Сафы – оглан Кучук возвращался с крымским отрядом из Арской земли. Его посылал туда повелитель, чтобы призвать арского князя на защиту столицы от шедших урусов. Оглан Кучук радовался предстоящей битве. Как долго его сабля дремала в ножнах, давно он не ощущал этого ни с чем не сравнимого пьянящего чувства опасности, с которым летишь навстречу врагу и сшибаешься в смертной схватке. Он был рождён для битв, и интриги двора казались ему мелкими и недостойными внимания. Хан возвеличил его, возвысил до высоты, которую оглан, будучи девятым сыном крымского бея, никогда не достиг бы в Бахчисарае. И Кучук любил своего господина. Его преданное сердце, ещё вчера бесшабашное и легкомысленное, почувствовало в числе первых опасность, которая грозила Сафа-Гирею.

– Вся свора казанских вельмож ненавидит вас, – однажды с прямотой воина сказал он хану. – Прикажите, мой повелитель, и я принесу их головы к вашим ногам.

Гирей усмехнулся горячности оглана, ответил спокойно:

– Доставь мне доказательство вины, а я отдам их жизни тебе.

Кучук запомнил эти слова. С тех пор он сделался хитёр и изворотлив, пытался добиться успеха в непривычном для него деле – подслушивании, выспрашивании и подсматривании. Но казанцы были осторожны, и кроме сомнений и осязаемого воздуха измены, которую чуял начальник ханской гвардии, он ничего не мог предъявить повелителю. Нежданное наступление урусов укрепило его мнение о виновности казанских вельмож, но доказательств он так и не отыскал.

Кучук ехал неторопливо, опустив поводья. Поручение хана исполнено, и спешить было некуда, а в спокойной езде хорошо думалось. Дозорный десяток вдруг остановился, вперёдсмотрящий высоко вскинул руку, призывая к вниманию. Оглан привычно напрягся, сжал поводья, подтянулся, подобно большой лесной кошке. Отряд его замер, послушный знаку, а Кучук уже пролетел вперёд, осадил коня. Он приподнялся на стременах и всмотрелся в кромку леса, за которой исчезала грязная лента дороги. Оттуда слышались явственные звуки схватки, отчаянные крики женщин, плач детей. Что бы там ни происходило, но это была возможность проявить доблесть воина. Кучук повеселел лицом, вскинул саблю, сверкнувшую на солнце:

– Алга[116]116
  Алга – (тат.) вперёд.


[Закрыть]!

Отряд сорвался с места в едином порыве, они преодолели дорогу за короткие мгновения и ворвались в сечу. На поляне в беспорядке сгрудились кибитки с распахнутыми дверцами, из них выглядывали испуганные лица прислужниц, около лошадей валялись пронзённые стрелами возницы. Охрана отчаянно билась с башибузуками, которые наседали на них. Чутьё воина подсказало встать на сторону слабого, и оглан с крымцами ринулся на защиту маленького каравана. Нукеры Мухаммад-бека не ожидали внезапной подмоги оборонявшимся, они с яростью накинулись на крымцев, но тех оказалось немало. Крымская гвардия недаром отличалась во всех битвах, и вскоре слуги могущественного сановника пали в жирную грязь осенней дороги.

Разгорячённый Кучук взглянул на женщин, выбравшихся из повозок:

– Кто такие?

Они поклонились спасителю, отвечали вразнобой, не в силах унять слёз пережитого ужаса, крымец услышал главное: гарем принадлежал улу-илчи Тенгри-Кулу.

– Куда же вы следуете? – перебил он нескончаемые жалобы женщин.

– В имение нашего господина на реку Нократ[117]117
  Нократ – Вятка.


[Закрыть]. Но что же нам теперь делать? У нас нет возниц, и охрана перебита!

Кучуку нравилось чувство превосходства, которое он испытывал при виде беспомощных хатун, цеплявшихся за его стремена. К тому же женщины принадлежали Тенгри-Кулу, а оглан не забыл, каким отважным воином показал себя бек при Костроме, и как они вместе спасли повелителя от неминуемой гибели.

– Забирайтесь в кибитки, – приказал он, – мои воины будут за возниц. Вам придётся вернуться в Казань, не время в час испытаний покидать свой город и господина! Когда казанские вельможи знают, что за их спиной дом, полный жён и детей, они дерутся отчаянней.

– Взгляните, оглан. – Нукер, подъехавший к нему, передал кожаный мешочек. – Это нашли на груди одного из убитых. По виду он – не воин, гонец.

Кучук вынул свиток из мешочка, скользнул равнодушным взглядом и тут же впился в бумагу цепкими пальцами и глазами. Читал и не верил: такой удачи он не знавал давно, Всевышний вознаградил его за доброе дело. Оглан избавил женщин от разбойного нападения и сразу получил то, чего тщетно искал последние месяцы – доказательство измены казанских вельмож.

Не прошло и недели, как полки московитов сошлись под Казанью. Город встретил врага наглухо захлопнутыми воротами и тревожным ожиданием. Предупреждённый пограничными дозорами, хан повелел отрядам казаков и крымцев устроить засаду в лесу.

Великий князь Иван с высоты холма взирал на хорошо укреплённую крепость. Он ожидал лёгкой победы, считая, что заговорщики к его приходу уже совершили переворот, но что-то не сложилось в так долго вынашиваемых планах карачи Булат-Ширина, и мятеж не удался. Тревоги одолевали юного князя, он украдкой поглядывал на многоопытных воевод: может, они знали, что делать в подобной обстановке. А воеводы раздавали указания, раскидывали лагерь, окружали кольцом затаившуюся Казань.

Хан Сафа-Гирей следил за вражескими полками, оцеплявшими город, со стен цитадели. Дикая ярость обуревала повелителя. Он знал: крепость готова к длительной осаде и обороне, и не так-то легко взять высокие стены с башнями и хорошо укреплёнными воротами. Не это вызывало негодование хана, в большой гнев вводила мысль о предательстве казанских вельмож. Они готовы были ради достижения своей цели подвергнуть избиению целый город. А московиты уже взялись за дело, не подступаясь к укреплениям, принялись грабить предместья и посады. Зашлись огнём слободы Кураиш, Бишбалта. Со слезами на глазах взирали казанцы на уничтожаемые огнём дома, улицы, мечети.

– Вот она – цена предательства! – Повелитель гневно вскинул руку, указал на русских ратников. Его крымцы сплотились за спиной, стояли напряжённые, готовые ринуться на врага по первому знаку господина. Но хан приказал не им, а ждущим сигнала на башнях воинам:

– Дайте знак Кучуку, пора!

И словно разверзлись, расступились леса, выпуская наружу стремительную конницу. Всадники с бешеным улюлюканьем устремились на врага, с одной стороны – казаки, а с другой – крымцы. Они ловко орудовали саблями и кривыми ятаганами, врезались в нестройные ряды урусов. Не ожидавшие сопротивления московиты побросали добычу и устремились в лагерь к поспешно сооружённым укреплениям. Казанская конница отступила и исчезла так же внезапно, как налетела. Нахмурившись, смотрел великий князь Иван на трупы своих ратников, на первые жертвы бескровной победы, которую обещали ему сладкоречивые послы ханики Гаухаршад и улу-карачи Булата. И были они не последними. Ещё несколько дней в ожидании стояли полки под Казанью. Великий князь надеялся на войско из Перми, но оно всё не появлялось. А казанская конница не давала покоя ратям, она терзала их по несколько раз на дню, вырывала людей клоками из русского стана. Московиты огрызались пищальной стрельбой, выскакивали вослед, но всадники растворялись в лесах, известных им до последнего пня, и хоронились там подобно лешим, незримые, защищаемые духами родной земли. Не дождавшись ни пермского полка, ни распахнутых ворот сдающегося города, Иван IV скомандовал отступление. Войска переправились через Свиягу и отправились в обратный путь. Казанцы же вдоволь потешились, когда под стены столицы явился запоздавший полк из Перми. Никому не удалось уйти в тот день живым из смертельной сечи.

Глава 14

Гибельный поток лишь начинал набирать силу, наполняясь кровью новых жертв. Первым к трону казанского повелителя бросили управляющего тайными делами бека Мухаммада. Царедворца обвинили в измене и соглядатайстве в пользу неверных. Уличающее сановника письмо предоставил Сафа-Гирею торжествующий оглан Кучук. За словами белого свитка укрывалась измена куда более глубокая, и хан повелел узнать, кто ещё был замешан в заговоре. Мухаммад-бека заключили в зиндан, где его ожидали пытки. За вельможу из ближнего круга поспешил вступиться сам улу-карачи. С отважностью барса, защищавшего своё логово, Булат-Ширин требовал, чтобы бек предстал перед шариатским судом. Сафа-Гирей знал: стоило выпустить Мухаммада из рук, и казанские крючкотворы найдут ему оправдание. Ширинскому эмиру отказали в его ходатайстве, и тогда улу-карачи отдал тайное указание. Палачам повелителя не довелось испытать своё мастерство на вельможе, чьё могущество и власть ещё недавно заставляли склонять перед ним спины. Поутру бывшего управляющего тайными делами нашли бездыханным в тюремной келье.

– Слабое сердце не выдержало позора неправедных обвинений, – со вздохом подытожил смерть Мухаммад-бека улу-карачи Булат-Ширин.

Но все старания главы казанского дивана спрятать нити заговора оказались напрасными, Кучук уже вышел на след других вельмож, которые участвовали в интригах ширинского господина. Под жестокими пытками неосторожное слово вырвалось у одного, другого… Вслед за тем повелителю представили весь список заговорщиков, возглавляемый Булат-Ширином и ханикой Гаухаршад.

Террор начался в тот же день. По приказу Сафа-Гирея воины крымской гвардии врывались в дома именитых казанских вельмож, тащили их на расправу. Столица заполнилась криками и неумолкаемым плачем. Простой люд боялся выглянуть из своих домов, столкнуться со свирепыми всадниками. Зиндан переполнился. Мрачные закутки тюремных келий почтили своим высоким присутствием Булат-Ширин, Ахмет-Аргын и многие недоступные ранее сановники ханского двора. Не было в зиндане лишь Гаухаршад, но не из-за опасения Сафа-Гирея замахнуться на женщину ханского рода. Знатная царевна исчезла из столицы и самого ханства, словно испарилась, ибо по приказу разгневанного повелителя её искали во всех даругах и даже малых аулах. Никто не ведал, где укрылась она – легендарная дочь Ибрагима и Нурсолтан. Только тёмные воды озера Кабан хранили свою тайну…

В ночь, когда по городу разлилась волна арестов, ханика приказала спустить на воду небольшой чёлн. Она бежала не обычным путём, не через городские ворота, в которых заговорщиков поджидали крымцы, а водой, по Булаку к озеру Кабан. На берегу озера в памятной ей землянке, в которой она когда-то укрывалась с любимым Турыишем, ожидал ханику последний фаворит – один из верных огланов. Укрытые от любопытных глаз быстрые лошади и охрана готовились следовать за предусмотрительной госпожой в Ногайские степи.

На Булаке в час побега разгулялся ветер, и Гаухаршад плотней укуталась в тёплое покрывало. Мрачно взирала она на тёмные воды протоки. Вместительное судно легко скользило по Булаку, за порывами осеннего вихря ни одна ханская ищейка не слышала плеска вёсел. Женщина безмолвно наблюдала, как крепкие руки невольников легко управлялись с ходом лодки, её глаза с равнодушием скользили по лицам мужчин. Они старались угодить высокой госпоже, не догадывались, что вскоре будут умерщвлены. Ханика умела заметать следы, и свидетелей её бегства не следовало оставлять в живых. Женщина погладила прижатый к боку сундучок, в нём находилась часть её казны, которая должна была обеспечить достойное существование ханской дочери на чужбине. И когда-нибудь эти монеты и драгоценности помогут ей с триумфом вернуться в Казань. Здесь укрывалась лишь часть её несметной казны, но оставались принадлежавшие ханике дворцы и имения, то, что она не могла унести с собой.

Гаухаршад затихла, прислушалась. Ветер сделался ещё злей, и с каждым новым порывом он всё крепчал. Невольники, опасаясь быть замеченными, не зажигали факелов, но держали их наготове. Чёлн, борясь с ветром, неуклюже входил в Кабан. Косая волна сильно тряхнула его, и ханика невольно вскрикнула. Зачерпнутая бортом вода замочила ноги. Стиснув зубы, госпожа ещё сильней ухватилась за сундучок, молила о быстром достижении берега. Но земли не было видно, кромешная тьма сомкнулась ещё больше, когда пошёл дождь. Над озером зрела буря. Пожилой надсмотрщик с тревогой вглядывался во тьму, торопил невольников. Те, дружно ухая, изо всех сил нажимали на вёсла, но их усилия были напрасны, желанные берега не появлялись, и судно, казалось, кружилось на одном месте. С трудом зажгли факел, принялись махать им, кричать, но никто не отзывался, только ветер гудел, и волны со свистом накидывались на борта лодки и с резким всплеском опрокидывались навзничь. Ханику пронизывала дрожь, одежда промокла, холод сковывал тело. Она с надеждой оглядывалась по сторонам, высматривая хотя бы маленький огонёк вдали. Но тёмная водяная масса дыбилась перед глазами, как табун взбесившихся жеребцов, и не мелькала даже спасительная искра, а надежда покидала обессилевших людей. У одного из невольников унесло весло, другой принялся громко молиться на чужом языке. Надсмотрщик бросил плеть, он указывал на бушующие воды и хрипел, теряя голос:

– Аждаха! Это месть Аждахи. Великий Змей требует жертвы.

– Глупец! – вскричала Гаухаршад. – Кто верит в выдуманные для детей сказки? Если не заставишь рабов взяться за вёсла, пойдёшь первым кормить рыб!

Но обезумевший от страха надсмотрщик не слышал её. Ханика попыталась сама приказать невольникам, но на неё взглянули с такой яростью, что впервые госпожа отступилась. Она затихла, веря, что волны рано или поздно вынесут их на берег, или рассеется тьма, и придёт рассвет, который укажет дорогу. Гаухаршад думала об этом неустанно и не заметила большую волну, пришедшую со шквальным порывом ветра. Волна, как щепку, вознесла судно и сразу низвергла вниз. Лодка перевернулась мгновенно и накрыла собой людей. Холодная осенняя вода объяла барахтающиеся тела. Люди ещё пытались ухватиться за скользкие бока перевёрнутого чёлна, но его вырвало из мечущихся рук и унесло прочь.

Когда тёмная глубина потянула за собой Гаухаршад, она не поверила тому, что это происходит с ней – могущественной и неуязвимой. Судьба всегда хранила её, она помогала спасаться от чужой зависти, последствий глупостей и неосторожностей. Дочь великого хана с рождения пребывала на недосягаемой высоте и вот теперь погибала так глупо рядом с ничтожными невольниками, не стоившими даже перстня на её пальце. Она гневно закричала, бросая последний вызов судьбе или самому Всевышнему, но охрипший рот лишь хватил ледяной воды, а крик потонул в рёве волн. Силы закончились, но женщина всё не сдавалась, барахталась и выбиралась из очередной волны. Голова ханики Гаухаршад скрылась под водой самой последней. Сильные, крепкие невольники, не имевшие и половины железной воли своей госпожи, исчезли раньше. Она пошла ко дну, не ощущая ни холода, ни страха, блаженное тепло вдруг охватило её, и свет прорезал тьму. Чьё-то лицо склонилось над ней. То был Турыиш, она узнала его улыбку, глаза мужчины, которого любила по-настоящему. «Не бойся, – прошептал он, – идём со мной»…

Перевёрнутую лодку всю ночь носило по волнам и прибило к берегу ранним утром. Рыбаки видели, как среди камышей бродили воины, они пытались отыскать выкинутые водой тела, но так ничего не нашли. А местные жители с некоторых пор стали уверять, что в бурю расступаются волны Кабана, и на берег выходит царевна, требующая в жертву мальчика. А вскоре эти рассказы превратились в ещё одну легенду…

В тот час, когда воды Кабана поглотили ханскую дочь, эмир Булат-Ширин не ведал о том и завидовал судьбе Гаухаршад. Он смотрел на прохудившееся ночное небо, едва видное в узком оконце его темницы, и думал о своей жизни. Он прошёл длинный путь первого вельможи, который добился наивысшего почитания, несметных богатств и немереной власти. Многое улу-карачи познал в этой жизни, все склонялись перед ним, даже ханы не осмеливались перечить. Теперь смерть караулила его в тоскливом вое ветра. В звуке дождя, хлеставшего по каменной мостовой, он слышал шелест крыльев Джабраила. Булат-Ширин знал: смерть придёт завтра, и мало кто из заговорщиков уцелеет. Спаслась лишь она – хитроумная ханика Гаухаршад. Булат-Ширин усмехнулся, тяжело опустился на грубо сколоченную лежанку. «Ох, Гаухаршад! Так и не довелось в этом мире быть нам вместе. А случись это – не оказалось бы силы могущественней нашей! Вот и сейчас ты спаслась, мчишься в Ногаи или тюменские степи. Вспоминаешь ли обо мне, узнике, доживающем свои последние часы?» Ширинский эмир не заметил, как заснул, накрывшись плащом, но холод вскоре разбудил его. И он, владетель бессчётных богатств, принялся зябко кутаться в грязное сукно и мечтать о кучке хвороста и маленьком костерке на сыром каменном полу кельи.