Текст книги "Сююмбика"

Часть IV
Начало конца

Глава 1

Под мощными укреплениями крепостных стен там, где лениво плескался Булак, раскинулся столичный базар Ташаяк. Сюда и направлял отряд казаков могущественный Мухаммад-бек. Шёл месяц сафар 948 года хиджры[90]90
  Сафар 948 года хиджры – июнь 1541 года.


[Закрыть].

Базар шумел. Его многолюдность, подобно чаше, переполненной водой, выплёскивалась на торговую площадь и улочки, которые примыкали к нему. Люди спешили на торжище за необходимыми покупками; другие шагали обратно, нагрузившись товаром. Казакам приходилось пускать в ход нагайки, чтобы преодолеть эту круговерть и не потерять из виду важную спину сиятельного бека. Усилия их увенчались успехом, когда возникли первые базарные ряды, – здесь торговые лавки Ташаяка, как расшалившийся весной ручей, разбегались по сторонам.

В центре скопилась крытая навесами добротная собственность именитых купцов, как местных, так и хаджитарханских, ногайских, сибирских, бухарских, армянских, московских и османских. В их рядах и покупатель ходил солидный, с толстым кошелем и запросом на дорогой, а порой штучный товар. В лавки попроще громкоголосые зазывалы приглашали заглянуть всех, их неустанные похвалы товара, извергаемые мощными глотками, вплетались в шум торжища, сливались с общим гулом базара. Бойкие торговцы не терялись, перед лицом покупателей разворачивали тюки сукна и льна, шёлка и парчи, бархата и сатина. В соседних рядах торговали шерстяными и хлопковыми тканями от самых тонких до дешёвых и грубых, тут и там мелькали в ловких руках аршины, которыми отмеряли отрезы.

В ковровом ряду сказочной красотой расцветали товары из Багдада и Шираза. В богатых лавках торговали драгоценностями и дорогим оружием. Бедный люд заглядывал сюда лишь полюбоваться, побродить среди роскошного великолепия, покачивая головой от восхищения. Здесь солнце, радуясь, играло на серебре и золоте, переливалось россыпью камней на ножках кинжалов и сабель, дробилось мелкими брызгами на перстнях и кольцах, ожерельях и браслетах. В рядах китайских и самаркандских стоял пряный дух. Дразнили обоняние мешочки с перцем и кориандром, базиликом, тмином и горчицей, тут и там виднелись горки миндального и грецкого ореха, изюма и фиников, тростникового сахара.

У парфюмерных лавочек женщины, не пряча чувственные губы за покрывалами, наперебой просили румян и белил, сурьмы и хны. Они подносили к чутко трепетавшим ноздрям флаконы с розовой водой, цветочными маслами, их аромат был так чарующе стоек, что и в соседних рядах ощущалась пахучая волна махровой розы и фиалки, лилии и нарциссов, жасмина и цветков мирта. А густой запах амбры и мускуса витал, казалось, повсюду. Далее торговали вином и фруктами, мёдом и воском, пушниной и хлопком, рисом и оливковым маслом, коноплёй и овсом, просом и пшеницей. Чего только не было в этих рядах, пропахших сказочными ароматами чужих далёких земель!

По сторонам от богатых лавок, занимавших лучшие места, шли ряды победней, где местные ремесленники предлагали свои изделия, но и здесь народу хватало. В кузнечном ряду толпились приехавшие из окрестных аулов землепашцы, они выбирали сабаны, серпы, косы и топоры. Гончары продавали глиняные чаши, горшки, кувшины, кринки и плошки, украшенные простым орнаментом. Кожевники выставляли свой знаменитый товар – тонкой кожи сапоги с загнутыми носами и красочным узором. Рядом скорняки торговали кожами от грубо выделанной до самой искусной работы, той, что шла на дорогие ичиги. Местные ювелиры зазывали к себе модниц, размахивая серебряными чулпами, предлагали головные повязки – чачканы с подвесками из монет, серьги и ожерелья с кольцами. На отдельной площадке прямо на повозках громоздились корзины с дарами огородов. В скотном ряду ржали кони, мычали коровы, блеяли овцы; торговки предлагали кур и гусей. Неподалёку раскинулся рыбный базар – балчуг. Рыбаки выкладывали на свежесорванную траву свой товар: огромных стерлядей, осетров и севрюг – то, чем славились великий и необъятный Итиль и спокойная полноводная Казан-су.

Почти нигде Мухаммад-бек не задерживался подолгу. Однако ничто не могло укрыться от его ястребиного взора. В гончарном ряду он заметил старика в рваном чапане, ремесленник ютился прямо на земле около деревянного настила. Несколько простых горшков служили предметом его торга. Едва уловимым жестом вельможа подозвал ехавшего за ним десятника, указал на старика. Тут же, расчищая себе путь камчой, воин подъехал к старому гончару:

– Эй, глиняный истукан, ты уплатил харадж[91]91
  Харадж – торговый налог.


[Закрыть]? – грубо выкрикнул он.

Старик развёл руками. Измождённые худые руки мастера походили на сучковатые ветви дерева, всю свою долгую жизнь они знали только тяжёлую работу, мяли глину с песком и так редко держали деньги.

– Пощади меня, и Аллах воздаст тебе сторицей! Откуда у меня деньги? Вот продам хоть один горшок и тут же заплачу.

– Безродное племя, как посмел торговать, не уплатив хараджа. Да знаешь ли, кого обкрадываешь своим плутовством? Его – нашего высокочтимого и справедливейшего хана, солнце Вселенной! Следуй за мной к базарбаши, такого преступника ждут зиндан и наказание Всевышнего.

Торопя старика, ретивый казак поддел на кнутовище самый большой горшок и с размаху ударил им об стоявший рядом шест. Красноватые черепки посыпались на голову своего создателя. Руки гончара затряслись, и он никак не мог связать концы рваного полуистлевшего платка, куда бережно уложил оставшийся товар. Унижение, которому подверг бедного мастера не в меру разгулявшийся страж порядка, вызвало ропот в рядах гончаров, многие прикрыли свои лавчонки и поспешили к месту происшествия. Вокруг старика и стража базарного порядка уже собрались люди.

– Так его, поделом! – кричал толстомордый купец Узбаш. – Будет знать, как не платить! Взгляните на него, правоверные, прикидывается нищим.

Подоспевшие гончары недовольно загудели: «Чем же провинился бедняк?»

Кто-то взволнованно произнёс:

– Это же Кари-бабай!

– Да, да, это он, гончар, что живёт у оврага.

– Бедный Кари-бабай, у него нет даже тиена, чтобы уплатить за место на земле.

– Откуда у старика деньги, несчастья сыплются на его дом уже столько лет.

– Оставили бы его в покое, что взять с несчастного, у него в доме лишней тряпки нет, всё на нём и его внуках!

Кари-бабай, наконец, справился с узлом. Он неловко закинул его на сгорбленную спину и медленно двинулся по гончарному ряду, вытирая скупые слёзы. Казак сопровождал его. Вдруг пронзительный крик рассёк на время притихшую толпу: молоденькая девушка бросилась к гончару. Рыдая, она обняла его.

– Айнур, внученька моя родная! – Кари-бабай уже не скрывал своих слёз. – Как вы будете жить без меня? – но вспомнив о чём-то важном, старик отстранил от себя девушку, сунул ей в руки узел с горшками.

– Это всё, что осталось – возьми. Если я не вернусь, зайди к нашей соседке – дивана[92]92
  Дивана` – здесь: юродивая, безумная.


[Закрыть] Биби, она обещала помочь в беде. А где же несчастье большее, чем это? Как мне, всю жизнь честно работавшему, пережить позор? Если меня назвали вором, пусть лучше дадут умереть прямо здесь!

Ремесленник вновь заплакал и закрыл лицо заскорузлыми ладонями:

– Иди домой, Айнур, иди!

– Нет, дедушка, я не брошу вас. Разрешите, пойду с вами?

Воину прискучило топтаться на месте, и он сердито дёрнул поводья коня:

– Эй, чего разболтались?! Старик, твои ноги никогда не донесут тебя до каменной чаши глубокоуважаемого базарбаши, пусть Аллах ниспошлёт ему всяческих благоденствий! – десятник восхвалял базарбаши и не забывал подталкивать старого гончара в спину носком запылённого сапога. Но под конец, видимо, не рассчитал своих сил – Кари-бабай не удержался и упал. Айнур вскрикнула и бросилась к нему, узел с горшками она в сердцах отбросила в сторону стража:

– Заберите для базарбаши! Пусть ваши жестокие сердца захлебнутся в слезах сирот!

Казак, с усмешкой наблюдавший за гневом девушки, немного смягчился, он спустился с коня и поднял глухо гремевший узел. Передав его Айнур, воин обратился к охавшему Кари-бабаю:

– Ради красоты твоей внучки прощаю непочтительные слова. А тебе, бабай, советую взять её с собой. Если девушка станет вести себя благоразумно, может, базарбаши и простит твой грех!

– Дедушка, я пойду с тобой, – Айнур умоляюще заглянула в глаза Кари-бабая. – Я буду просить базарбаши за тебя!

Давно уже растворились в базарной толчее тоненькая девушка с большим узлом, старик-гончар и их страж, а ремесленники всё не расходились.

– Кари-бабаю давно нужно было помочь. После смерти сына и невестки он совсем сдал, а на его шее трое сирот, – говорил высокий широкоплечий Юмаш.

– Чем же ты собираешься ему помочь? – проворчал горбатый Халил. – У нас у самих в домах негусто. Гончаров развелось много, базар завален товаром, за свой труд гроши получаем. У нас у всех дети, и не по трое. У Абдуллы – семеро, у Гарифьяна и хромого Ямантая – по восемь…

– А ты чужих детей не считай! – крикнул упомянутый Ямантай. – От кого ещё ждать помощи нашему соплеменнику, если не от нас? За неуплату пошлины базарбаши может немалое взыскание назначить, сложимся кто сколько сможет, Аллах зачтёт нам доброе дело.

– Сложимся, сложимся! – послышались голоса со всех сторон. Один только горбатый Халил, недовольный решением гончаров, выбрался из толпы.

– Почему я должен отдавать старику деньги, которые зарабатываю с таким трудом? Вон у него внучка на выданье, хоть и нет за ней приданого, зато какая красавица! Распорядится девушкой с умом, может, ещё богаче всех нас станет. Мою Зухру трудней сосватать, не дал ей, бедняжке, Аллах красоты. Лучше эти денежки в сундучок дочке положу, чем отдавать за пустую благодарность безмозглому старику!

Глава 2

В центре площади у каменной чаши, где платились торговые пошлины, раскинулся летний шатёр базарбаши. Двое слуг главного базарного смотрителя, сборщики хараджа, охраняли вход в святую святых – шатёр Алима-баши. У входа в шатёр на расстеленном коврике восседал писец, с важным видом разложивший перед собой толстый дэфтэр[93]93
  Дэфтэр – тетрадь, амбарная книга.


[Закрыть] и мешочек с письменными принадлежностями. В дэфтэре чиновник отмечал провинившихся, которых доставляли на площадь одного за другим. Надменный вид писца не внушал беднягам никаких надежд, и они, подталкиваемые воинами Мухаммад-бека, понуро усаживались прямо на землю. Суд следовало вершить базарному смотрителю, но он был занят делом куда более важным.

Алим-баши – грузный, с выкрашенной хной бородкой, в богатом шёлковом казакине суетился, принимая в шатре дорогого гостя. Мухаммад-бек закончил осмотр базара и теперь с удовольствием устраивался на низкой суфе. Он облокотился на мягкие подушки и принял из рук гостеприимного хозяина прохладный катык.

– Уважаемый Мухаммад-бек, как ваше здоровье? Не приключилась ли какая печаль в вашем доме? – базарбаши присел напротив гостя и осмелился, наконец, заговорить с высоким сановником.

Он был обеспокоен неожиданной проверкой царедворца и не на шутку разволновался, пот ручьями катил с обритой головы базарбаши.

– Слава Аллаху, я здоров. И в доме моём, по воле Всевышнего, мир и порядок, – степенно отвечал Мухаммад-бек. Он огладил свою ухоженную бородку и хитро прищурился:

– А как, уважаемый баши, здоровье вашей младшей жены?

Раскрасневшееся лицо смотрителя расплылось в жалкой улыбке:

– Помилуйте, высокочтимый бек, у меня только одна жена, она и за старшую, и за младшую. Отцу её, армянскому купцу Арслану, обещал я не брать второй, на Коране клялся!

– На Коране? – как бы в раздумье повторил Мухаммад-бек. И вдруг глаза его хищно блеснули. – Как же вы, уважаемый Алим, смеете лгать самому Аллаху?!

Лицо базарбаши из красного превратилось в багровое.

– Помилуйте, Мухаммад-бек, достопочтенный бек! – блюститель базарного порядка даже подскочил со своего места. – О чём вы? Как я могу?! О Аллах! – вскричал он, воздев руки к небу.

– Подождите, баши, призывать Всевышнего, а лучше вспомните старого кузнеца Юсупа. Как-то не уплатил он долга, а вы обещали простить его, если он выдаст за вас дочку свою Гайшу. Дочку вы забрали, и долг вроде простили…

– Но я не сочетался с ней узами брака, Аллах не даст солгать. Я не обманул Всевышнего! – поспешил оправдаться несчастный Алим.

Мухаммад-бек рассмеялся:

– Вот, значит, как, дорогой баши, этот старик-кузнец не соврал мне. Вы забрали его дочку, обещали жениться, а сами развратничаете с ней, содержите как наложницу!

– Уважаемый Мухаммад-бек, но наши законы не запрещают нам находить усладу в невольницах!

– В невольницах! Разве вы не чувствуете разницу? В невольницах! А вы, уважаемый, держите в наложницах свободную девушку или считаете, что ничтожный долг может превратить её в рабыню? Я слышал, она хороша собой и очень молода, совсем девочка, кажется ей тринадцать. Мать пыталась передать жалобу госпоже нашей, Сююмбике-ханум.

– О Аллах, не допусти такого! – базарбаши совсем потерял голову от страха и сел прямо на пол, застеленный пёстрым ковром. Руками он обхватил ноги Мухаммад-бека, обутые в тонкие дорогие ичиги:

– Пощадите, век слугой вашим буду! Наша ханум не простит! Всемилостивейший бек!

Крики обезумевшего смотрителя разносились по всему шатру, и даже за трепещущими его стенами слуги насторожили уши.

– Перестаньте! – Мухаммад-бек с брезгливостью отстранил от себя потного базарбаши. Он поднялся с суфы, прошёлся взад-вперёд, попутно заглянув в щель полога, не подслушивают ли их. Остановился около качавшегося из стороны в сторону Алима и негромко произнёс:

– Я вполне могу вам помочь и оставьте ваши благодарности, – бек жестом руки остановил кинувшегося было к нему базарбаши. – Достаточно вашего участия в одном деле.

– В деле? В каком деле?

– Так, пустяк, дорогой баши. Несколько мелких услуг во славу нашего великого ханства.

– Мы все служим Аллаху и нашему повелителю, – смиренно молвил чиновник. Он никак не мог взять в толк, чего же хочет от него высокопоставленный гость.

– Мы все служим Аллаху, это так! Но повелителя мы выбираем сами. Сегодня – один, завтра – другой, – многозначительно произнёс Мухаммад-бек.

– О чём вы?! – испугался базарбаши.

– Кроме Всевышнего, служить мы можем только во славу Земли нашей Казанской. А тот, кто сегодня правит в Казани, – крымец Сафа-Гирей – слеп! Он не видит и не хочет видеть, что ведёт нас в пропасть. Те, кто пришёл с ним, сосут кровь не только из нашего народа, но и из нас – благородных казанских беков, мурз и почтенных людей вроде вас, Алим-баши. Хан перестал слушать даже могущественных карачи, для него нет ничего слаще речей его крымцев. А тем лишь бы набеги совершать, пограбить, а заодно и у нас чего-нибудь отнять. Чтобы пойти в поход, большие деньги нужны, вот повелитель и увеличивает налоги, народ ропщет, а хану всё нипочём! Кругом его соглядатаи, подслушивают, доносят, наушничают, ныне, уважаемый баши, не так много сил у больших людей казанских и надо быть осторожными, не так слово скажешь – зиндан, а то и смерть! Народ надо поднимать, он нам в этом деле великом главная опора. Как изгонял он уже раз своевольника, так поможет и сейчас.

– Может и верно, но как же, – невразумительно проблеял Алим, трясущимися руками отирая пот. На его лице с молниеносной быстротой отражались самые различные чувства: то им овладевал ужас, когда он видел, как топор палача зависает над ним, то являлась заискивающая улыбка при мысли о благоприятном исходе дела. Душонка базарбаши металась между гневом ханум и участием в ужасном заговоре.

– Итак, уважаемый, – решил подтолкнуть нерешительного чиновника Мухаммад-бек, – что же вы мне ответите?

Лицо Алима остановилось, наконец, на жалком подобии улыбки:

– Если я отвечу, что служу во славу Земли Казанской, как же тогда быть с дочкой кузнеца?

– Об этом не беспокойтесь. Кузнец уже сидит в зиндане, я обвинил его в недобросовестном исполнении ханского заказа. Кажется, его сабли оказались недостаточно прочны! – мимолётная улыбка коснулась губ бека при этом воспоминании. – Мать же вашей красавицы слегла в постель, говорят, она очень плоха и уже не подымается. Мои люди присматривают за ней.

– Слава Аллаху! – воздел руки к небу базарбаши. – Пусть свершится угодное Ему!

– Ну а теперь, уважаемый, закончим наши дела! – и бек указал рукой на полог шатра, приглашая Алима-баши выйти вместе с ним.

На небольшой площади, прямо на голой, утоптанной множеством ног земле сидели люди: несколько землепашцев в простой, но опрятной одежде; двое мелких торговцев с вороватым, бегающим взглядом и ремесленники, угрюмо ожидавшие своей участи. Но Мухаммад-бек чуть в стороне от них разглядел девушку рядом со стариком-гончаром. У неё были прекрасные косы цвета спелого каштана и грустный взгляд влажных, чуть раскосых глаз. Все остальные черты лица скрывало старенькое покрывало, но и того, что увидел, оказалось достаточно, чтобы сердце могущественного бека застучало, как у молодого. Лишь вспомнив недавнюю беседу с базарбаши, сановник осадил свой пыл. С виду надменный и неприступный, он устроился на помосте на заботливо подложенные слугой шёлковые подушечки. Строгим взглядом Мухаммад-бек проследил, куда расселись писцы и сборщики хараджа, и лишь после царственным кивком разрешил базарбаши начать разбирательства.

Глава 3

Первыми к помосту подвели торговцев. Сборщик хараджа монотонным голосом перечислил провинности, допущенные купцами при ввозе и продаже своего товара. Смотритель базара назначил взыскание. Растерянные лица виновников показали, как сильно они поражены размером наказания, но страх перед зинданом оказался выше. Торговцы безропотно вытрясли свои кошели и, кланяясь, удалились в свои лавки. Земледельцы оказались жителями одного из аулов, принадлежавшего ханум. Базарбаши и блистательный бек переглянулись и не пожелали взять на себя ответственности за наказание людей первой госпожи ханства. Ограничились дарами в виде двух корзин с овощами и яблоками, которые те преподнесли вельможам. Ремесленников после короткого допроса связали одной верёвкой и погнали в зиндан.

Старик и его внучка испуганными взглядами провожали несчастных.

– Не забудь же, что я тебе сказал, – прошептал гончар. – Как отправят меня в зиндан, иди к дивана Биби. Уж не знаю, чем она сможет помочь, только год назад, как скончалась ваша несчастная мать, она так и сказала: «Будет худо, Кари-бабай, постучитесь ко мне, я помогу!» Клянусь Аллахом, она это говорила в здравом уме, ни у кого я ещё не видел таких мудрых глаз! За что уж люди прозвали её дивана`, а она не воспротивилась тому, то одному Всевышнему известно. Ох! – вскрикнул он, невольно сжимая ладонь внучки. – Они идут!

Базарные стражи подхватили под локти внезапно ослабевшего старика и подтащили к помосту. Айнур бросилась вслед за ними, обвила плечи деда рукой, словно пыталась прикрыть его своим хрупким телом. Умоляющий взгляд её обратился на одного из вельмож, который показался ей наиболее важным, Мухаммад-бек благосклонно улыбнулся ей. Базарбаши же, только недавно получившему жестокий урок, было не до женской красоты. Ни юный возраст, ни привлекательность девушки, ни её мольбы, с которыми она обратилась к блюстителю порядка, не поколебали его рвения.

– Исчадия ада, вы все воры от самого своего рождения, так и норовите ограбить кого-нибудь! А ты, старик, смеешь грабить самого господина нашего – великого и всемогущего хана Сафа-Гирея! Да пусть продлит Всевышний его годы! Пусть будет обрушен гнев Великого Судьи нашего на твою недостойную голову! – Такой гневной тирадой разразился Алим после того, как выяснил, что старику нечем заплатить взыскание.

– За что же вы поносите меня, уважаемый господин? – взмолился несчастный старик. – Всю свою жизнь я работал, честно платил налоги и подати. Если Аллах справедлив, не допустит, чтобы умер я в зиндане, не пристроив своих внуков и оставив их без защиты!

Окаменевшее сердце чиновника не могли разжалобить никакие слёзы и мольбы. Не обращая внимания на оправдания старого гончара, он уже готов был отдать приказ стражам отвести виновного в зиндан, как его остановил Мухаммад-бек. Он отвёл базарбаши в сторону и вкрадчиво спросил:

– Не думаете ли вы, уважаемый, что этот старик сможет принести хоть какой-нибудь доход нашему ханству. Это смешно! Он не уплатит и данги, а в зиндане на него одни расходы – накорми, охраняй, и, если помрёт – похорони. И не пришла ли вам в голову мысль при виде этого юного создания рядом со стариком, что девушка с отчаяния может обратиться к ханум? А она, наша всемилостивейшая госпожа, посчитает, что вы обошлись с этими бедняками слишком жестоко.

– Но что же мне делать?

– Предоставьте это дело мне, я всё устрою.

– Буду вам признателен, уважаемый Мухаммад-бек. С остальными я закончил и могу удалиться.

Блюститель базарного порядка с видом умывшего руки человека направился к своему шатру, а Айнур, с волнением наблюдавшая за беседой двух вельмож, едва только базарбаши исчез за шёлковым пологом, бросилась в ноги беку.

– Господин мой! – взмолилась она – Сжальтесь над нами! Завтра же мы уплатим долг, я найду деньги. Поверьте мне, господин, отпустите дедушку, в зиндане он не выдержит и ночи. О! Если вы нам поможете, трое сирот будут неустанно молиться о здоровье вашем и вашей семьи.

Мухаммад-бек, заметно польщённый словами девушки, помог ей подняться, его словно током пронзило, когда он коснулся тела юной прелестницы. Он окинул её опытным взглядом знатока женской красоты. С первого взгляда Айнур могла показаться слишком худой, но его руки убедились в обратном, она, скорей всего, была тонкой кости, и её хрупкость лишь усиливала природную грацию. Невольно на ум приходило сравнение с очаровательным цветком, из тонкого трепещущего стебелька которого выглядывало самое обворожительное личико, какое когда-либо являлось на белый свет. Одежды девушки, старые и поношенные, не оскорбляли юной красоты, и всё же, как отметил про себя Мухаммад-бек, к яркому цвету её каштановых кос и нежной золотистой коже так хорошо подошли бы матово-белоснежные зёрна жемчуга. Увлечённый этой мыслью, он даже потянулся к карману богатого камзола, туда, где в мешочке из чёрного бархата лежало жемчужное ожерелье. Он купил его для младшей жены, но сейчас и не вспомнил о ней. Только потянулся, да вовремя опомнился, хорош же он был бы со своим роскошным подарком около нищей девчонки! Что бы сказали писцы Алима, да и сам базарбаши? Но и упустить девчонку нельзя. Забрать бы её прямо отсюда, что стоит приказать бросить чаровницу поперёк седла и доставить в его дворец? От таких мыслей сладостно заныло в низу живота. Мухаммад-бека прельщало всё новое, он любил менять женщин и не брезговал в этом деле никакими средствами. А что могло быть желанней женщин недоступных, доставленных в золотую клетку против их воли? Они не так быстро прискучивали, как наложницы – их-то бесконечная вереница приедалась так скоро, словно это была одна и та же женщина. В последние годы в его гарем привозили иных красавиц. И он помнил всех до одной! Они проклинали и ненавидели его, сопротивлялись его роскошным подаркам и ласкам с отчаянием диких кошек. Они не понимали, какую страсть разжигают в нём. Бек недолго увлекался ими, но всё это время ему не приходилось скучать. Сорокапятилетний вельможа чувствовал себя молодым волком, который крепкими зубами терзал свою добычу. А незаконная добыча, не принадлежащая ему по праву, раззадоривала ещё больше. Всё это считалось порочным и достойным осуждения для любого доброго мусульманина, но в кругу некоторых блистательных царедворцев подобная жестокость даже поощрялась. Похищаемые женщины были из простого народа, из бедных семей, и с ними едва ли стоило церемониться.

Ах, если б Айнур, которая увидела в этом важном вельможе добросердечного человека, разглядела бы истинное лицо Мухаммад-бека, то с ужасом и отвращением отвергла бы его помощь. Но, увы, Айнур была ещё слишком юна и неопытна, чтобы разбираться в людях, зато мудрые глаза старого гончара приметили преувеличенное внимание бека, и Кари-бабай заподозрил неладное.

– Я попробую вам помочь, – говорил Мухаммад-бек, не отрывая взгляда от Айнур. – Восемь лет назад скончался мой отец, уважаемый всеми человек. Я дал обет каждый год в этот день совершать угодные Всевышнему дела, хотя это и нелегко при должности, которую я занимаю при дворе.

– Вы так великодушны! – воскликнула Айнур. Она уже догадывалась, что дело их разрешится благополучно.

– Мир праху вашего отца, видно, он был человеком достойным и добрым мусульманином, – добавил подошедший ближе Кари-бабай.

– Благодарю за доброе слово, – Мухаммад-бек перевёл, наконец, свой взгляд на гончара.

Грязный старик был неприятен ему, но, если хочешь завоевать доверие прекрасной пери, обрати внимание и на её отвратительного спутника.

– Я – человек долга, служба ждёт меня, позвольте распрощаться с вами. – Бек вынул монету из бархатного, расшитого самоцветами кошеля.

– Эй, писари! – крикнул он. – Сколько должен этот почтенный гончар в каменную чашу?

Мухаммад-бек уплатил необходимую сумму и направился к своему коню. Вскочив в седло, он с внутренним удовлетворением выслушал слова благодарности от старика и Айнур. Бек уже взялся за поводья и как бы невзначай спросил:

– Как ваше имя, уважаемый?

– Моего дедушку зовут Кари-бабай, – опередил старика звонкий голосок Айнур.

– И живёте вы? – ласково улыбнулся ей Мухаммад-бек.

Старик дёрнул Айнур за локоть, но она, движимая благодарностью, с непосредственной искренностью ответила:

– В слободе гончаров, дом в самом конце оврага у старой яблони.

– Что ж, прощайте! – Мухаммад-бек дёрнул поводья и проследовал вперёд, за ним двинулись его верные нукеры.

Один из них подъехал поближе, склонил голову в знак повиновения и выслушал уже привычное:

– Сегодня к ночи доставить в загородный дворец.

– Будет исполнено, господин.

Кари-бабай этих слов не услышал, но от недобрых предчувствий ощутил слабость, он медленно отошёл в сторонку, присел на землю и обхватил голову руками.

– Дедушка! – кинулась к нему Айнур. – Неужели вы не рады вашему избавлению?!

– О-хо-хо! Внученька, ты слишком красива и так наивна, как я могу радоваться этому? Не лучше ли мне посидеть в зиндане?

– Что вы говорите, как можете такое произносить? Господин был так добр к нам.

– Айнур, милая, как думаешь, зачем он спросил, где мы живём?

– Не знаю. Но, может, он хочет сделать ещё одно доброе дело. Вы помните, в прошлом году наша всемилостивейшая госпожа Сююмбика, посетив базар Ташаяк, обратила внимание на бедное платье Зухры-апа. Она расспросила её о жизни, узнала, в каком тяжёлом положении осталась вдова, а вечером прислала ей на дом корзины с разным добром и деньги. С тех пор Зухра-апа оправилась, дела пошли на лад.

– Ты думаешь, внученька, высокопоставленный бек тоже желает нам помочь?

– А почему бы и нет?

– Хорошо бы, если так, – прошептал старик. – Но я опасаюсь, что всё обстоит куда хуже, чем когда-либо!