Текст книги "Охота на медведя"

Глава 61

Глаза у Лины были сейчас совсем шальные, но выглядела она совершенно потерянной. Олег горько усмехнулся про себя. Да, мужчины и женщины абсолютно различны. И – совершенно похожи. Мужчина каждый день должен доказывать себе и миру, что он чего‑то в нем стоит. И – делать свое дело. То, что никто, кроме него, сделать не сможет. А женщина... Она должна доказать себе и миру, что любима.

И мужчины, и женщины в этих своих стремлениях ломятся по странным, занавешенным непроходимыми дебрями дорогам, сворачивая порой на те, что кажутся сияющими, и забредают в тупики одиночеств, непризнаний, разочаровании... А лукавые пути множатся, словно в анфиладах зеркал, и вот уже за собственным, многократно повторенным и искаженным изображением ни те ни другие не видят ни мира, ни окружающих, ни собственной души.

А Лина вдруг заплакала, на этот раз тихо, всхлипывая, утирая кулачком потекшие ресницы:

– Ты можешь меня презирать, Гринев, ты можешь что угодно, но... Тебе же лучше, что я ушла тогда с Борисовым... Сколько бы ты меня, дуру взбалмошную, еще терпел? Год? Два? А. потом что? Может, все мое стремление только в том, чтобы найти того, кому я нужна такая, как есть...

– Мне была нужна.

– Это ты сейчас так говоришь. Да и... – Она помотала головой. – Мы разные люди. Совсем разные.

– Ты меня предала тогда.

– Ты глупый‑преглупый, Медведь. Словно только что из дикого‑дикого леса.

Женщины никогда не предают.

– Да?

– Да. Просто сначала мы искренне любим одного. А потом искренне – другого.

Только и всего.

– Мне не понять.

– Да, – вздохнула Эвелина. – Тебе не понять.

– Что у тебя приключилось с твоим Гарольдом?

– Ну сначала я в него влюбилась. Гарик был такой душевный, внимательный, сексуальный, ну прямо как в кино! Ну ты же его видел – такой красавчик!

– Как картинка из глянцевого журнала. – Олег подумал, добавил:

– Слишком много сахара.

– Глупый ты, Медведь. Да все тетки – и незамужние, а уж замужние подавно – мечтают о таком. Чтобы черный, чтобы волосы до плеч и вились, чтобы взгляд обжигал, а кожа была загорелой, гладкой и упругой, чтобы и грудь, и живот были твердыми, как скала...

– Все. Ниже не надо. Ориентацию я не менял, так что твои восторги не разделю. За что он тебе под глаз въехал?

– Он скотиной оказался! Самой натуральной скотиной! Говорил, что аргентинец, что у его папашки плантации кофе, а ему, студенту, строгий фатер нарочно денег не шлет – к экономии, дескать, приучает. Я поверила – у них, буржуев, так бывает. И – что оказалось?..

– Что?

– Он то ли кавказец, то ли афганец, то ли помесь пакистанца с рододендроном! Вчера прихожу домой, а там его родственники: дядька, весь в бороде по самые брови, и две тетки с ним! Я было Гарика урезонить попыталась, дескать, посидел с родными – и пусть проваливают, а он? Вызверился на меня, наорал, пощечину залепил! Ну я тоже кинулась на него, он меня скрутил, унес в спальню, а там... там мы и помирились. Ну я подумала‑подумала, решила: это он перед родичами выпендривался, дескать, мужик; съедут они через день‑другой, я ему устрою подъем‑побудку‑построение и разберусь и с ним, и со страной Аргентиной...

А утром... утром они взялись за меня по‑настоящему. Избили и потребовали, чтобы я переписала на этого бородатого свою квартиру, а на Гарика – машину.

Потом они уехали, остались две тетки, злые как мегеры. Они меня всячески обзывали, потом одна замахнулась, ну тут я и дала... В одну выплеснула кастрюлю кипятку с растопленным салом, как раз они затеяли какую‑то бурду свою восточную готовить, а меня вроде падчерицей посуду драить на кухне припахали... Другой навернула сковородкой по мордам! И – бежать. А то, думаю, вернутся Гарик со своим бородатым дядькой, сначала поуродуют, и все я подпишу как миленькая, а потом – в коллектор спустят в виде трупа. Или – того хуже: продадут каким‑нибудь смуглым братьям на потребу... Что, скажешь, не проблема? Как мне теперь быть? А вдруг это террористы? Или – наркомафия?

– Это квартирные кидалы.

– Но убить‑то они меня могли?!

– Могли, – серьезно подтвердил Олег. – Где ты намарафетиться успела?

– У меня подруга в салоне работает. Вот и припудрила кое‑как. Ты мне денег дашь? А то я ей не заплатила и сама без копейки... И что мне делать‑то вообще?

Олег нажал кнопку интеркома:

– Аня, попросите Гошу зайти ко мне.

Гоша появился через пару минут:

– Слушаю, Олег Федорович.

– Гоша, у этой девушки проблемы. Какие‑то непонятные люди непонятной национальности захватили ее квартиру, пытались заставить переписать на себя... Тема ясна?

– Ну. Беспредел.

– Эта проблема мешает мне сосредоточиться.

– Понял. Устраним.

– Давай. Только вместе с возможными причинами и последствиями. И желательно без мокрого.

– Но все остальное – по полному профилю?

– Реши на месте.

– Сделаем.

– Девушку зовут... – Олег запнулся: имена Лина и Эвелина применительно к его бывшей жене звучали не просто диссонансно, но словно противоречили друг другу. Лина была обаятельной, слабой, сексуальной, нуждающейся в помощи и поддержке девчонкой, Эвелина – стервозной, глупой и жадной бабой. Как они уживались в ней самой – загадка для Гринева была неразрешимая. Хотя и сам он...

Для одних – сухарь и педант, для других – игрок и кидала, для третьих... А есть ли они, эти третьи?

– Меня зовут Эва. – Эвелина одарила Гошу бархатным взглядом, произнесла проникновенно:

– Под такой защитой я чувствую себя просто королевой... – Повернулась к Олегу, сложила губки бантиком:

– Гринев, одолжи мне немного...

Олег положил перед нею пятнадцать купюр россыпью, Эвелина смахнула их одним движением, и они исчезли в ее крокодиловой сумочке, как зеленые лягушата в пасти упомянутого хищника.

Эвелина сдунула с ладошки поцелуй:

– Надеюсь, ты скоро станешь мультимиллионером. Я приду тебя поздравить...

– Развернулась, раскованно подхватила почти двухметрового Гошу под руку, прильнув к его предплечью, и пошла прочь.

Олег было выдохнул облегченно, как Эвелина обернулась на пороге:

– Знаешь, Гринев, в чем твой главный недостаток? Ты очень доверчив.

Особенно к смазливым мордашкам. А эта твоя Анюта – вовсе не кролик, белый и пушистый... Может, я и не разбираюсь в жизни совсем, но женщин – чувствую.

Глава 62

Гринев остался один. Голова была мутной от недосыпа, и он сразу, вдруг почувствовал странную усталость, такую, от которой порой не можешь уснуть... И тоска вдруг защемила душу, и он посмотрел на себя словно со стороны – неприкаянный субьект, мечтающий изменить пусть не весь мир, но ту его частичку, которую он хорошо знает, мечтающий обрести новую степень свободы, мечтающий...

А что на самом деле? Минус таков, что даже потеря двадцати или тридцати тысяч долларов не воспринимается никак: или он победит, или исчезнет.

Но и не в этом суть... Ему вдруг подумалось, что в целом мире нет ни единой живой души, что могла бы ему даже не помочь, нет – посочувствовать хотя бы... Позвонить Марине? Куда‑то она запропала... Или это он запропал?

Аня? Он знает ее всего два дня. «Она вовсе не кролик, белый и пушистый...»

Или, как выразилась сама Аня: «В конце концов, Борзов меня нанимал». Нанимал для чего? «Ты очень доверчив».

Олег снова встряхнул головой:

– Аня, мне нужны все газеты и кофе. Сварите самый крепкий, какой только сможете.

– Хорошо, Олег Федорович.

Олег, наконец, сел к компьютеру и вышел на биржу. Так‑так‑так. Его брокеры продолжают скупать, подключились и самые жадные и азартные из «быков». В течение дня «перевернутая голова» сформируется восходящим трендом. Завтра – самые нетерпеливые и азартные «быки» сольют то, что купят сегодня, но завтра же он обеспечит тренду уровень поддержки; будет сформировано «плечо», в четверг – его, Гринева, брокеры вольют колоссальную сумму, и вот тогда должны будут подключиться крупные «быки» – спекулянты и восходящий тренд уверенно пойдет вверх. В пятницу дело будет за воротилами. Возможно, в пятницу и даже в понедельник они не подключатся, будут думать... Большие деньги требуют совещаний и утрясок... Но выхода у них нет. Во вторник начнут скупать. Если нет – все скинут акции, как никчемный хлам, рынок умрет, но теперь уже надолго, если не навсегда, а это будет означать... Нет. Этого не будет. Иначе он, Медведь, не умеет складывать два плюс два.

Пусть чуть‑чуть посложнее, но дело не в этом. Дело в принципе. Как только наступает структурный кризис на фондовом рынке, через какое‑то время находятся силы, которые выравнивают рынок. Потому что такое падение уже не экономика, а политика. Потому что фондовые и валютные рынки – как сообщающиеся сосуды: если дать высохнуть одному, убавится и в другом.

Он все рассчитал правильно. А тоска так и не отпускала, и Олег знал ее причину. Самое печальное в том, что ему и поделиться этими открытиями не с кем.

И даже когда он победит, похвалить его тоже будет некому. А жаль.

Вошла Аня с кофе. Разложила газеты. – Я сделала видеозаписи новостей. По московскому и центральному каналам. Вашу игру упомянули и там и там, но пока только мельком.

– Вы сами решили это сделать?

– Нет. Мне поручил Никита Николаевич.

Никита Николаевич. Заботливый Никита Николаевич. А что, если взять и позвонить ему? И задать сакраментальный вопрос: где вы взяли сто миллионов долларов, господин Борзов? Спросить у нашенского «типа финансиста», где он взял деньги, еще более неприлично, чем у дамы из общества, сколько она берет за ночь.

Спрашивать бесполезно. Потому что ответ очевиден. Как в бородатом анекдоте: «Абрам, где вы берете деньги?» – «В тумбочке». – «А в тумбочке они откуда?» – «Их туда Сара кладет». – «А у Сары они откуда?» – «Так я ей даю». – «А вы где берете?!» – «В тумбочке».

– Что‑то не так, Олег Федорович?

– Все так, Аня. А может, и нет. – Он постарался скроить на лице добрую улыбку, но она вышла вымученной, и Олег поспешил пригубить кофе. – Превосходный кофе.

– Спасибо. Я могу идти? – В голосе девушки зазвучали слезы.

Олег вздохнул. День начался с появления Эвелины и ее истерики. Пусть нынче не понедельник, но, похоже, ему сегодня весь день придется решать «проблемы разбитых сердец».

– Присядь, Аня. Что случилось?

Девушка уже не скрывала слез:

– Мне кажется, вы... вы мне перестали доверять... Я не знаю, что наговорила вам эта стер... ваша бывшая супруга, но... Мне и так трудно, я ведь всего второй день, ни освоиться, ни привыкнуть... Нет, мне льстит, что вы доверяете мне такие большие деньги и что я... Но сегодня... сейчас... вы какой‑то странный и далекий, и мне кажется, что это из‑за меня...

Олег только вздохнул. Хорошенькие девушки – как маленькие дети: им всегда кажется, что родители хмурятся или ссорятся исключительно по их вине.

– Просто у меня был трудный день вчера... А до этого еще один трудный день... И еще... их все не назовешь обычными. И я тоже не вполне освоился. – Олег улыбнулся, и на этот раз его улыбка вышла вполне обаятельной. ‑И у меня была трудная ночь: ночью мы, бедные финансисты, обязаны бывать в обществе, какое в нашей стране по полному недоразумению считается «высшим», и – соответствовать. Я просто отчаянно устал, Аня. И сны мои были почти кошмаром.

Сварите мне еще кофе покрепче, ладно?

– Ага. – Девушка уже встала, не глядя на него, смахнула слезы. – Простите, Олег Федорович.

– За что?

– Это просто нервы из‑за вашей Эвелины. Вы и без того выглядите... словно не спали уже три ночи, а тут я со своими глупостями... Простите. Кофе сейчас будет готов.

Девушка уже пошла к двери, остановилась на мгновение:

– И пожалуйста, не думайте ничего такого... Я вас не подведу.

Олег остался один. И почему‑то вспомнил слова Эвелины: «Глупый‑преглупый Медведь. Женщины никогда не предают. Просто сначала искренне любят одного. А потом искренне – другого. Только и всего».

Глава 63

Все утро Олег провел в дурном расположении духа. Вторая чашка крепчайшего кофе не разогнала усталость, напротив, сделала ее тупой и вязкой; Олегу казалось, что и мысли текут медленно и вяло, словно в липкой густой патоке, и голова была тяжелой, как чугунная чушка.

Самое противное, что сейчас он был здесь совершенно не нужен. Он еще раз посмотрел динамику покупок – все шло по графику, и даже лучше; нанятые Борзовым брокеры знали свое дело и работали; с утра Олег ответил на пяток звонков «товарищей по цеху», притом бурчал нечто невразумительное, чем только подхлестнул их активность. Газеты и новости они читали, а что до слухов...

Слухи о его давешних вечерних раутах в банках и компании, как и о рукопожатии и «дружеской беседе» с самим Максимом Евгеньевичем, катились как ком с горы, обрастали подробностями, комментариями, и это само собою отражалось на динамике фондового рынка.

Нет, умом Олег понимал, что не в его власти что‑то ускорить; рынок, как покер, как болезнь, должен пройти все стадии до того, как ты сорвешь банк, выздоровеешь. Но оттого было не легче.

Атаковали и журналисты. Самое смешное, что они ничего и не добивались, словно участвовали в некоем заговоре: «Мы понимаем, что вы знаете, но нам ничего не скажете, но вы должны понять, что мы это понимаем и...» И – так до бесконечности. Чего они хотели? Чтобы он их взбодрил? Наверное. А потому звонили только самые отвязные; остальные давно уже молотили по клавиатуре компьютеров, благо случай предоставлял каждому такое редкое теперь в журналистике право: вдоволь позабавить публику благопридуманными и самыми невероятными фантазиями, выдавая их за версии. Тем более, большинству читателей это гораздо интереснее, чем какие‑то «новости», «вести» и «последние известия».

К обеду Олег измотался совершенно. Ожидание нужно уметь структурировать.

То есть занимать какими‑то делами, выдавая их за значимые, важные или хотя бы просто скучные, но необходимые. Вот этого навыка Гринев так и не приобрел. Даже совестно как‑то: слишком многие в эдаком беспристрастном ожидании проводят всю жизнь. Но спрашивать, чего они ждут, – крайне нетактично. Крайне. Да они и не поверят.

Говорят, что восточные люди ценят не результат, а процесс. Нет, процесс тоже дело хорошее, а на Востоке, бают, еще и тонкое: сиди перед гладью моря, закинув невод, и созерцай красоты. Но если роман «старик и рыба» так и не состоится, то любой мало‑мальски продвинутый рыбак сочтет этот день неудачным.

Потому что ляжет спать натощак. Возможно, китайские рыбаки считают иначе, только это вряд ли.

И что из того? А то. Если процесс длительного ожидания завершился удачей, успехом, то весь период уныния, тоски, разочарования, перетряхивания прошлой жизни, складывания неудач к неудачам – весь он записывается в положительный жизненный опыт и считается ненапрасным. Если же результат нулевой, человек может просто поломаться, как перекрученная пружина. Нет, наверное, он выдумает себе новое занятие и новое счастье, вот только... всю жизнь будет мучиться ностальгией о том, что не сбылось.

А если по полной правде, то вот уже третий час Олег сидел как на гвоздях.

«Дорогой Леонид Ильич» отзвонился сразу после душеспасительной беседы с Анютой и сообщил, что автомобиль «на второй точке».

Все дело в том, что подставлялся Гринев Мурдину не из наивности, не из детского любопытства и не из барской прихоти: тот был единственной ниточкой к хозяевам. Ниточку жестоко оборвали. Но Олег успел сделать то, что надеялся успеть; оказавшись на полу перед нападавшим, неприметным движением воткнул иголочку тому в штанину. И теперь маячок должен успешно работать и рапортовать на включенный и оставленный в автомобиле «лэптоп» обо всех передвижениях человека, ввергнувшего Олега в шоковое беспамятство, а Мурдина – в ад кромешный.

Возможно, именно сейчас этот самый человек беседует с людьми, спланировавшими убийство отца! А он, Олег Гринев, сидит в дурацкой конторе плохо функционирующим манекеном, муляжом, тряпкой и изображает из себя живого!

Или – это удел всех людей, прикоснувшихся не к деньгам – к финансовым потокам?!

Унылую маету Олег пытался разогнать не только пустопорожним умничанием о смысле жизни вообще и отдельных представителях человечества в частности. Он успокаивал себя, успокаивал непрестанно. Во‑первых, брюки на нападавшем были не модельные, а из хорошего пакистанского вельвета стоимостью баксов в двести, никак не меньше. Это означает, что ему и в ум не придет их гладить, если он не желает их испортить.

Во‑вторых, дождя, грязи и слякоти не было и не ожидалось, так что и чистить их он вряд ли возьмется. Единственной опасностью было то, что владелец прольет на них соус, оливковое масло или опрокинет блюдо с запеченным в сметане угрем. Тогда он просто‑напросто снимет их и забросит в стиральную машину или дальний угол. Тут еще есть надежда, что все вышеозначенное он проделает у себя дома, а не в будуаре у жриц любви, – тогда Гринев подъедет к нему погостить ненадолго и побеседовать накоротке... О делах наших скорбных.

Нет, такой хват масло не опрокинет: двигался он танцующе, легко, изящно. И за этот день, возможно, побывает не у одного своего шефа, а компьютер добросовестно словит и зафиксирует всю эту информацию...

Успокоив себя этаким образом, Гринев начинал беспокоиться по другому поводу. Работающий компьютер в автомобиле, связанный через стационарный спутник с каждым своим маячком... А вдруг он откажет? А вдруг аккумуляторы, рассчитанные, как минимум, на неделю добросовестной работы, сядут, обиженные бог весть чем – тряской наших дорог, отечественным климатом, жарой в салоне автомобиля, покоящегося теперь под крышей «ракушки» во дворе пятиэтажки в километре от конторы? А вдруг зависший в безвоздушном пространстве американский сателлит столкнется в безмолвии космоса с мелким астероидом или непреодолимым солнечным ветром и – прекратит фунционирование?.. Да... Рахметов на гвоздях чувствовал себя куда уютнее, чем Олег в начальственном кресле «президент» этим утром. Нет, он бы нашел повод и способ снова покинуть контору незаметно, но – график. Ровно в четырнадцать тридцать ему нужно было быть в выставочном зале на Кузнецком. Там должна была состояться выставка‑презентация графики даровитой, прогрессивно мыслящей молодежи под эгидой партии «Единая держава», а потому на тусовке будет один из лидеров названной партии, несколько министров, вице‑премьер, заместитель главы администрации президента и прочая, прочая, прочая...

Заботливый Никита Николаевич Борзов, спроворивший для Гринева именное приглашение и на саму презентацию, и на фуршет, еще с утра прислал Олегу в контору несколько костюмов и набор галстуков, чтобы соответствовал. Благо фигурой Олег был хоть и крупен, но стандартен: медведь – он медведь и есть. Не ферзь. И тем более не король.

А мысли Гринева неожиданно повернули в совсем другое, бархатное русло...

Сандвичи с ветчиной, тарталетки с икрой и бананами, десерты... Копченый угорь в сметане... И он понял, что просто‑напросто голоден. Зверски. Когда его потчевали последний раз и чем – Олег так и не вспомнил. Он уже собирался попросить Аню сделать бутерброды, как интерком ожил и девушка доложила:

– Олег Федорович, вам принесли пакет. Но – странный. Мне его вскрыть или принести вам?

– Думаешь, там пластиковая бомба?

– Нет. Просто в мои обязанности входит вскрывать всю почту, но на конверте написано: «Конфиденциально».

Глава 64

Через минуту Аня была в кабинете. Пакет – плотный, желтый, лежал перед Олегом на столе.

– Мне вскрыть его? – неуверенно спросила Аня.

– Зачем? Если там все‑таки бомба, совсем необязательно погибать коллективно и жизнеутверждающе.

– Бомба?

– Я в переносном смысле. Скажем, информационная.

Аня задумалась на мгновение:

– Я думаю, самые сенсационные бомбы конструируете сейчас именно вы, Олег Федорович. В своей голове.

– У тебя симпатичные мысли. Но – ошибочные. Я конструирую детонаторы.

Всего лишь – детонаторы. Да и те – финансовые.

– Может быть, стоит надеть хотя бы резиновые перчатки?

– Думаешь, кто‑то из разорившихся брокеров презентовал мне в этом конверте горку дерьма?

– Мало ли... В Штатах...

– Меньше нужно телевизор смотреть, милая девушка. Всякую заразу и бяку там присылают исключительно в министерство информации и только в том случае, если не менее десяти телевизионных каналов предварительно извещены об этой изощренной и внезапной «атаке террористов».

– Вы думаете...

– Угу. Нужно же людям добропорядочного и сытого общества хоть чего‑то бояться? Угроза голода для них мнима – ну не голодали американцы последние двести лет, не было такого; для них актуальнее проблема ожирения нации.

– А зачем кому‑то нужен страх?

– Чтобы управлять людьми. Править.

– У нас тоже?

– Да. Чтобы манипулировать обывателем эффективно и без затей, нужно, чтобы он чего‑то боялся. Поскольку реальных страхов в жизни не много, годятся благопридуманные. Большинство граждан постиндустриального мира – люди матричного сознания.

– Какого?

– Матричного. Сидит человечек у «ящика» и получает не знания, а информацию. Из разных областей знания и по крохам. Если он не получил никакого систематического образования, у него в голове – салат. «А вы знаете, что у слонов большие уши... А пигмеи живут в Африке... А у ацтеков была цивилизация... А пирамиды строили неспроста... А Библия написана разными людьми... А „Битлз“ – это классика... Мадонна – это круто... Кажется, у католиков другая Мадонна, и она чья‑то мама... „Дженерал моторе“ лучше „Ниссан“... Америка великая страна... В России есть Сибирь и медведи...» Продолжать?

– Не нужно.

– У таких людей знания не укладываются ни на какую системную базу, потому что ее нет. Ими можно манипулировать легко и безо всякого насилия. Они верят каждой телевизионной картинке.

– Кажется, ты злишься, Олег.

– Конечно. Я голоден. Как сто волков.

– Я приготовлю тебе сандвичи.

– Лучше бутерброды. Слово тоже ненашенское, но обрусело настолько, что и содержание поменялось. Сандвич – это два хлипких тоста, между которыми жалко ютится тонкий кусочек резиновой ветчины, политый равномерным слоем ядовито‑красного кетчупа и – с веточкой чахлой зелени для антуража. А бутерброд... У нас это давно не «булка с маслом». На черном ломте хлеба хорошо поджаренный эскалоп, и лучок, и припущенные помидорчики, и упругая петрушечка, и сверху – толстый кусок «любительской» с горчичкой...

– Олег, ты и правда очень голоден. Сейчас я что‑нибудь приготовлю.

Описанного тобою совершенства, понятно, не сотворю, но будешь доволен. Пару бутербродов и – кофе?

– Нет. Чай, Очень крепкий и очень сладкий.

– Хорошо. Я мигом.

– Аня, а кто доставил конверт? Девушка пожала плечами:

– Посыльный.

Олег достал нож для разрезания бумаги и вскрыл конверт.

Фотографии формата классного журнала не отличались ни вычурностью, ни изысками. И сделаны были хотя и в цвете, но как‑то мелкозернисто. Что касается стиля, то это принято сейчас называть «мягким порно». И все бы ладно, но главным героем первой серии был он, Олег Гринев. Девушка была – Марина. Что значит – морская.

Еще одна серия снимков. Та же комната, та же девушка... И позы, если разобраться, те же. Рутина. Но вот клиент... Леонид Сергеевич Мурдин. Ныне покойный. Съемка проходила камерой, скрытой только для мужчин: женщина о ней безусловно знала.

Итак, что имеется? Труп Мурдина с огнестрельным ранением. Рядом с трупом орудие убийства: пистолет «беретта» итальянского производства, из которого и были произведены смертельные выстрелы. Да, скорее всего, выстрелы, а не выстрел: убийство было «вызвано ревностью», вот и стрелял Гринев в запале, и именно потому бросил оружие и сбежал... Таким образом, кроме стопроцентной для любого суда улики – ствола с отпечатками пальцев Гринева, еще и девяностопроцентный мотив: ревность. Девицу не поделили. Ну а что девица та – стерва и шалава, суду это до фонаря: и шалав ревнуют, как и всех прочих, и убийства из‑за них случаются. Потому что мужики есть мужики.

А что еще это означает, помимо очевидного? Того, что именно Олег Гринев застрелил Леонида Мурдина прошедшей ночью? Хотя он этого и не делал? А только одно: его, Олега Гринева, взялись разрабатывать совсем не дилетанты. И делать это они начали не вчера и даже не неделю назад. А значит, и Никита Николаевич Борзов, мультимиллионер и авторитетный человек в очень разных, но всегда значительных и влиятельных кругах, «попал под раздачу», как какой‑то нищий брокер Гринев.

Что у него было, кроме нищеты? Доброе имя? Спорно. Что еще? Амбиции. Ну да, амбиции. И к сожалению, они были столь очевидны, что бросались в глаза. И кто‑то просчитал, как он, Гринев, будет действовать, попади ему в руки деньги.

Вернее, не деньги, а Деньги. Ну да: захочет сделать то, что давно готовит. А как можно догадаться, что Олег Гринев что‑то готовит? Утечка информации. Кто источник? Неиссякаемый и жизнелюбивый? Правильно, Марк Захарович Розен. Если уж фонтанировать, то во все стороны: и брызг больше, и бутерброд толще.

Олег набрал номер. Гудок, другой, третий...

– Да?

– Здравствуйте. Могу я поговорить с Марком Захаровичем?

– А кто его спрашивает?

– Олег Федорович.

– Вы с ним работали?

– Какое‑то время.

– Вы не сможете с ним поговорить.

– Он заболел?

– Нет. Он умер.

– Что?! Когда?

– Сегодня ночью.

– Что‑то... случилось?

– Нет. Обычный сердечный приступ.

– По моему, Марк Захарович никогда не жаловался на сердце...

– Разве кто‑то может сказать о своем сердце, что оно здорово? Мой бедный брат был не всегда умерен... А кто сейчас умерен?

– Погодите, он... когда он умер, он был не один?

– Я вас не знаю, но мне кажется, Марк упоминал вас. И говорил всегда о вас с уважением...

– Он получил от меня аванс на одно дело...

– Деньги? Я про это ничего не знаю.

– Это так.

– Когда такое случается, кто может думать о деньгах? Только совсем бессердечные люди... Это была большая сумма?

– Пять тысяч долларов.

– Странно... Марк обычно держал деньги в секретере. Теперь их нет. Их могла украсть та девица, как вы думаете?

– Девица?

– Я никому не говорила, но вам скажу: да, Марк был хороший мальчик, но большой ходок, как и наш папа Захар Львович. Сколько слез выплакала мама, кто скажет? Но Марк был добрый, никому не делал зла. Вчера вечером я звонила ему, он почему‑то очень тосковал... Вот и снял где‑то шиксу, и где она теперь? Может быть, она уже далеко? С вашими деньгами?

– Скорее всего. Примите мои соболезнования.

– Благодарю вас. Но разве что‑то вернет нам нашего Марика? Одно утешает:

Марик всегда жил в свое удовольствие. На нас ему было...

– Мне тоже казалось, что он по‑своему был счастлив.

– Счастлив... А что для кого счастье? Кто скажет?