Текст книги "Охота на медведя"

Глава 96

– Кто вы? – спросил он тихо.

– Меня зовут Олег Гринев. А вы... Господин Корсаков сказал, что вас называют Папа Роджер.

– К сожалению, меня так давно никто не называет. Время... Время сжирает все. И наши былые победы, и наши успехи, и – нас самих. Когда нам двадцать, мы готовы тратить время, нервы, здоровье на развлечения, когда тридцать – мы гробим все ради карьеры, признания, самореализации... Когда за сорок – приходит срок заботиться о семье... А теперь... Душа оказывается в никому не нужной и никому не важной изношенной оболочке, и сама она – больше никому не нужна.

Глаза Роджера Джонса словно подернулись поволокой, старик склонил голову набок и замер. Олегу показалось, что он уснул – с открытыми глазами: со стариками такое случается.

Но он поднял голову, спросил:

– У вас есть семья, мистер Гринев? Постойте... Серж Корсаков... Теодор Гринев... вам родственник?

– Я его сын.

– Кажется, вашу маму звали Мэри.

– Да. Мария Федоровна Гринева. Урожденная Елагина.

Старик снова задумался, остановившись взглядом на какой‑то ведомой ему точке на стене. Произнес вслух:

– Тогда – понятно... Понятно... Как поживают ваши родители?

– Они умерли.

– Мне кажется, они были совсем молодые люди...

– Вы просто знали их молодыми. Отец погиб совсем недавно. Мама скончалась в тот же день.

– Погиб?

– Да. В автокатастрофе. Но это была не катастрофа.

– А что?

– Убийство.

Старик вскинул голову:

– Убийство?

– Да.

Джонс кивнул:

– Что‑то я слышал об этом... Кажется, в России большая преступность.

Брежнев совсем плохо контролирует ситуацию в вашей стране.

– Это точно.

– Вашего отца убили ганстеры?

– Нет. Это было заказное убийство.

– Разве он был мафиози?

– Нет. В России заказное убийство стало одним из видов конкурентной борьбы.

– Скажите, а в чем ваша проблема, Олег Гринев? Серж Корсаков объяснил мне все уж очень в общих чертах.

– Я неудачно сыграл на фондовой бирже.

– В Нью‑Йорке?

– Нет. В Москве.

– Разве у коммунистов есть фондовая биржа?

– Есть.

– Не может быть. Коммунисты всегда были против частной собственности.

– Теперь они ее обрели. И стали – «за».

– Почему я об этом ничего не знаю?

Олег пожал плечами. На мгновение ему стало грустно. Зачем Корсаков послал его сюда? Чтобы запереть в дурдоме? А – смысл? Или – это единственный способ сохранить ему жизнь? Но Сергей Кириллович Корсаков явно не альтруист. Стереть Гринева ему было куда проще, чем посылать сюда. Или он не ведал, что сэр Джонс – сдвинулся не «как все», а много серьезнее?..

– Не надо печалиться, молодой человек. Память порой мне изменяет, но ум ясен, уверяю вас. Не хотите что‑нибудь выпить? За компанию? Мне, признаться, врачи строго не рекомендуют и позволяют только в уик‑энд. Но мы их обманем, не так ли? Тем более, у меня так давно не было гостей...

Взгляд сэра Джонса вдруг сделался столь спокойно печален, что Олегу стало жалко его – до тоски! Кто его здесь запер и зачем?.. И есть ли у него родные?

– Что вы предпочитаете? Коньяк, бренди, виски, бурбон?

По правде сказать, спиртного Олегу не хотелось совсем. Но – зачем обижать старика? Тем более в этой милой стране все пьют с содовой и со льдом... Так что – не пьянства ради, а из вежливости... Вернее даже... Какая уж вежливость:

Олегу было искренне его жалко.

– Шерри.

Лицо Джонса осветилось улыбкой. Старичок нажал какую‑то кнопочку на подлокотнике кресла‑каталки. Через секунду вошла женщина лет тридцати в униформе горничной.

– Приготовьте шерри и двойной бурбон. Кофе? – спросил он Олега.

– Пожалуй.

– Вот кофе я люблю готовить сам. По‑турецки. В песке. Не возражаете?

– Очень люблю.

– У меня отменный кофе. Пить мне его давно запретили, но аромат – чудный.

Просто чудный.

Пропиликал крохотный телефончик на подлокотнике кресла. Сэр Джонс поднес трубку к уху. Что он услышал такого – было неведомо. Но щеки его порозовели, взгляд засветился.

Вошла горничная с подносом. Джонс взял свой бурбон. Теперь он просто сиял:

– Ну что, господин Гринев? За удачу?

Олег вздохнул. Джонс посмотрел на него, улыбнулся:

– И не переживайте, Олег. Дела от нас не уйдут. От меня они никогда не уходили!

Свой бокал старик довольно стремительно осушил до дна, и – они передвинулись на обширный балкон, затененный со всех сторон растущими в кадках зелеными растениями. Здесь стоял ящик с песком, джезва, кофемолка, гриль, барбекю. Старик на своей каталке перемещался быстро: по‑видимому, привык.

Кофе Джонс готовил умело, с видимым удовольствием. Словно священнодействовал. Сначала долго молол отборные зерна в кофемолке.

– Весь секрет приготовления кофе – в хорошем помоле. Нужно помолоть как можно мельче, в пыль. Моя кофемолка сделана на заказ. А потом – вода. Чистая, родниковая, без примесей. И – в песочек, вот так. И нужно поворачивать джезву и не допускать, чтобы кофе остывал или, не дай бог, быстро закипал: чтобы весь вкус и аромат зерен перешел в напиток, нужен равномерный, медленный и постоянно усиливающийся нагрев. Как при хорошем подъеме на бирже, а? В двадцать шестом я работал в маленьком придорожном кафе. Тогда не было грилей: мы готовили для проезжающих водителей отменные отбивные и жарили на решетке на углях. И еще – великолепных цыплят. Все это было до Великой депрессии. Впрочем, отец вам, верно, рассказывал.

– Нет.

– Нет?! О, некогда он даже дрался на ринге! За деньги, разумеется! И сумел побить Макса Кампентьера! Того самого Кампентьера, что через шесть лет стал чемпионом! Разве он никогда не рассказывал вам этого? В каком же году это было?

Ну да, в двадцать седьмом!

– Мой отец не мог драться с Кампентьером в двадцать седьмом.

– Я же помню!

– Он родился в двадцать пятом.

– Джексон Грин – в двадцать пятом?

– Меня зовут Олег Гринев. Моего отца звали Федором. Теодором. Он – русский.

– Так вы – из России?

– Да.

Олегу стало горько. Старичок, конечно, милый и обаятельный. Но... Вот именно – но. Зачем все‑таки Корсаков прислал его сюда? Чтобы изолировать?

Хотя... Он же сам сказал. Ему хотелось сделать Папе Роджеру услугу. Вот он и сделал. Прислал собеседника. Миллиардеру скучно. Весь персонал переслушал его истории, наверное, сотни раз.

– Так вы из Москвы?

– Да.

– Вы там живете, мистер Гринев?

– Уже нет.

– Ну да: вы сбрендили и вас прислали сюда. Очень мило. Это – в их стиле.

– В чьем?

– В людском. Люди стремятся отгородиться ото всего, чего не понимают. Мир стал убог духом.

– Мир всегда был таким.

– Москва. Я был в Москве. Совсем недавно.

– И как вам показалось?

– Утомительно. Слишком много заседаний. Впрочем, ваш Брежнев очень радушный человек. И – отличный спортсмен. Он катал меня на «мерседесе». Как его здоровье? – Никак.

– При его жизнерадостности он будет править еще достаточно долго.

– О да. И умрет в восемьдесят втором. Мне тогда исполнится двенадцать лет.

Старик посмотрел на Гринева внимательно:

– Мне кажется, вы раздражены чем‑то. И говорите, как малый ребенок. Кто может знать будущее?

– Тот, для кого это будущее уже в прошлом.

Глава 97

Олег пригубил кофе. Действительно, отменный.

– Будущее в прошлом... – произнес тихо Роджер Джонс. – В двадцать девятом году мне было девятнадцать. С семнадцати лет я нелегально возил контрабандное виски. У меня даже завелся свой грузовичок. Возил... Пока полиция не расстреляла колонну. Дона Лучиано подставили его чикагские конкуренты. Я выскочил чудом. Продал искалеченный грузовик. Потом пошел к одному малому в Бронксе. Он был мне должен деньги. Я его избил. И вытряс четыре тысячи долларов. Если бы он заявил в полицию, меня ждала бы тюрьма. Он не заявил: к нему пришли другие кредиторы. А поскольку они опоздали и денег у него уже не было, он умер.

А у меня оказалось четыре тысячи долларов. Я купил себе место маклера на Нью‑Йоркской бирже. Пошил дорогой костюм. Взял кредит и стал шиковать. Нужно сказать, что в те времена Нью‑Йоркская фондовая биржа была просто Клондайком для аферистов. А я был, несомненно, аферистом.

Нечто витало тогда в воздухе... Нечто... А я сошелся с одним малым, Генри Бартоком. Рестораны, девочки, все такое... Генри Барток был управляющим в одной из контор Генри Флея Крика – стального короля Америки. Когда он напивался, то начинал беспокоиться о будущем. Вслух. А я был внимательный слушатель.

Вскоре я стал своим среди серебряной молодежи – управленцев крупнейших компаний. Все они говорили об одном и том же. О том, что их беспокоит будущее.

А я – ждал.

Вся игра на бирже состоит в одном: ты имеешь информацию, а другие – нет.

Накануне мы сидели за виски с Генри Бартоком. Он пил и не напивался. Он казался невменяемым. И я понял: пора.

Следующим утром я был на бирже. И с утра начал продавать акции сталелитейных концернов. Естественно, у меня не было ни одной! Но – кто об этом знал? Меня считали человеком Бартока. Да и – был еще не вечер!

Их покупали охотно. Рынок был стабилен. У меня волосы порой шевелились на голове – что, если я ошибся?

А после обеда рынок рухнул. Как в провал. Перед закрытием я скупил нужное количество акций «Юнайтед стилл», чтобы рассчитаться. Подвели итоги торгов.

Утром я продавал по девятнадцать долларов двадцать один цент. И купил вечером по пять долларов четыре цента. Покупателям ничего не оставалось, как рассчитаться со мной. В этот первый день Великой депрессии я стал богаче на два миллиона долларов. Тогда это были громадные деньги.

На четыре года я как бы угомонился. Мне стало ясно, чего стоит рынок, если ты умеешь с ним правильно обращаться. Я слушал курс в университете и готовил свою следующую аферу.

Купил тысячу акров песка на Ближнем Востоке. Завез туда оборудование, нанял инженеров, поставил нефтяную вышку. Начал бурить. Снял и обставил роскошную контору в Эмпайр‑Стейтс‑Билдинг. По итогам года заплатил двадцать девять тысяч налогов. По итогам следующего – сто. По итогам следующего – двести пятьдесят. На четвертый год – почти миллион.

– Вы нашли нефть?

– Никакой нефти там не было и быть не могло. Из скважин сочилась только бурая вода. Еще – там стояли четыре ржавые вышки и суетилось с полсотни рабочих. Но – кого это интересовало в финансовых кругах? Здесь смотрят бумажки.

Отчетность. Через пять лет компания стоила почти семьдесят миллионов! В одно прекрасное утро я велел своим маклерам продавать ее акции. Постепенно, мелкими пакетами, желательно – мелким держателям. В течение трех месяцев я избавился от акций полностью. И нажил почти сто миллионов зеленых.

Мыльный пузырь лопнул только года через три. Когда акционеры обеспокоились полным отсутствием прибыли. Следствие министерства финансов нарушений не обнаружило. Потому .что их не было! Все – по закону!

Наверное, это была не первая махинация такого рода на Нью‑Йоркской бирже, но то, что она была самой успешной, – факт.

Потом? Потом я занимался оборонкой. Перед войной ничего прибыльнее не было. Перед окончанием войны скупил военные траспорты типа «либерти» и переоборудовал их в танкеры. И – продал Аристотелю Онассису.

К середине пятидесятых, прямо перед Суэцкой войной, Онассис стал строить супертанкеры. Все называли это глупой тратой денег. Пока Суэцкий канал не закрыли на десяток лет. Сначала Египет, потом – арабо‑израильские войны...

Доставить нефть с Ближнего Востока на Запад иди в Штаты можно было только супертанкерами – в обход Африки. Все они работали на Гетти, Онасиса и на меня.

Всем было выгодно, чтобы израильтяне и арабы мутузили друг друга как можно дольше. Пока танкеры не выработают ресурс.

Но я не стал этим заниматься. Продал Онассису все свои суда. Мне нужны были оборотные средства. Меня интересовали Япония и Южная Корея.

Над потугами японцев и корейцев в автомобилестроении и электронике потешались все. «Японские часы? Это же нонсенс!» По Японии и по Корее еще бегали босоногие кули.

Я не считал это нонсенсом. Я побывал и там и там. У них нет религии.

Религию им заменяет трудолюбие и упорство. И я – сделал ставку. К концу шестидесятых я обогнал и Гетти и Онассиса.

В начале семидесятых я был в России. Самая богатая страна мира. Грешно было не обратить на нее внимание. Я – обратил. Нефте– и газопроводы в Европу – это колоссальная задумка. Ну а в Штатах – технологии «Apple» и, конечно, «паутина».

Воспоминания сэр Джонс прекратил так же внезапно, как и начал. Спросил:

– А что сделал ты, сынок? Раз оказался здесь?

– Я убил российский фондовый рынок.

– Звучит фатально. Этому я не верю.

– У меня было сто миллионов. Чужих. Я грохнул рынок акций «второго эшелона». Чтобы потом – поднять.

– Ста миллионами?

– Нет. Я проанализировал динамику кризисов минувшего десятилетия. Рынок всегда выравнивался.

– В течение какого времени?

– Иногда – две недели, иногда – два месяца. У нас должен был выровнятся быстро: политика.

Джонс поморщился:

– И – что?

Олег пожал плечами:

– Та же политика. Грядет заявление ОПЕК. Попадают российские «голубые фишки». Кому‑то в России нужен другой президент. Или – этот, но очень послушный.

– А как же Брежнев?

Олег только покачал головой. Только что ему казалось, что сэр Джонс абсолютно нормален. И вот – снова...

– Брежнев ничего уже не решает, – грустно произнес Гринев.

– Действительно?

– Да.

– Занятно. Кто бы мог подумать. И Серж Корсаков послал тебя сюда.

– Да.

– Зачем?

– Не знаю.

– Я знаю. Серж Корсаков хитер и терт. Он вложился в твой подъем?

– Думаю, да.

– Ты с ним договорился об этом?

– Нет. Я не знал об их существовании. Я их просто вычислил.

– А теперь Корсакову нужно поднимать нефтянку.

– Да.

– И ты станешь нищим.

– Нет. Я стану мертвым.

– Дикие нравы... Пойдем посмотрим.

Коляска с Джонсом проскочила гостиную, выехала в другую комнату. Всю стену занимал громадный экран; в центре – Нью‑Йоркский фондовый рынок; по периметру – данные со всех фондовых и валютных бирж мира.

Сверху высвечивалось число. Сегодняшнее. И месяц. Вот только год почему‑то был обозначен иной – семьдесят третий.

Джонс нажал несколько кнопок на пульте. Данные с Московской фондовой переместились на большой экран. Джонс просмотрел тренды за несколько недель, щеки его порозовели.

– Великолепная игра, молодой человек. Рискованная, но в целом – совершенная.

– О да. Меня сыграли втемную.

– Тебя кто‑то сыграл втемную, ты сыграл кого‑то втемную. Обычное дело.

– Хороша лишь та игра, что приносит победу.

– Ты читал «Старик и море» Хемингуэя, сынок?

– Да.

– Тогда ты поймешь. Ты победил свою «рыбу». Но у тебя не было всей информации. На тебя набросилась стая акул. Сказать, почему? Нельзя победить океан. Он живет по своим законам. Над ним не властен никто. – Джонс помолчал, пожевал губами, спросил:

– Корсаков намного вложился?

– Где‑то на полмиллиарда, я полагаю.

– И ему стало жалко этих денег. И он решил послать тебя ко мне. Чтобы...

Ну что ж: он все сделал правильно. И не зря мне звонил... У него была та информация, которой не имел, кроме него, никто. Даже я.

Глава 98

Некоторое время Роджер Джонс смотрел прямо перед собой; на губах его играла странная улыбка. Он нажал крохотную кнопочку. Дверь открылась, к нему подошел человечек небольшого роста, наклонился к губам.

Сэр Джонс говорил ему что‑то несколько минут. Потом молодой человек выпрямился и быстро скрылся за дверью.

– У него феноменальная память. Я отдал кое‑какие распоряжения. Он их передаст дословно. И – никаких утечек.

– И – что дальше?

– Будем ждать. Я хочу вас спросить, Олег.

– Да?

– Зачем вам было это нужно? Так рисковать?

– Честно?

– Да.

– Мне хотелось что‑то сделать.

– Для себя? Или?

– Моя страна бедна. Я хочу, чтобы так не было.

– Это мальчишество. Богатым быть не заставишь. Для некоторых людей «победить» – означает кончить жизнь на плахе. Или в притоне. Так уж они устроены. Я таких знавал. Что вы хотели для себя, Гринев? Денег?

– Нет.

– Так чего же?

– Сэр Джонс, вы помните матч‑реванш за звание чемпиона мира по боксу между Джо Фрезером и Мохаммедом Али?

– «Манильскую мясорубку»? О да. Я присутствовал.

– Что каждому из них было нужно? Ведь оба уже были очень богатыми людьми.

И – очень известными. И рубились так, что... Зачем богатство, слава, поклонение, если они едва не убили друг друга? Просто каждый желал доказать себе и миру, что он – первый. Первый. В этом все дело.

Лицо сэра Джонса просияло.

– Да. В этом все дело. – Подумал, произнес:

– Пожалуй, я выпью еще бурбона. Сегодняшний день того стоит. И не будьте таким печальным, Олег.

Проигрывать нужно весело. Выигрывать – тем более.

Принесли бурбон, как потребовал старик – бутылку. Он налил себе в стакан, добавил льда, отпил:

– Вы знаете, сколько мне?

– Нет.

– Девяносто четыре. Это срок. Очень большой срок. За свою жизнь я заработал очень много. И – ничего не возьму с собой. Все, что ты сделал, – можно только оставить. Это когда уйдешь. А пока живешь... Да. Важно быть первым. Тут вы правы. Пожалуй, вечером я выкурю сигару.

Старик откинулся в кресле, и Олег счел, что он заснул.

Прозвонил телефон, сэр Джонс улыбнулся одними губами, подмигнул Гриневу:

– Ну вот, началось.

Поднес аппарат к уху:

– Да, Генри. Отчего же? Нет, Генри. Когда я ошибался? Ты не можешь этого помнить, тебе об этом говорили другие. А всякое слово – ложь. Особенно в нашем деле. Генри, мы живем в свободной стране, ты же знаешь... Нет. Я своих решений не меняю.

Джонс нажал отбой.

– Это Генри Криссенжер. Слышал о таком?

– Да.

– Очень беспокойный господин. Очень. Все, что я делаю, не вписывается в схему, так он сказал. Просто... Он, конечно, бывал в России, но никогда – с частным визитом. И никогда – зимой. Россия обречена на коммунизм. Нет, не в том понимании, что было у ваших вождей. Коммунизм в итальянском понимании – общественное самосознание. Как иначе не просто отопить огромную заснеженную страну, но и сделать ее великой? А разорвать русского медведя на «тысячу маленьких медвежат» – кому от этого счастье? Великому «китайскому дракону»?

Зачем прикармливать дракона – на свою голову? Но Генри этого не объяснить. Он закостенел в том времени, из которого вышел. Хуже другое: у него обязательства.

Только первенство освобождает от обязательств. – Старик вздохнул. – Да и то – не всегда.

Телефон прозвонил снова.

– Да, это дядя Роджер. Как здоровье, Збешек, как самочувствие? О чем мне было с тобой говорить? Ты – большого полета птица, я – старый больной человек.

Ты закончил уже свою книгу? «Большая шахматная партия», так, кажется? Что? Ты мне ее дарил? И я ее читал? Не помню, Збешек, не помню. Что? А, Россия... Да, это сделал я. – Старик хохотнул. – Меня уверили, Брежнев не будет против. Да?

Он против? А – кто это? Збешек, он просто баран. И пусть носит свои рога. Разве ему не подарила рога его милая Элизабет? Теперь? Веселюсь! Ты должен помнить, Збешек: когда веселится Веселый Роджер – всем остальным не до веселья. Помнишь Даллас? А проект «Ренессанс»? И – кто оказывался прав? Если не хочешь потерять девять миллиардов, не делай этого... Збешек, хочешь совет? Платный, конечно, иначе ты его не воспримешь... Жизнь – это не только политика. И не только интересы. И уж подавно – не «большая шахматная доска». А потому просчитать в ней можно все, кроме нее самой. И – смерти, разумеется. Ну да что мы о грустном? О, я верю в тебя, Збешек. Ты всегда был умным. Вернее – первым.

Надеюсь, окажешься первым и теперь. Я правильно надеюсь? Хм... Запомни, Збешек.,. Быть сумасшедшим в нашей стране в наше странное время может позволить себе только очень здравомыслящий человек.

Старик положил трубку:

– Збигнев Гжезинский. Теоретик и практик. Гроссмейстер. Он решил, что уже может все. Теперь понял, что – не все. Но он – умный мальчик. Он все поймет. И сделает как надо.

Через минуту сэр Джонс буквально оплыл в кресле. Веки закрылись, выступили скулы, покрытые нездоровым румянцем, на лбу выступил холодный пот.

– Вам плохо, дядя Роджер? Вызвать врачей?

Старик изобразил губами улыбку:

– Естественно, мне плохо. Но врачи здесь не помогут. Это просто старость.

Вся беда ее в том, что в нас продолжает жить душа... А душа – не стареет. Она – молода, азартна, озорна... А тело висит на ней уже неподъемным грузом и не дает воспарить... Да, не дает. Нам пора прощатся.

Олег встал.

– Ну‑ну, не так скоро. В Москву вы вылетите на моем самолете.

– Может быть, лучше...

– Здесь – я решаю, что лучше. И не обижайтесь за резкий тон. Вы по меньшей мере слышали о тех людях, которые только что мне звонили.

– Да. Это могущественные люди.

– Вы слышали. А я их знаю. Очень хорошо знаю. Они оба очень умны, но порой – думают медленнее, чем мне бы хотелось. И оба – крайне честолюбивы. А потому – могут ошибиться. Мне бы хотелось этого избежать. Времени полета им хватит, чтобы принять правильное решение. Поэтому вы полетите на моем самолете, Гринев.

Старик закрыл глаза, проговорил медленно:

Моя беда – почти как счастье.

Я бескорыстно одинок.

А жизнь лукавая в ненастье Полна печали и отчасти Уводит в призрачный чертог – Он так далек от идеала, Он скуден, скуп, суров и строг.

И то, что виделось сначала Надежным мостиком причала, Вдруг расползлось, как грязный смог... Помолчал, прикрыв веки, спросил вдруг:

– Вас никогда не называли сумасшедшим, Олег?

– Часто. Особенно после того, как я начал рискованную игру.

Старик кивнул:

– Это теперь в прошлом. Вас ждет будущее. – Старик вздохнул:

– А для меня... Сегодня был просто великолепный день. Вы подарили мне надежду, Олег.

– Надежду?

– На то, что, когда я уйду, в мире останется человек, похожий на меня.