Текст книги "Охота на медведя"

Глава 107

"Милостивый государь Олег Федорович! Обстоятельства сложились так, что принуждают непременно дать вам те объяснения, какие вы вправе требовать от меня или иных людей, имеющих интересы в деле, которым вы занимались минувшие полгода.

К сожалению, нам не удалось предотвратить гибель Федора Юрьевича Гринева.

Как вы теперь уже знаете, вопрос о его устранении решался нашими противниками на столь ничтожном уровне и столь спонтанно, что мы попросту не могли получить никакой информации о готовящемся акте и предотвратить его. Федор Юрьевич был человеком слишком благородным и незапятнанным, чтобы кто‑то мог подумать, что его смерть кому‑то выгодна. Убийство Федора Юрьевича явилось деянием такой степени низости и цинизма, что предположить его совершение мы просто не могли.

Ну да все мы – в руке Всевышнего Господа.

Нам удалось узнать, что все дела, связанные с серией убийств и иных преступлений, совершенных Лешаковым, Савиным и иными господами по их указанию или при их попустительстве, раскрыты. Лешаков дал признательные показания, они закреплены экспертами на местах совершения преступлений. Все надуманные обвинения против вас, Олег Федорович, сняты полностью, а дела завершены производством в соответствии с законом и справедливостью. К сожалению, Лешаков не сможет предстать перед судом и понести положенное ему наказание. Судьба предписала ему смерть позорную и гнусную: ожесточенный сердцем, он повесился ночью в камере изолятора временного содержания.

Что до ваших отношений с господином Борзовым, то ему объяснено, что он не может претендовать (ввиду происхождения известной суммы) на получение процентов на тех условиях, какие вы обговорили с ним в вашем обоюдном договоре. Даже непредвзятому человеку очевидно, что документ этот был составлен вами под давлением кажущихся вам непреодолимыми обстоятельств; теперь – обстоятельства изменились. Господину Борзову предложено удовольствоваться вложенной им в дело суммой и тремя процентами барыша; господин Борзов, по здравом размышлении, с доводами нашими согласился. (Подписанный им новый договор к моменту получения вами этого послания должен быть уже у вашего секретаря.) Ну а теперь – об обстоятельствах личных, кои в этой истории имеют значение не меньшее, а скорее большее, чем обстоятельства экономической наживы или политической выгоды. Тем не менее, писать вам об этом мне, человеку, считающему себя умудренным житейской опытностью, непросто, и я был бы искренне признателен вам за понимание и сочувствие к моему неумению без косности перерассказать события дней давних, события свойства деликатного для любого человека, но тем более деликатного, поскольку они касаются вас, дорогой Олег Федорович. К такому объяснению меня принуждает и то, что на протяжении многих лет я был не только другом Федора Юрьевича Гринева, но и доверенным лицом как его самого, так и Марии Федоровны Гриневой, урожденной Елагиной. И прошу поверить, что все сказанное ниже передано вам будет не просто с позволения ваших родителей, но и по их прямому указанию.

Для понятности начать придется издалека. С Федором Юрьевичем Гриневым я познакомился в тысяча девятьсот сорок четвертом году в госпитале: оба мы излечивались после ранений. Ранение Федора Юрьевича было таково, что... сохраняя все мужские качества, в том числе и интимного свойства, он тем не менее не мог иметь детей. Признаюсь, он отнесся к этому без легкомыслия, свойственного многим молодым людям, и более того: искренне горевал. Будущая наша Победа уже витала в воздухе, и хотя мы, молодые офицеры, понимали, что впереди еще множество испытаний, тем не менее, сознательно или бессознательно планировали свою будущую мирную жизнь: таково уж свойство молодости.

Довольно долго Федор Юрьевич вел замкнутый образ жизни; для себя он положил, что всю жизнь проведет холостяком; порой на его пути встречались женщины, готовые разделить с ним его жизнь, но он считал себя не вправе лишать их полноценного семейного счастья и тактично с ними расставался. Всю свою энергию и даже страсть он направил в обучение и работу. За эти годы я сдружился с ним уже крепко.

А в тысяча девятьсот семьдесят первом году, в августе, Федор Юрьевич познакомился с вашей мамой, Марией Федоровной. Вашему батюшке было тогда сорок пять лет, матушке – двадцать семь, и... у нее был прелестный ребенок. Вы, Олег.

Маша после окончания Института иностранных языков работала переводчиком‑референтом. Вас она родила в семидесятом; мужа у нее не было. Маша Елагина работала на Смоленской площади, и рождение ребенка без мужа считалось в те поры при такой работе морально недопустимым и даже идейно близоруким проступком (извините, Олег, за столь гнусные, пошлые, ничего, по существу, не означающие и не выражающие слова, но то были времена, может быть, не столь жестокие к людям, как теперешние, но исполненные лицемерия и ханжества). С работы Елагина была уволена; ухаживала за вами, находила кое‑какие побочные заработки, но жила в бедности, почти в нищете; ее батюшка, ваш дед Федор Семенович Елагин, фронтовик, скончался, ее старший брат, ваш дядя Константин Федорович, был летчиком‑испытателем и погиб в шестьдесят девятом, а ваша бабушка была женщиной простой, доброй, всячески пыталась помочь дочери, но ее заработки были совсем ничтожны. Я же находился в дальней служебной командировке и никак и ничем помочь вашей маме не мог.

Ваши батюшка и матушка встретились случаем. И случай этот оказался счастливым. Признаться, среди моих знакомых я не встречал более гармоничной пары. Да вы знаете это лучше меня. Федор Юрьевич и Мария Федоровна полюбили друг друга; Федя усыновил вас и был абсолютно и совершенно счастлив таким сыном, как вы. Так случается в жизни: к людям достойным и благородным счастье порой приходит запоздало, но бывает оно наполненным и светлым, ввиду перенесенных ранее невзгод, напрасных надежд, череды предательств... Извините великодушно старика, я, кажется, не о том.

Федор Юрьевич всячески оберегал тайну вашего рождения, делал вид и вскоре сумел убедить всех, что он и был истинным отцом ребенка, рожденного вне брака, и только обстоятельства разного свойства помешали ему соединиться с матерью его сына законными узами. Этому поверили все. Мария Федоровна вскоре получила интересную работу; Федор Юрьевич продолжал продвижение по службе. Я же служил по другому ведомству.

В конце восьмидесятых наши дороги – мои и Гриневых – разошлись далеко.

Девяностые были для Федора Юрьевича, как в определенной степени и для всех нас, крушением идеалов юности; я и мои товарищи сумели найти применение своим силам и умениям, кои мы и теперь продолжаем употреблять на процветание Отечества, хотя в условиях глобальной экономической и политической диктатуры в мире, в условиях нравственного падения большой части нашего общества делать это весьма сложно. Федор Юрьевич Гринев не захотел участвовать в наших проектах; он полагал, что любые благородные идеи и проекты теперь уже невозможны, ибо будут неминуемо похоронены алчностью и своекорыстием людей, каких теперь в обществе большинство. Свои незаурядные способности в финансовых вопросах он использовал лишь как консультант, чтобы обеспечить себе самому и своим близким достойное существование.

К сожалению, мы мало виделись с ним в последние годы. И это тем более печально, что я совершенно не знал ничего о вашей судьбе. Когда вы, Олег, начали свою игру, мы ее, признаться, сначала просто не заметили. Но действовали вы столь решительно, отважно и даже несколько бесшабашно, что я... я – вспомнил нашу встречу в метро. И разговор с вашими родителями – примерно за год до их кончины. Ну да вы, я полагаю, догадались уже, кто ваш отец. Если вас не убедили мои слова, то убедило фото".

Глава 108

Олег отложил письмо в сторону, прикрыл глаза, помассировал веки. Снова посмотрел на фотографию. На него, Гринева, смотрел он сам – волевой подбородок, открытый взгляд, усмешка... Безукоризненный смокинг и – тонкие, в ниточку, усы, какие носили щеголи в тридцатых годах. Но – не в России. Олег снова перевернул фотографию и снова перечел подпись: «Daddy Jones, 1933, New‑York». Гринев вернулся к письму:

"Пожалуй, вы уже догадались, что вашим природным отцом является сэр Роджер Эванс Джонс. Чтобы не вызывать в вас внутреннего протеста, оговорюсь сразу: сэр Джонс ничего не знал о вашем существовании до вчерашнего дня.

Так уж случилось, что в Советский Союз он впервые приехал с ознакомительной поездкой в 1970 году. В виде исключения ему разрешили посетить многие города СССР в самых разных частях страны. Это была редкая привилегия: возможно, вам неведомо, что в Советском Союзе большинство городов – даже крупных промышленных и культурных центров – были городами закрытыми для иностранцев. Исключение составляли наши столицы, некоторые города‑музеи и порты, но и то – не все. Но сэр Роджер Джонс был в те времена человеком весьма и весьма влиятельным и в мировой экономике, и в мировой политике; было принято решение предоставить ему такую возможность. К тому же было известно, что изучение сэром Роджером культуры и народа той или иной страны выливается в весьма выгодные для этой страны деловые проекты: пример Японии и Южной Кореи уже тогда был впечатляющ.

Мария Федоровна Елагина была в то время не только блестящим переводчиком‑референтом Министерства иностранных дел, но и женщиной обаятельной, незаурядной, исключительного образования и высоких душевных качеств. На службе ей было предложено сопровождать сэра Роджера Джонса в его поездке по стране.

Сэру Джонсу были созданы и иные послабления. Его сопровождали в поездке двое его личных телохранителей, а вовсе не представители спецслужб СССР. Может создаться впечатление, что КГБ жестко контролировал поездку, но это не так: если КГБ и принимал участие в контроле, то только в визуальном: Роджер Джонс согласовывал вопрос в Промышленном и Финансовом отделах ЦК КПСС; Юрий Владимирович Андропов, принявший Комитет под свое руководство только в 1967 году, не посмел бы в семидесятом поставить под контроль человека, в коем заинтересован аппарат ЦК. Поездка сэра Джонса по стране происходила достаточно свободно.

Мне довелось познакомиться с Роджером Джонсом три года спустя, когда он снова посетил Москву, на этот раз с серьезными предложениями и проектами.

Признаюсь, что этот незаурядный человек поразил всех нас своей исключительной эрудицией, жизнелюбием, блестящим интеллектом, невероятной работоспособностью и исключительной, не поддающейся никакому объяснению интуицией во всем, что касалось финансов и финансовых проектов. Прибавьте к этому обаяние, обходительность, авантюризм, респектабельность, любовь к литературе и изобразительному искусству и огромные знания в этих областях и притом внешнюю подтянутость и элегантность – и вам станет понятно, почему Мария Федоровна в его первый приезд увлеклась таким человеком, несмотря на существенную разницу в летах. Да и его увлечение ею не было мимолетным: в свой второй приезд он пытался наводить о ней справки, но тщетно: Мария Федоровна поменяла и фамилию, и место жительства. К тому же тогда ее и вашего батюшку связывало сильное взаимное чувство; Федор Юрьевич по долгу службы – он служил тогда в одном из отделов Внешторгбанка, – общался с сэром Джонсом, но, по взаимной договоренности между вашими родителями, ничего ему не сообщил ни о вас, ни о Марии Федоровне. Еще раз повторюсь: все это я пересказываю вам не из старческой любови к сплетням о «лучших временах», когда все мы были молоды и полны сил, а исключительно для того, чтобы наиболее точно и достойно выполнить возложенное на меня вашими покойными родителями, Федором Юрьевичем и Марией Федоровной, поручение.

Оно состояло конкретно вот в чем. Марию Федоровну беспокоило чувство вины перед вами; она полагала, что так или иначе вы должны узнать о своем родителе;

Федор Юрьевич был с нею полностью согласен. Но оба они не знали, как сделать это достаточно корректно, так, чтобы такая информация не нанесла вам душевной травмы. В конце концов они решили следующее: ваша мама сама сообщит вам об этом, но после кончины Федора Юрьевича; в случае ее кончины эту миссию должен был взять на себя сам Гринев. Меня же они попросили быть посредником в сообщении такой информации в том случае, если... Как видите, именно такой случай и произошел.

Тогда же, во время нашего разговора с Гриневыми год назад, они мне показали фотографию сэра Роджера Джонса приблизительно в вашем возрасте; ваше сходство поразительно! Притом что благородные стародворянские черты, унаследованные вами от матушки, придают вашему облику, как внешнему, так и внутреннему, еще большую привлекательность. Это не лесть – у меня нет причины льстить вам, как нет привычки льстить кому бы то ни было. Это просто констатация факта.

Свою игру на Российской фондовой бирже вы начали столь внезапно, что она показалась нам безрассудной. Но вы действовали так уверенно и изобретательно, что мои товарищи согласились с решением подключиться к игре на повышение; к этому мы не были готовы, но случай и конъюнктура вашими стараниями складывались вполне благоприятно. Вы были победителем. А потом – начались сложности.

Во‑первых, мы выяснили происхождение капитала, тех ста миллионов, с которых вы начали игру. Они принадлежали одному олигарху, который давно стал персоной non grata не только в российском экономическом и политическом establishment, но и во всех значимых финансовых кругах Запада. Этого олигарха мировые деловые круги могли использовать лишь для широкомасштабной провокации, направленной против интересов России. И вы оказались сыгранной жертвенной пешкой.

По неофициальным каналам мы получили сообщение о грядущих нефтяных неурядицах и заморозили биржу; ваша участь представлялась незавидной; все сошлись на том, что вас необходимо устранить, чтобы не допустить огласки и разрастания провокации до масштабов скоординированного шоу, способного вызвать серьезные социальные и иные последствия.

Когда вы появились у меня, ваша участь была уже решена. Но меня беспокоило чувство долга перед вашими покойными родителями... Впрочем, не могу и не хочу вам лгать: вы оказались в том положении, когда ваша частная жизнь уже ничего не значила по сравнению с возможным общественным ущербом. И все же, все же... И вот тогда я решился на авантюру: послал вас в клинику к Роджеру Джонсу.

Никаких гарантий к тому, что сэр Джонс узнает вас, как узнал я, – не было; никаких гарантий, что он признает в вас своего сына, – тем более. Положение усугублялось тем, что Папа Джонс вот уже двадцать лет как отошел от дел, стал «императором без трона», эдаким королем Лиром; поговаривали также, что он не вполне в своем рассудке. И все же – я счел нужным поступить так, как поступил.

Я сумел связаться с сэром Джонсом и напрямую, без обиняков, изложил ему и суть дела, и суть проблемы. Он ответил ничего не значащим хмыканием и молчанием. Признаться, вчера на даче я ждал вас: хотел узнать хотя бы ваше мнение об итогах встречи: мне более дозвониться до сэра Джонса не довелось.

Но сегодняшнее утро показало, что ваш второй отец – позвольте мне все‑таки так его называть, первым я считал и буду считать Федора Юрьевича Гринева, – Роджер Эванс Джонс сделал все возможное и невозможное – скорее даже невозможное! – чтобы за столь короткий срок изменить все. Это означает, что он полностью убедился в правоте моих слов..." Олег вспомнил «случайное» ранение в фешенебельном автомобиле...

По‑видимому, у него негласно взяли анализ на ДНК и сумели сообщить Роджеру Джонсу. Гринев вернулся к письму:

"Не знаю, как он повлиял на господ... впрочем, не буду поминать их имена всуе, но поверьте, люди это значимые и – куда более могущественные, чем главы любого из существующих государств. Тем не менее – факт остается фактом. И нам приятно, что сэр Роджер Джонс оказался человеком воистину порядочным, человеком долга и чести.

Если вы сможете связаться с ним, передайте сэру Джонсу мое всегдашнее почтение и всемерную готовность к содействию в любых вопросах, какие только смогут его заинтересовать, разумеется, если это будет служить на пользу и к процветанию нашего Отечества.

Вы же можете чувствовать себя спокойно и уверенно. А мы уверены, что те капиталы, какие вы приобрели, как и те, что теперь захотят доверите в ваше управление очень и очень многие люди, вы употребите с пользой для нашего Отечества. И еще одно... Будущее рождается в прошлом, но наступить может только через настоящее. Через настоящую веру, самоотверженность, отвагу, стойкость и постоянство – в любви, чести и выполнении долга перед теми, кто до нас честно его выполнял. Мы верим, Олег Федорович, что вас ждет отважное и высокое будущее".

Глава 109

Олег сидел опустошенный и отрешенный. Положил письмо в ящик стола, выудил из кармана пиджака глянцевый прямоугольник визитки с личным номером Роджера Эванса Джонса. Положил перед собой на черную поверхность стола. Рядом темным огнем мерцал рубин в золоте.

Гринев взял трубку, набрал номер. О чем он будет говорить с Роджером Джонсом, он себе не представлял.

Длинные гудки тянулись словно провода, протянутые сквозь время. Гриневу никто не ответил. Он перезвонил снова. И снова – тишина.

Олег выдвинул ящик стола, желая перечесть письмо... Вместо исписанных старинным каллиграфическим почерком листов в ящике оказались их обугленные останки. Прочесть на них ничего уже было нельзя.

Появилась Аня, взглянула на Гринева встревоженно:

– Что с тобой, Олег?

– Ничего.

– Я не могу до тебя дозвониться. И по интеркому ты не отвечаешь. Ты нездоров?

– Здоров. И даже весел. – Олег развел губы в улыбке.

– Так не веселятся. У тебя глаза несчастливые.

– Просто устал. Пройдет.

– Все равно... У тебя вид такой, что... Даже не знаю, как сказать.

– Тебе работать не надоело? – спросил вдруг Олег.

– Еще как! Сегодня сумасшедший день. Ты всем нужен, а ты – отсутствуешь.

Да, приходил юрист, принес бумаги на квартиру. Деньги забрал. Но ключей не оставил.

– Ключи есть. Собирайся. На сегодня рабочий день закончен.

Аня кивнула, бросила взгляд на фото, спросила удивленно:

– Это что, пробы для «Мосфильма»?

– Скорее – для Голливуда.

– Правда?

– Да. Великий Гэтсби. Похож?

– Очень. Но... это ведь не ты.

– Нет. Выяснилось, у меня в Америке есть родственник.

– Близкий?

– Да.

– Богатый?

Олег рассмеялся искренне:

– Это слово к нему неприменимо. Тебе долго собираться?

– Нет, но... что‑то надо решать с делами. Телефоны не смолкают, факс, электронная почта. Ты завален предложениями.

– Рассмотрим. Но не сегодня. Поедем в гости.

– К кому?

– К Корсакову.

– Он нас примет?

– Может быть.

– Дашь пять минут на сборы?

– Даже десять.

Олег набрал номер:

– Иваныч?

– Да, Олег Федорович. Рад слышать.

– Как здоровье?

– Хорошее. Лежу. Кости срастаются.

– Чтобы срастались быстрее... фирма «Икар консалтинг» решила поощрить тебя новой машиной.

– Вот это – правильно. Только, Федорович...

– Ты не понял. Не для работы. Тебе лично. «Вольво» устроит?

– Погоди, Олег Федорович...

– Нет, это ты погоди. И квартирой для дочери. Двухкомнатной. Улучшенной планировки. Она ведь у тебя невеста, так?

– Олег Федорович...

– Считай, это премия. В размере оклада за десять лет беспорочной службы.

Чтобы выздоравливал быстрее.

– Еще неизвестно, смогу ли я водить машину...

– А вот это не важно. И – не суетись с выбором жилья. Подбери как следует.

Завтра кредитка «Икара» будет у тебя.

– Олег Федорович...

– Выздоравливай, Иваныч. Разгребусь с делами, заеду.

Не успел Олег положить трубку, как прозвонил мобильный.

– И как поживает воротила российского фондового рынка?

– Чернов?!

– Он самый. Сижу на унылых Гавайях. До здешних пасмурных мест дошли слухи о ваших художествах. Поздравляю, партнер.

– Старший партнер, Борис. Старший.

– Ну вот, уже и старший... Эдак и в муляжи выбьешься.

– Я не тороплюсь.

– Я собираюсь быть в Москве...

– Заходи. Есть идеи – обсудим.

Появилась Аня:

– Ну что? Едем?

– Сначала решим на чем. Девушка пожала плечами:

– Водитель «ауди» принес документы на машину. Они оформлены на тебя. И – ушел. Совсем. Джипы – тоже уехали. Это что‑то значит?

– То, что все – свободны. И я от конвоя, и конвой – от меня. Судя по всему... все – правда. Я стал неприкасаемым. В хорошем смысле этого слова.

У странного дома в центре Москвы Гринев и Аня оказались через сорок минут.

Подошли, дверь подъезда оказалась незапертой. Поднялись на нужный этаж, остановились перед дверью со старинной табличкой. Олег позвонил. Еще. Еще.

Дверь соседней квартиры приоткрылась, за нею появилась подслеповатая бабуля; на вид ей было за девяносто.

– Вам кого? – спросила она дребезжащим голосом.

– Сергея Кирилловича Корсакова.

– Э‑э‑э... Не живут здесь. Давно не живут. Когда‑то, до революции, господа жили, а теперь... нету никого.

И – дверь закрылась.

Они спустились, сели в автомобиль. Олег бросил на дом прощальный взгляд.

Дом смотрел на него тонированным безразличием окон. Гринев приветливо помахал рукой. Напел тихо, вполголоса:

– Призрачно все в этом мире бушующем... Некоторое время задумчиво смотрел прямо перед собой и – сорвал машину с места.

– А сейчас – далеко едем? – спросила Аня.

– Домой.

Дорога, обрамленная рядами кленов, укрытая золотом будущей осени, уходила вверх и упиралась в синюю твердь неба; оно неслось навстречу, и казалось, еще немного – мужчина и девушка взлетят и унесутся в эту бескрайнюю бесконечность.