Текст книги "Охота на медведя"

Глава 103

Олег сидел закрыв лицо руками. Ноги его были спутаны скотчем, Леший сидел на расстоянии пяти метров, держа в расслабленной правой руке «Макаров». Ствол был направлен Гриневу в живот.

– Почему, Леший? – тихо спросил Олег.

– Ты знаешь, о чем я только что вспомнил, Медведь?

– О бое.

– Да. И о том, что было после. Это был наш единственный серьезный бой в горах. За два дня до выхода. В котором мы едва не загнулись. А четверо ребят – загнулись. Но я даже не помню их имен. Словно их и не было никогда. – Лешаков усмехнулся криво, вытянул из пачки сигарету, спросил Гринева:

– Будешь?

– Нет. – Олег жестко свел губы.

– Ты всегда был чистоплюем, Медведь. Что это сейчас решает? Для тебя, для меня, для жизни вообще? Через несколько минут ты умрешь. И не потому, что я – злой, а ты – добрый. Просто жизнь такая. – Лешаков прикурил, затянулся:

– Из тех ребят, загнувшихся на высотке, я запомнил только того, в конопушках. Он был дурноватый, зубы у него были гнилые, ржал всегда невпопад и все время вспоминал какую‑то грудастую шлюшку, которую он пер на проводах – на общажной койке... Какой он был? Добрый? Злой? И кем бы стал, если бы выжил тогда? Бандитом?

Работягой? Пьяницей? Торгашом? Прапорщиком? Кто теперь скажет? Кто теперь скажет, кем стали бы те, в коричневых халатах и наших армейских бушлатах, несшиеся вниз по склону? Или тот пацанчик – ему было лет пятнадцать, не больше, которого прошило осколками гранаты, которую бросил я? Прошило в решето, в сито... Кем стал бы он? Муллой? Наркоторговцем? Наемником?

– Тогда была война.

– Война всегда. Всегда. И нет в ней победителей. Потому что погибают все.

Рано или поздно. А потому – жизнь хочется прожить послаще. А не ишачить согнувшись на кого‑то... Ты помнишь, у меня была истерика там, в окопе. И знаешь, что мне представилось вдруг? Что это я и есть – и сущее, и истина, и бог! И те горы, что были вокруг, и то небо, что над нами, и те «духи», что карабкались на нас, и вы все – все это мое создание, мое воображение, мое...

Вот только пули были чужими и чуждыми, и я вдруг понял, что, если одна из них разобьет мне голову... я не просто останусь лежать бесчувственным и бездвижным, нет! Пропадет и исчезнет небо, горы, и – весь бесконечный мир, какого я не видел никогда, но которым могу владеть, пока жив! И что мне до всех, если не будет меня – не будет для меня ни воды, ни хмеля, ни девчонок, жаждущих моей ласки, ни океанов, жаждущих купать меня в своих водах, ни звезд, жаждущих светить мне! Ничего не будет! И все это я – увидел! почувствовал! понял! – в единый миг! И ты – хлестнул меня по щекам, будто ангел, и сказал то, что я думал: убивай, иначе убьют тебя! Работай! И я – убивал! Работал! Спокойно, деловито, и не было во мне страха, потому что именно тогда я понял – пока я убиваю, сам я – бессмертен! Потому что шлю смерть другим! – В две затяжки Леший спалил сигарету, прикурил другую:

– Ты спросил – «почему»? Тогда слушай, не морщись. Знаешь, что было потом? Ночью мы пошли в кишлак. Небольшой такой кишлачок, откуда все мужчины сбежали накануне вечером – то ли к шаху Мансуру, то ли от него – какая разница! Богом забытый кишлачок... мирных, нищих декхан, которые ничего не выращивали, кроме опийного мака...

Мы были обкурены и неслись в ночь на бронике – пес его знает зачем, а когда примчались, разбудили каких‑то женщин и потребовали ханки и анаши, а какой‑то пацанчик кинулся на нас со стволом, и кто‑то перерубил его очередью, и – это было только начало... А что было, когда я вернулся в Союз? Папашка мой приказал долго жить, мать кинулась по его знакомым – меня устраивать и – что?

Никому я был не интересен. И не важен. Никто не желал пальцем о палец ударить, чтобы мне помочь.

Я поступил в Бауманский на самую профилирующую специальность. Связь. А жить становилось все труднее. Мать привыкла жить за отцом, накоплений у нас особых не осталось... А я бродил вечерами мимо разноцветных палаточек, и денег у меня не было ни на что, даже на вшивую колу! И я сколотил из пацанов, как теперь говорят, бригаду. Вот только на стрелки и прочие увеселения ходить не собирался. Ребятки все были почти домашние, нигде не засвеченные. Но они были голодные и оттого – злые. А я злым не был. Я уже знал: таков мир. Или гнешь ты, или – гнут тебя. Я смотрел вполглаза на растущих рэкетиров и – думал.

За размышлениями организовал парочку налетов на квартирки отцовских знакомых: они недурственно устроились по новой жизни. Не было тогда у них еще ни гардов, ни служб безопасности, все нажитое и нахапанное по привычке скрывали от милиции под паркетами... И информацию получал из первых уст: когда семейство на дачу съедет. Брали только деньги. По нынешним временам – смешные, но лучше, чем ничего.

И когда наступило время «черных риелторов», что помогали бабулькам и дедулькам отправляться в миры иные... Вот где был куш! И не крои мне, Медведь, козлиную морду: я не бабушек собирался бомбить, а тех самых риелторов!

Вышел я на них так: прибрел хмельной в Сбербанк, открыл валютный счет на пятьдесят баксов и весело так поделился с кассиршами: дескать, квартиру собираюсь продавать, и, чтобы кидка не было, пусть мне сначала на счет денежки положат, а потом уж я бумаги по недвижимости подпишу!

И – что ты думаешь? Уже следующим вечером появился неприметный парнишка в нашем подъезде да стал выспрашивать, кто квартиру здесь продавать собирается...

Вывел я на него одного из своих мушкетеров, он с ним попьянствовал, закорешился и стал типа наводки давать... А в один прекрасный вечерок мы ту банду и разорили. Дотла. Конторка у них была в каком‑то ангаре, за городом... Ствол я себе раздобыл, ясное дело, «тульский Токарева»... И превратил самих риелторов в недвижимость. Два дебила и одна дамочка. Сняли сорок три штуки зеленых, по тем временам – деньги очень хорошие. Я своим мушкетерам по штуке выдал и мозги промыл: дескать, все бандиты, а мы – Робин Гуды, защищаем ветеранов и прочую шелупонь от злых хищников...

Леший рассмеялся кашляюще, продолжилг – Велел своим архаровцам деньгами не сорить, а сам – задумался снова. А когда я задумывался – мысли были светлые и понятные... Да и знаешь, Медведь, когда меня трясло под пулями «духов», то еще одно видение мне было... Словно где‑то сверху сидят себе два румяных старичка, два восковых дяденьки, и фигурки двигают по карте, как по доске шахматной...

Раз пешечку двинули – и пошли колонны в камуфляже на юг, два – на север... И – проутюжили их «небесным огнем» штурмовики, и – нету их больше, нигде нету... А один из игроков растянул губы в резиновой улыбке, а под ними – зубы беленькие, один к одному, и все – тоже неживые, ни одного с червоточинкой.. Ты понял? А я – понял, Понял – мне туда надо, к старичкам этим гуттаперчевым поближе, а я куда рвусь? Снова в легионеры? Так легионеров всех упокоят – доля у них такая... И не важно, чей ты легионер – державный, братанский или сам по себе разбойник – сколько веревочке ни виться... Мне хотелось не денег, нет, мне хотелось жизни той поднебесной, чтобы не трясся я ни за будущее, ни за прошлое, чтобы порхал с Майорки на Гавайи, с Гавайев на Багамы или Кубу, с Кубы – на пляжи Копакабаны и – чтобы не было в этой жизни ничего, кроме веселья и покоя... Это – мой мир, я его выдумал и волен делать с ним все, что пожелаю!

Глава 104

Нужно было соскакивать, пока кого‑ток не увяз. А тут – один из моих мушкетеров звонит, говорит, хорошо бы деньгами уже поделиться, да и дело есть... У меня тоже было дело. Собрал я их в подвале и – поделился. Каждому по пуле. Спросишь, что я чувствовал? Да ничего. Абсолютно ничего. Ведь их я – тоже выдумал.

А в стране нашей бескрайней – каравай нарезали, да по‑живому – дух захватывало! Ну и горбушки восковым дядечкам доставались... Да что горбушки – крошки с барского стола сыпались такие, что упадет какая не так – башку всмятку расплющит! Но меня за этот стол не звали. И тогда я понял: к этим господам я смогу подойти обслугой!

– Зачем ты мне все это говоришь? – жестко, выделяя каждое слово, спросил Гринев.

– Ты спросил, я – отвечаю. Я хочу, чтобы ты понял: ничего личного.

Просто... Это был мой шанс подняться.

– Ты еще добавь, что ты меня выдумал.

– Может быть.

– И моего отца.

– И его тоже.

– Вот только умер он реально.

– Смерть всегда реальна. В отличие от жизни.

– Менты бы забрали – тебе легче бы было?

Лешаков вытянул очередную сигарету, прикурил:

– А все‑таки любопытно, как ты на меня вышел, Медведь? – Мертвым оно к чему? Ни к чему.

– Когда ты появился у Савина, о маячке я догадался. С джинсами пришлось расстаться. Кстати, откуда у тебя такая аппаратура?

– От верблюда.

– Зря ты так, Медведь. Я ведь тебе правду сказал: ничего против тебя я не имею...

– ...Но – такова твоя холопья доля. Валить кого велят.

– Что? Ты... ты думаешь, мне кто‑то дает указания?

– А ты думаешь, что танцуешь? Ты – дергаешься, Лешак, как мормышка на леске.

– Ты дурак, Медведь. А ведь мне казалось, ты меня понял. Мы ведь и возраста одного... И вообще...

– Кто поймет ум сумасшедшего?

Лешаков покачал головой:

– А ведь ты грубишь...

– Да? Я бы тебе реверанс сделал, да ноги связаны.

– Грубишь... Тогда – вот тебе за грубость. Всю игру – всю, от первой точки до последней запятой, выдумал я! Я!

Олег выругался ритмично и крайне непристойно.

– Это нервы, Гринев. Ты проиграл. Но ты и не мог выиграть. Не я, а ты был в этой игре болванчиком. И я – запланировал тебя на эту роль с самого начала! Я тебе сказал, что пошел в обслугу? На техническое обеспечение систем безопасности? Так вот: меня скоро заметили.

– Немудрено, с твоими талантами убивать.

– Убивать может всякий. А вот разрабатывать и реализовывать успешные схемы – нет. Все, что ты делал, Медведь, ты делал по моей схеме! Ты понял? По моей!

– У тебя мания величия, Лешак.

– Думаешь? Не суди по себе, Медведь. Ведь это я разгадал, вычислил твой мучительный комплекс, твой вопрос гамлетовский – «быть или не быть»... Знаешь, как это называется «по науке»? Синдром невостребованного ожидания. Ты – как перестоялый конь – копытом бил, а воли тебе не давали... Вот тут и пришла идея от моего бывшего патрона – некогда он при Семье состоял, что тот Распутин – при Романовых... А идея была проста, как яйцо: завалить рынок. Савин мне объяснил: это политическая нестабильность, это увольнения, это много‑много мутной водицы... Перед выборами... Савин... Он был забавный. Отчего то считал себя моим боссом. А что на деле? Прислугой был он. Потому я и списал его просто и без изысков.

Идеи – идеями, а реализовать их нужно было чисто. И я – вспомнило тебе.

Но... ты ведь умный, Медведь, я это знал. Мне нужно было тебя «подогреть»... А ничто так не «греет», как горе... Мне было нужно, чтобы ты пер напролом, чтобы торопился, чтобы не замечал очевидного... Ты пойми, Медведь: ты такой же, как я: ты желал успеха, но тебя заставили танцевать под чужую музыку. Под мою музыку!

Что ты скривился, Гринев? Да, я такой же, как и ты! Как и все в этом мире!

Просто людишки привыкли обряжать свои желания в шелуху лаковых слов, установлений, понятий, законов, ритуалов... А на самом деле все хотят одного: сладко жрать! А сладко жрать можно только человечину! Сладко жрать и сладко жить ты будешь только тогда, когда кто‑то вместо тебя подыхает от голода, когда кто‑то вместо тебя лежит под пулями, а другой – вместо тебя – бежит фанерным болванчиком на чужой бруствер, в свою фанерную атаку, потрясая фанерным ружьецом, из которого летят разящие раскаленные пули!.. И лучше, если они летят не в тебя.

Олег поднял искаженное судорогой лицо:

– Говоришь ты много и невнятно, Лешак. Сказать – почему?

– Ну?

– Всякая гнида чует свое паскудство. И «шелуха лаковых слов» тебе не поможет. Ты крыса. Живешь крысой, крысой и сдохнешь. Большие дела, говоришь? На перстень позарился, как шлюха дешевая!

– Тогда уж – дорогая. Камень хорош, я в этом разбираюсь. Научился. А что до крыс... Крысы – умны и осторожны. А ты – совсем раскис, Медвежонок... Понимаю... Я бы на твоем месте тоже раскис... Но только я – на своем месте.

Со стороны двери раздался неясный шум, потом – щелчок, и – тонкая стрелка воткнулась в обшитую деревом стену рядом с тем местом, где только что сидел Лешак. Его реакция была мгновенной. Он свергся на пол, одновременно развернувшись всем телом в сторону хрупкой фигурки в проеме двери. Грохнул выстрел, тяжелая пуля смела девушку и буквально впечатала в косяк.

Гринев метнулся прыжком, Лешак успел вывернуть пистолет, но выстрелить не сумел: Олег ударил рукой сверху, наотмашь и – рухнул на противника всей тяжестью.

Глава 105

– Ой, как больно! – простонала Аня. Она пыталась подняться по косяку двери, но ноги, не слушались.

Олег ринулся было к ней, забыв про спутанные ноги и – свалился на пол.

Зарычал от яростного бессилия, вскочил, дотянулся до стола, взял нож, рассек путы, подбежал к девушке, осторожно приподнял ее:

– Ты ранена?

– Нет. Но ребра поломаны, это точно. Бронежилет.

– Какая умница.

– Техника безопасности. За несоблюдение меня сразу бы уволили.

– Мне сообщили, что твой контракт закончен.

– Я взяла отпуск. Имею право провести его на родине.

– Как ты меня нашла?

– А что тут находить? «Место встречи изменить нельзя». Я подумала, ты будешь здесь. Вот только со временем не рассчитала. И – с выстрелом.

Олег услышал стон, поревернулся. Лешаков очнулся и смотрел на Олега мутным взглядом. Повернул голову. Пистолет лежал в нескольких сантиметрах от его ладони. Лицо Лешакова закаменело, на глазах от напряжения выступили слезы, но он не смог сделать ни движения: рука была переломана в локте.

Гринев подошел, наклонился, подобрал ствол, направил лежащему в голову:

– Вот теперь ты – на своем месте. На нем и останешься.

– Олег, так нельзя... – пробормотала Аня, но голос ее потонул в грохоте выстрелов.

Гринев стоял бледный, пистолет с откинутой затворной рамкой беспомощно замер в его руке, и в наступившей отчетливой тишине слышался дребезжащий звук катящихся по полу гильз.

Лешаков смотрел на Олега снизу, губы его сотрясала дрожь. Все пули Гринев вогнал в дощатый деревянный настил рядом с головой поверженного врага.

Снаружи раздался слаженный визг тормозов, Олег резко отодвинул Аню в сторону, выхватил из ее кобуры пистолет и выглянул на улицу. На Гринева смотрело с полдюжины готовых к бою стволов. Бойцов он не узнал – узнал автомобили. Представительский «ауди» и два джипа сопровождения. Опустил пистолет.

Старший группы охраны помахал бойцам «отбой», сам вошел через гараж в дом и поднялся к Гриневу.

– С вами все нормально?

– Да.

– Мы слышали выстрелы.

– Это был погребальный салют.

Старший пожал плечами. Достал мобильный. Нажал кнопку вызова. Передал аппарат Гриневу:

– С вами хотят поговорить.

– Олег Федорович?

– Здравствуйте, Сергей Кириллович.

– Я...

– Можете не объяснять. У меня хорошие информаторы и толковые аналитики. Но и они не сразу во всем разобрались. Поэтому и опоздали. Вы разыскали убийцу отца?

– Да. – Он... жив?

– Да.

– Очень хорошо. Как мне сообщили мои люди, за ним тянутся хвосты. Которые повешены на вас, Гринев.

– Что это сейчас может изменить?

– Сейчас – ничего. Но завтра – понедельник.

– И – что будет?

– Вот этого я сказать не могу. Кто знает дела богов? Только они сами. Мои люди заберут этого... Лешакова, так, кажется. Его доставят в прокуратуру. Как вы думаете, он готов давать правдивые показания?

– У него спросите.

– Да это и не важно. Мои парни его убедят. И – не беспокойтесь, Олег Федорович. Он будет наказан по всей строгости закона. По самой высокой шкале. А куда вы теперь намерены направиться?

– В контору.

– Мои люди вас отвезут. Можете ими располагать.

– Господин Борзов говорил мне то же самое. А потом решил, что мне пора умереть.

– Такова жизнь. Успех нужен всем, неудач не прощают никому.

– Вам тоже?

– До понедельника, Олег Федорович. До понедельника. Это уже завтра.

Через час Аня и Олег были уже в конторе «Икар консалтинг». Стояла ночь.

Олег хотел отправить девушку в больницу, но она отказалась наотрез.

– Ребра заживают сами. А больницы наши ты знаешь.

Они поужинали, но кусок не лез Гриневу в горло. Аня не то чтобы догадалась – почувствовала его состояние и – оставила его одного.

– Я устроюсь на диванчике, не беспокойся за меня. С тобой все нормально?

– Да.

– Если... если захочешь меня видеть – позови. Я буду рядом.

Олег остался один. Состояние его действительно было странным. Перед ним на черной поверхности стола лежал перетень – словно сгусток медвежьей крови...

Крови в золоте. И все происшедшее – неделю назад, вчера, сегодня – представлялось ему странной фантасмагорией... Женя Ланская, клиника в Штатах, разговоры с Джонсом, выстрелы... Все, все смешалось и представлялось нагромождением ненужных и никчемных событий... И еще – очень хотелось плакать, но он не мог. Оставалось только ждать. И – он ждал.

На Москву опустилась ночь, превратив город в подсвеченный призрак. Олег помнил столицу разной. Помнил – важной, имперской, упорядоченной; тогда еще можно было пройтись по Маросейке запросто, не теряясь от столпотворения машин, и маленькие переулки летом были безлюдны и жарки... Помнил – темной, сырой, с пустыми витринами магазинов, когда автострады освещались лишь фарами затонированных автомобилей, таких же непроглядных, как сама ночь... Сейчас Москва походила на раскрашенную игрушку. Или – на декорацию: ухожена, подсвечена, умыта, но оттого казалась совершенно ненастоящей.

«Успех нужен всем, неудач не прощают никому». За чем гнался он, Олег Гринев, все эти дни, или – все эти годы?.. За каким идеалом? Удачи? Успеха?

Доблести? Гриневу вспомнился вдруг лермонтовский «Герой нашего времени» и то, как он мчался в сумасшедшей скачке за уезжающей навсегда Верой... Что он пытался догнать? Призрак так никогда и не изведанного счастья? Любви? Надежды?

Ничего он не смог. И брел ночной тропою, одинокий и потерянный в этом громадном бескорыстном одиночестве...

Олег поставил кресло напротив окна, сел в него и – больше ни о чем не думал. Чиркал колесиком зажигалки и смотрел на огонь. И порой ему казалось, что огонь этот – единственное близкое ему существо, оставшееся и в этом огромном городе, и в этой огромной стране, и на этой огромной планете.

Глава 106

«...Достигнута договоренность с компанией „Бонк корпорейшн“ о покрытии долгов российских предприятий их акциями, но при условии, что немецкая сторона вкладывает оговоренные суммы в модернизацию... По мнению вице‑премьера Александра Бурова, к этому проекту вскоре присоединятся и такие компании‑кредиторы, как „Эрсон“, „Динарикс“ и другие гиганты. Как сообщил наш источник в аппарате правительства, подобные переговоры ведутся с итальянскими и французскими фирмами».

Олег вскинулся в кресле и посмотрел на зажженный телевизионный экран.

Видимо, был выставлен таймер и телевизор включился автоматически.

"...Решение о слиянии таких отечественных нефтедобывающих и перерабатывающих гигантов, как «Юрконе» и «Сибирская корпорация», привело к резкому взлету котировок ценных бумаг не только этих компаний, но и еще четырых российских нефтяных тяжеловесов... Не за горами борьба за лидерство между «Элкойлом», «Объединенной группой» и новой корпорацией, ставшей в один ряд с крупнейшими мировыми холдингами, такими, как «Роял Датч шелл», «Эк‑сон» и «Стандард петролеум».

«...По комментариям наших экспертов, резкий взлет рынка ценных бумаг предприятий реального сектора был обусловлен недавним, таким же резким обвалом, и за обоими этими действиями... прослеживается как четкая взаимосвязь, так и четкий финансовый план. Как бы то ни было, благодаря лавинному повышению курсовой стоимости акций сотни российских предприятий получат весьма значительные финансовые средства на модернизацию... десятки тысяч рабочих и членов их семей могут с оптимизмом и уверенностью смотреть в будущее...»

– Олег, ты проснулся? – спросила Аня по интеркому.

– Да.

– У тебя телевизор орет. А в конторе – телефоны раскалились от звонков.

– Ты все еще работаешь на меня?

– Нет. Я же не называю тебя на «вы». Но я – работаю. Не на тебя, а для тебя. Тебе принести кофе?

– Да.

– И распорядись, пожалуйста, какие звонки срочные, чтобы я могла...

– Срочных звонков больше нет. Все – ординарные.

– Ты... правда стал очень богатым?

– Не знаю.

– Тут звонил какой‑то Сан Саныч. Сказал, что дело личное. Насчет твоей квартиры. Он оставил номер телефона. Это важно?

– Да. Соедини меня, пожалуйста.

– Это Гринев, – произнес Олег, когда на том конце провода ответили.

– Здравствуйте, дорогой Олег Федорович. Теперь вы – действительно дорогой... Мне тут подсказали, что вы потяжелели почти на миллиард долларов.

– Пусть вас это не заботит... Сан Саныч. Я заплачу налоги и – снова полегчаю. Зато буду спать спокойно.

– Тут мне снова подсказывают... что ваша фамильная квартирка подорожала не вдвое, а впятеро. Как вы к этому?

– Возможно, что и вдесятеро, но... Вы сказали свое слово, я сказал свое слово. А слово – серебро. Не так ли?

– Я слово держу.

– В каком виде желаете получить деньги?

– Наличными.

– Как скоро?

– Да хоть сейчас. Документы мы оформляем быстро, вы же знаете.

– Я помню. Жду вашего представителя с бумагами. Деньги будут готовы.

Приятно иметь дело с человеком слова.

– Да чего уж... Фигура вы теперь неприкасаемая.

– Да? И кто так решил?

– Слухи, знаете ли. Слухи.

Вошла Аня.

– Вот кофе. Выпей, пока не остыл.

– Ты чем‑то озабочена?

– Тебе пришло письмо. Со специальной курьерской доставкой. Но странное. Я не стала его вскрывать. Может быть, поручить охранникам проверить?

– Думаешь, пластид?

– Всякое бывает.

– В прошлый раз мне прислали... м‑да, вещь была взрывоопасная. Покажи.

Конверт был плотный и надписан красивым каллиграфическим почерком с завитушками и росчерками: «Олегу Федоровичу Гриневу от Сергея Кирилловича Корсакова. Лично»..

– Это же от Корсакова.

– Того, что управляет временем?

– Скорее того, кто переводит стрелки. Жизнь показала – временем управляют другие. Для тебя же он – патрон.

– Боевой?

– Человек, который нанял тебя меня охранять.

– Это с ним ты разговаривал вчера?

– Да.

– Тогда почему он шлет письмо вместо того, чтобы позвонить?

Олег пожал плечами:

– Кто поймет ход мыслей часовщиков?

Гринев вынул из стола бумагу, приложил печать, размашисто расписался:

– Аня, это доверенность, попроси кого‑то из охранников съездить в банк и привезти деньги. Придет человек от... Сан Саныча, отдашь ему. В обмен на купчую на квартиру.

– Ты купил квартиру?

– Вернул родительскую. Очень хочется домой.

– Не беспокойся. Я все сделаю.

Олег распечатал конверт, достал оттуда несколько плотных листов, исписанных все тем же изысканным почерком. Еще там была фотография. Олег посмотрел на нее и – замер, пораженный.