Текст книги "Охота на медведя"

Глава 92

К обозначенному в визитке дому Олег подъехал на такси. Обычный старый жилой дом в одном из переулков центра столицы. Компактный. Четырехэтажный. Во дворе – два клена и очень старый тополь, ухоженные кусты, две песочницы с грибочками, но в них – никакого песка и в помине. Полтора десятка автомобилей во дворе. У подъездов – ни одной старушки. Во дворе – ни одного ребенка. За доминошным столом – четверо пожилых мужчин. Если они и похожи на пенсионеров, то какой‑то одной организации. Все – крупные, с покатыми литыми плечами.

Олег подошел к нужному подъезду, нажал кнопку домофона.

– Да? – услышал он голос и даже не понял – детский он, мужской или женский.

– Олег Федорович Гринев. К Сергею Кирилловичу Корсакову.

Ему ничего не ответили. Он стоял минуту, другую... Воздух, казалось, сгустился вокруг... «У меня есть шанс». Если дверь не откроется, шансов никаких. Совсем.

Замок щелкнул, словно предохранитель на оружии. Олег вошел. Старый лифт в зарешеченной шахте. Аккуратная табличка: «Лифт временно не работает».

Гринев поднялся на третий этаж. Подъезд был абсолютно пустынен и абсолютно чист. Даже не так: подъезд был абсолютно стерилен! Ни запахов, ни окурков, ни надписей на стенах, ни просто пыли. Перед каждой дверью лежали одинаковой формы джутовые коврики. Разной расцветки.

Олег подошел к нужной квартире. На двери – бронзовая, с прозеленью, табличка, явно XIX века, непонятно как сохранившаяся до наших смутных времен; на ней было выведено витиеватой вязью: «Сергей Кириллович Корсаковъ». Олег нажал звонок. Огляделся. Никаких камер слежения он не заметил. Но его не оставляло ощущение, что за ним наблюдают.

Дверь беззвучно открылась. Олег шагнул внутрь и оказался в длинном, огромном коридоре, какие видел раньше только в фильмах – о довоенных коммунальных квартирах. Вот только этот коридор был пуст. Ни подвешенной к стене мотоциклетки, ни сундука с утварью, ни корыта для купания малолеток.

Только ковровая дорожка, судя по узору, туркменская. И еще – запах. Странный запах.

Одна из дверей раскрылась, вышел старик – высокий, сухопарый, одетый в отороченную соболем чуйку, в безукоризненно отутюженных брюках и мягких шевровых ботинках. Сергей Кириллович Корсаков.

– Здравствуйте, молодой человек, – протянул он руку. На тонких его губах возникла вежливая улыбка. Глаза за толстыми линзами очков в черепаховой оправе были спокойны, умны и... абсолютно безразличны. – А я, признаться, ждал вас раньше.

– Раньше я не мог.

– Жаль.

Олег почувствовал щемящий холодок в груди.

– Я опоздал?

– Пожалуй.

Кровь прилила в голову, Гринев растянул губы в оскале:

– Но не на чаек?

– Чаек?

– Ну да. Приглашение было, а я тут случаем рядом оказался, жажду великую почуял, дай, думаю, зайду, хлебну стакан‑другой, с умным человеком побеседую... Может, и отпустит. Да и... вопрос один гложет.

– Какой?

– Почему вы решили меня принять, Сергей Кириллович? Если я уже... опоздал?

– Потому что вы пришли, Олег Федорович. Значит, еще надеетесь.

– Надежда не умирает никогда.

– Возможно.

Олег только кивнул. И – замер. На безымянном пальце левой руки Корсакова он заметил перстень. Темный неограненный рубин в золоте. Словно сгусток запекшейся крови.

Корсаков перехватил его взгляд:

– Хороший камень.

– У моего отца был... похожий.

Корсаков улыбнулся одними губами:

– Мы с Федором Юрьевичем Гриневым и покупали их в одной лавке. У одного торговца. В Индии. – Корсаков полюбовался камнем. – Мы ничего не смыслили тогда в камнях, а поди ж ты... Купили на память, потратив по триста английских фунтов. Мы были там в командировке в шестьдесят седьмом, до вашего рождения.

Лет пятнадцать назад я проверил: это натуральный бирманский рубин. Редкий.

Стоит около ста восьмидесяти тысяч долларов. Сейчас, возможно, дороже. Вы сказали – был?

– Да. Перстень отца пропал.

Сергей Кириллович покачал головой. Произнес скупо:

– Жаль. – Помолчал, добавил:

– Пройдемте в гостиную.

Во время этого диалога Гринев жадно всматривался в глаза Сергея Кирилловича. Но взгляд того оставался спокоен и безмятежен. Словно он знал в этой жизни все ответы на все вопросы.

А Олег вдруг понял, чем пахнет воздух этой квартиры. Такой запах бывает, когда в сравнительно небольшом помещении работают множество компьютерных мониторов, факсов, оргтехники... Возможно, так и есть.

Квартира притом казалась совершенно пустой, тишину в ней ничто, кажется, не нарушало, но Гринев чувствовал близкое присутствие людей, и не просто присутствие: за ним наблюдали, настороженно и неотступно. Он шел следом за хозяином, и ему постоянно хотелось обернуться. Но чутье подсказывало: даже если он сделает это, то никого не увидит. Как в сказке про Аладдина: «Ты попал в тень Города и в Город теней».

На круглом столе в гостиной был накрыт русский чайный стол: пузатый расписной чайник, стаканы в тяжелых серебряных подстаканниках, на каждом из которых был изображен голубь с оливковой ветвью в клюве и написано «Миру – мир», колотый сахар, разноцветные варенья в вазочках, мед, весовой шоколад с крупными орехами, мягкие баранки, сушки, сухарики, сдоба... Присутствовали и закуски: колбасы, мясные ассорти, балыки, несколько графинчиков с наливками и водками и отдельно, в длинных старорежимных графинах, – коньяк. А сама гостиная была оформлена в стиле конца пятидесятых: абажур над столом, картина Левитана на стене, гнутые деревянные стулья, в углу – приемник «Балтика»... Вот только абсолютная чистота и стерильность. Как везде. И – наглухо занавешенные портьерами окна. Оттого у Гринева возникло вдруг ощущение, что все это нереально, все это бутафория и, как только режиссер закончит снимать фильм, павильон приобретет совсем другой вид. Если не исчезнет вовсе.

Глава 93

Но продукты были настоящими. Внезапно Олег почувствовал голод.

– Угощайтесь, молодой человек. У вас истощенный вид. Да и за чаем беседа спокойнее.

Корсаков, подавая пример, первым наполнил тарелочку всякой снедью, налил водки в пузатую рюмку, подождал, пока Олег чуть освоится и сделает то же самое.

– Ну, молодой человек? За встречу.

Олег выпил и набросился на еду. Временами он ощущал на себе взгляд хозяина, но тот смотрел как бы случайно, стараясь не мешать Гриневу.

– Теперь – медку? Под чаек?

– Медку?

– Ну да. Медведям положено.

– Как сто грамм перед атакой?

– Кого вы собираетесь здесь атаковать, Олег Федорович?

– Вас.

Корсаков покачал головой:

– Признаться, это совсем неразумно. Как и все, что вы сделали. Наворотили вы, молодой человек... Прямо воротила какой‑то. На что вы рассчитывали, Олег Федорович, когда эдак вот, сплеча?

– Рынок акций «второго эшелона» – реальный. Сознательно или подсознательно это понимают все. Я рассчитывал на людскую предприимчивость, ум и смелость.

– А на людскую глупость вы не рассчитывали? И на нерасторопность? И наконец, на то, что у людей есть разные интересы?

– Но вы‑то – умные, расторопные и предприимчивые люди. Вы же вписались в тему!

– Кто – мы?

Олег не ответил. Корсаков улыбнулся одними губами:

– Просто вам кинули шальные деньги. А шальные деньги, как шальные пули, – убивают.

– Вам известен господин Савин?

– Естественно.

– И те, кто стоит за ним?

– Зачем вам это, Гринев? Вы влезли в чужую игру. Она вам оказалась не по плечу.

– Как и вам.

– Думаете? Это и муравью кажется, что выше – только небо... А выше – зверушки разные обитают, птицы небесные, и все – тесно живут... И места под солнцем здесь для каждого так же мало, как и везде.

Олег пожал плечами:

– Но падение «голубых фишек» вы тоже просмотрели. С поднебесья.

– Может быть. И что это меняет для нас? По сути – ничего. Просто уйдет больше времени. А вы... вы проиграли совсем.

– Я могу слезть с крючка? Мне нужно не многое.

– Что?

– Время.

– Время‑бремя‑темя‑стремя... Зачем оно вам?

– Моего отца убили.

– Федора Юрьевича Гринева?

– Да. Мне нужно отыскать убийц.

– А ваша судьба вас не волнует?

– Волнует. Но меньше.

– Отчего же?

– «Вставший на путь воина должен постичь сокрытую от многих связь корней и ветвей фамильного древа. Воин, не постигший этого таинства, не сможет уразуметь сути и смысла священного долга».

– Ну что ж... – Сергей Кириллович Корсаков глядел в ведомую ему точку на полу. – Говорите вы мудрено, но по сути... Подумаем, что можно сделать... Но – без обязательств. Если реально... Броситься вас теперь спасать, молодой человек, может только безумец.

– Такие среди вас есть, Сергей Кириллович?

– Среди нас есть всякие.

Прощание прошло скомканно. Да и о чем может говорить семидесятилетний мужчина с другим, вдвое его моложе? Особенно если тому, другому, жизни осталось – на полет пули? Ни о чем.

Олег шел по проулку прочь от странного дома. Его голова четко вырисовывалась в рамке оптического прицела.

– Сергей Кириллович?

– Да.

– Мы ждем вашего решения. Хотя – уже все решено...

– Вы о Медведе?

– Да. Его нельзя отпускать. Этот мальчик о слишком многом догадывается.

В разговоре повисла пауза. Наконец Корсаков произнес:

– Человек, который умеет догадываться, имеет право на то, чтобы знать.

– Это риторика. Процесс уже запущен. Ваше решение...

– Повременить.

– Вы отдаете себе отчет...

– Я сказал: повременить. – Голос Корсакова стал тихим, почти вкрадчивым, и оттого угроза в нем чувствовалась особенно явственно. – Вы меня хорошо поняли?

– Да. Я вас понял. Но я обязан доложить... Это мое право.

– Это ваша обязанность.

– И все же я...

– У меня все.

Рамка оптического прицела расплылась и пропала.

Олег Гринев шел по пустынному переулку, что‑то напевая, но голова была смутной, словно дорога перед ним была... Как назывался тот жуткий роман Александра Грина? Именно так: «Дорога в никуда».

Глава 94

На душе было пусто. И муторно. Олег покинул странный дом, так и не уяснив для себя, зачем приходил. И чего хотел добиться. Его смерть устроит всех. В этом все дело.

Запиликал мобильный. Олег поднес трубку к уху. Это был Корсаков.

– Олег Федорович, вы помните, что я сказал перед нашим прощанием?

– Насчет безумства?

– Да.

– Вы показались мне очень здравомыслящим, Сергей Кириллович.

– Тем не менее, одного сумасшедшего я знаю. Вы готовы навестить его?

– Где?

– Естественно, в психиатрической клинике.

– Почему нет?

– Значит, да?

– Да.

– Вы должны вылететь в Вашингтон.

– Когда?

– Немедленно.

– С кем я должен встретиться?

– Его зовут сэр Роджер Эванс Джонс.

– Даже сэр?

– Он оказал какие‑то важные услуги британской королевской семье. И был возведен в дворянское достоинство.

– Долларового эквивалента ему показалось мало?

– Но больше он известен в финансовых кругах как дядя Роджер, – добавил Корсаков, оставив реплику Гринева без внимания. – А еще его называли Папой Роджером и даже Веселым Роджером.

– Он был пират?

– Некогда, во времена Великой депрессии, – и пират тоже. Он был тогда молод, энергичен и незауряден.

– Папа Роджер... Никогда не слышал.

– Вы заняты настоящим, Гринев. А Папа Роджер – тот человек, который формировал теперешнее настоящее.

– Почему вы решили помочь мне, господин Корсаков?

– Разве вы не за этим приходили?

– Вы объяснили мне популярно: я опоздал. Что изменилось?

– Э‑э‑э...

– Только не врите, что с моим отцом вас связывала давняя и многолетняя дружба. Этому я не поверю.

– Отчего же?

– Вы не производите впечатления человека сентиментального.

– Сантименты в моем возрасте не чужды даже очень целеустремленным людям.

Но вы правы: я просто хочу оказать сэру Джонсу услугу. А это дорогого стоит.

– И – все?

– Почти.

– Он заинтересован в России?

– И в России тоже. Гринев, вы даже не спросили, что Роджер Джонс делает в сумасшедшем доме... Почему?

– Весь мир – один большой сумасшедший дом. И все мы – немного не в себе...

– Вряд ли обыватели это признают.

– Кому нужно их признание?

– А вам не страшно, Гринев?

– Страшно? Чего мне еще бояться?

– Вы правы. Нечего. Кроме смерти. Или – безумия. – Корсаков помолчал, добавил:

– Вас встретят.

Олег летел в пустоте и через пустоту. Корсаков назвал ему номер рейса; на его имя был уже заказан билет. В салоне первого класса.

В аэропорту Гринева ждал «роллс‑ройс». Прямо у трапа, на летном поле. Он выругался, захлопывая дверцу: поранил палец о какой‑то то ли гвоздик, то ли штырек.

В салоне оказалась девушка.

– Мне поручено вас сопровождать.

Увидев окропленный кровью палец, девушка густо покраснела, засуетилась:

– Как же так! Вот, возьмите. – Она протянула Гриневу одноразовый бумажный платок. Защебетала:

– Ранку непременно нужно дезинфицировать, сейчас я достану корф.

Олег был раздосадован. Царапина пустячная, нечего там дезинфицировать, а вот примета... Примета, говорят, скверная.

Но девушка настояла. Забрала окропленный кровью платок, вынула пузырек, прижгла царапину. Гринев хотел было послать ее со всей этой заботой – далеко и длинно, а толку? Во‑первых, все одно не поймет, во‑вторых... Она смотрела на Олега очень виновато: наверное, ее могли и наказать: в автомобиле стоимостью в полтора миллиона долларов по определению не должно быть торчащих гвоздиков, ржавых болтов и прочей сомнительной прелести. Олег махнул рукой.

Девушка сказала, что зовут ее Люси, и предложила выпить шампанского. В честь успешного завершения полета.

Ее радость была поддельной, а вот смущение – настоящим. Олег не стал ее разочаровывать. Тем более... Он попытался вспомнить, когда в последний раз пил шампанское... И – не вспомнил.

– Ладно, будем считать, за знакомство.

Люси, уразумев, что Гринев не сердится и жаловаться на инцидент никому не станет, повеселела. Всю дорогу она что‑то рассказывала о местах, какие они проезжали, но Олег не слушал ее совершенно. Впрочем, бутылку «Периньона» они выпили до дна.

Примерно через час автомобиль въехал на территорию обширного ухоженного поместья. У дверей выстроенного в колониальном стиле особняка Олега встречали двое: господин в белом халате и неприметный молодой человек в отутюженном костюме.

– Вы говорите по‑английски?

– Да.

– Достаточно хорошо? Нам понадобится переводчик?

– Нет. Моя мама некогда работала переводчиком с английского и с немецкого.

Оба языка я знаю с детства.

– О'кей. О чем вы собираетесь разговаривать с сэром Джонсом?

– О птичках.

– Простите?..

– Русская идиома. Я не знаю, о чем мы будем разговаривать с сэром Джонсом.

Полагаю, он сам определит тему и предмет нашей беседы.

– Ну что ж... Вы правы. Инициатива встречи исходила от него.

– Вы выполняете все пожелания ваших... больных?

– Нет. Но сэр Джонс, как правило, не требует ничего экстраординарного.

– Вызвать человека из России – ничего экстраординарного?

– Прежде всего, сэр Джонс – наш клиент. Как это говорится... Каждый богач сходит с ума по‑своему.

– Сэр Роджер Джонс богат? – Более чем.

– Что‑то не встречал я его имени в поминальнике миллиардеров. – Вы имеете в виду «Форбс»?

– И его тоже.

– Не все богатые люди желают таковыми выглядеть на публике. А уж влияние того или иного человека в этой стране и подавно не исчисляется толщиной кошелька, суммой банковского счета или владением пакетами акций.

– Сэр Джонс влиятелен?

Губы доктора скривила странная улыбка.

– О да. По крайней мере, он воображает себя таковым. – Доктор замолчал, снова улыбнулся:

– Впрочем, здесь все что‑нибудь воображают. Это клиника для финансистов, которые не рассчитали свои возможности.

– Кто может знать свои возможности? По крайней мере, до того, пока не попробует?

– Это риторика, молодой человек. А мы имеем дело с реальностью. С печальной реальностью. Фобии, навязчивые идеи, паранойя...

– Сэр Джонс также страдает паранойей?

– Страдает – слово неточное. У нас здесь не страдают. У нас – живут.

– Счастливо?

– А что есть счастье?

Олег промолчал.

– У нас к вам просьба, мистер Гринев.

– Слушаю вас.

– Постарайтесь не сообщать сэру Джонсу ничего, что стало бы для него шокирующим.

– А что может стать для него шокирующим?

– Хотя бы то, что на дворе двадцать первый век. Он продолжает жить в двадцатом.

– Каждый человек живет – осознанно или нет – в том времени, что ему более всего подходит. В том, в котором он был счастлив.

– Вы полагаете? – Взгляд доктора стал пристальным.

– Я имею в виду мыслящих людей. С воображением.

Доктор растянул губы в улыбке:

– Среди наших пациентов других нет.

Глава 95

Доктор снял очки, некоторое время стоял, устремив вдаль беспомощно‑близорукий взгляд, произнес как бы про себя, словно размышляя вслух:

– И что нам с вами теперь делать?.. – Вздохнул, добавил:

– Впрочем, время покажет.

– Время ничего никому не может ни показать, ни предъявить. Оно просто имеет тенденцию.

– Да? И какую же?

– Развиваться от плохого к худшему.

– Это ваше собственное наблюдение? – живо заинтересовался доктор.

– Нет. Это русская народная прибаутка. Joke.

Доктор натянуто улыбнулся:

– О да, я слышал. Русские – странный народ.

– Еще бы не странные. У нас Сибирь – раз, снег по самые крыши – два и по улицам медведи ходят – три.

– Белые медведи? Я знаю: они водятся только в России!

– Белые все за кордон уехали. В семнадцатом году. Остались бурые. И готовы буреть дальше.

– О, это – русская шутка?

– О, это – чистая правда!

Доктор замолчал, сосредоточенно глядя себе под ноги:

– Я, признаться, думаю, вы преувеличиваете. Русские, я слышал, любят преувеличивать.

– Вы обвиняете меня во лжи?

– Нет, что вы... А можно вам задать еще вопрос, мистер Гринев?

– Премного обяжете.

– А что вас привело к нам? Вы ведь чем‑то занимаетесь у себя на родине...

– О да. Я – Медведь.

– Биржевой?

– Если бы. Дикий.

Доктор обиженно сложил губки. То ли решил, что над ним издеваются, то ли... Да и что можно увидеть за линзами дымчатых очков?

– Вас сейчас проводят к сэру Джонсу.

– А вот за это – премного благодарен.

– Вряд ли. У меня такая профессия, что... благодарных нет.

– Неужели?

– Больные в редкие периоды просветления, когда, собственно, начинают осознавать, где находятся – кстати, тоже благодаря нашей терапии! – обижаются, считают, что держат их здесь напрасно...

– А может, они в чем‑то правы?

– Мы не КГБ, молодой человек, здесь – свободная страна...

– О, я это вижу по лицам, – кивнул Олег на приближающихся молодых людей.

Нет, злых бультерьеров они не напоминали. Но и добрых сенбернаров – тоже.

Скорее – серьезны и не склонны к юмору. Ну чистые ротвейлеры. Но – без свойственного песикам своеобразного шарма. У людей глаза были даже не стылые.

Так, скучные.

Один сделал приглашающий жест рукой:

– Прошу.

Апартаменты сэра Роджера Джонса занимали весь второй этаж левого крыла обширного здания. Сопровождающие остановились перед дверью, открыли ключом.

Прошли по длинному коридору, покрытому серебристым ковровым покрытием, остановились еще у одной двери, высокой и тяжелой. Один из охранников коротко постучал, открыл, снова предложил Гриневу:

– Прошу.

Олег вошел. Дверь позади захлопнулась. Отчетливо щелкнул замок.

Затвор замкнулся мягко, как литой засов, Быль снов молчала в серой западне домов Бред дней метался в желтом свете фонарей, Бег к ней – среди танцующих теней... – напел тихохонько Олег, оглядывая комнату.

Она была огромна. По стенам – полотна итальянцев века шестнадцатого, пара – кисти Ван‑Дейка и голландцев – школы Снейдерса. А может быть, и самого мастера. И никакого избыточного декора. Высоченные, украшенные простым орнаментом белые стены, словно в Георгиевском зале Кремля, уходили в поднебесье. А там и было поднебесье: огромный плафон полусферой укрывал зал, изливая вниз потоки чуть искаженного витражным стеклом света.

– Красиво, добротно, хорошо.

Благообразный сухощавый старик выкатился из дальней двери на самодвижущейся коляске стремительно, словно пацанчик на самокате.

– Итак, что вы натворили, молодой человек? – спросил он живо.

Голова его была опушена седыми кудряшками, на губах блуждала ехидная улыбка, а светло‑голубые глаза были блестящими, веселыми и вовсе не старческими. Сейчас – глаза просто сияли озорством.

– Натворил?

– Ну да. Раз вы попали в наш элитный дурдом, значит – совершили нечто совсем противоправное... на финансовой почве. – Старик скрипуче засмеялся. – Признайтесь, Форт‑Нокс обанкротили или – бедных азиатов с их куцым воображением пытались кинуть? Я знавал такого удачливого спекулянта: Джордж Сорос, слышали?

– Слышал.

– Ну да Джорджи, кажется, ударился в филантропию. Но этот малый – пройдоха, это говорю вам я, Роджер Эванс Джонс! А я знаю толк в рискованных спекуляциях... И на своей филантропии Сорос тоже делает деньги. Он по‑другому не умеет. А что делаете вы?

Старичок подъехал на каталке к Олегу почти вплотную, всмотрелся в лицо Гринева, и – Олегу показалось, Джонс отчего‑то страшно растерялся. Взгляд его стал детским и абсолютно беспомощным.