Текст книги "Багряный лес"

Часть VI

Он лежал, перекинутый через луку седла. Темнота и духота черными тисками сдавливали сознание. Оно вспыхивало, еще боролось, сыпало искрами отчаяния, разъяренное болью в туго стянутых веревками ногах и руках, крошащееся от натужного прилива крови в висках. Казалось, что лицо безобразно опухло из-за отека. Кровь же, создавалось впечатление, расслаивала давлением мышцы, кожу, лишая их чувствительности. Темнота топила сознание, и перед тем, как это происходило, начинала пылать в глазах синим пламенем. Он вновь приходил в себя, снова чувствовал боль, задыхался от духоты в мешке, надетом на голову, от конского пота, слышал лошадиный храп, скупое тарахтение камней под копытами, еще реже – непонятную человеческую речь, бряцанье оружия. Он все чаще и чаще терял сознание и уже не пытался даже гадать, сколько времени провел в спасительном беспамятстве… И только с надеждой ждал этой плотной черноты, того момента, когда она снова возьмет его в плен и больше не отпустит, не отдаст реальному миру, его мукам. Понимал, что до этого оставалось совсем немного.

Наконец, лошадь остановилась. Он слышал, как забегали люди, слышал резкие гортанные звуки их речи. Чьи-то сильные руки схватили за ноги, потянули. Он хотел закричать от боли, но не смог даже застонать. Его грубо столкнули с лошади, и он упал лицом на камни. Боли не почувствовал – только неприятную немоту с привкусом крови и пыли. Так и поволокли – лицом по земле. Вместо боли была только теплота. От удара сознание не померкло, лишь заиграло знакомыми всполохами синего огня в глазах, но и они исчезли, когда его пытались поставить на ноги. Он падал, его поднимали снова и смеялись. Наверное, игра им очень понравилась – он падал и падал до тех пор, пока темнота не спрятала его в своей густоте.

Пришел в себя от того, что мог дышать полной грудью, несмотря на страшную боль в ребрах. Мешка на голове уже не было. Он лежал на камнях и видел над собой усыпанное звездами глубокое небо, отблески рыжего огня, людей, сидящих вокруг костра и тихо разговаривающих. Они кутались в теплые ватные халаты, он же попробовал подтянуть к груди колени, надеясь таким образом сохранить те крохи тепла, что еще были в теле. С наступлением темноты снег, подтаявший под дневным солнцем, стал твердым, как камень, а сами камни покрылись сизым инеем. Он еще не привык к тому, что ноги обрели чувствительность, – кроме стоп, которые были стянуты чуть выше лодыжек веревками, – поэтому движение получилось резким. Застучали потревоженные камни. Сидящие у костра люди обернулись в его сторону и довольно затараторили. Один из них поднялся, подошел, схватил за ноги и поволок к огню. Камни жестоко рвали тело. Он не мог этого вытерпеть и закричал, и тотчас тяжелый сапог ударил его в грудь, взрывая болью сознание…

Он снова пришел в себя, но в этот раз не от холода горного воздуха, а от жара. Его положили очень близко к костру. С треском разлетающиеся искры попадали на его лицо, обжигали его, трещали в волосах. Пахло тлеющей тканью, горелым мясом, паленой шерстью. Он понял, что это горит его тело, забрыкался, стал извиваться, чтобы отползти прочь от огня, но чей-то сапог придавил его к земле, стал постепенно и сильно подталкивать обратно к костру все ближе и ближе. Он пытался вырваться, но не было сил. Его конвульсии вызывали у людей смех. Тот, кто толкал его к огню, что-то говорил, скорее всего, шутил, так как после его отрывистых фраз смех усиливался. Кто-то выковырнул пулю из патрона и высыпал порох из гильзы в костер. Угрожающе зашипело и накатилось на лицо, руки, опаляя кожу. Он увидел, как его стопы, голые, незащищенные ничем, стали покрываться волдырями… Это развлечение сидящим у костра пришлось по вкусу, и они, весело переговариваясь, стали доставать патроны и выковыривать пули. Смеялись без устали, разевая черные дыры ртов, скаля гнилые зубы, отирали слезы с бородатых, изуродованных жестокостью лиц.

Вдруг все прекратилось. Глухой стук удара, и кто-то быстро оттаскивает его от костра. Громкие голоса, ругань. Потом выстрел.

К нему подошел человек, держащий в руках пистолет и опоясанный пулеметными лентами. Он присел и бесцеремонно и грубо ощупал его лицо.

– Здесь больно? – спросил на хорошем английском.

Александр отвернулся.

Кто-то, кого он не мог видеть, испуганно прошептал, наклонившись почти к самому его уху:

– Ты, рус, совсем дурак: кто не отвечает великому Ассандеру – тот перестает скоро говорить вообще!

– Оставь его, Ашигар, – сказал Ассандер, с любопытством вглядываясь в Александра. – Он настоящий солдат и горд собственной участью, – и тяжело похлопал лежащего по обожженной щеке. – Молодец!

Он встал и что-то приказал на своем, видимо, родном языке, и в этом голосе было столько воли и силы, что лица сидящих у костра стали еще глупее, но уже от страха. Они закивали в ответ, послушно повскакивали со своих мест и побежали в темноту.

Кто-то разрезал путы на ногах и руках, но те остались абсолютно бесчувственными, и Саша смотрел, как они лежат бесполезными багрово-синими кусками омертвевшей плоти. Его подняли с земли и понесли, и скоро Саша оказался внутри богато убранного шатра, в компании Ассандера и того, кого называли Ашигаром. Ему набросили на плечи халат, пододвинули большую миску с кусками горячего вареного мяса. От еды шел сильный аромат, и Саша вспомнил о том, что не ел несколько дней. Он сильнее почувствовал слабость – на протяжении всего трудного и мучительного путешествия его конвоиры заботились только о том, чтобы раз в день дать чашку воды из растопленного снега. Сильно кружилась голова. Он упал на расстеленные мягкие ковры, находясь в полуобморочном состоянии. Хозяева шатра заволновались; раздались отрывистые команды. Под полог шатра шагнула женщина… Она несла на плече большую сумку с нашитым красным крестом.

Она села возле него. Открыла сумку.

Саша смотрел на нее – и уже не видел ничего, кроме нее. Туман бреда наполнил скупой суровый мир иллюзиями. Он видел знакомое озеро, слышал ласковое шуршание прибрежных камышей, рябь на теплой летней воде, улыбающееся лицо Виорики – улыбающееся ласково, одними губами, а глаза – полные тревоги, неживые в своей заботе, пристальные. Он не старался в этой женщине увидеть именно свою возлюбленную. Он видел ее. Если бы в этот момент его сознание не было затуманено слабостью, он сошел бы с ума, настолько эта женщина была похожа… нет, она была Виорикой! Без нее не могли существовать воспоминания о тех счастливых и единственных в жизни откровенных мгновениях, которые произошли в далеком прошлом на берегах сказочного озерного мирка, но все-таки это была другая женщина. Виорики больше не было в живых – говорил разум, защищаясь от нового безумия.

– Вика, – не выдержал и позвал он.

Женщина нахмурила брови, стараясь расслышать его слабый голос, и делала это совершенно так же, как когда-то Виорика – мягко и строго.

– Вика?

Женщина неопределенно пожала плечами, закатывая его рукав, и он почувствовал боль укола в локтевом сгибе, а через несколько минут тело налилось искусственной силой, которая на время потеснила смертельную усталость. Видение с озером растаяло, и он снова видел задымленное пространство шатра, зеленые ящики, сложенные в сумрачных углах, приставленное к ним оружие и множество других вещей, необходимых в дальних военных походах. На форме женщины он прочитал нашивку: «Медицинский корпус «Красного креста». Она тем временем чем-то обрабатывала его ожоги. С приливом сил полностью вернулось ощущение боли. Саша застонал и задергался, хрипло и протяжно закашлялся. Медсестра помогала Лерко повернуться на бок, чтобы он не захлебнулся отхарканной слизью. Делая свое дело, она говорила с Ассандером, и ее голос звенел дерзко и бесстрашно. Она говорила на английском языке, на французский манер растягивая слова и грассируя.

– За ненадлежащее обращение с военнопленными, мистер Ассандер, буду вынуждена отказать вам в своей помощи. Вы довели этого офицера до полного бессилия! Это преступление…

– Мадмуазель Ленски! – голос Ассандера был полон угрозы и решимости. – Моя армия очень долгое время обходилась без медицинской помощи…

– И за это время, как известно, большая часть вашего доблестного войска полегла не в героических сражениях с неверными, а от обыкновенной пневмонии.

Ее словам ответила тишина. Ассандер растерянно и сердито молчал.

Саша опять застонал.

– Потерпи, дорогой, – обратилась она к нему. – Ты кто, откуда?

– Миротворческая миссия, – ответил он по-французски. – Украинский саперный батальон. Майор Александр Лерко. Командир батальона.

– ООНовец?

Он кивнул:

– Люди Ассандера напали на нас, когда мы занимались разминированием дороги на Каласаркари. Они взорвали машину и убили четырех человек, с меня сорвали все знаки отличия, избили и забрали с собой.

– С вами есть еще кто-то? Из ваших?

– Не знаю, мадмуазель Ленски… Кажется, нет.

– Это надо обязательно проверить.

– Где мы сейчас?

– За перевалом Мирза-Валанг-Сангчарак. От Каласаркари до этого места одиннадцать дней пути на лошадях. Я не могу представить, как вам удалось за весь этот путь избежать обморожения! Кисти и стопы у вас в плачевном состоянии, но понемногу, дней через пять, они восстановят свою чувствительность.

– Везли, перекинув через лошадь, – пояснил он, потом горячо добавил: – У меня нет пяти дней, мадемуазель!..

– Вы собираетесь бежать?! – изумилась она. – Правду говорят, что Афганистан – страна безумцев! Вы себе, мсье майор, представляете, что без теплой одежды, горячей пищи и с такими руками и ногами вы не протянете и десяти часов в горах? От такой авантюры я бы отговаривала вас и летом, а сейчас – зима, декабрь. К тому же слышала по радио прогноз погоды: провинция Джаузджан с завтрашнего вечера и на шесть дней окажется в плену бурана. У вас нет ни единого шанса!

Он покачал головой:

– У того, кто становится пленником полевого командира шаха Ассандера, шансов еще меньше, мадемуазель Ленски.

– Зовите меня просто Ева, храбрый безумец, – она улыбнулась.

– Тогда можете называть меня Александром, – ответил он.

– Вы с шахом тезки.

– Это не добавляет мне шансов.

– Но он вас до сих пор не убил. Наоборот, приказал оказать помощь, накормить, – возразила она.

– Это на два дня, не больше. Потом, как у него заведено, с меня сдерут кожу и бросят в снег. Я им нужен для минирования дороги за перевалом, чтобы Али-хан, который преследует шаха по пятам, задержался на пять-семь дней.

– Для пленного вы неплохо осведомлены о планах Ассандера, – заметила она. – Я знаю только, что он рассчитывает запутать следы с помощью скорого бурана. Но о вашей роли и подумать не могла. Вы хотите, чтобы я вам помогла с побегом?

– Да, Ева.

Он ждал, что она скажет дальше, наблюдая за ней. Она была очень красивой. И сейчас, когда сознание было полностью ясным, он поражался тому, что эта красота полностью напоминает ему прошлую любовь, которая доставила ему столько страданий. Больше всего поражали ее глаза. Такие же бездумно красивые и чистые кусочки неба, но у Евы они светились странным зеленоватым огнем, который не был отражением горящего в шатре очага. Этот огонь не гас даже тогда, когда ее лицо оказывалось в глубокой тени – глубокое фосфорическое сияние поражало воображение.

Ленски закончила с перевязкой.

– Я буду вам помогать, – ответила она, складывая сумку, потом пододвинула ближе миску с мясом и стала кормить Александра с рук.

Хозяева шатра наконец обратили на них внимание, закончив что-то обсуждать на своем языке.

– Как наш русский друг? – спросил Ассандер.

– Очень плохо, – ответила Ева. – К тому же он не русский, а украинец.

– Это не имеет никакого значения и не меняет дела, женщина. Мне необходимо, чтобы он к утру стоял на ногах!

– Это невозможно! – она кипела от возмущения.

Он вдруг сделал к ней несколько шагов, схватил за волосы и потянул их с такой силой, что женщина закричала от боли. Саша попытался вмешаться, но шах просто наступил на него ногой.

– Ты, сука, будешь делать то, что тебе приказываю я! Если он не будет утром стоять на ногах – его выпотрошат как вонючую свинью, а тебя бросят солдатам, а потом оставят голую на морозе, остывать от любви, которой у тебя будет вдоволь – это я тебе гарантирую.

Перед тем, как отпустить ее волосы, шах дважды наотмашь ударил ее по лицу. Бил сильно, напрягая желваки от ярости. Она не кричала, только смотрела на шаха с вызовом.

– Если еще будешь так смотреть на меня, сука, – смеясь, добавил Ассандер, – прикажу сейчас же выколоть тебе глаза.

Она медленно опустила взгляд. Шах освободил ее волосы, убрал ногу с Александра и ею же швырнул в него миску с мясом, угодив в лицо.

– Ешь, шурави, если хочешь еще немного пожить!

Саша сжал зубы и протянул руку, чтобы дотронуться до Евы, успокоить ее, но кисть безвольно свисала, не способная ни на что. Женщина заметила его жест, благодарно улыбнулась, но эта улыбка получилась слабой, почти незаметной на окрашенном яростью и пережитыми болью и унижениями лице.

– Этот человек даже не представляет, с кем имеет дело, – мстительно прошептала Ева. Александр хорошо ее расслышал.

Она набрала еще одну порцию вареного мяса в миску, накормила Александра, напоила его, сделала укол морфина и, когда он крепко уснул, начала массировать ему руки, иногда опуская их в теплую воду или растирая снегом. После примерно часа таких манипуляций сон стал беспокойным, и когда Саша протяжно застонал, она оставила его в покое, легла рядом, прижалась к нему, нежно поцеловала в воспаленные истрескавшиеся губы.

Снился ему Днепр.

Тяжелая река бурлила, иногда всплескивалась и извивалась тысячами водоворотов, омывала темными водами опоры величавых мостов и мчалась дальше, успокаивая себя собственной многовековой тяжестью вечности. Он сидел на берегу, смотрел на темную, скрученную в русле в беспрерывный подвижный узор тесноты, воду, дышал свежим ветром, рожденным на неспокойной водной глади. Сверху давил солнечным диском зной. Огромный город за спиной крошил звуками суетной жизни тишину, которая таилась в тени мостов, камышовых плесов, прибрежных деревьев, замирая там пугливой прохладой. На середине реки крутилась одинокая лодка без весел, увлекаемая мрачным течением. В лодке, во весь рост, вскинув ломкие тонкие руки над головой, стояла женщина, одетая в белое платье. Течение уносило ее с каждой секундой все дальше и дальше, а он сидел и провожал ее безучастным взглядом. Зной распалял воспоминания, и Александр начинал волноваться еще неполным переживанием: что-то родное, давно забытое и необходимое виделось ему в этой одинокой женской фигурке в лодке; он встал, чтобы рассмотреть, узнать полностью, но неожиданный прохладный ветер, поднимаясь с воды, омывал его своими струями, успокаивал память и студил беспокойство. Вновь шепчущая что-то тайное и неслышимое тяжелая река, текущая мимо и неотвратимо, как время, как годы, выплескивала на берег со своими волнами тоскующую безразличность.

Проснувшись утром, Саша уже смог поесть сам. Руки слушались. Может быть, в другой раз неуклюжесть распухших кистей смогла бы его позабавить, но сейчас все, к чему он прикасался, доставляло ему сильную боль. Он задерживал дыхание, чтобы не стонать, пока пальцы, выплясывая странный судорожный танец, пытались оторвать мясо от большого сваренного куска. Но он заставлял их работать и снова задерживал дыхание, чтобы не стонать.

С ногами было хуже. К стопам чувствительность вернулась быстро и полностью, но это обстоятельство только ухудшало положение: ожоги горели негаснущим и невидимым огнем, словно кто-то поливал ноги жидким свинцом.

После завтрака, чтобы приручить бунтующие пальцы и кисти и отвлечься от боли в ногах, Саша достал коробок со спичками и пытался из коротких палочек дерева сложить «колодец»: параллельно две спички вниз, сверху еще две и так далее… Получалось не сразу. Он кряхтел, обливался потом, хотя очаг в шатре шаха не горел и было холодно от того, что в приоткрытый полог струился морозный горный воздух. Через час удалось сложить более или менее удачную конструкцию. Простая забава, с которой мог без проблем справиться малолетний ребенок. Ничего не означающая игра для тех, кому нечего делать. У Александра же она забрала столько сил, что он уснул, не обращая никакого внимания на боль и холод.

Он спал так крепко, что не слышал, как в шатер вошел Ассандер, закутанный в меховую одежду, густо обсыпанную снегом, посмотрел на спящего, на сложенные колодце спички на ковре, улыбнулся своей догадке и вышел снова под снег – торопить своих солдат с укладкой вещей и навьючиванием лошадей: надо было спешить, чтобы уйти от преследователей. Дозорные докладывали, что ночью видели свет костров у подножия горы, перед путем на перевал. Али-хан был упрям в своей погоне. Его гнала по следам врага жажда мести: смерть – за поруганных жен, смерть – за убитых сыновей, смерть – за изувеченных стариков и разграбленные земли. Ассандер своим разбоем и жестокостью сумел досадить всем, кто был его соседями, и их справедливый гнев поддерживало правительство. Кабул снабдил Али-хана хорошим оружием и выученными военному делу людьми. И надо было уходить, минируя за собой дороги, мосты, туннели. Его наемник, турок, хороший подрывник, отлично справлялся со своими обязанностями, но заносчивый характер сослужил ему плохую службу: Ассандер хладнокровно пристрелил наемника за первую же попытку перечить хозяину. Может быть, турок и был прав: знал дело лучше, тоньше – но он забыл правило: никогда не делать того, чего не велел шах, а веленное выполнять быстро и точно, без собственных прикрас и рациональных добавок. Иначе – смерть. Теперь этот умный турок лежал на дне пропасти с застывшим изумлением в оледеневших глазах и пачкой денег, зажатой в руке: Ассандер всегда был верен своему слову, на чем и держалась его власть.

Надо было торопиться уходить и от бурана. Снег может спасти, замести предательские следы, но он же мог и погубить все его войско, сбив на спуске с перевала с пути, сбросив в бездонные пропасти. Буран в горах умел это делать! Немало зазевавшихся беспечных путников поплатились жизнями за собственную неосторожность. Горы были суровыми и жестокими, но шах любил их за то, что они умели очищать землю от глупых и никчемных людей. Он отождествлял себя с горами, с их величием и тайной мудростью.

На сборы ушло несколько часов. Один за другим уходили вниз отряды. Остался один, малочисленный, состоящий из самых преданных и опытных воинов, которые не только охраняли своего господина, но и выполняли самые дерзкие его планы. Это они напали на роту миротворцев, которая расчищала горную дорогу от мин, перебили всех, сожгли машины и захватили в плен старшего, майора, который теперь лежал в шатре шаха. Не в правилах Ассандера было сажать за свой стол неверных, но в этом случае он был вынужден поступиться своими принципами, чтобы заполучить так необходимого сейчас минера.

Когда он в следующий раз вернулся в свой шатер, пленник уже не спал. Ассандер, размышляя благоразумно и прагматически, позволил ооновцу спать целый день и не заставил его работать утром, как планировал вчера – чем больше сил будет у этого офицера, тем качественнее и надежнее будет сделана работа. Было видно, что отдых был только на пользу пленнику – вечером он уже мог стоять на ногах без посторонней помощи и не шататься; его лицо уже не было таким багровым, но его черты все-таки размывала тяжелая тень усталости. Несомненно, этот человек был еще очень слаб после всех перенесенных побоев, но накопленных сил должно было оказаться достаточно, чтобы справиться с работой. Ассандер бросил взгляд ковер под ногами, на котором стоял ровный, аккуратно сложенный из спичек «колодец». Увидев его, шах слабо улыбнулся и довольно погладил густую бороду, влажную от тающего в волосах снега, потом передал оружие своему ординарцу, указал пленнику место, куда можно было сесть, и сам опустился на ковер, рядом, как радушный, внимательный к гостю хозяин. Вскоре принесли блюдо с жареным мясом. Выбрав самый большой и жирный кусок, шах протянул его пленнику. Это был особый жест расположения хозяина к гостю.

– Из каких ты земель, майор?

Александр принял угощение, но торопился его есть, ожидая, пока шах начнет первым. Тот же не спешил, демонстрируя, притом не без удовольствия, свою власть, и вновь улыбался, отдавая должное учтивости гостя: по обычаю гор, следовало не только есть после шаха, но и отвечать только после того, как тот вкусит пищи за столом первым.

Наконец, кусок был выбран и откушен.

– Из города Львова.

– Где это?

– Европа.

– Твоя страна богата.

– Она мне дорога как родина.

– Мне нравятся твои слова, майор, – искренне признался Ассандер. – Ты ешь – тебе скоро понадобится много сил.

Саша стал есть. Мясо было хорошо прожаренным и вкусным. Жир тек по подбородку, и приходилось часто вытирать его ломтиками, оторванными от хлебной лепешки.

Принесли теплое и сладкое вино.

– Как называется твоя страна?

– Украина.

– Там есть горы?

– Есть, в Крыму, на берегу Черного моря, и есть рядом с моим родным городом, но они не такие высокие, как здесь, шах. Они покрыты лесами, и там живут хорошие, хозяйственные люди.

– Кажется, я что-то слышал о твоей стране. Говорят, что там мужчины не знают, что такое война, а мальчики растут слабыми и безвольными.

– Сила моих соотечественников, шах, в том, что они умеют жить в мире.

– Красиво говоришь, майор. Но чтобы муж был сильным и могучим, как скала, он должен знать и не забывать вкус крови своих врагов. Его кровь станет от этого только горячей, и он родит сильных сыновей!

– В бою человек учится убивать и умирать, шах, а в мире – жить, делать свою семью счастливой, а страну – богатой. Горы моей страны, Карпаты, леса Полесья удобрены костями врагов, которые пришли на нашу землю, чтобы разорять города и поселки. Теперь леса Украины красиво расцветают весной, и на сочных травянистых лугах сосед соседу пожимает руку и помогает в работе. После них остается обработанная и ухоженная земля, а не развалины и голый горный камень.

– О! – выдохнул от удивления Ашигар, которого не пригласили к столу, но оставили в шатре. Он что-то сказал на своем языке Ассандеру.

Шах перевел:

– Мой помощник восхищается твоей мудростью и говорит, что тебе было бы не позорно быть поэтом, а не воином.

– А Ашигару не терпится увезти мою голову в свой аул, чтобы хвастаться, какого мудрого и умного офицера ему удалось победить?

Душманы недоуменно переглянулись и рассмеялись. Смеясь, Ашигар похлопывал себя по коленям, а перестав смеяться, сказал с улыбкой на заросшем до самых глаз лице:

– Я уже жалею о своих словах, солдат… Если я возьму твою голову без тела – она будет молчать, а в этом мало развлечения.

Его заставил замолчать Ассандер, повелительно подняв руку:

– Мой помощник – хороший и исполнительный воин, но он глуп настолько, что не замечает, насколько порой бывает мудр. Слава аллаху, что у него такие прозрения бывают очень редко, иначе я бы приказал сбросить его с горы: мне не нужен мудрец, а нужен солдат.

Ашигар почтительно, даже с торопливой благодарностью, поклонился.

– Он сказал о том, – продолжал Ассандер, – что хотел сказать тебе я. Мало толку только от одной головы, которую отдадут детям, и они будут нею играть, учась обращению с будущими врагами. Я предлагаю тебе, майор, службу у себя, свое покровительство, свою щедрость и дружбу. Я дам тебе дом и жен, на каких только укажет твой взгляд. Твоих детей я буду считать своими племянниками, а дочерей отдам в жены лучшим своим воинам. Ты достаточно мудр, чтобы знать, как устроится твоя жизнь после твоего согласия. Но не торопись с ответом: человек мудр только тогда, когда его голова полна мыслей, и он же полный глупец, если его мысли торопятся, как пули, словами сорваться с его длинного языка.

Принесли еще мяса, горячего, ароматного. Ассандер не стал его есть, а пододвинул поднос с едой пленнику, который исполнял роль гостя. Саша не стал ждать повторного приглашения, понимая, что только новые силы позволят ему остаться в живых. Он стал есть, запивая мясо сладким вином и чаем. Он уже насытился, но съел еще немного, про запас – в горах мороз забирает много сил у человека, делая это с тройным усердием.

Дальше разговор пошел на более отвлеченные темы, и большая его часть принадлежала оживленной беседе душманов, которые говорили на своем языке.

Когда Саша помыл руки, показывая этим, как требовал обычай, что уже сыт, шах указал на его босые ноги.

– Горы не любят голых ног, майор.

– К сожалению, шах, здесь не нашлось той обуви, которая смогла бы не так сильно беспокоить мои раны, как делают это грубые солдатские ботинки. В них я не способен сделать ни единого шага.

Ассандер тотчас что-то приказал своему помощнику, и тот поспешно вышел.

– А в седле держаться сможешь?

– В этом нет необходимости, шах. Я обдумал твое предложение и благодарю тебя за доброту, щедрость и внимание. Трудно вспомнить подобное гостеприимство. Мой ответ будет таков: я только заминирую для тебя дорогу.

Его сотрапезник насупил густые брови и долго массировал пальцами переносицу, размышлял.

– Твой ответ, майор, – очень медленно начал говорить Ассандер, словно не мог сразу освободиться от цепких мыслей, – ничуть меня не оскорбил. Согласись ты на мое предложение, я был бы рад, но только наполовину: предавший однажды, предаст и в последующем. Я не доверял бы тебе полностью. Верны только те собаки, которых вырастил только ты, – он встал и вылил в огонь очага вино из своей чаши. Дорогое убранство шатра утонуло во мраке, но угли, выпарив влагу, потеснили темноту рубиновым сиянием. – Даже самый жаркий костер должен когда-нибудь погаснуть. Ты сделал свой выбор, и я уважаю его за правильность и тебя – за мужество. Это был твой последний ужин. Ты сделаешь свою работу, а потом умрешь.

Он пошел к выходу из шатра, но, откинув полог, остановился:

– Ты уйдешь из жизни легко, как воин – в этом тебе мое слово.

Ассандер ушел, не попрощавшись.

Саша оставался в одиночестве недолго. Он успел только бросить в затухающий костер немного хвороста и специальной смолы, с помощью которой разжигали костры даже из сырого топлива, когда вошел Ашигар. Помощник шаха бросил на расстеленные ковры коробки, которые, упав, раскрылись. Из них вывалилась спортивная обувь.

– Выбирай, майор.

Пока Лерко перебирал обувь, подыскивая более прочную и необходимого размера, Ашигар стоял над ним.

– Шевелись, сын дэва! – подгонял он, правда, особой злобы в его словах не было, скорее, звучало сожаление. – Плохая обувь, – сочувствовал он и тут же успокаивал: – Зачем мертвецу хорошая? Пусть лучше эти тряпки достанутся волкам и шакалам, чем прочный ботинок или сапог, который еще послужит воину…

Терпя сильную боль, Александр обул черные, легкие, с виду очень прочные спортивные ботинки, которые могли с успехом использоваться альпинистами – из всех предложенных они были самыми лучшими, хотя и великоваты. Последнюю неприятность он устранил, надев две пары длинных шерстяных носков, которые Ашигар принес ему после первой же просьбы. Ворс шерсти впивался в свежие раны, тревожил их, и когда Александр попытался встать на ноги и пройтись по шатру, он не смог сдержать громкого стона. Боль была невыносимой, но конвойный не желал тратить лишнего времени, необходимого пленнику, чтобы привыкнуть, приручить боль:

– Ступай! – крикнул он, подкрепляя свой приказ ударом приклада. – Ассандер не любит ждать.

Весь перевал был скрыт бушующим снежным бураном. Летящая снежная каша была настолько плотной, что весь окружающий мир утонул в однообразной белесой мгле, размывающей границу между землей и небом. Воткнутые в снег факелы горели слабо на сильном ветру, гудели короткими языками пламени, указывая дорогу не сколько светом, сколько этим гудением.

Пленник шел по колено в снегу, ориентируясь по факелам, которые на расстоянии пяти шагов неожиданно выныривали из подвижной стены снегопада. Стоял мороз, снег лежал мягко, и идти по нему не составляло большого труда: надо было лишь стараться не столкнуться с людьми, которые торопливо сновали по лагерю, навьючивая лошадей и готовя снаряжение к дальнему переходу.

– Стой, – приказал Ашигар.

Толкая стволом автомата в спину, он загнал пленника в небольшую палатку, освещенную ярким светом электрического фонаря, который висел почти на самом верху опорного шеста. Ветер раскачивал палатку и шест, бился о брезент с таким шумом, что надо было кричать, чтобы расслышать друг друга. Свет фонаря метался, выхватывая из темноты сложенные один на один, почти в высоту человеческого роста, продолговатые зеленые ящики. Рядом с ними он увидел Еву. Женщина была бледна и с надеждой смотрела на Александра своими странными глазами, в которых никогда не гас зеленоватый свет.

– Что ты здесь делаешь? – прокричал Александр, склонившись к самому ее уху.

Она повернулась так, чтобы он увидел ее руки, связанные за спиной. От тугого узла шла еще одна веревка к столбу. Саша погладил ее по заплаканному лицу, стараясь успокоить.

Ашигар вновь толкнул его в спину автоматом.

– Смотри, шакал, что тебе предстоит сделать, – он подошел к ящикам, открыл один из них, придержал фонарь, чтобы можно было рассмотреть содержимое ящика. – Ассандер приказал, чтобы ты использовал все, – душман обвел рукой все ящики, находящиеся в палатке, и оскалил рот в улыбке. – Али-хану придется по вкусу щедрость моего шаха!.. Ассандер сказал, чтобы ты торопился и сделал всю работу еще до того, как замерзнешь.

– Он сказал, где надо установить мины?

– Нет. Будешь думать сам.

Саша едва сдержался, чтобы не выдать себя злорадной улыбкой, которая исказила его губы.

– Зачем здесь женщина?

– Она будет наказана за свой длинный язык тем, что разделит с тобой участь, сын дэва. Она поможет тебе с минированием, а потом умрет.

Это тоже устраивало Александра.

– Мне нужен этот фонарь, – он указал на фонарь, подвешенный к столбу. – Нельзя с факелами устанавливать мины, если не хотите раньше времени взлететь в воздух вместе с этой горой.

Ашигар не стал снимать указанный фонарь, а достал из ящика другой, побольше, и включил его. Сноп света больно ударил по глазам: он был ярким и мощным.

– Этот лучше, рус! – сказал он, выключая фонарь. – Есть еще четыре батареи к нему – до утра будет достаточно.

– Хорошо. Развяжи женщину, – попросил Александр и стал рассматривать то, что лежало в ящиках.

Здесь было много противопехотных мин в пластиковых ребристых корпусах, очень мощных и безотказных, но совершенно бесполезных в глубоком снегу, который сильно смягчает силу шага человека; мощные фугасы, способные развеять в пыль половину железнодорожного состава; брикеты с C-4[11]11
  C-4 – полимерное взрывчатое вещество, обладающее огромной разрушительной силой; нередко используется террористами


[Закрыть], славившиеся своей силой и надежностью; запалы и взрыватели различных конструкций; мотки проводов, лески и струн.