Текст книги "Багряный лес"

Он отшатнулся, когда парень завизжал на девичий лад, закрываясь руками:

– Не-ет!!!

– Ты чего так орешь? – закричал Стас от растерянности и испуга. – Человеческого языка нет?

– Стас! – раздался строгий голос Ивана. – Бросай этот цирк! Времени совершенно нет!..

– Можно я пойду?

Этот спокойный вопрос раздался откуда-то из конца салона. Когда все туда обернулись, они не увидели никого, кроме поднятой высоко вверх руки. Лекарь не мог подняться во весь рост из-за того, что был прикован наручниками.

– Я пойду! – повторил он.

Стас посмотрел в его сторону, передернул плечами и повернулся к Ивану, который уже направлялся к Лекарю.

– Батя, – зашептал он, склонившись к Гелику так, чтобы их не могли расслышать. – Я не имею никакого права тебя отпускать. Понимаешь ты это: не имею права, нет?..

– Я много чего не понимаю, сынок… Поэтому сделай так как я прошу, если не хочешь неприятностей от меня. А я, как ты уже знаешь, большой мастер и любитель их доставлять.

Иван чертыхнулся. Ему надо было, чтобы на случай провала всего задуманного о Гелике думали как еще об одной жертве терроризма. Скорее всего, об этом догадался и Лекарь. Отказать было нельзя – все подумают, что и он с ними заодно, что потом бы приравнивалось к соучастию…

– Ладно, черт с тобой!..

Иван пошел на свое место в начале автобуса.

– Игорь, одень и его! – приказал он, проходя мимо своего подчиненного.

Переверзнев наблюдал за автобусом с высоты второго этажа автовокзала, стоя у самого окна, завешенного зеркальной пленкой.

– Олег Игоревич, – угодливым тоном обратился к нему кто-то, – не стойте, пожалуйста, так близко к окну. Это очень опасно, если начнется стрельба.

Министр повернулся в сторону говорившего и окатил его безразличием невидящих глаз. Он был слишком занят своими мыслями, чтобы в данный момент видеть и запоминать людей. Он не мог воспринимать мир, кроме автобуса, в котором видел символ краха собственной карьеры. Ненависть переполняла его, а страх торопил. Если бы началась перестрелка – желательно, чтобы её начали именно террористы, – он бы не только не отошел от окна ни на шаг в сторону, но и сам бы взялся за автомат. Переверзнев был зол как никогда в своей жизни. Из себя не могли его вывести сегодня ни неуверенность президента, ни недоговорки Нечета, загадочность его речи и излишне примечательные значения фраз, ни странная гибель Кляко, одного из давних преданных друзей и соратников, ни предварившие ее разгромы Центров, ни даже крикливые и злорадные нападки «левых» в Раде – когда министр, приехавший делать запланированный ранее доклад, должен был выслушивать их бестолковые требования и советы… Но равновесия, которое так долго и ревностно оберегалось могучей волей, лишил только один автобус, едва Переверзнев увидел его на стоянке Новоград-Волынского автовокзала. Если бы министру дали возможность сейчас оказаться один на один с этим автобусом (это ему не казалось, в этом он был полностью уверен), он бы собственноручно, из пулемета… И не было бы жалости сердце – Переверзнев оставил ее в далекой молодости. Жажда крови, мести была символичной: в автобусе было прошлое, а с ним можно было рассчитаться только таким образом – ни единого свидетеля, только вечно немые трупы и их стынущая кровь. Он готов был купить себе покой и уверенность в будущем, но не собственным расчетом, а чужим, и оценивал его не меньше чем в сорок жизней. Волновался бы он потом, в будущие дни, дни «убитого покоя»? Этой мысли Переверзнев даже улыбнулся. Нет! Не было бы ни на единое мгновение ни чувства греха, ни жгущей совести, ни кошмарных снов, ни бессонницы – ничего… Он и раньше ничего подобного не испытывал, и теперь не будет испытывать. И сейчас он стоял у окна, как голодный паук выжидая момента, когда жертва по собственной глупости даст повод использовать свою смертоносную ненависть в полной мере.

Жалел Переверзнев только об одном: что время, возведшее его на столь важный государственный пост, позволившее вопреки всем законам жизни разобраться с бесчисленным множеством врагов, лишило его терпения. Ожидая выстрелов и криков, он мучился невыносимо, и каждая минута пересекала его день веком.

15:36.

Часы словно застряли на этих цифрах.

Для штурма надо было дождаться поздних вечерних сумерек, когда изморенные жаждой, зноем и неопределенностью преступники окажутся деморализованными и не смогут достойно сопротивляться.

Сумерки должны были наступить в 21:05. Переверзнев надеялся, что испортится погода, и набежавшие тучи смогут избавить его от нетерпения… И тем не менее это было его личное распоряжение – не начинать штурма раньше того часа, когда солнце скроется за горизонтом, – хотя два командира, войскового и милицейского спецназов, настаивали на том, чтобы начать штурм сразу же после прибытия автобуса на автовокзал, пока преступники не успели оценить ситуацию. Командиры были опытными людьми. Они знали свое дело. Они разбирались в поведении преступников, но не знали и не догадывались, что настоящий преступник не любит и не выносит совершать свое злодеяние под солнцем, под глубоким и ясным небом… Они очень многого не знали, хотя и были мастерами, асами своего дела, лучшими людьми своего ремесла, и, кроме того, подчиненными, которые обязаны выполнять приказ. Но они не были преступниками…

– Приборы ночного видения доставили в полном объеме? – спросил министр.

– Так точно, – услужливо гаркнул кто-то и доложил: – Теперь будут видеть не только две штурмующие группы, но милицейская рота второго барьера…

Также по распоряжению Переверзнева в туалете автовокзала и по пути к нему были установлены и тщательно замаскированы видеокамеры, а мониторы стояли в зале, в котором сейчас находился Переверзнев. Ему лично было необходимо удостовериться, что тот человек, которого он так нерешительно и неумело старался сначала найти, а потом убрать, находился именно в этом автобусе.

Размышляя над этим, министр вспоминал последнее послание покойного Кляко. Переверзнев тогда страшно удивился, когда увидел, как текст по непонятным причинам начинает расползаться и таять прямо на экране. Он успел прочитать лишь одну строчку, и именно она заставила гнать вертолет в Новоград-Волынский, именно она заставила перенести место штурма из хорошо подготовленного вокзала в Житомире сюда.

Переверзнев хотел увидеть этого человека собственными глазами, после чего, желательно, убрать собственными же руками. За три года он понял: если хочешь что-то сделать лучше и надежнее, как положено – сделай это сам. Министр еще не знал, как сделает это, но в том, что сделает, был уверен. В том человеке таилась самая большая угроза для министра. Нет, не просто угроза. Сам того не ведая, Переверзнев стал страдать навязчивой идеей: чем больше он прилагал усилий, чтобы здесь добиться своего, тем с большей легкостью этот человек оставлял его с носом.

Эта затея вдруг, совершенно неожиданно, превратилась из запланированного, простого до банальности убийства в смертельную схватку. И именно теперь Переверзнев понял, что существует человек, имеющий равное с ним могуществом и в то же время не имеющий равного положения.

Переверзнева заставила очнуться фраза, брошенная кем-то сухо и делово в шуршащей от движений гулкой тишине огромного зала:

– Начали вывод…

Министр увидел из окна, как из автобуса на асфальт площадки осторожно, словно ступая на минное поле, вышел молодой человек с ранцем за спиной. Он ступил одной ногой на землю и на мгновение задержал вторую на автобусной ступеньке, и в этом было – бросалось в глаза – отчаяние обреченного. Наконец он встал, оглянулся в дверной проем автобуса и пошел к входу в автовокзал.

– Что у него за спиной? – спросил Переверзнев.

– Взрывное устройство, – ответил подошедший человек в бронежилете и каске. Это был полковник Нестебряк, командир отряда специального назначения «Беркут». Они были давно знакомы, еще с того момента, когда министр МВД вступил в должность.

– Олег Игоревич, – строгим тоном, без просительных ноток в голосе начал полковник. Обычно они называли друг друга просто, по именам – по инициативе самого министра: Переверзнев разрешал к себе такое обращение, если общался с людьми профессиональными, полностью отданными своему делу, а Нестебряк был именно таким человеком, но сейчас была напряженная работа, и уважительное обращение было единственно допустимым. – Олег Игоревич, может, все-таки разрешите штурмовать? Мы с ребятами уже отработали схему и освободим заложников в течение минуты…

– А взрывчатка?

– Мы внимательно изучили фотографии этого устройства, и специалисты дали кое-какие рекомендации. Мои саперы справятся с нею в считанные секунды. Мы знаем, исходя из того, как раньше осуществлялся вывод в Ровно, как справиться с этими игрушками…

– Нет, – ответил Переверзнев, продолжая наблюдать, как неуверенно, очень медленно человек из автобуса идет к дверям вокзала.

– Первый заложник со взрывным устройством в ранцеза плечами движется в направлении вокзала, – констатировал диспетчер, сидящий возле мониторов. – До зоны контакта осталось не более двадцати метров.

В зале, почему-то нервно покашляв в кулак, к ступеням, ведущим на первый этаж, не дожидаясь команды диспетчера, пошел спецназовец, переодетый в гражданское. Его ролью было встретить и провести заложников и террористов в туалет – провести так, чтобы скрытые видеокамеры засняли их полностью. Кроме того, в его одежде были установлены и замаскированы микрофон, миниатюрная видеокамера и детектор взрывчатых веществ. Именно этот человек должен был первым визуально оценить взрывное устройство, закрепленное на заложнике.

– Дима! – окликнул его диспетчер. – Давай, но только осторожно. Постоянно держи связь. Постарайся как можно ближе подойти к людям, чтобы я смог зафиксировать все данные детектора. И потанцуй возле каждого, чтобы заснять подробно!..

– О’кей, шеф!

– Господин министр, сейчас самое лучшее время для штурма, – продолжал настаивать Нестебряк. – Они ничего не знают о вокзале, не знают, что мы им приготовили…

Переверзнев повернулся к нему:

– Анатолий… Нет. И давай не будем больше возвращаться к этому разговору. Штурм будет, но только в темноте. Надо беречь людей.

Полковник тяжело вздохнул и подошел к мониторам. Он не мог понять последней фразы министра. О каких людях он говорил? Если речь шла о его ребятах, которые сейчас сидели в уголке зала прямо на полу и в полном молчании, с покоем на лицах ждали приказа на штурм, то о них надо было меньше всего думать: это их работа, и они готовы отдать свои жизни ради того, чтобы пострадало как можно меньше заложников. Не думая о себе, о своей судьбе, здоровье, может быть, навстречу смерти только что ушел сержант Дмитрий…

Перед тем как внимательно всмотреться в мониторы, Нестебряк бросил взгляд в сторону министра. Переверзнев по-прежнему стоял на том же месте. И в его фигуре не наблюдалось ничего, что могло бы выдать хотя бы малейшее волнение, которое можно было бы милостивому сердцу сопоставить с заботой, участием, сочувствием, сопереживанием. Так вести себя не умел даже полковник, которому десятки раз в жизни приходилось сталкиваться с подобными ситуациями – он терял людей, своих, но не тех, кто оказывался в ужасной роли заложника. Но Нестебряку не дано было понять министра потому, что он никогда не был в роли того самого террориста, не брал заложников, не видел в их глазах режущей и немо вопящей обреченности и ужаса. Он не был и никогда не будет Переверзневым.

– Дима, – произнес он в гарнитуру, закрепленную у рта, – ты только не волнуйся. Веди себя спокойно, естественно…

– Мне сейчас плясать охота, – ответил сержант, и его голос звучал почти весело, задорно, но все знали, что это была бравада по причине перенапряжения всех сил. – Командир, если я перед этими парнями спляшу гопака – они меня поймут?

– Не думаю, сынок… А вот когда ты вернешься, я тебя, обещаю, познакомлю с одним человеком, который тебя поймет обязательно.

– Случайно не психиатр?

– Он самый…

– Все, командир, я отключаюсь – вижу объект.

– Удачи.

– К черту! Это я о психиатре, конечно…

Войдя в вестибюль, Саша осмотрелся: он искал глазами, указывающие путь в туалет. По инструкции, полученной от террористов, ему надлежало первому подойти к туалету и стать возле дверей. Но ни указателей, ни надписей нигде не было видно. Он обратил внимание на то, что в некоторых местах стены были испещрены свежими лунками от вырванных гвоздей и шурупов. Скорее всего, указатели убрали намеренно.

– Ищу туалет, – произнес он в микрофон, который был закреплен на его воротнике. В наушнике, утопленном в ухе, стояла шипящая тишина – ему ничего не говорили и не давали указаний потому, что он пока был в зоне видимости. – Нигде нет указателей. Иду вправо…

Повернувшись, он увидел, как торопливо, с приветливой улыбкой на лице к нему подходит человек в гражданском костюме. Саша, будучи сам военным, быстро определил в подходившем спецназовца. Кроме того, он заметил плохо замаскированный провод наушника, который, пробегая за ухом спецназовца, тонул за воротом.

Человек подошел и дружески похлопал его по ранцу. Александр отстранился.

– Ну-ну, успокойся, – произнес человек. – Все будет нормально. Я проведу тебя в туалет, – и спецназовец повел его за собой, продолжая все время похлопывать по ранцу. Лерко прекрасно разбирался во взрывных устройствах и позволил себе допустить такое обращение. – Сюда, – указывал человек. – Теперь сюда и сюда. Вот…

Саша увернулся от очередного хлопка по ранцу.

– Оставь его в покое, если не хочешь взлететь вместе со мной в воздух, – предупредил он.

– Что там? – просто спросил человек.

– Скорее всего, фугас. По весу взрывчатки – не меньше четырех-шести килограммов. Радиоуправляемый…

«Хорошо, Кукушонок», – услышал он в наушнике спокойный голос Ивана.

– … достаточно, чтобы похоронить нас обоих, автобус и вокзал.

– Сюда, – продолжал указывать дорогу сопровождающий. – Ты кто такой? Как тебя зовут?

«Я все слышу, – сказал Иван. – Можешь сказать».

– Лерко Александр Анатольевич. Майор инженерных войск. Сапер.

– Как оказался в автобусе?

– Как и все остальные.

– Издеваются над вами, пассажирами?

– Нет.

– Они тебя сейчас видят, слышат?

– Да.

– Где рация? Как ее отключить? На какой частоте работает?

Они остановились возле дверей, на которых были прикреплены таблички с изображениями мужской и женской туфель. Спецназовец быстро и профессионально стал обыскивать Лерко. Но Саша, после больницы и плена ненавидевший любые досмотры, ударил обыскивающего в челюсть. Коротко вскрикнув, спецназовец упал, раскинув руки. Он был без сознания.

Саша услышал голос Ивана:

– Что это было? Кто кричал?

– Я вырубил этого чудака, – сказал Александр, потирая ушибленный кулак. – Не люблю, когда меня лапают.

Сначала никто ничего не ответил, но потом Саша расслышал отчетливый смех.

– Ты вырубил спеца?… Молодец!.. Но зря это сделал. Ты сейчас где?

Саша подробно рассказал, как пройти к туалету.

– Стой там, – приказал Иван, – а мы тебя постараемся прикрыть, иначе сейчас их набежит к тебе несметно. Не любят, когда их обижают!

Чтобы не подставить своих людей под оптические прицелы снайперов, Иван приказал им оставить оружие и отправил в туалет с колонной пассажиров. Колонну замыкал Гелик с миной в ранце. Когда они достигли павильона и стали поворачивать к лестнице, которая вела в подвал вокзала – туда, где находился туалет, – люди Ивана, быстро выделившись из общей группы, бросили на пол зала несколько металлических коробок, которые, прокатившись по мраморным плиткам, запищали и предупреждающе замигали красными лампочками.

Тут же раздался громовой, с металлическим оттенком, голос Ивана в мегафоне:

– Предупреждаю: зал заминирован… Мины настроены на взрыв при приближении к ним на расстояние пяти метров. Дайте свободный проход пассажирам в зале. Также на двух пассажирах установлены дистанционные взрывные устройства. Рекомендую во избежание ненужных жертв отказаться от любых попыток штурма и стараний освободить заложников. При невыполнении этих требований все взрывные устройства немедленно будут приведены в действие!

Иван сделал небольшую паузу, словно давая немного времени для того, чтобы те, кому были адресованы его слова, смогли их хорошенько осмыслить.

– Прошу выделить уполномоченного для передачи ему наших требований…

Гелику было наказано стоять в вестибюле первого этажа, не приближаясь ни на шаг к разбросанным минам. Ему пояснили, что они сработают сразу, как только кто-то попытается подойти к ним ближе чем на пять метров. В минах были установлены детекторы движения. Лекарь стоял почти у самой лестницы, ведущей в подвал, и когда увидел, как с противоположной стороны зала по ступеням, ведущим на второй этаж, стали сбегать вооруженные люди, закричал им:

– Стойте! Они не шутят!.. Стойте!

Спецназовцы остановились. Через некоторое время один из них попытался спуститься еще на несколько ступеней, туда, где лежала одна из мигающих и мерно попискивающих коробочек. Через два шага мина запищала громче и чаще. После этого вся группа стала медленно пятиться.

Из туалета стали по одному возвращаться пассажиры. Они, помня предупреждение Ивана, старались быстро пересечь пространство зала, и их согбенные фигуры неслышными тенями почти мгновенно покидали зал и исчезали в открытых дверях автобуса. Последним вышел Лерко.

– Дмитрий Степанович, я вас подменю, – сказал он, делая то, что было условлено ранее.

Гелик кивнул в знак благодарности и быстро спустился по лестнице вниз.

Саша напряженно наблюдал за группой спецназовцев, которые с досадой на лицах смотрели то на него, то на попискивающие на полу коробочки.

– Эй, – окликнули его. – Это ты будешь офицером?

– Я, – ответил Саша.

– Тебя слушают?

Говорили негромко. Пустое пространство огромного зала усиливало даже самый незначительный шорох.

Лерко понял: речь о том, установлена ли у него рация.

– Да.

– Можешь ее вырубить?

– Нет.

– Все пассажиры вышли?

Александр перед тем, как ответить, сделал паузу, ожидая, что в динамике, установленном в его ухе, услышит приказ Ивана молчать. Но было слышно только фоновое шипение эфира.

– Да, все.

– Сколько вас?

– Тридцать.

– Раненые есть, больные? – из группы спецназовцев вышел рослый малый в маске-шапочке на лице. Из-за этого его голова была похожа на головешку и устрашающе таращилась тремя отверстиями – для глаз и рта.

– Кажется, нет. Никто не жалуется. Ранен только один из захватчиков, но он на ногах.

– Чего они хотят?

– Не знаю, – Саша действительно этого не знал.

– Что случилось с твоим сопровождающим?

Александр ответил с усмешкой:

– Лежит возле туалета. Я его вырубил. Не терплю, когда проявляют большое рвение к досмотру…

Беседовавший с ним спецназовец спустился еще на одну ступень, но замер, когда услышал предупреждающий писк мины – она лежала почти у самой лестницы.

В зал уверенным размашистым шагом вошел Иван.

– Кто из вас будет говорить со мной? – строгим, бескомпромиссным голосом спросил он, обращаясь к спецназовцам.

Они переглянулись.

– Я, – ответил тот, который до этого говорил с Александром.

– Ты кто такой?

Из туалета вышел Гелик и стал возле Лерко.

Спецназовец продолжил:

– Я тот, который передаст все твои требования тем, кто их рассмотрит…

Иван нахмурил брови:

– Мне недосуг играть в испорченный телефон. Позови кого-нибудь, кто имеет действительную власть, а не обязанность бегать по приказам с пушкой.

Спецназовец хотел было что-то ответить, но за его спиной раздался повелительный и спокойный голос:

– Я буду говорить.

– А ты кто? – Иван прищурил глаза, внимательно изучая человека в штатском костюме, который неторопливым, даже немного ленивым шагом спускался по ступеням. При его появлении спецназовцы подтянулись, поправили на себе снаряжение и оружие.

– Переверзнев, – ответил человек таким тоном, словно этого было достаточно. – Чего ты хочешь? Но перед тем как я услышу ваши пожелания, мне необходимо получить твердые гарантии того, что с заложниками ничего плохого не произойдет, и после выполнения всех ваших требований они все будут освобождены без каких-либо дополнительных требований.

Человек в штатском продолжал спускаться по ступеням. Он уже миновал то место, где стоял спецназовец, разговаривавший с Лерко. Часто запищала мина. Через несколько секунд к ее писку добавился хор остальных, но Переверзнев продолжал медленно и лениво идти вниз. Иван, прикрыв собой Гелика и Сашу, стал оттеснять их в сторону лестницы, которая вела на нижний этаж вокзала. Когда писк стал монотонным, он произнес спокойным тоном:

– Господин министр, я не испытываю большого желания вести переговоры с человеком, который нисколько не дорожит не только собственной жизнью, но и судьбами находящихся рядом с ним… Считаю переговоры сорванными и оставляю за собой право поступать так, как посчитаю нужным.

Иван развернулся и, толкая впереди себя Лерко и Гелика, пошел к выходу. За их спинами на пределе продолжали звенеть сигналы мин.

– Стоять! – раздался требовательных крик, и немного тише было добавлено: – Свидание разрешено, мать вашу…

После этих слов Гелик словно споткнулся. Он остановился и стал разворачиваться, не обращая ни малейшего внимания на попытки Ивана заставить его идти. Гелик просто оттолкнул его от себя и пошел обратно. Дойдя до границы мин, он остановился…

Два человека смотрели друг на друга.

Лекарь сделал еще один шаг.

– Иван, – испуганно зашептал Александр, наблюдая, словно завороженный, за тем, как Гелик делает еще один шаг навстречу своей смерти. Писк мин стал почти оглушающим. Министр стоял неподвижно и снисходительно смотрел на приближающего к нему человека. – Иван!.. Лекаря надо остановить, – шептал Саша, но вдруг закричал: – Это они!.. Они убьют себя и нас!..

– Кто они? – не понял Иван. – Кто?

– Уводи автобус! – крикнул Лерко, устремляясь к Лекарю, который продолжал идти, не сводя немигающих глаз с министра. – Уводи! Быстро!

С ходу, в прыжке Александр бросился на Гелика, сбил его с ног. Они покатились по полу, борясь друг с другом, один – стараясь хотя бы на несколько сантиметров приблизиться к минам, другой – напрягая все силы, чтобы увлечь прочь от них. Лекарь сопротивлялся изо всех сил: он кричал, выл, кусался и царапался. На Сашином лице осталось несколько глубоких царапин. Гелик был необыкновенно силен: каждый его мускул превратился в камень. Он лягался и бил кулаками. Его выкаченные глаза, перекошенный в крике рот, застывшие густые и глубокие морщины – безумие смотрело прямо в лицо Саше, который, напрягая последние силы, старался удержать этого человека от необдуманного шага.

– Пусти!!! – вопил Лекарь. – Я проклят!.. Пусти же меня-а-а к нему-у-у! Ты не имеешь права!!!

Сминаемый им, кряхтящий в схватке, Александр цеплялся за него как мог, но Лекарь упрямо лез к минам, которые уже перешли на непрерывное, предельное визжание – они были слишком близко, и до непоправимого оставались какие-то сантиметры. Гелик же был готов цепляться за них зубами.

– Пусти-и-и!!!

– Лекарь, – стонал Александр, разрывая на том одежду. Сильно мешал ранец с бомбой за плечами, но Гелик словно не замечал этого и дрался с удвоенной энергией. – Лекарь… Оставь его… У тебя «салют»!.. Лекарь, послушай меня! Успокойся. Здесь есть невинные люди – они-то за что пострадают?.. Лекарь, не губи их!

Гелик брызгался слюной и шипел, выкатывая свои и без того ужасные глаза:

– Это он!!! Я узнал его… Это он, убийца!!!