Текст книги "Багряный лес"

Он успел заметить, что вокруг гремит бой. Росчерки трассирующих пуль полосовали ночное пространство. Были слышны крики, стоны умирающих, а ему было уже знакомо их предсмертное изумление; они делали свой выбор…

Отряды милиции, войск и спецназа непрерывной лавиной шли на приступ. Бандиты дрались отчаянно, но они не могли противопоставить свое отчаяние, свой выбор, который сделали много раньше, стремлению и выбору штурмующих. Разные выбор – но смерть одна для всех. Заметив это, Александр вновь засмеялся и… оказался в диспетчерском зале.

Бронированные двери зала были плотно закрыты, но их мощность, выраженная в тоннах бетона и железа, постепенно отступала под натиском военных подрывников. За считанные минуты осаждающие должны были ворваться в зал, в котором стояло около десятка бандитов. Они смотрели на одного человека, который уверенно переключал тумблеры, жал на кнопки, не обращая никакого внимания на то оглушительный вой аварийной сирены. На лицах у всех застыла маска обреченности. Если Александр не знал остальных, то стоящего возле пульта человека он узнал сразу: им был Гелик.

Лекарь был счастлив. Его лицо сияло светом победителя. Однако за этим светом, прорываясь чернотой наружу, кипело безумие.

Но дело было уже сделано.

Александр видел сквозь стены, как из реакторов, вытягиваемые мощными поршнями, под гул насосов медленно выползали графитовые стержни, а под ними в атомном котле уже бушевала смерть, стремясь вырваться вон, чтобы обвалиться на сделавших свой выбор. Лерко смотрел в будущее: в нем одна за другой взвивались на верхушках огненных грибов атомных взрывов крыши реакторных залов. Невидимое пламя пробивало пространство, пронзало своей смертоносной силой всё на своем пути…

Сосновый бор качался под открытым, светлым небом. Пушистые метелки верхушек высоких деревьев не чистили голубую глубину высокой дали, а измазывали ее невидимой грязью. Чернобыль теперь – проклятая на все времена земля, впитавшая в себя вместе с радиацией глухую к голосу совести человеческую ненависть. Если предельные рентгены за столетия постепенно и утратят свою убивающую силу, ненависть останется, чтобы ждать между этими деревьями, скользя в лесной тени затаенным коварством, и при первой возможности преследовать любой разум по пятам, путая его жизненную дорогу и толкая на неверный выбор, ведя к СМЕРТИ. А её ворота всегда гостеприимно распахнуты, ее мир пуст, поэтому в нем хватит места на всех. Идите, милости просим!..

Сосновый бор качался под толчками грязного ветра. Небо уже давно больное и заразное. Оно мчалось над всей землей, сыпало радиационной пылью, сеело медленную смерть всем, независимо от их выбора – ведь ненависти безразлично, что ты выбрал. Она яростна и слепа. Она безумна и коварна. Ненависть – сила, которой не может противостоять даже сила мудрости вечности. Вечность становится отрезком, становится ничем… потому что уже некому бороздить бескрайние пространства. Но ненависти может противостоять сила ясного разума: человеческого разума. Именно он может положить ей конец, так как он является благодатной почвой, в которой может родиться, развиваться, становиться монстром ненависть.

И лес перестал быть зеленым. Сосны стали багряными, выгорев от разлитой в пространстве радиации, впитав в себя яд человеческого безумия, пустоту и никчемность сироты-совести, его безразличность.

БАГРЯНЫЙ ЛЕС.

Этого не должно было произойти!

Самая сильная, яростная мысль не смогла прорваться сквозь черное кипящее море безумия Гелика. Он был обращен внутрь себя. Безумие заняло круговую оборону и яростно оберегало свою жертву, свое обиталище. Но Лекарь не осознавал этого. Он лишь сожалел, что не увидит сожженным радиацией того, кто привел его в багряный утренний лес под Кряцевом, на мертвое поле «Кряцевской мести» – познакомить с безумием, ненавистью, которая витала над трупами родных, ожидая своих слабовольных жертв… «За все надо платить!» – вопила ненависть, врываясь в сознание, и острыми якорями, баграми цеплялась за извилины воспаленного несчастьем мозга.

Одна-единственная мысль – но не рухнул дуб на знакомой сопке в мире Анны, а наоборот, раздался вширь, стал могуч и всесилен. Дерево стало царем живого мира, окружавшего его трон, сопку… Это было совершенно не трудно! Масляные насосы жалко и натужно взвыли, пробитые трубопроводы брызнули в стороны горячим маслом. Потеряв силу, графитовые стержни безжизненно рухнули вниз, глуша цепную реакцию разъяренного атома.

Следующий удар сознания по окружающему пространству был слабее, чем прежний, но его было достаточно, чтобы легко распахнулись многотонные двери операционного зала станции. Немного опешившие от такой неожиданности, в зал с криками ворвались милиционеры, за несколько секунд справляясь с замершими в недоумении бандитами. Те изумлялись, что остались в живых…

Гелик, до которого еще не успели добраться милиционеры, услышал за спиной истеричный смех: обернулся, но никого не увидел. Перед тем, как исчезнуть, раствориться в пространстве подобно туману в прямых солнечных лучах, он успел подумать, что голос смеющегося кажется ему удивительно знакомым. Лекарю даже показалось, что это его судьба над ним же смеется. Где-то они уже встречались. Не в больничной ли палате?..

Вместе с постепенно слабеющим дождем на землю проливалась серость раннего утра. Ветер по-прежнему был сильным и зло шипел в верхушках деревьев, раскачивая лес. Низкие тучи клубились, казалось, у самых крон, едва не разрывая свою плотность о щетки острых игл мачтовых сосен. Небо неслось с огромной скоростью, кипело и бурлило. То тут, то там за плотным киселем непогоды в мокрой и тяжелой выси разливался глухой рокот. Он быстро набирал силу, становился могучим и сотрясал уже не только свое облачное обиталище, но и твердь внизу. Если минуту назад гром раздавался редко, звуковыми росчерками разрезая гудящее полотно сильного ветра, то теперь он слился в беспрерывный грохот, и серое покрывало свинцовых туч, с огромной скоростью протаскиваемое ветром над зоной, засверкало зарницами молний. Самих электрических разрядов еще не было видно, но плотная мгла неба вдруг загорелась холодным огнем, забилась, не имея сил удержать в себе неживой свет, и тот, обгоняя разлив утра, отразился бликами по земле, ослепляя лесные ландшафты Чернобыльской зоны частыми фотографическими вспышками. Еще через некоторое время удары молний за плотным покрывалом туч стали такими частыми, что свет слился воедино, заливая землю холодной слепой сединой, а гром преобразовался в монотонный оглушительный вой, и за ним не было слышно сильного ветра, его шума в ветвях деревьев, треска выворачиваемых с корнем могучих стволов.

Недалеко от границы сумрачного леса, плотной массой качающегося под напором ветра, стояла одинокая сосна. Вырвавшееся из несвободы соседства со своими сестрами дерево здесь раздалось вширь, раскинуло свои толстые ветви низко над землей и стонало от напряжения, в героическом одиночестве борясь с яростью бури. Иногда раздавался резкий треск, на миг заглушающий небесный грохот, и в потоке ветра уносилась отломанная пушистая сосновая лапа.

На дереве, держась цепкими сильными руками за ветви, обвив их своими длинными хвостами и часто моргая от постоянных слепящих вспышек, сидели мавки. Мокрые от дождевой воды обнаженные тела дьяволиц при вспышках молний загорались синеватым перламутром. При каждой новой вспышке небесного огня мавки кривились от ярости и оскаливали свои острые зубы. Черные рты издавали угрожающий крик, но его не было слышно за воем стихии.

Где-то неподалеку, разбивая пространство толстой трещиной, в землю ударила молния. На мгновение всё исчезло в плотном ослепительном свете. По-обезьяньи проворно перепрыгивая с ветки на ветку, нечистая сила в истеричной панике заметалась по дереву. И когда они успокоились, одна из мавок, накрутив свой синий и гладкий хвост на самую нижнюю и толстую ветку, свесилась на нем и протянула руки к распростертому под деревом человеческому телу. Ее длинные когти осторожно заскребли по мокрой одежде на спине человека. Руки мавки дрожали от нетерпения, мощная зубастая челюсть жадно щелкала, истекая липкой желтой слюной. Человек застонал и перевернулся на спину. Пропитанный до предела влагой, мох под ним неприятно захлюпал. Остальные мавки, наблюдая за своей сестрой, стали спускаться ниже, намереваясь присоединиться к будущему пиршеству. Вдруг они застыли, потом одновременно подняли свои лысые головы, смотря в одну и ту же сторону: из леса неторопливым шагом вышла женщина. Она направлялась к одинокой сосне. Вновь мавок охватила паника: они запрыгали с ветки на ветку, иногда замирая, чтобы бросить жадный взгляд на человеческое тело под деревом, но уже не решались спуститься к нему. В злобном исступлении мавки начали грызть древесину ствола и веток, выдирая из них бело-желтое лыко, пачкая свои перекошенные пасти душистой смолой.

Идущая женщина была одета в длинное белое платье, ткань которого, впитав в себя дождевые капли, промокло до последней нитки и плотно облегало прекрасное молодое тело. Вспышки небесного огня, отражаясь на идеально чистых белых одеждах, разливались вокруг нее неясным неживым свечением, образуя призрачный и прозрачный светящийся ореол. Когда до дерева оставалось всего несколько шагов, мавки с криками ярости и ужаса спрыгнули с дерева и помчались по широкому полю, путаясь в высокой молодой траве и пощелкивая, как хлыстами, своими длинными диковинными хвостами. Но они не успели добежать до спасительного леса на противоположной стороне, как вниз ударили десятки ломанных молний, высекая из воздуха свежий запах озона, а из тел мавок – тяжелый серный дым. И с этого момента землю Зоны начали пронзать тысячи молний, настигая во всех местах нечистую силу, превращая ее в ничто, оставляя в месте удара густое серное облако, быстро размываемое сильным ветром…

Лекарь лежал в мокром мхе, не открывая глаз, и старался слушать только свою боль. Она тонкими горячими ручейками растекалась по всему телу, но жар боли уверенно студила дождевая вода и влага земли. Скоро боли не стало, и сознание освободилось для мыслей и воспоминаний о событиях, происходивших в последние часы. Гелик открыл глаза и увидел себя лежащим под разлапистой сосной, с которой на его тело падали холодные капли дождевой воды.

Это было приятно. Гелик постарался пошевелиться. Тело подчинилось воле сознания, но движения получались ватными, неуверенными. Дмитрий Степанович помнил, что случилось в диспетчерском пункте АЭС. Прекрасно и детально вспоминал все свои действия; и был уверен, что все должно было закончиться по его сценарию… Не могло быть иначе! А тот демонический смех за спиной? Он еще показался до удивления знакомым – это могли быть иллюзии, вызванные контузией во время взрыва. Но почему он жив?! Еще сознание четко зафиксировало ужас стремительного падения в черноте ночи, удар о землю… Неужели его выбросило взрывной волной? Такое вполне могло произойти, но тогда просто невозможно было бы остаться в живых! Но Дмитрий Степанович счастливо улыбнулся: если взрыв все-таки произошел, все равно долго не жить – радиационный огонь скоро поставит точку на его никчемной жизни. Надо было только лежать и терпеливо ждать.

Вокруг все сверкало и грохотало с такой силой, что казалось, наступает конец света, но Гелик смотрел на все это с безучастностью обреченного человека. Скоро он закрыл глаза, но тут же открыл, когда почувствовал на своем лице чье-то осторожное прикосновение. Еще Лекарь почувствовал, как по горлу, врываясь в ледяной поток дождевой воды, бьют еще горячие, буквально обжигающие капли – настолько сильным был контраст.

Когда Лекарь увидел сидящую на корточках рядом с ним Виорику, от ужаса у него перехватило дыхание. Он встрепенулся и отполз в сторону, будя в своем теле густую сеть ручейков боли.

– Не бойся, – произнесла Виорика сквозь слезы, и Лекарь понял: это они горячими каплями падали ему на шею. – Нам пора идти.

– Куда? – не скрывая волнения, испуганно выпалил он.

– Ступай за мной, – безапелляционно произнесла она, поднимаясь на ноги. – Тебе я не сделаю ничего плохого. Помогу найти то, что ты так долго искал.

Гелик подчинился, веря ей, хотя мало понимал в том, что она говорила. Что он искал? Кажется, всё уже было сделано окончательно.

Она шла по полю впереди него так быстро, что Дмитрию Степановичу приходилось напрягать свое разбитое падением тело, чтобы поспевать. Вокруг них в землю впивался целый лес молний, выжигая затаившихся в высокой траве полевых русалок. Правда, Гелик этого не видел. Он бежал за одетой в белое фигурой женщины, как можно ниже пригибаясь к земле, чтобы избежать удара молний, хотя понимал, как примитивны его меры безопасности. Такого разгула атмосферного электричества еще не приходилось видеть! Лекарь даже не знал, что такое бывает: каждый волосок стоял торчком, а кожу слегка саднило – настолько было сильно разлитое в воздухе электрическое напряжение.

Они дошли до леса. Лекарь было успокоился, думая, что под защитой деревьев будет более безопасно, но был предельно удивлен, когда увидел: некое загадочное существо, пытавшееся пролететь между деревьев, мгновенно было превращено в облако – молнии пробивали покров леса. Такая же участь постигла и небольшую стаю каких-то странных рыжих псов, которые лавиной выкатились навстречу из горы сваленного бурелома. Все происходило так быстро, что ничего невозможно было разглядеть. Гелик, ослепленный и оглушенный, продолжал идти, ориентируясь по отблескам молний на платье своего проводника. Виорика же уверенно двигалась вперед, даже не оборачиваясь…

От удара молнии загорелся один автомобиль. Пожар быстро ликвидировали, а сам автомобиль, заблокировавший движение, оттащили в сторону и столкнули в кювет. Теперь передвижение войск и отрядов милиции могло происходить свободно. Эту новость сквозь сильный треск помех в радиоэфире Переверзнев прослушал машинально. Он сидел в штабном автомобиле генерал-майора Горачука, затянув ладони под сырой свитер. Его знобило. Жар температуры, казалось, выливался через глаза – настолько они горели огнем. Ночные походы под дождем на фильтрационный пункт не прошли даром. Но они уже закончились: войска и часть подразделений МВД покидали Зону после удачно проведенной операции. Штабы Горачука и Переверзнева, покидали Чернобыль последними, контролируя выход своих подчиненных, и оказались под утро расположенными близко друг к другу. Возвращаясь из своего последнего похода на почти опустевший фильтрационный пункт, где он осматривал собранные по лесам и хуторам Зоны трупы бандитов, Переверзнев зашел к Горачуку. Все живые были уже допрошены и вывезены с территории Зоны. Последняя же партия мертвых состояла из ужасно разорванных и обескровленных тел. О причине их смерти здесь, среди лесов и бури, было трудно догадаться, и министр отдал распоряжение все тела отвезти в министерский исследовательский центр. Эти случаи заслуживали самого пристального внимания. Уже во время похода Переверзнев почувствовал себя прескверно. Ноги налились неприятной вязкостью, тяжестью, а в голове беспрестанно гудело, как от набата. Голова раскалывалась от простуды и постоянного небесного грохота. Если «войсковика» и многих других, кто наблюдал этот диковинный природный катаклизм, зрелище и восхищало, и покоряло, то Переверзнева оно раздражало тем, что постоянно давило на больную голову, и тем, что вывод войск был похож на самом деле на паническое бегство: из Зоны победителей гнала небесная стихия. Не любил министр спешки, зная, что она приносит с собой много ошибок. В Зоне могли остаться места, в которых укрывались беглые. Хотя, по правде говоря, он мало в это верил. Очистка шла сразу со всех сторон, силы правительства одновременно сошлись возле Чернобыльской АЭС, и захват группы террористов, стремительное и разумное в своей организации, стало венцом всей запланированной операции. Переверзнев победил, но не был рад своей победе. Не нашелся тот, кто был ему нужен. Гелик словно сквозь землю провалился! Можно было, конечно, надеяться, что он стал жертвой диковинных животных, которые рвали и убивали вольных. Но министр не верил в смерть тех, чьи тела не найдены, особенно если эти люди – опасные преступники.

Надо было еще раз просмотреть сообщения на компьютере. Может, там было что-то прошедшее в суете ночных дел мимо внимания Олега. Слабая надежда – но она все-таки была…

Переверзнев встал и начал натягивать китель, тяжелый от впитавшейся в него влаги. Мокрая ткань была противной и нисколько не грела жаждущее тепла больное тело. От малейшего движения неприятно ломило кости. Одеваясь, Олег скривился.

Горачук посмотрел на него с сочувствием:

– Олег, я не могу понять тебя. Зачем загонять себя до такой степени работой? Ведь уже все сделано! Все закончилось!.. Ты оказался прав и победил. Может, все-таки останешься здесь? Я позову врача…

– Нет, Всеволод Сергеевич, – в который раз упрямствовал Переверзнев. Он говорил и не узнавал своего голоса, который болезнь размазывала, растягивала, делала в воображении неприятно-липким. – Спасибо за гостеприимство, но мне надо закончить еще кое-какие дела. Согрелся у тебя – уже хорошо.

Неопределенно хмыкнув, Горачук развел руками.

– Думаю, ты знаешь цену своему геройству. Но не хотелось бы узнать, что ты почил после всего сделанного от какого-то паршивого воспаления легких… Извини меня за мою прямоту!

– Ничего. Ты хороший мужик, генерал. И тебя понять можно. Ты когда выходишь из Зоны?

Всеволод Сергеевич посмотрел на часы:

– Если ничего не изменится, думаю, через час. А ты?

– Скорее всего, к обеду… Если тоже все будет идти по плану. Пока. Увидимся в Киеве.

– Давай… Ждем тебя на белом коне.

– Со щитом или на щите, – Переверзнев открыл дверь и вышел на ветер.

До его штабного автомобиля надо было идти не больше ста метров. Поглубже втянув голову в ворот плаща, чтобы ледяной ветер не забирался глубоко под одежду, министр пошел, не разбирая дороги. Его ноги неуверенно шлепали как по уже подсохшим участкам земли, так и по жидкой грязи и глубоким лужам. Грохот грома больно бил невидимыми молотами по голове, заставляя почти постоянно жмуриться, переживая короткие приступы боли. Пространство вокруг было залито частыми бликами разрядов молний, окрашивающих мир в ослепительную сине-белую седину, и замирал в глазах черно-белыми кадрами застывшего движения. Лишь на мгновение министр остановился, чтобы посмотреть на Зону, ставшую прежней ЗОНОЙ, а не преступной вольницей.

Низкое, почти черное небо вышагивало по земле корявыми ногами молний, кроша пространство тысячами ослепительных трещин. Картина была необыкновенной, но она не впечатлила человека, который чувствовал, что где-то там, в разбитой непогодой дали, был тот, кого Переверзнев ненавидел больше всего в жизни.

Продолжив свой путь, он посмотрел машины своего штаба. Возле них, замирая пятнами негатива во время очередных вспышек небесного огня, деловито сновали служащие, умело пакуя министерское имущество. Но одна фигура во время ударов молний выделялась из черно-белого рисунка жизни своей слабой подвижностью и белым пятном. Пройдя еще несколько шагов, Переверзнев увидел, что белая фигура – женщина, одетая в белый брючный костюм. Именно одежда выделяла её из всего пространства и приковывала взгляд: каждый блик молнии заставлял ослепительно вспыхивать всю фигуру слепящим призрачным ореолом. А причиной малоподвижности было то обстоятельство, что женщина стояла и… кормила собак. Три какие-то страшно худые промокшие твари жадно брали еду из рук женщины. Она была красива и спокойна, что выглядело совершенно нелепо на фоне суеты и остывающей войны. Женщины не должно было быть здесь, но она была… И это несоответствие, нереальность давали понять, что незнакомка здесь не случайно. Не контролируя себя, Переверзнев почему-то ускорил шаг, быстро приближаясь к женщине. Она была так занята собаками, что не замечала ничего вокруг.

Когда до неё оставалось совсем немного, на Олега ринулись собаки. Животные, не способные перекрыть своим лаем непрерывный грохот неба, набросились на министра с такой яростью, словно были готовы разорвать его на куски. Все произошло так неожиданно, что Переверзнев опешил и остановился, скользнув рукой в карман с пистолетом. Оскаленные пасти животных беззвучно щелкали у самих его ног. Их не останавливало даже то, что в руках человека оказался пистолет. Это только добавило им ярости. Самый проворный пес умудрился ухватить Олега за ткань брюк, в мгновение ока выдирая из них огромный кусок. Переверзневу показалось, что женщина в белом смотрит на это с безучастностью человека, который видит то, что должно происходить – как на восход солнца или разлив утра на розовом горизонте. Но на самом деле глаза женщины были полны пустоты презрения.

На помощь министру, схватив каждый по длинной палке, побежало несколько человек, и их стараниями нападение собак было отбито. Не замечая испорченных брюк, Переверзнев подошел к женщине, жестом предлагая ей войти в штабной автомобиль, но та отказалась от приглашения, замотав головой. Когда же она заговорила, грохот бури и грозы притих настолько, что Олег мог расслышать каждое слово – несмотря на то, что незнакомка говорила спокойно и свободно, нисколько себя не утруждая криком, единственно возможным способом общения в настоящих условиях.

– Я пришла к тебе, как и обещала…

– Кто ты?

Она печально улыбнулась, но не ответила, а стояла напротив, внимательными глазами изучая его. И Олегу показалось, что уже когда-то он видел эти умные и добрые глаза. В прошлом, как он помнил, доброты было больше, чем сейчас, – тогда она покрывала затаенное зло только тонкой пленкой.

Удар боли в сердце заставил его покачнуться от неожиданности. У Переверзнева никогда не было проблем с сердцем, и боль была столь же внезапной, как и то, что он вспомнил ее.

– Анастасия?!

Мягкая улыбка по-прежнему разливалась по бледному лицу женщины, и в ней была какая-то странная, неприятная и скользкая снисходительность.

Он оглянулся, проверяя, не заметил ли кто из окружающих его растерянности и ужаса.

– Но это невозможно! – едва не завопил Переверзнев. – Я сам видел, что тебя…

Её глаза были неподвижными, мертвыми и ледяными.

– Они были хорошими стрелками. Не переживай – не промахнулись…

– Но как же?..

– Я не могу тебе объяснить то, что ты не можешь понять, Олег… Мне пришлось долго ждать этого момента, а теперь ты пойдешь за мной.

Голос был полон той уверенности, которой невозможно было не подчиниться. И Переверзнев пошел вслед за женщиной, стараясь от неё не отставать.

Оказавшись ближе к ней, от спросил:

– Куда мы идем?

Но голос ветра и грозы был вновь непреодолимым. Она его не услышала.

Тогда Олег закричал, но даже сам не услышал собственного вопля. Белая фигура впереди него уверенно шла дальше, нисколько не беспокоясь о том, идет ли следом кто-то или нет. И в этой безразличности была железная воля, которая управляла своей жертвой. Министр безропотно шагал следом.

Офицеры штаба на секунду остановились, бросив свои дела по упаковке оборудования, когда услышали звонкий крик своего начальника. Они не слышали, что именно он кричал, и с недоумением наблюдали, как Переверзнев торопливо удаляется в сторону леса. Он шел один. Пожав плечами, перекинувшись короткими взглядами, люди вернулись к своей работе, которой было много – а времени мало.

Ярость разлилась вокруг, плясала бликами молний в их глазах. Никто из противников не обращал внимания на боль ударов. Переверзнев дрался молча и умело, используя весь свой опыт разведчика, уроки, полученные в течение сотен часов тренировок в спортзалах училища под руководством опытных преподавателей. Гелик же рвал своего врага яростью отчаяния и болью, крошившей его душу. Одежда на них была изорвана в клочья, и в дыры проглядывали тяжелые пятна кровоподтеков и липкие кровавые ссадины. Стена молний окружала поляну с вытоптанной травой и взбитой в пену грязью. Молнии были так близко, что сделай шаг в сторону – и от тела останется только обугленная головешка. Молнии очерчивали место схватки четким кругом ринга. В этом же кругу стояли две утопленные в светящемся ореоле белых одежд женщины, с безучастностью неподкупных суровых судей наблюдая за дерущимися. Фигуры Виорики и Анастасии были неподвижными, словно застывшие, растянувшиеся во времени огненные столбы молний.

Очередной удар достиг груди Гелика. Хруст сломавшихся ребер был так силен, что его можно было расслышать за грохотом близкого грома. Но Лекарь, обуянный своим безумием, охваченный жаром «салюта», вновь поднялся на ноги и без передышки – необходимой, чтобы восстановить перебитое болью дыхание, – рванулся на врага, и в следующее мгновение тот рухнул в грязь, хватаясь за разорванное горло, из которого в раскисшую землю, заливая одежду, потекла кровь. Она была не первой. Тела дерущихся и без того были изувечены и окровавлены.

Лекарь стоял над упавшим врагом и делал манящие движения руками, предлагая продолжить схватку. Он что-то кричал, разевая до огромных размеров залитый грязью и кровью рот, но его голос таял в грохоте. Переверзнев поднялся на ноги. Его сильно шатало. Отекшее лицо было искажено миной изумления. Олег не мог понять, каким образом противнику удалось нанести ему столь сильное повреждение. Рана была серьезной, и потеря крови быстро вымывала силы из тела. Подскочив в воздух, Лекарь схватил голову Переверзнева и с силой дёрнул её навстречу своему острому колену. Отвесив сломанную челюсть, отчего изумление на лице стало кричащим, резким, Олег вновь упал в грязь. В этот раз времени на то, чтобы подняться, понадобилось гораздо больше. Одна из молний, ударив совсем близко, одной своей мгновенной веткой коснулась тела Переверзнева, как хлыстом, заставляя его подняться.

Оказавшись на ногах, он с изумлением уставился на черную полосу прожженной одежды в том месте, куда ударила молния. Второй прыжок Лекарю не удался. Серия сильных ударов сбила его на землю, заставив беззвучно завопить от боли в сломанной ключице. Надеясь не дать возможности противнику подняться на ноги, Переверзнев метнулся к нему, чтобы вбить, втоптать корчащееся тело в грязь, намереваясь сделать это так, чтобы от Лекаря не осталась и следа. Он был уверен, что способен на это. Он знал, что защищает: свою любовь, свои деньги, свою власть, своё будущее – все то, чем была богата вся его жизнь, и крайне необходимо было победить. Не обращая внимания на боль, он кричал, разбрызгивая кровь, звал свою победу, удачу, но… поскользнулся в грязи. Упав, еще не сообразив, как это произошло, он дернулся и замер, когда тяжелый ботинок Гелика с невероятной силой обрушился на его лицо…

Они лежали некоторое время, стекая в грязь горячими слезами своего отчаяния и густой кровью сил своих тел. Гелик перевернулся на живот, разинув разбитый рот в крике боли, впившейся в места переломов бешенством невидимых демонов, и пополз к своему врагу. Безумие, разбитое болью, покинуло его сознание. Одна мысль горела в его мозгу. Одна-единственная. «Кряцевская месть». Он не имел никакого права простить те сотни смертей… Они вопили в нём, требуя мщения! И он глох от этого хорового вопля. Навстречу ему, оставляя за собой широкий кровавый мазок в грязи, полз Переверзнев.

Они встретились, и их руки сомкнулись железной судорожной хваткой на шеях друг друга. Судорога была такой сильной, что толстой проволокой, едва не пробивая кожу, выступили толстые вены на руках. Душа друг друга, уже вываливая посиневшие от удушья языки, пуская белую, пробитую нитями крови, пену, они вставали. Неожиданно руки Переверзнева ослабли и безжизненно повисли вдоль поникших плеч. Его ноги подкосились. Тело несколько раз сильно дернулось, изгибаясь дугой в бесполезной попытке вырваться из смертельных тисков рук противника, и упало в грязь…

Перед тем, как стихнуть, пропасть вообще, сгинуть, молнии ударили по неподвижным женским фигурам, превращая их в густые облака сернистого дыма. И в тот же момент по всей поляне (и по всей Зоне) разлилась пустая тишина. Стих и ветер.

Гелик стоял и с недоумением смотрел на свои руки, удивляясь не тому, как ему с перебитой ключицей удалось убить ими человека, а той легкости, которая застыла в ладонях. Он представлял это совершенно иначе… точно знал, помнил по прошлым убийствам, когда убивал в психушке, защищая свою жизнь, что тяжесть была невыносимой, она саднила руки долгими и бессонными ночами, а сейчас… Вышло легко и несправедливо. Ярость и ненависть не стихли, а разгорелись новым ненасытным голодом. Всё должно было быть иначе. По-другому! Так как он представлял это себе. Но получилось все наоборот: руки, эти руки убийцы, стали легкими, а душа горела неутоленной болью мщения.

Он вскинул руки вверх и закричал. Теперь его голос был звонким, наполненный отчаянием и изумлением, и взлетал высоко вверх, достигая клубящихся облаков.

– Господи!!! Я не этого хотел!!! ГОСПОДИ! НЕ ЭТОГО!!!

Тучи глухо зарычали над ним.

– Где ты, ГОСПОДИ!!! Или ТЫ ЭТОГО хотел? ТЫ!!!

Одна молния пробила небо и ударила рядом. Лекарь засмеялся:

– Здесь я!.. Неужели ты не видишь? ЗДЕСЬ!!! Ну же, попробуй еще раз!

Сноп молний обвалился сверху. Огненные столбы, извиваясь, разбрызгивая оплавленную землю, выбивая из нее клубы пара, заметались вокруг человека, который тоже задвигался, забегал, стараясь попасть под смертоносный огонь, но тот либо предупредительно изгибался, пропуская человека сквозь себя и не причиняя никакого вреда, либо бил в то место, где человек был только что.

Вновь все стихло, когда Лекарь остановился и прокричал что-то, неслышное за рвущимся грохотом. И в следующее мгновение он стоял в тишине, прислушиваясь к ней, а потом тихо засмеялся.

– А-а-а-а! – злорадно протянул он. – Ты такой же самолюбивый ублюдок, как и я!.. Я ДОСТАЛ ТЕБЯ!!!

Было по-прежнему тихо.

– Я достал тебя! А ТЫ?

Он поднял руки выше.

– Ну? – призывающе прошептали разбитые губы. – Ну же, Господи?

Тишина.

Все произошло мгновенно. Этого даже не успел осознать Гелик. Но у возможных свидетелей добрую минуту звенело в ушах от жуткого и оглушительного взрыва, и в глазах остывала белая трещина разряда: он был необыкновенно толстым и последним…

Небо постепенно очищалось от серости туч. То тут, то там пробивая их серый и плотный ковер, на землю устремлялись солнечные лучи, заливая ее теплом и лаской своего золотого света. В тишине, захлебываясь радостью, щебетали жаворонки, и их журчащие тонкие голоса подчёркивали молчание природы, рвущейся к жизни. Густой запах свежей травы пьянил сознание, наполнял грудь дыханием счастья, заставлял сердца биться сильнее в ожидании перемен к лучшему, которые непременно должны были наступить. Это была не надежда, а уверенность: она открытой светлой дорогой лежала перед каждым, и все, даже не видя и не подозревая о ней, ступили на эту дорогу уверенной походкой. Начало нового пути – всегда радость, долгожданное счастье. Все новое, все молодое и радостное ждало и ищущих, и просто идущих, и каждый из них должен был найти в этом пути что-то единственно свое. Здесь всего достаточно и обязательно хватит на всех.