Текст книги "Багряный лес"

– Чему ты улыбаешься? – с какой-то обреченностью спросила она, и ее голос битым стеклом осыпал его душу. – Может мне сегодня надо снять номер в гостинице?

– Еще успеешь, – ответил он, нисколько не удивляясь собственной твердости, которая больше походила сейчас на плохо замаскированную грубость. – Садись в машину. Мне надо с тобой поговорить.

– Может…

Снова это ее «может». Ее неуверенность лишала его твердости, толкала к тому, чтобы он скатился к жалости и… все осталось по-прежнему, и они продолжали жить, как прежде – не давая ни себе, ни другому никаких надежд на счастье. Та Анна, в палате, и не подозревала о том, что и сейчас она, слабая, бессильная, продолжает изменять его жизнь.

– Может, стоит отложить разговор до того времени, когда мы сможем говорить об этом? Я возьму такси, Виталий, и поеду в гостиницу. Ты не против?

– Садись в машину, – буквально потребовал он.

– Может…

– Садись в машину!!! – он закричал так громко, что враз охрип. Он схватился за горло рукой и закашлялся. Анна отшатнулась от него, но потом хотела подойти, чтобы помочь. Он же остановил ее рукой и прохрипел: – Я тебя очень прошу: сядь в машину, и постарайся обойтись без своих «может».

Она согласно кивнула и совершенно неожиданно для него бодрым шагом стала обходить машину с другой стороны, но это не могло его удивить: в этой бодрости он не видел ничего, кроме бравады – наверное, так же в свое время шли на амбразуры дотов: обреченно до глупости!..

Виталий вполголоса выругался и сплюнул, после чего сел за руль.

– Я знаю, о чём ты хочешь со мной поговорить, – сказала Анна, когда они поехали.

– Это только облегчит этот разговор. Если ты знаешь, о чем я буду говорить – скорее меня поймешь.

– Может…

– Без может! – взорвался он. – Я тебя просил.

Она сжалась в комочек на своем сиденье, опустила лицо и лишь изредка бросала взгляд на дорогу, на огни вечерних улиц, по которым они проезжали.

– Ты на меня никогда не кричал, – сказала она с каким-то сожалением.

– Это правда, – согласился он, отмечая, что в ее голосе, против его ожидания, нет страха. Это его успокоило: не будет слез… Не тем, что их не будет вообще, а тем, что их не будет при нем. За сегодняшний вечер мокроты было достаточно, и он не был уверен в том, что окажется достаточно сильным, чтобы спокойно пережить еще чьи-то слезы.

Ожидая момента, когда у него будет достаточно решимости и сил, чтобы сказать главное, он с такой силой сжал рулевую колонку, что кожа, которой она была обшита, громко заскрипела и затрещали суставы его кистей.

– Ты обязан мне сказать, что мы должны расстаться, – сказала Анна. Она даже не спросила, а только подвела итог гнетущему молчанию.

– Я сразу по приезду домой позвоню своему адвокату в Америке, и дам ему необходимые инструкции, чтобы ты ни в чем не нуждалась…

Ему было уже гораздо легче говорить. Со словами женщины отпала надобность объяснять необъяснимое (а необъяснимым всегда является то, что не хочется объяснять). И проблемой оставалась только деловая сторона их отношений, и Виталий старался ее разрешить.

– Останови машину, – потребовала женщина. Она сказала это спокойно, но с той решимостью в голосе, которая заставляет людей сделать то, что требуют, иначе… иначе они сделают это сами.

Когда автомобиль мягко остановился у бордюра, Анна открыла дверцу, но не выбралась сразу, немного помедлила. Она протянула руку и положила ее на руку Виталия, нежно ее поглаживая.

– Ты молодец, – она широко улыбнулась. – Но только не будь глуп настолько, чтобы решать мои материальные проблемы. Мне ничего не надо от тебя. Я достаточно заработала с тобой. Все. – Она быстро подалась к нему и коснулась его губ своими. – Прощай.

Она выскочила из машины и побежала по тротуару. Он смотрел ей вслед и понимал, что больше никогда не увидит и не встретит ее в своей жизни. И по тому, как она мотала во время бега головой, касалась руками лица, он понял, что она плачет.

Виталий рванулся из машины, побежал за Анной, но остановился через несколько шагов.

– Черт!.. Черт!.. Аня, как же это больно! – охватив голову руками, шептал он, потом повалился на колени и упал на асфальт, раскинув руки. – Это просто невыносимо! Это до безумия больно!.. Как ты могла так поступить? Как и за что?..

Мимо, над ним, проходили прохожие, и он заметил, что мало, кто из них обращает на него внимания – на мужчину, который лежит у них под ногами, и они его едва не топчут. Прошла какая-то женщина, но потом вернулась.

– Вам плохо? – присев, побеспокоилась она и достала из кармана мобильный телефон. – Я сейчас вызову «скорую»…

– Не надо никого вызывать. Мне действительно плохо. Очень плохо, но они мне не смогут ничем помочь.

Виталий сел на асфальте, вытер рукой слезы.

– Вот оно что! – медленно, с пониманием кивнула женщина. – Вы правы: они вам ничем не смогут помочь.

– Да, – согласился он.

– Вас бросила женщина, – словно для себя уточнила она.

– Да, но это было очень давно. А я не могу вернуться.

Женщина поднялась с корточек и протянула ему свою руку, предлагая помощь. Он не отказался.

– У вас много было в жизни разочарований? – спросил он, поднявшись и отряхиваясь.

Она ответила сквозь усмешку:

– Каждый день и по несколько раз!

– Это правда?

– Разве может быть иначе?

– Вы теряли любовь?

– Нет. Любовь, я думаю, потерять невозможно, но потерять любимых – это запросто!..

– Вы говорите об этом так легко, что…

– Да. И вы с сегодняшнего дня научитесь этому же.

Он постарался улыбнуться, и по тому, как снисходительно посмотрела на него женщина, понял, что попытка не удалась.

– Простите, – сказал он, извиняясь, наверное, за эту самую улыбку. – Вы бы не согласились отужинать со мной? – и поторопился пояснить, когда увидел, как взлетели ее брови: – Я не приглашаю вас на свидание. Это просто ужин.

– Бегство от одиночества? – строго спросила она. – Понимаю.

– Не совсем. Скорее всего – встреча одиночества. Тоже своего рода праздник.

– Тем более вы не увидите меня на нем. Я не могу принять вашего приглашения. Я спешу на свидание, чтобы не потерять любимого человека. Не потерять его, и не приобрести одиночества. Удачи и вам!

Часть XII

В аэропорту его уже встречали. Молодцевато и ловко выскочив из открытого люка под бешено вращающиеся лопасти вертолета, нисколько не наклоняясь при этом – наоборот, выпрямившись во весь свой немалый рост, министр степенно зашагал к группе встречающих: люди стояли возле автомобилей и, чтобы устоять, почти ложились на ветер, несущийся непрерывным потоком от вертолетного винта.

В этот момент министр был зол как никогда. Свою злость ему едва-едва удавалось сдерживать, иначе встречавшим не поздоровилось бы: Переверзнев умел не только драться и побеждать в бою, но и убивать одними руками, профессионально, как учили. Злился не из-за того, что не удалось добраться до своего врага (меньше всего думал о самих террористах, а тем более о заложниках), а из-за того, что…

Впервые за свою немалую жизнь Переверзнев гнал правду прочь от себя. Не мог, не хотел признаться себе в том, что причиной злости был он сам и его страх. Он испугался на ступенях в холле автовокзала. Испугался до такой степени, что едва не лишился сознания. В основном от того, что увидел в своем враге больше решимости, чем в себе. У Гелика было больше шансов победить и при этом выжить. Разница была в мотивах: министр защищал то, что правдами и неправдами приобрел за свою жизнь – свое настоящее положение, привилегии, пост… А старик защищал не только собственную жизнь (случай на автовокзале показал, что Гелик ее меньше всего ценит), а прошлое, в котором был его сын. Он мстил за свое неустроенное стариковское будущее, и мстил силой тех, кого министр когда-то свез со всего Кряцева в лес, чтобы они увидели, как добывались «великие достижения» Алгонской революции. Мстил не только за себя, но и за всех тех людей, которых той ночью постигло самое жуткое из существующих на земле несчастий – потеря близких и любимых людей. У старика было больше правды, а значит, и больше сил. И теперь Переверзнев понял, почему столько лет не мог сжить со света этого человека. Злился еще и из-за того, что не был уверенным в том, что если судьба подарит шанс встретиться им в поединке, а совесть – не зайти со спины и не ударить подло, он сможет выйти победителем из схватки. Когда Переверзнев вспоминал лицо Гелика, которое увидел впервые за десять лет, его страх усиливался и подрывал и без того малые уверенность в себе и силы, находящиеся на пределе возможного. Он не мог его увидеть раньше, там, среди сотен других перепуганных насмерть людей с бледными лицами, и от этого, как теперь вспоминалось, святых – от бескровности. Людей, которых его молодчики свозили в лес под Кряцевом. Тогда Переверзневу было не до этого – переворот, организованный безмозглым идиотом Тодором, провалился, и надо было позаботиться о том, чтобы уцелеть самому.

Уцелел и выжил, при этом с разумом и толково применил те самые деньги, которые платил Карача. Они, заработанные трудом палача, сделали его тем самым Переверзневым, человеком, которого боялись, уважали почти пятьдесят миллионов человек – не сравнить с тем же самым Карачей, у которого в стране не было и десятка миллионов жителей. Знал бы этот глупец Тодор Карача, кого он пригрел за сотни тысяч долларов!.. Он бы тогда наверняка вон из кожи вылез, но постарался бы убрать своего тайного советника – не терпел себе подобных. Уничтожил бы просто так, чтобы не было такого человека на земле.

Подходя к встречающим и чувствуя упругие удары ветра в спину, он еще и еще прокручивал в памяти живые, свежие кадры происшедшего в Новограде-Волынском. Министр не поверил террористам, что брошенные на пол в холле автовокзала мины настоящие. Думал, что это все ловко сработанные муляжи. И заодно демонстрируя смелость спецназовцам, стал спускаться по ступеням прямо к взрывателям. И тогда появился Гелик… Переверзнев сначала не понял, почему!.. вдруг после его фразы убегающий человек остановился и бросился на мины… Но скоро все стало ясным. Не было сомнений, что это был тот самый Гелик, которого не могли убить ни люди из Центров Кляко, ни убийцы, нанятые самим Переверзневым, ни время, ни психушка. И этот человек, сам с миной за плечами, бросился на взрыватели. Именно тогда министр понял, что проиграл: мины настоящие, если Гелик решил с их помощью убить своего заклятого врага. Врага, из-за которого к чертям пошла вся жизнь! Олег истошно закричал, попятился назад, но споткнулся и покатился вниз по ступеням, а тем временем воздух зала стал плотным от непрерывного и оглушающего воя зуммеров на минах. Если бы не рука офицера-спецназовца, схватившая министра почти на самой границе смерти, и не тот человек, случайный военный, заложник, который изо всех сил старался удержать Гелика, смерть бы спела свою оглушительную песню… Наверное, мало что осталось бы от автовокзала и автобуса: как потом выяснилось – террористы не блефовали, мины были самыми настоящими, и все остались живы благодаря случайности или везению.

Что происходило потом, Переверзнев практически не помнил: почти два часа он находился в каком-то тумане, плотно укутавшем сознание. Рядом постоянно находился все тот же самый спецназовец, который спас его от гибели, и когда министра шатало, он придерживал его своими тренированными руками. Все последующие события Олег Игоревич «припомнил» с помощью видеомагнитофона: происходившее на автовокзале и вокруг него подробно фиксировалось на видеопленку. Когда к министру вернулось чувство реальности, он сразу потребовал видеокассету и тут же, в зале, ее просмотрел. К тому времени автобус уехал, и только из фильма Переверзнев понял, что произошло: во время переговоров он лично дал добро на то, чтобы террористы уехали… в Чернобыль. Он же в обмен на десять заложников гарантировал, что по всему пути следования никто не будет пытаться им помешать. Торги прошли успешно: бандиты получили «зеленую улицу», а министр, без перестрелки, добился освобождения десяти человек. Переверзнев понимал, что после этого мало кто сможет его упрекнуть в бездействии.

Коротко пожав руки всем встречающим, министр направился к своему служебному автомобилю и, оказавшись в салоне, приказал водителю:

– Конча-Заспа…

Речь шла о резиденции Президента Украины.

– Десять минут назад звонил Сувашко, – сообщил водитель. – Просил передать вам, чтобы вы не задерживались и поторопились к Президенту, а по прибытии – обязательно сообщили. И…

На даче Поднепряного по инициативе министра было организовано совещание. Чтобы опередить министерских «кумушек», Переверзнев лично позвонил Святославу Алексеевичу и сообщил, что штурм не удался из-за того, что бандиты были хорошо оснащены, и пришлось торговаться. Десять освобожденных человек – тоже результат. Поднепряный в телефонном разговоре поздравил его с успехом; Президента устраивал такой вариант бескровного решения проблемы. Также министр сообщил, что террористы с остальными заложниками направились в Чернобыль, и по этому поводу необходимо совещание силовиков: Чернобыль был слишком большой проблемой, чтобы делать вид, что ее не существует. Автобус окажется поводом для ее решения.

– Что еще, Дима? – спросил Переверзнев, слегка насторожившись, когда водитель недоговорил что-то.

– Так, ничего серьезного, думаю… Звонила госпожа Плещаная.

– Она еще на работе?

Дмитрий пожал плечами:

– Я не в курсе, Олег Игоревич… Я не был на этаже. Может быть, она уже дома – время позднее…

Он посмотрел на бортовые часы: 19:44.

– Подай мне телефон, – приказал Переверзнев.

Передавая телефон, водитель с какой-то заботой в голосе напомнил, что надо сделать в первую очередь:

– Сувашко звонил несколько раз, – видимо, он рассчитывал, что его патрон позвонит секретарю Президента, но Переверзнев только усмехнулся.

По первому номеру долго никто не отвечал, и Олег понял, что в его секретарской, в министерстве, никого нет. Когда позвонил по второму – трубку сняли сразу. Ответил незнакомый голос, взрослого человека, но с оттенками детской звонкости, и Олег понял, что это подросток, скорее всего сын Натальи.

– Да.

– Добрый вечер.

– Добрый вечер.

– Не могли бы позвать маму к телефону?

– Простите, вы не могли бы представиться?

– Передайте Наталье Владимировне, что ее спрашивает с работы Олег Игоревич, ее начальник…

– Министр? – эту фразу подросток произнес с немалой долей изумления. Он хотел было еще что-то сказать, но послышался неразборчивый женский голос со строгой интонацией – мама что-то выговаривала сыну…

– Ты меня понял? Если да – ступай на кухню пить молоко, пока оно не остыло, – это была ее последняя воспитательная фраза. – Олег?

– Да, Наташа.

– Ты уже в Киеве?

– Да, только что прилетел.

– Ко мне сегодня заедешь?

Он не торопился отвечать, тянул паузу раздумий. Первой не выдержала глухоты молчания Плещаная:

– Если заедешь, пожалуйста, сделай это после десяти вечера, я отправлю сына в аэропорт: он летит в Англию держать экзамены…

Олег слабо рассмеялся:

– Парень уже достаточно взрослый, чтобы не пить молоко.

– Он для меня всегда будет ребенком.

– Наташа… Я не думаю, что мне сразу следует начинать с…

Он замолчал, подыскивая нужные слова.

– С того, что я приеду к тебе вечером. Поверь, мне этого очень хочется, но что-то говорит мне, что так поступать пока не следует.

– Да? – в ее голосе было разочарование.

– Наташа, – продолжал Олег, стараясь говорить как можно ласковее, – это надо для меня. У меня есть другое предложение…

– Какое?

По ставшему глухим тону он понял, что у неё испортилось настроение.

– Я заеду за тобой в десять, и мы поедем в ресторан. Я сейчас же закажу столик. Согласна?

Теперь с ответом не торопилась она, играя на нервах Переверзнева, но что стоила эта игра после тех пережитых чувств на лестнице автовокзала в Новограде-Волынском! Сущий пустяк, развлечение. Переверзнев даже широко улыбнулся.

– Да, я согласна. В десять?

– Да, в десять, – и пояснил, понимая, что необходимо это сделать. Человек, который любит, не должен находиться в неведении – постоянное ожидание, неизвестность, как знал Переверзнев, только травят любовь: – Я буду на совещании у Шах-и-мата, но не думаю, что оно затянется до бесконечности. Ты не будешь сильно волноваться?

– Наверное, нет. Как у тебя дела?

Наталья, как понял Олег, спрашивала о штурме.

– Наташа, встретимся, и я расскажу то, что смогу рассказать. Договорились? На этом я ненадолго прощаюсь. Пока! – и не дожидаясь, пока она ответит на прощание, отключил связь, сразу набирая номер знакомого и уютного ресторанчика. Олег решил для себя, что сделает все, чтобы не опоздать на свидание: Плещаная стоила того, чтобы отбросить все дела.

Наконец он набрал номер мобильного телефона Сувашко. Секретарь Президента ответил сразу.

– Добрый вечер, Михаил Юрьевич. Это Переверзнев.

– Где вы пропадаете?

– Еду из аэропорта.

– Не могли сразу прилететь на дачу?

Сувашко говорил, как всегда, в своей манере: торопливо, но разборчиво, сухо… однако с какой-то участливостью.

– Нет, не мог. Там так красиво, что грохотать вертолетом над этой красотой просто кощунство.

– Понимаю. Вы неисправимый эстет, Олег Игоревич.

– Спасибо за комплимент.

– Это разве комплимент? – удивился секретарь и сразу перешел к делу. Переверзневу нравились такие контраст. Они показывали, что Сувашко никогда не забывает о деле.

– Олег, тут журналисты берут твой офис, президентский и резиденцию прямо-таки приступом. Я думаю, с ними надо поговорить. Тебе.

– Ты спрашиваешь, что я думаю по этому поводу?

– Ты всегда меня правильно понимал. Так что?

– Если тебе не трудно – организуй… Думаю, что у меня есть, что им сказать.

– Мне трудно? – изумился Сувашко. – Что ты такое говоришь? Я организую тебе все в лучшем виде!

– Только большая просьба, Михаил: сделай так, чтобы все эти мероприятия не затянулись больше, чем до девяти часов вечера.

– Что-то очень важное?

– Больше, чем ты думаешь.

– Хорошо, я в беде тебя не оставлю, – пообещал секретарь и, возвращаясь к дружественному тону, добавил: – Да, ты поторопись, пожалуйста, иначе шампанское выпустит весь газ.

– По какому случаю праздник? – поинтересовался Переверзнев.

– А ты не знаешь? У самого хорошее настроение. Он доволен тобой: освободить десять человек – не так просто.

– Но штурм провален! – в возмущении немного повысил тон Олег.

– Ну, – спокойно ответил Сувашко, – у каждой медали есть две стороны. Здесь все в порядке, – уверил он, – так что можешь приезжать смело: ты сегодня здесь на белом коне. Пока…

– Пока, – растерянно ответил Переверзнев. Он совершенно ничего не понимал. Если секретарь Президента говорил о шампанском – значит, это так и было на самом деле. «На белом коне»… Трудно привыкнуть к странностям жизни даже тогда, когда прожил половину столетия: иногда бывает, что теряя одно, приобретаешь другое, ценнее прежнего…

Стараясь не думать о причинах, Переверзнев открыл автомобильный гардероб и стал переодеваться: после падения на лестнице его костюм пришел в негодность, не было и речи о том, чтобы появится в нём в президентских апартаментах – не говоря уже о свидании с женщиной в ресторане.

Он предчувствовал, как мало хорошего осталось в его жизни, чтобы в эти моменты, «езды на белом коне», думать о плохом. Надо было с жадностью собирать крохи радостей, которые пока доступны – чем Переверзнев и занимался.

– Когда будем в Конча-Заспе, Дима?

Водитель бросил взгляд на часы:

– Движение очень плотное, Олег Игоревич! Думаю, если постараться, – он полез в специальный ящик за проблесковым маячком, – будем у Президента не позже чем через двадцать минут.

– Езжай спокойно – без иллюминации, – приказал министр, и водитель положил маячок на место.

С переодеванием было окончено. Было приятно ощущать на себе свежесть чистой и новой одежды. Автомобильный гардероб Переверзнев комплектовал сам. Там было все: спортивный костюм, обувь и инвентарь (иногда приходилось несколько сетов побегать с теннисной ракеткой по корту или посидеть со спиннингом на берегу озера или реки – деловые свидания часто носили окраску отдыха), дорогой смокинг – для особо торжественных случаев, кроме официальных (на официальные министру следовало облачаться в парадную форму, что он делал, по известным причинам, без особого удовольствия), выходная одежда… Её и выбрал Олег сейчас, ничуть не смущаясь, что будет выглядеть довольно необычно среди своих коллег (запасного рабочего костюма у него не оказалось – не предусмотрел, что… Прочь эти мысли! Прочь!). Сейчас на Переверзневе были свободные, дорогие и красивые джинсы (что уже само по себе для совещания из ряда вон!), короткая кожаная куртка и клетчатая (ковбойская – как называл ее Олег) рубашка. Дополняли наряд – не в техасском, конечно, стиле – мягкие спортивного вида туфли и ремень. В такой одежде Переверзнев чувствовал себя полностью свободным и помолодевшим. Вот и сейчас он представлял себя в собственном служебном лимузине случайным пассажиром, которого (необыкновенное везение!) согласились подбросить на столь дорогой тачке.

Вообще давно отмечено, что одежда способна управлять человеческим поведением. Говорят: «Положение обязывает», но забывают добавлять для точности и справедливости: «Одежда требует». А она требует много, и можно неожиданно многое открыть в себе, надев совершенно непривычный смокинг: сразу появляется осанка, голос утяжеляется до торжественности, а с губ, хочешь того или нет, так и сыпется одна любезность. Возможно, из-за этого в прошедшие века, да кое-где и сейчас остался обычай переодеваться по несколько раз на день: к завтраку, к чаю, для гостиной, для библиотеки, для гостей, для друзей… Масса была поводов бывать разным человеком, не зацикливаться на каком-то одном стереотипе поведения. Правда, как ни жаль, такая свобода доступна немногим, так как требует значительных материальных затрат – изменить человека и требовать чего-то от него может только настоящая одежда, купленная не на рынках или в торговых рядах, а в фирменных салонах. Именно поэтому одежда в них столь дорогостояща. Дорога потому, что приобретаешь вместе с нею свободу.

Министру хорошо помнились далекие перестроечные времена, когда новой одеждой, купленной в комиссионных магазинах, люди, особенно молодежь, выражали свое несогласие жить по-прежнему, по-старому: можно было видеть батники с надписями на груди и спине «Перестройке – ДА!», «Мы с Горбачевым! А ты?» и многое другое, в котором легко, если не броско, читалось стремление к изменению жизни. Наверное, такое отношение к одежде сложилось только у людей в постсоветских государствах – где были в памяти расстрельные судовые процессы над спекулянтами джинсовыми брюками в 60-е годы.

Переверзнев улыбнулся своим размышлениям. Ему было приятно ощущать себя более раскованным, и кто знает, что произошло бы там, в Новограде-Волынском, на автовокзале, окажись на нём эта самая одежда. Кто знает…

Теперь он думал о Чернобыле.

С самого своего первого дня на министерском посту Зона стала для Олега настоящей головной болью. По распоряжению Президента Украины охраной территории, которая теперь, после увеличения радиуса на пять километров, составляла без малого четыре тысячи квадратных километров, занимались специальные подразделения МВД. Но с момента ликвидации аварии на АЭС на работу подразделений отпускалось ничтожно мало средств. Словно кто-то из чиновников решил, что теперь-то в Зоне ничего страшного произойти никак не должно. Наверное, потому и назвали Чернобыльскую зону Зоной отчуждения, что она оказалась никому не нужной. Кроме преступников: те быстро поняли, что при таком недостатком внимания со стороны МВД они быстро превратят огромную территорию в свою вольницу. Давно прошли шумные процессы над людьми, которые, нарушая закон, создавали в Зоне коммерческие предприятия (при этом непонятным образом получая для своих махинаций бюджетные средства) и под их прикрытием разворовывали имущество, оставленное жителями во время эвакуации, а также дорогостоящее оборудование, которое использовалось для ликвидации аварии. Так был продан в Англию кран, с помощью которого сооружался всему миру известный саркофаг, или объект «Укрытие». За десятилетия Зона оказалась разворована полностью – за исключением, разумеется, самой атомной станции. Тут, слава богу, у чиновников было достаточно ума, чтобы не урезать финансирование подразделений, которые занимались охраной станции и принадлежали СБУ – понимали, что тогда до второго взрыва рукой подать. Все было бы хорошо, если бы болезнь по имени «Чернобыльская зона», перейдя раньше в хроническое состояние, не стала в последние годы обостряться. Уже не было в Зоне ничего ценного, что можно было украсть, и преступники стали ее использовать для того, чтобы скрываться в ней, в ее лесах, болотах, заброшенных поселках, городках от правосудия. И если бы они там просто сидели…

Как в свое время Переверзнев узнал от Нечета, в Зону частенько наведывались те, кого в мире считали «ведущими террористами». Точно неизвестно, чем они там занимались, но настораживало одно совпадение: во время таких визитов в Зону правдами и неправдами пробирались и останавливались лагерями незаконные военизированные организации. Пробирались со всего мира: из России, с Кавказа, из Африки, с Ближнего Востока, Латинской Америки, по одному, но в одно и то же место… Когда Переверзнев с любезного разрешения Нечета прочитал список лиц, посетивших Чернобыль, у него зашевелились волосы на голове: практически все фигурировали в секретных формулярах Интерпола! Эти люди были известны за рубежом как самые кровожадные и непримиримые экстремисты и террористы!.. И они были совсем рядом с АЭС, в центре Европы! Одно их присутствие должно было означать катастрофу для всего европейского континента.

Переверзнев пытался решить проблему своими силами, но от него отворачивались, как от прокаженного, либо делали вид, что не понимают, о чем речь. Так было везде: у Президента, который говорил, что этим вопросом есть кому заниматься (а на самом деле не было), депутаты – те просто изумлялись, словно слышали какую-то жуткую небылицу, и упрямо, в комиссиях, делали все, чтобы этот вопрос не был вынесен на рассмотрение в сессионный зал, коллеги-министры, силовики – наверное, только они знали всю величину проблемы, так как угрюмо советовали не кипятиться и не лезть на рожон, а ждать (как у нас заведено!) того самого момента, когда жареный петух куда-то клюнет…

Хоть и мало что помнил Олег Игоревич из переговоров с террористами в Новограде, так как действовал после пережитого потрясения чуть ли не подсознательном, но хорошо понимал, почему позволил преступникам направиться в Чернобыль, пообещав при этом не мешать им в пути, а заодно и отдав приказ охранникам Зоны пропустить автобус… С его помощью он старался привлечь необходимое внимание, с ним получить полномочия, раз и навсегда покончить с этим рассадником проблем для всего мира. Заодно и поквитаться с Геликом. Там, в Зоне, это можно будет сделать просто: огромные территории, где можно пропасть без следа…

Хотя она и не знала, в каком ресторане они будут проводить время, но одета была по случаю. Переверзнев знал причину такой предусмотрительности: Наталья была настоящей и, более того, стоящей женщиной. Такая если и произносит фразу «Женщина – это украшение мужчины», то вкладывает в нее в миллионы раз больше смысла, чем какая-нибудь фифа, считающая, что весь мир принадлежит эмансипированным женщинам, а на самом деле не знающая разницы между этим понятием и феминизмом. Длинное платье темно-синего цвета с небольшим, едва заметным отливом, тонкими бретельками, свободным, до волнения в мужском сердце, декольте и теми очаровательными интригующими вырезом на спине и разрезом внизу, когда видно почти все, а хочется еще большего. Плещаная умела преподнести и продемонстрировать свои женственность, пусть в этом случае и внешнюю, и совершенство зрелой женщины. Олег в ее компании чувствовал себя на седьмом небе и изумлялся мысли, что эта недостижимая божественность ему доступна – только пожелай. Игру эту начала Наталья, чтобы слегка, совсем безобидно досадить своему возлюбленному за то, что он решил пока довольствоваться малым, но она волновала обоих равно и добавляла остроты желаниям.

Простоту и элегантность Переверзнев ценил в женщинах прежде всего. Он, красивый и высокий мужчина, имел достаточный опыт отношений и знал, что в соотношении простоты и элегантности в женщинах скрывается или самый бесценный человек, или прожженная стерва. Но во всех случаях всегда было интересно проводить с ними некоторое время своей жизни. Олег старался не упускать шансов. Он искал только их, не размениваясь на мелочи, и умел отличить простодушность от простоты, что означало означало наличие у спутницы ненавязчивого, но обязательного вкуса, умения говорить, думать, поддерживать беседу, быть интересной и не быть бабой с постоянным хныканьем, истериками, вредничаньем и требованиями невозможного… А элегантность – от скромности, которая часто временна либо демонстративна. Он слишком много пережил в своей жизни, чтобы научиться выбирать в ней самое лучшее и не удовлетворять потребности с теми, кто оказывался на пути и был не против.

К любви Олег относился с осторожностью… Неоспоримо то, что любовь может очаровать и вознести на предельную высоту блаженства, но ничто и никто не сможет так отравить жизнь, с такой подлостью причинить страдания и с таким изуверством убить. Ничто и никто, кроме любви. Олег не знал, любил ли он когда-нибудь в своей жизни, но видел достаточно примеров, когда любовь жестоко расправлялась со своими поклонниками. Она – жестокая богиня с прекрасным ликом. Достаточно было примера уже, к сожалению, покойного Кляко… Олег не раскрыл другу своей страшной тайны: именно ему, молодому офицеру разведки, верившему в святость своей профессии, было поручено разработать и провести операцию по ликвидации Анастасии. Она стала не первой его жертвой, но эта смерть, страдания Кляко, потерявшего любимую женщину, научила Олега уметь не любить, чтобы когда-нибудь кто-нибудь не смог поступить с ним подобным же образом. Переверзнев научился – и мог себе позволить даже не влюбленность, а обыкновенное увлечение. Зато был свободен и старался не думать о том, что плата за такую свободу была близка и страшна: он платил тем, что оставался один на один со своей уже скорой старостью.

– В таком наряде прямо хоть под венец, – сказал Переверзнев, подарив Наталье букет цветов, который не забыл купить по дороге к ней домой. – Ты очаровательна. Я говорю правду: просто волшебна!.. Уже начинаю сожалеть о том, что одет не по случаю… – он оглядел себя в джинсах. – Не знаю, что и делать. Может, поехать и прикупить костюм?