Текст книги "Багряный лес"

– И крепко волочешь в этом деле?

– Было время, два года работал на Чернобыльской станции.

Бузун пододвинул к себе стакан и налил его по края коньяком из богато украшенной бутылки. Он протянул стакан Лекарю и указал на стул за столом:

– Выпей пока, старик… Мы с тобой ещё потолкуем.

Гелик заметил, как нехорошо посмотрел на него Борода: того такой резкий поворот явно не радовал. Бандит нехорошо прищурил глаза и медленно провел грязным пальцем по горлу, таким простым жестом пророча узнику незавидную участь. Гелик сделал вид, что не заметил – но решил вести себя с этим человеком предельно осторожно. Больница научила относиться к угрозам серьезно. И еще Лекарь знал определенно, что отказываться от угощения воров нельзя, чтобы не накликать на себя беду. Они не любят, когда брезгуют их обществом и гостеприимством.

Потом в хату к атаману привели священников. Теперь Гелик мог рассмотреть этих людей более внимательно. Отец Николай был действительно молодым человеком, не более тридцати семи – тридцати восьми лет. И длинная борода, всклоченная и грязная, не старила его, не добавляла в образ суровость лет, а наоборот, выглядела нелепо. Возможно, когда они были не в настоящем незавидном положении узников, их вид был более благороден, но сейчас этих людей нельзя было осуждать. За два месяца неволи они вдоволь не любовались светом, их голов не касались ножницы парикмахеров, а тела не знали воды и мыла, не говоря уже о рясах, которые были покрыты толстым слоем грязи из ямы. Феодосий баюкал руку, упакованную в примитивную шину из каких-то дощечек, перевязанных полосками ткани, и выглядел более солидно. Его борода, не менее всклоченная и грязная, была гуще и длиннее и почти достигала живота священника. Оба часто моргали, и из их глаз беспрерывно текли слезы – от того, что они давно не видели света. Хотя священники были истощены и шатались от слабости, но смотрели на своих мучителей с таким вызовом, что можно было подумать – представься им сейчас возможность выступить с бандитами в честной схватке один на один, они бы легко справились с добрым десятком разбойников. Но из глаз священников вперемешку со слезами лилась не угроза физической силы, а свет воли, знак несломленного духа, что было гораздо опаснее простого удара кулака.

Мужчины практически непрерывно смотрели на Гелика, испепеляя его своим уничтожающими взглядами. Они презирали Лекаря за то, что он (как им казалось) был заодно с бандитами, сидел за столом и пил коньяк из красивого длинного, но грязного стакана. И не было у Лекаря возможности оправдаться, все объяснить, чтобы увернуться, избавиться от этого пронизывающего созерцания предателя, коим в их представлении стал их теперь уже бывший коллега по несчастью.

– Вы пойдете со мной, – произнес по-прежнему пресным голосом Бузун и медленно, словно сбрасывая с себя невидимую каменную оболочку, поднялся и вышел из хаты. За ним, толкаемые прикладами в спину, последовали священники. Пошел и Гелик, которому жестами показали, что надо идти.

Пришли на лобное место, где все так же лежали трупы убитых. Висельников, правда, не было. Их сняли по распоряжению Бороды.

В своей жизни Гелику довелось видеть множество трупов, но увиденное сейчас ошеломило до такой степени, что его стошнило. Когда он отбежал в сторону, вслед несся веселый смех бандитов. Не смеялись только Борода со своим атаманом. Лекаря прежде всего поразила предельная, до прозрачности, белизна одного из мертвецов, словно в нем не было ни единой капли крови, а в другом то, что съеден он был вместе с одеждой – лоскуты ткани спутались с окровавленными раздробленными костями, застряли в свисающих ломтях мышечной ткани.

– Что это? – спросил священников Бузун.

Те подошли, осеняя себя крестным знамением и неслышно шепча молитвы. Феодосий присел возле белого трупа, уверенными движениями рук ощупал его, осмотрел, больше всего времени изучая две ранки на шее мертвого. Потом перешел к расстеленному брезенту и стал на нем перебирать останки несчастного. Неожиданно он глубоко сунул в остывшее тело указательный палец. У всех, кто это наблюдал, включая Бузуна, посерели лица, и люди стали часто сглатывать, стараясь справиться с тошнотой. Несколько человек с отборной руганью отбежали в сторону.

Вытирая руки о подол рясы, Феодосий подошел к своему коллеге, который все это время стоял возле брезента, споря своей бледностью с распластанным на земле трупом. Было видно, что он предельно испуган. Глаза второго священника, уже не слезящиеся и расширенные от ужаса, неподвижно уставились на мертвые тела.

– Я правильно догадываюсь? – дрожащим шепотом спросил он своего старшего товарища.

– Здесь пока невозможно ничего сказать определенно, отец Николай, кроме того, что один их них умер от полного обескровливания, а второй стал жертвой каких-то животного. Но зубы у них гораздо длиннее моего указательного пальца…

– Но и вы знаете, что это…

Отец Николай не договорил, а смолк мгновенно, когда тяжелый, предупреждающий взгляд Феодосия скользнул по его лицу.

– Вполне может быть, – неопределенно ответил старший, продолжая, иногда кривясь от боли в месте перелома, вытирать руки. – Вполне…

Кончив вытирать руки, отец Феодосий подошел к Бузуну, который стоял, курил сигарету и непрерывно, почти не мигая, смотрел на трупы, которые уже видел утром.

– Простите меня великодушно, уважаемый, но мы не были представлены, и я не имею чести знать вашего имени…

– Не нуди, поп, – оборвал его бандит. – Если есть дело – говори. А зовут меня Бузуном. Ну?

– Хорошо, – разочарованно сказал отец. – Господин Бузун, мне надобно переговорить с вами тет-а-тет… Дело не терпит отлагательства.

– Какое такое «тет-а-тет»? – поднял брови Бузун. – Ты не умничай, поп. Мы здесь люди простые – умных сразу на сук вешаем.

– В данной ситуации это было бы крайне неразумно, – воткнув в него тяжелый взгляд, парировал отец Феодосий. – Я говорю о том, что есть необходимость поговорить наедине, без свидетелей.

Скупой на лишние движения, атаман резко повернулся и, отойдя на десяток метров от толпы своих подопечных, остановился там, ожидая, пока подойдет священник. Они разговаривали долго. Отец Феодосий страстно рассказывал – вероятно, о чем-то очень важном. Он размахивал руками, показывая в сторону «чистого» хутора, иногда неподвижно замирал, словно изучал, насколько сильно впечатление слушателя от его рассказа. Также было видно, что рассказ попа заинтересовал Бузуна, который во время молчаливых пауз священника поворачивал голову в сторону новых Перчанов и нехорошо щурил глаза.

Наконец, они пошли назад, и свидетели расслышали только несколько фраз, которыми перебрасывались идущие. Ожидающие их люди заметно нервничали: то тут, то там кто-то полушепотом отпускал короткие ругательства, все переглядывались, упирая в друг друга недоумевающие взгляды.

– Ты, поп, говоришь, что времени вообще нет. Тогда не пойму, зачем вся эта возня? – спрашивал Бузун Феодосия. – Не проще ли собрать манатки и сесть на ноги?[44]44
  Собрать вещи и убежать (жаргон)


[Закрыть]

– Я не уверен, что из этого что-то получится, – беспристрастным голосом мудрого человека отвечал Феодосий. – Уйти удастся единицам, если поспешить. Надо обезопасить людей…

– Хорошо, поп, пусть будет по-твоему.

Вернувшись, Бузун позвал своего помощника Бороду.

– Да, Бузун…

– Ты помнишь, куда делись кресты святых отцов? – строго спросил его главарь.

– Я?! – корча лицо в неподдельном изумлении, воскликнул Борода. – Откуда, батька! Я даже не помню такого!..

– Не валяй дурака, – угрожающе предупредил его Бузун. – Я ничего не хочу слышать, Борода, но чтобы через десять минут кресты были на шеях попов. Ты меня понял?

Борода глубоко вздохнул и разочарованно закачал головой.

– Батька, а может, им это… по петле на шею, – смягчая тон, спросил он. – Дешевле всё-таки. Эти цацки[45]45
  Драгоценности (жаргон).


[Закрыть] вместе тянут на добрый килограмм скружа[46]46
  Серебро (жаргон).


[Закрыть]. А?..

Бузун положил руку на кобуру с пистолетом и мгновенно покраснел от ярости.

– Борода, мне надоело тебя предупреждать. Но я сегодня добр с тобой – ты нужен. Еще раз повторяю: кресты вернуть попам – ты понял, падла?

Пальцы его руки медленно расстегивали кнопку на кобуре. Атаман взвел курок. Борода побледнел. Он стоял, не в силах отвести расширенных от страха глаз от руки атамана. Стоящие за его спиной бандиты стали предупредительно расходиться.

– Так я, атаман, хотел предложить, как лучше – правда! – произнес он веселым тоном и с улыбкой.

Звук выстрела никто не расслышал. Просто у всех мгновенно заложило уши. Борода стал падать, продолжая цвести улыбкой на уже мёртвом лице. Его руки, быстро замедляя движения, шарили по автомату. Борода упал, и в его глазах застыло разочарование: Бузун успел заметить, как рука помощника скользнула к оружию, и смог на мгновение опередить его.

Умирающий хрипел простреленной грудью и, раздувая щеки, как во время рвоты, выпускал меж сведенных судорогой губ черные ручейки крови. Он несколько раз поднимал и ронял голову, смотря в сторону Бузуна. Но его глаза уже ничего не видели: Борода был мертв.

– Ты был плохим вором, – склонившись над ним, произнес Бузун. – Ты забыл главное: не имей ничего… Мы все умрем, но ты сегодня. До встречи, Борода.

Все стояли с серыми лицами, глядя на труп своего бывшего товарища. Никто не осмеливался поднять глаз на главаря, который, не пряча оружия, спросил, указывая на кого-то пальцем свободной руки:

– Может, и ты хочешь уверить меня, что ничего не слышал о серебряных крестах?

– Как же не слышал? – ответил тот, на которого указывал палец. – Я, кажется, даже припоминаю, батька, где они лежат. Сходить? – человек преданно уставился на Бузуна.

– Пять минут.

Бандит спешно удалился в сторону хутора. Остальные подошли к атаману, обступили его.

– Мы знаем, Бузун, что ты грозный и справедливый, но убери волыну – говорить будем. Иначе – сам знаешь – за секунду от тебя и от твоих бородатых отцов и клочка не найдут.

Это говорил самый старший по возраст (насколько можно было определить по внешнему виду) среди воров. Он говорил, не отводя глаз с трупа того, кого еще недавно называли Бородой.

– Ты хочешь сказать, что я был не прав с Бородой? – ледяным голосом спросил Бузун, пряча, однако, оружие.

– Я ничего не хочу сказать, пока не узнаю, о чём это ты шептался с попом. Такое правило – сам знаешь…

– Знаю и уважаю, Симон.

Бузун опустил голову и стал почесывать пальцем подбородок, словно решая, что сказать.

– Подозревал давно, – начал он, – но не верил, что такое возможно…

Когда он закончил рассказ, все дружно обернулись в сторону «чистого» хутора.

– А может, спалить на хрен? – неуверенно спросил кто-то. – Вместе с этими бабенками. А? Прямо сейчас!..

– Если дела обстоят так, как я думаю, то мы не успеем даже дойти до ближайшей хаты. От нас мало что останется, – это говорил отец Феодосий. – Я предложил господину Бузуну свой вариант решения проблемы, но для этого нам надо иметь все необходимые вещи, начиная с крестов. Думаю, что в церкви были иконы – они очень нужны. До темноты надо освятить воду, и мы с отцом Николаем будем выводить вас отсюда.

– Водой? – недоверчиво хмыкнул кто-то.

– А те полторы сотни, что надеялись на свои автоматы, где они теперь? – спросил его, чуть повышая голос, отец Николай. – Здесь всё дело в вере, человек. Кто не верит – пусть остается. Не доживете и до утра!

– Ты не запугивай, поп! – зарычал кто-то. – Я бы пошел с тобой, но за Зоной меня ждут дела почище! По мне так лучше сидеть здесь, а во все эти сказки про вампиров и вурдалаков я перестал верить еще в детстве. Мать моя была мастерица на такие россказни…

– Сегодня никто никого неволить не будет, – твердо произнес Бузун. – За каждым остается право выбора. Но те, кто пойдет с нами из Зоны, будут во всем помогать попам. И будут все делать предельно быстро. Через десять минут встречаемся у церкви.

Бузун повернулся и пошел в хутор.

Отцы стали на колени и принялись креститься, творя молитвы. К ним присоединились еще несколько человек из банды. Большая часть, ругаясь и отплевываясь, пошла в поселок. И уже совсем мало кто остался просто стоять, так и не решив, что делать.

Гелик пошел на хутор. Он был под впечатлением рассказа Бузуна. Но жизнь (особенно последние ее десять лет) научила его не верить ни единому слову вора: тот все повернет в свою сторону, чтобы из всего извлечь максимальную выгоду, и быть при этом максимально убедительным. А к вере у Дмитрия Степановича него было такое же отношение, как и к идеологии – слушай и согласно кивай, но решай все самостоятельно, своей головой.

Создавалась такая ситуация, что Гелик оказался не у дел. После наверняка фантастических заявлений священников он думал, что на него никто не обратит внимания – а это возможность незаметно покинуть этот хутор, а затем и саму Зону. От таких мыслей стало легче. Он сумеет стать незаметным и никто не будет в силах разыскать его и помешать дожить в покое одиночества свои последние годы. В последнее время Лекарь только о покое и мечтал. Казалось, что такая возможность, наконец-то, представилась, и надо было подумать, как максимально выгодно использовать настоящее положение.

Он уже шел, размышляя, как незаметно выйти из поселка и по какой дороге, как раздался оклик:

– Эй, старик! – какой-то бандит остановился и повел в его сторону автоматом. – Не вздумай делать ноги! Я за тобой секу и, отвечаю, стреляю я отменно. Ступай в хату к батьке. Он приказал. Давай, двигай конечностями, Лекарь. Ха-ха-ха! Лекарь, мать твою…

Все двигались небольшими группами по проселочной дороге, когда увидели четыре легковые машины, мчащиеся на полной скорости по ухабам. Бандиты сразу достали оружие и направили его в сторону приближающихся машин, которые, правда, благоразумно начали замедлять ход. Докатившись до группы, в которой шел Бузун, автомобили остановились. Из первого выскочил вооруженный автоматом и обвязанный пулеметными лентами человек. Он выглядел растерянным и был очень бледным, скорее всего, от потери крови – его рука прямо поверх одежды была перевязана пропитанными кровью грязными тряпками. Человек сразу подошел к Бузуну.

– Это ты, Григорий? – спросил он, словно сомневаясь.

– А тебе что, повылазило, баран? – ответил кто-то за главаря, который стоял молча, испытывающее осматривая приехавших, среди которых добрая половина была ранена. Автомобили были побиты пулями.

– Так ты будешь Неханко? – повторил раненный, не обращая никакого внимания на грубость.

– А ты чей будешь? – нехотя пробасил Бузун.

– Я? – он обернулся, оглядывая своих спутников. – Мы братва Спрута.

– Это который в хуторе Савка?

– Он самый.

– Тогда передавай ему привет. Мы с ним один звонок слушали пятишку[47]47
  Мы с ним сидели пять лет на одной зоне (жаргон.)


[Закрыть].

Приезжий на это зло сплюнул и замотал головой, сопровождая все глухим стоном.

– Если попадешь на тот свет раньше меня, Григорий, передашь привет от меня сам. А я пока хочу жить.

Бузун прищурил глаза и сделал шаг к раненому:

– Ты, браток, не мути, а если шлепаешь дело, говори толком и помни, что за базар не торговки отвечают – а такие как ты бакланы…

– Не учи битого, – огрызнулся человек. – Нет больше кодлы Спрута, как и его самого, – он сделал паузу, потирая грязной ладонью уставшее бледное лицо. – Утром менты целой дивизией навалились на хутор. С пушками, броневиками и минометами. Кого не пристрелили, тех повязали. Воронки по Зоне катают целыми колоннами! Сам видел.

Окружающие Бузуна бандиты зароптали, переговариваясь между собой. Гул постепенно нарастал. Бузун же молниеносным движением схватил приезжего за полы кожаной куртки и притянул к себе.

– Ты обкуренный, падла! За такой базар надо кровью отвечать.

Приезжий, сильно и умело выкрутив руки противника, освободился.

– Сам ты падла, как я слышал, Бузун… Та еще падла. За меня подпишутся все, кто приехал со мной. И еще расскажут, что сами видели, как требуха Спрута летела до горизонта, когда в его хату упала мина! Мне сейчас не до разборов с тобой. Я с ребятами делаю ноги. Решил по пути заскочить к тебе, предупредить, что менты и армейские чистят Зону. Хватают всех, кого не пристрелят. Окружили Зону полностью. Давят со всех сторон. Натурально – война!.. За нами гнались, но напали на хутор Кметиши. Свалка там сейчас.

– Это же в двадцати километрах от нас. А ты так решил помочь своим?

– Только дурак будет бросаться с автоматом под бронетранспортер или танк. Я не герой, я вор.

– Так куда ты рвешь когти, когда все обложено? – с ехидцей в голосе спросил Бузун.

– От тебя совета да помощи не дождусь, – в тон ему ответил человек. – Справимся сами. Мы на Припять, а там на левый берег, в леса. Менты не менты, а бежать надо было раньше. Какие-то твари порвали почти половину нашего кодла. Я слышал, что и в других мельницах дела не лучше. Бегут… Конец нашей вольнице! Подставили хозяева…

Приехавшие сели в свои автомобили и отправились дальше.

Бузун некоторое время стоял в окружении своих бандитов, смотря вслед машинам. В полной тишине, которая зависла над ними, все расслышали далекий рокот. Все повернулись в сторону звука, надеясь увидеть, как на горизонте собираются тучи, чтобы подтвердить надежды наблюдателей на то, что скоро пойдет дождь, а рокот – это не что иное, как предвестник скорой грозы. Но небо везде было ясным. Далекий грохот был предвестником беды, и все поняли: гости говорили правду. В звуке, пробивающем дали Зоны, при достаточном внимании можно было расслышать автоматный стрекот и грохот разрывов.

Атаман глухо выругался.

– На сходку, в мою хату, – коротко приказал он, призывая своих помощников, и, уже идя широким нервным шагом, бросил на ходу: – И поторопите священников. Помогите им во всем.

Дальше Бузун пошел один. Остальные стали быстро разбегаться. Ими уже управляла паника, и люди не думали выполнять чьи бы то ни было приказы и распоряжения. Уже через минуту из заваленных кучами мусора и загаженных помоями дворов, взвывая двигателями и буксуя в грязи, выезжали перегруженные пассажирами и награбленным добром автомобили, они скоро, на предельной скорости, покинули хутор Перчаны, торопясь присоединиться к остаткам банды Спрута.

Оставшиеся, несколько десятков человек, с растерянностью на лицах медленно шли в сторону резиденции, собираясь там в большую и молчаливую группу. Они стояли на крыльце и не решалась войти без приглашения предводителя. Двое прикладами подгоняли Гелика, едва не насильно втолкнули его в дверь хаты.

– Пошла вон, шмара! – рявкнул Бузун на сожительницу, которая, обиженно надув полные и ярко накрашенные губы, стала одеваться. Дрожа от ярости каждым мускулом на лице, атаман схватил всю ее одежду, разбросанную в беспорядке по кровати, и выбросил в окно. – Там будешь свои манатки натягивать, сука!..

Вскрикнув от испуга, женщина выбежала из дома, размазывая по красивому, но вялому лицу слезы обиды. Ей хотелось наговорить гадостей, но она не решилась, как не решалась делать это никогда, зная крутость и жестокость характера любовника.

Оставшись один, Бузун включил телевизор и переключал каналы до тех пор, пока не попал на новости телеканала «1+1». Точеная, обаятельная телеведущая беспристрастным голосом вещала о том, что за последнюю ночь в правительстве были произведены массовые аресты лиц, подозреваемых в коррупции…

Вошел Гелик, и Бузун, не отрывая глаз от телевизионного экрана, указал ему рукой на кресло. Дмитрий Степанович сел.

«…В пресс-центре МВД нашим корреспондентам не дали информации относительно арестов важных должностных лиц правительства, объясняя это тем, что получено личное распоряжение Президента Украины: не давать никаких комментариев до тех пор, пока не закончится операция по очистке Зоны от преступников. Представители пресс-центра, однако, уверили журналистов, что ночью были произведены не аресты, а задержания. Господин Моцный, глава пресс-центра Министерства внутренних дел, напомнил, что силовые органы имеют полное право задержать подозреваемых на семьдесят два часа, и если за это время не будет предъявлено обвинение, задержанных незамедлительно освободят. По нашим данным, минувшей ночью было арестовано восемнадцать человек из числа чиновников правительства. Общее же число задержанных, по непроверенным данным, составляет около ста пятидесяти человек. В правительстве арестованы следующие лица…»

Диктор быстро перечислила имена задержанных чиновников: сопровождая каждое имя, на телеэкране появлялись их фотографии. Несколько раз во время этого показа тишину хаты раздирала отборная ругань Бузуна.

«…В операции по очистке Чернобыльской зоны задействованы регулярные части Министерства обороны Украины и спецчасти МВД Украины, общим числом около пяти тысяч человек. Используется легкая артиллерия, бронетехника и вертолеты. К этому часу войска продвинулись вглубь зоны на десять километров. По данным пресс-центра МВД, потери составляют убитыми двадцать два человека кадровых военных МО Украины и восемнадцать милиционеров. Всего ранено около тридцати человек. Преступники оказывают вооруженное сопротивление, которое не отличается особой организованностью. Из их числа убито восемьдесят девять, ранено свыше двухсот, арестовано около полутора тысяч. Операцией руководит министр МВД Украины господин Переверзнев…»

Бузун выключил телевизор.

– Расскажи мне, что у тебя произошло с этим ментом, Переверзневым? – спросил атаман, утопив лицо в ладонях и спрашивал словно не Гелика, а вязкую тишину, царившую в помещении. Он сидел спиной к собеседнику, и Лекарь мог видеть, как с каждой фразой диктора могучие плечи Бузуна сжимались и сникали, как это бывает у людей, охваченных беспощадным отчаянием.

– Только покороче, – добавил бандит.

Дмитрий Степанович рассказал свою историю, начиная с того момента, как он когда-то очень давно открыл собственное дело. Повествование получилось длинным, но Бузун слушал терпеливо и все полчаса просидел все в той же сникшей позе раздавленного обстоятельствами человека. Он был неподвижен и лишь изредка кивал головой. Кивал не сколько фактам, которые звучали из уст рассказчика, сколько своим мыслям. Во время рассказа в хату, устав от ожидания, вошли несколько помощников, поинтересоваться, когда начнется совет, но главарь резким криком потребовал оставить их наедине. Совет он не отменил.

– Ты должен сам понимать, – сказал Бузун после того, как рассказ был завершен, – что Переверзнев охотится за тобой, а не за братками. То, что он полез в Зону – только повод, чтобы поквитаться с тобой, старик…

– Я понимаю, – ответил Лекарь, говоря правду. Он действительно ясно стал ясно осознавать, что министр решил окончательно покончить с угрозой своего настоящего и будущего, со свидетелем своих преступлений в Алгонии – Геликом. В Зоне, в этой кровавой бойне, такое можно будет сделать очень просто и без свидетелей.

– Поэтому, – продолжал Бузун, – ты должен согласиться сотрудничать со мной. Мне нечего терять, старик, как и тем, кто сейчас стоит перед дверью – на наших руках довольно таких дел, за которые одной вышкой не отделаться, – он с невеселым смехом покачал головой. – Если ты не согласишься, я лично окажу услугу этой сволочи Переверзневу: повешу тебя на самом видном месте в этом хуторе, чтобы он увидел тебя сразу, как только войдет в это село. Ты меня понял?

– Ты достаточно красноречив, чтобы тебя не понять, – угрюмо ответил Гелик.

– Хорошо, – повернулся к нему бандит. – Тогда ты сейчас выйдешь из хаты, пригласишь моих братков, а сам будешь стоять и ждать, пока они не выйдут, и будешь делать, то что я тебе прикажу… Бежать тебе все равно некуда – попадешь или в мои руки, или в лапы своего крестника.

– Я не собираюсь делать ноги, так как, кажется, догадываюсь, что ты собираешься делать. Если это действительно так, помогу тебе во всем. Это, знаешь, мне нечего терять, кроме собственной жизни – у меня ничего и никого нет… А я смогу взорвать реакторы на АЭС.

– Ступай, старик. Скоро тебя позовут.

Выйдя на улицу, Гелик не стал стоять во дворе (где невозможно было дышать из-за мусора и нечистот), а пошел на дорогу, немного ближе к тому белому хутору, которого так боялись бандиты и так метко называли «чистым». Лекарь подошел как можно ближе, однако, не решаясь войти на его территорию. Странно все здесь выглядело! Все было красочно, удобно и счастливо, но вместе с этим несло в себе угрозу собственной невозможностью. Лекарь был поражен контрастом не только чистоты нового хутора и старого, но и контрастом своих чувств: одновременно влечения и страха, который он ощущал настолько явно, что чувствовал даже жжение в сердце, а не только обычное неприятное сжимание в груди.

Когда он соглашался сотрудничать с Бузуном, там, в хате, то еще не был полностью уверен, что готов решиться на задуманное. Тогда Лекарем управляло отчаяние, ясное осознание того, то жизнь завершена, и нет более ни единого счастливого или просто радостного дня в будущем. Если молодые люди могут себя утешать мыслями о том, что еще не все потеряно, стараются быть оптимистами даже в самые тяжелые жизненные времена, то что остается людям, чей возраст постоянно напоминает: пора подводить итоги, суммировать дела, сравнивать потери с обретениями? Стоя на загаженной земле хутора Перчаны и наблюдая за спокойной и чистой жизнью нового хутора, он видел своё настоящее положение символичным: полуразрушенный временем и людским безразличием хутор – это его, Гелика, мир, его будущее, а белый, солнечный и цветущий, тот самый, в который он не мог войти из-за неясного, но сильного страха, это что-то невозможное для него, несуществующее и нереальное. Оно не имело права быть. Теперь Лекарь понимал, что утвердился в своем будущем поступке полностью. В пламя невидимого радиационного огня попадет и тот, чьей волей в жизни Гелика был этот затхлый хутор Перчаны: и в буквальном, и образном смыслах.

Вдруг воздух завибрировал, стал давить оглушительным, нарастающим звуком, который наполнял всё видимое пространство, но самого источника жуткого звука не было видно. Внезапно из-за верхушек деревьев близкого леса выскочили два вертолета, которые на предельно низкой высоте пролетели над хуторами, ударили по ним длинными пулеметными очередями, подожгли несколько хат, развернулись и полетели обратно, оставляя после себя онемевшую тишину, испуганно потрескивающую пожарами.

Во время налета Гелик инстинктивно упал на землю и неподвижно пролежал, прильнув к ней головой, ухом, слыша ее стоны, когда снаряды с вертолетов впивались в ее израненную болезнями запущенности поверхность. Но, когда машины нехотя уволокли за собой свой грохот, свист и рокот, этот стон не прошел. В обновленной грохотом тишине стон был отчетливо слышен, глухой и металлический. Его можно было бы принять за звон тяжелых церковных колоколов, если бы не вливался в него протяжный хоровой стон – словно пел большой хор людей. Звук настолько потряс Гелика, что он мгновенно вскочил на ноги и осмотрелся. Стон пронизывал не только землю, но и воздух, глухой болью отзываясь в сердце. Дмитрий Степанович видел, как из полуразрушенной церкви вышли несколько бандитов, и оба священника и стали осматриваться, видимо, желая определись причину непонятного звука. Из хаты Бузуна вышли все, кто был на совете, и остановились, поводя в стороны головами. Стон становился все громче и отчетливее и, наконец, приобрел такую полноту и красочность, что слушать его стало невыносимо. В страшном гуле металась боль и угроза, словно стонал тот, что меньше всего хочет причинить страдания кому-то – но вынужден это делать, чтобы защититься…

Гелик понял его суть, его язык: точно так же почти три года он стонал на своей койке в психушке после очередного убийства, когда вынужден был убивать, чтобы остаться в живых. Это был стон безысходности и пророчества скорой смерти всем, кто его слышал.

Прошло еще немного времени, и Лекарь понял, откуда шел звук. Он повернулся в сторону «чистого» хутора и стал искать в его праздничной кукольности источник стона. И скоро нашел. За хатами, на противоположной стороне нового села, прячась за редколесьем, стояла белая, с голубыми куполами церковь. Ее купола поднимались выше верхушек леса, сливаясь окраской с бездонностью весеннего и чистого неба. С небольшого расстояния было нетрудно заметить, как на звоннице медленно раскачивались темные контуры больших колоколов. Также невозможно было не заметить, что голубые купола нарядной церквушки не венчали привычные золотые кресты. Не было вообще никаких…

Заметив это, Гелик, совершенно не понимая, что делает, и не контролируя себя, перекрестился.

Они гуляли по лесу уже примерно полчаса. Можно было радоваться обновленной жизни, которая их окружала: заросли папоротника достигали высоты человеческой груди, поэтому получалось, что часть тела постоянно находилась в прохладной тени этих растений, а другая – нежилась в богатом и щедром на лесные ароматы и летнее тепло воздухе. Стояло то время года, когда чувствуешь себя полностью комфортно: уже нет холодов зимы и ранней весны, но нет и звонкого летнего зноя. Однако Лерко не чувствовал уюта, хотя очень любил и это время, и вообще лес: они гуляли втроем, исследуя таинства леса, в котором давно не ступала нога человека, и лес буйствовал, был по-королевски роскошен своей природной, почти идеальной одичалостью. Но прогулка мало приносила радости двум из трех промерявших тропинку, едва заметную за опавшими сосновыми иглами и шишками. Саша постоянно с опаской косился на того, кто тонко скулил, расправив свои гигантские крылья и сложив их над собой таким образом, что получался большой зонт, укрывающий от лучей солнца. Это черное чудовище часто дышало, скаля свою ужасную пасть с длинными белыми иглами зубов, расположенных непривычно в середине верхней челюсти, но постоянно следовало позади мужчины и женщины, исполняя строгое распоряжение своей хозяйки, ведьмы Анны: охранять Лерко даже ценой своей жизни… Глядя на объект охраны, чудовище щелкало челюстью и постоянно алчно облизывалось. Было неприятно ощущать его ненавидящий, вечно голодный взгляд на своей шее. Это ощущение было настолько реальным, словно кто-то касался кожи кусочком льда, после чего по всему телу пробегала густая волна мурашек, и Александр резко оборачивался.

В очередной раз обернувшись в сторону упыря, он повысил голос, моля свою спутницу о помощи:

– Виорика! Я не могу спокойно идти, когда этот монстр дышит мне в спину!.. Да и воняет от него, как из канализации! Может, ты его уберешь, а?

Женщина обернулась и развела руками:

– Извини, но они, злые и очень преданы своим хозяйкам. Будут в точности исполнять все их распоряжения… Можешь не опасаться, он не сделает тебе ничего плохого.