Текст книги "Багряный лес"

Любовь… Разве она была? Ее место в сердце занимала пустота неуверенности. Не любовь, а неопределенность.

Надежда. Нет, не было той надежды, что позволяла бы чувствовать себя уверенно, надеяться на помощь со стороны. Вместо нее было море вакуума, сосущего с алчной жадностью одиночества все силы.

Вера. Чего стоит она, если обращена внутрь мающегося сердца?

Страх. Поле, засеянное колючими и ядовитыми растениями паники…

Он шагнул в огонь.

Боль была мгновенной. Она всепроникающим пламенем достигла сердца, обожгла сознание, но тут же откатилась назад, в никуда.

Задержав дыхание и крепко зажмурив глаза, Саша услышал, как смолк смертельный гул свирепого огня. И воздух, зажатый в груди, готовый вырваться вон в смертном крике, был спокойно выдохнут. Препятствие было преодолено.

Он оказался в полной темноте. Не было больше ни яростного огня, ни дрожания свечей за спиной, ни золотого света, что еще мгновение назад струился из раскрытого входа в церковь. Саша постоял немного, давая глазам привыкнуть к темени и рассчитывая, что скоро что-нибудь увидит. И тут же тонкая игла далекого огня сверкнула где-то впереди: Александр пошел ему навстречу. Но его движение было странным, словно было разбросано во времени, нисколько не обращая внимания на его законы: каждый шаг был словно гигантским, хотя ощущался естественным – огонь, светившийся в темени где-то вдали, только от одного шага человека стал вдвое ближе. Еще шаг, и Саша видел уже, что огонь – это толстая и высокая свеча. Ее пламя было абсолютно неподвижным, словно нереальным, приклеенным к свече. Свеча стояла на длинном столе, но не освещала всю его длину. Александр сделал шаг вдоль стола, минуя свечу, и тут же заметил, что оказался возле другой свечи, которую из-за расстояния не мог рассмотреть раньше. Он обернулся: прежней свечи уже не было видно. Он продолжил свой путь, всё ускоряя шаг. Это была обыкновенная, простая ходьба, но стоящие на столе свечи, их огонь слился в непрерывную плотную линию.

Последняя свеча была маленькой и стояла в небольшом золотом подсвечнике. Ее пламя было живым и дрожало, словно его тревожило чье-то дыхание. Подойдя ближе, Александр увидел, что за столом сидит довольно молодой человек и приветливо ему улыбается. Человек встал и направился навстречу гостю. И тут же темнота растаяла… Снова была церковь, сотни дрожащих огней на свечах и лампадах, блеск золота, мечущиеся размытые тени. Стена иконостаса, с ликами Бога и святых, как и прежде, застывших с закрытыми глазами, словно намеренно не хотевших видеть происходящего.

Саша посмотрел на стол.

Это был простой стол, покрытый парчовой, кровавой, тканью. Он выглядел небольшим, и любую его сторону можно было пройти за один шаг. На кровавой поверхности стола стоял ряд маленьких свечей. Это заставило Александра изумиться.

– В непознанном пути все кажется бесконечным, – произнес человек, подходя к гостю.

Саша теперь мог рассмотреть его полностью. Высокого роста, одетый в дорогой костюм, в котором привычнее видеть высокопоставленного государственного чиновника, чем священнослужителя. Больше всего внимание привлекало лицо: оно было четко огранено в чертах, словно вырублено из огромного куска гипса – с той лишь разницей, что имело естественный цвет и нормальную, живую подвижность; но все равно угадывалось, что лицо не принадлежало человеку, а было маской, хотя и мастерски выполненной.

Еще были глаза…

У человека глаза были вылиты из темноты. Их чернота была абсолютной и глубокой. Их бездонность смотрела на Александра ноющей тоской, выливалась вон холодом вечности, усталостью еще не пройденного вечного пути.

– Как тебя зовут? – спросил Саша.

Человек, стоящий против него, едва заметно усмехнулся.

– У меня много имен.

– И имя тебе легион?

Черты лица человека заострились. Казалось, прикоснись к носу – и серьезно поранишься. Улыбка, которая пробежала по губам человека, разбила этот неживой лик черной трещиной.

– Нет. Я старше него.

– Кто же ты?

– Я Ярый. Я Ярило. Я Вий. Я Дажбог. Я прошлое этой земли…

– Если ты прошлое, зачем же ты здесь? Твое место там, куда смотрят твои глаза, Ярый – в вечности!

Человек запрокинул голову и громко засмеялся. Его смех громом разметался в выси храма, тонко звенел в золотых окладах икон, позвякивал в хрустале паникадила. И такое сопровождение делало смех необыкновенно мелодичным.

– А ты очень наблюдателен, смертный! – говорил Дажбог, продолжая смеяться. – Увидел вечность в моих глазах!.. Ха-ха-ха!

– Нет.

И это одно слово Александра опустило на них покрывало тишины. Стало так тихо, что было слышно, как уверенно и размеренно стучит сердце в груди – единственное живое сердце.

Лицо Ярого стало растрескиваться по граням, покрываться черной сеткой глубоких резко-ломаных морщин-трещин. Оно становилось ломким и хрупким и крошилось, опадая под ноги с легким шорохом. От головы сбоку отвалился большой кусок и с фарфоровым стуком ударился и покатился по каменному полу церкви.

– Что же ты видишь? – рот Вия стал обваливаться, превращаясь в черную острогранную дыру, пещеру, дышащую темнотой и холодом.

– Вижу боль отчаяния. Вижу поверженного.

После этих слов раздался протяжный стон, исходящей от Ярого. Воздух дрогнул и отчетливой, видимой волной, искажая предметы и пространство, прокатился до стен церкви. Маска и весь Вий раскрошились на тысячи осколков, которые, разлетевшись по залу, заискрились бенгальскими огнями, превращаясь в ничто, сгорая до пустоты. Огромные крылья с блестящими черными перьями распахнулись за спиной того, кого уже нельзя было назвать человеком. Они достигали стен церкви, казалось, что им не хватит места, чтобы развернуться здесь полностью; крылья сильно ударили по воздуху, но не затушили свечей, а, наоборот, заставили их разгореться гудящим факельным огнем. Еще взмах – и черное чудовище с оскаленным зубастым ртом и распахнутыми бездонными глазами взмыло в воздух.

– А теперь кого ты видишь?

– Того, чье самолюбие уязвлено до предела, и он поражен этим настолько, что забыл, что собирался делать.

Александр вспомнил сопку и дуб. И вновь он был там, но вместо сопки стояла церковь, а вместо дуба – этот крылатый демон. Саша вновь почувствовал свое могущество, свою подконтрольную воле силу. И ее было больше, чем у Ярого…

Демон взлетал все выше и выше. С высоты раздавался его вой, полный отчаяния и бессилия.

Саша увидел, как открылись озерные внимательные глаза на лицах святых. Их лики вытянулись за оклады икон, обрели объем, стали с мудростью и сожалением осматривать убранство святилища. Они мелко кивали своими бородатыми, косматыми и седыми головами, словно осуждали все, что видели, и когда их умные глаза останавливались на Александре, то головы начинали, стыдя, покачиваться на плечах.

Шепот десятками ровных голосов, шорохом тысячелетий зашелестел в пространстве церкви, и в нем, в этом шепоте, были не только досада, но и понимание: говорили о нем, но не осуждали.

Все происходящее было настолько реально, что у Саши закружилась голова, и он, закрыв глаза, зашарил рукой, чтобы найти спасительную опору и перед ожившим иконостасом. Его подхватили чьи-то сильные руки, и уверенный голос с мудростью в каждом слове произнес:

– Ты прав во всём.

Саша обернулся на голос. Это был Ярый. У него уже не было крыльев, а лицо выглядело самым обыкновенным, человеческим. Только в глазах по-прежнему была черная глубина неиспитой тоски вечного пути.

– Тебе надо идти, – вздохнул с сожалением Вий.

– Да, – согласился Александр и вдруг произнес: – Прости!

Ярый уже вел его к дверям в иконостасе.

– За что? – его изумление было искренним.

– Мне незачем было говорить о том, что и так видно.

Они остановились возле дверей. В тишине было слышно, как что-то монотонно гудит за ними, и в этом звуке была угроза скорых мук.

– Ты ни в чем не виноват, человек… Каждый из нас, даже Бог, должен пройти свой путь и услышать имя своей судьбы, как итог своих дел. Ты назвал мой путь. Но тебе еще предстоит пройти собственный. Ты готов?

Он взялся за золотую ручку на двери, и Александр увидел, как вспыхнула яркими и трескучим огнем эта рука, будто она была из пересушенного дерева. Ярого изломало судорогой.

– Я должен тебе напомнить, – кричал он, стараясь перекричать свою муку, – что ты имеешь полное право отказаться от этой дороги!

– Нет.

Александр отвечал, стараясь быть спокойным, но то, что осталось за стеной огня при входе в храм, снова возвращалось. Его охватывал страх. Саша видел, как сгорает рука того, кто даже не был подобен его человеческой плоти! Вий был когда-то богом, идолом, но только от одного прикосновения к тому пути, который предстояло пройти простому смертному, он превращался в ничто.

– Мало кому из нас дано пройти это путь, человек! Ты готов – еще раз тебя спрашиваю?

– Да!

Это согласие прозвучало слабо, неуверенно и жалко. Оно требовало не открывать двери, а пожалеть его и увести обратно.

– Я готов!!! – закричал Лерко что было сил, но голос его ужаса был сильнее.

– Ты можешь уйти, – искушал его Ярый, извиваясь от боли. Его рука уже горела по локоть.

– Нет!!!

– Ты имеешь полное право отказаться…

– НЕТ!!!

– Человек!..

– НЕТ!!!

– Тогда ступай и помни, – умиротворенно, не обращая внимания на ужасную боль, произнес Ярый, – что редко кто возвращался. Ступай и будь благословен. Твой Господь с тобою.

Дверь распахнулась с оглушительным грохотом. Ужасная сила, испепеляя все вокруг себя, вырвалась наружу, схватила, сжала, раздавила, смяла, разорвала, изломала тело человека. Но как только она захватила эту добычу, обвилась вокруг него, повертела в раскаленном воздухе, наслаждаясь криком жертвы, тут же рванулась обратно. Едва с металлическим оглушительным ударом, сотрясшим все пространство, закрылась дверь, как исчезла церковь, а вместе с нею и хутор.

Ведьмы прошли на том место, где еще недавно стояла церковь, а теперь была простая заросшая высокой травой поляна, и обступили распластанное тело того, кто лежал, неловко подогнув под себя ногу и раскинув широко в стороны огромные черные крылья. Женщины окружили его и стояли, скорбно наблюдая при дрожащем свете свечей за неподвижным телом, которое стало медленно просачиваться в землю. Лежащий уходил в нее, растворялся в земле, а трава на том месте поднималась высоко, о чем-то благодарно шепча во время неестественно быстрого роста.

Было тихо. И в этой тишине раздавался женский плач. Плакала единственная ведьма, которая не присоединилась ко всем, но никто не обращал на нее никакого внимания.

Пошел дождь, настоящий ливень. Он разом затушил все свечи. И когда стало полностью темно, пространство пронзил вой ветра. Ветер был настолько сильным, что многие не удержались на ногах и попадали в мокрую траву. Лес стонал и трещал, пробиваемый бурей. Сквозь грохот необузданной стихии раздавался еще один, леденящий сознание звук: хор голосов. Ледяных, жадных и бешеных. Из леса катилась черная волна нечистой силы. Тучей, пробивая косые ливневые струи, летели упыри. Под ними рыжей лавиной, освещая путь светом голодных глаз, неслись вурдалаки, неся на спинах синеватые тела мавок. И вся эта орда неслась на женщин. Когда до ведьм оставалось совсем немного, женщины взмыли в воющий воздух, оставляя за собой пустое и разочарованное щелканье хищных челюстей. Туча упырей предупредительно раздалась и испуганно засвистела, уступая пространство для ведьм. Загорелись огни. Они полетели впереди нечистого воинства, освещая ему дорогу в стремительном движении. Лавина катилась на хутор – запущенный, но обитаемый, на одинокие огни в хатах, туда, где была долгожданная добыча…

– Ненавижу такую мерзкую погоду, – проскрипел прокуренным голосом Валя, высокий бандит, выглядывая в окно. Он старался рассмотреть в нем что-то, но за окном были только ночь и бушующая буря.

Он только что встал из-за стола, за которым сидел, играя в карты с тремя своими товарищами.

– А как по мне, – с ехидным смешком, тасуя засаленную колоду карт, произнес другой, стараясь одновременно достать из рукавов карты, – погода так и шепчет: налей да налей… Эй, Куб, ты бы не спал, а наливал!..

До того, как попасть в леса Зоны, Хлощ был профессиональным каталой. Сейчас он похлопывал по плечу другого своего товарища, который сидел рядом, задумчиво, даже печально рассматривая давно не чищенное стекло керосиновой лампы.

– Тебе бы только пить, баран! – беззлобно выдавил тот из своей немощной груди. Кубу было около пятидесяти лет, и он страдал от одиночества и болезни. Отбывая двадцать лет назад свой пятилетний срок, Куб работал на «химии», на нефтеперегонном комбинате, и во время аварии наглотался какой-то гадости. Попал в больницу. Вылечили. После освобождения он старался быть повнимательнее к своему здоровью, и болезнь отступила. Но когда ушла жена (убежала к какому-то молодому ублюдку) – подался сюда, в Зону. Он давно завязал с преступным промыслом, но потрясение в личной жизни толкнуло опять в эту темную стихию, и за три года болезнь не только дала о себе знать, но и стала прогрессировать. Мало того, что жестокий кашель изводил его по утрам в течение нескольких часов – у него иногда открывалось горловое кровотечение. По своему обыкновению быть ко всему абсолютно безразличными товарищи пророчили Кубу скорую смерть. Да Куб это и сам понимал. Не жить ему долго. И от этих мыслей (особенно когда в голове шумело от выпитого) им овладевала тоска. Думал о том, что страшно не повезло в жизни, и о том, что несправедливая судьба не оставляла ни единого шанса что-либо поменять в будущем, которого попросту не существовало.

Куб взял бутылку и разлил ее содержимое по помятым алюминиевым кружкам. Одну из них пододвинул товарищу:

– Пей, гад. Может, утопишься.

Тот нехорошо засмеялся, поднимая емкость:

– Ты всегда был особо ласковым человеком. Злишься, что не поживешь еще…

– Ты бы заткнулся, – попросил Валя, отходя от окна и обходя большую лужу на раскисшем полу. Через давно прохудившуюся крышу дождевая вода протекала ручьями. Обувь у обитателей этой хаты постоянно была сырой, а кожу ног покрывали язвы. В остальных жилищах дела обстояли не лучшим образом, разве что в хате Бузуна, в которой крышу отремонтировал какой-то заезжий тип за определенную плату. – Что-то ты стал длинным на язык, Хлощ.

– А чего ты на меня в претензии? – с улыбкой невинного человека ответил Хлощ и опрокинул содержимое кружки в свой беззубый рот. После он громко крякнул и отрыгнул, вытирая рот грязным рукавом. – Жить-то ему часа два осталось, так завидки берут, что ему кранты, а нам еще пожить можно. Собака гнилая!

Куб взревел и поднялся над столом, выхватывая из-за пояса пистолет и направляя его на обидчика. Хлощ также вскочил и поднял автомат.

– Ну что – пальнем, браток? – скаля воспаленные десны и брызгая слюной, заерничал он. – Сдохнем разом, чтобы там веселее было в компании. Может, и Валю попросим присоединиться, а? Валя, как ты на это смотришь?..

Тот резким рывком выхватил оружие из рук своих товарищей.

– Болваны, – спокойно произнес Валентин, складывая оружие на мокром подоконнике. – Я устал от ваших концертов. Если хотите стреляться – ступайте на двор. Мне будет меньше работы – не собирать кишки по хате.

Он сел за стол спиной к окну, за которым бушевала непогода. Сели и остальные. Разлили еще из бутылки. Валя выпил дважды – один раз за пропущенный раз, когда стоял у окна, изучая дождливую ночь за стеклом.

– Я вот что кумекаю, – протянул он. – Наша нора стала вообще худой. Надо завтра переселиться в бузунскую. Там уютно. Атаман сделал ноги со своими попами, падла, но оставил прикид по хате и шмотье.

– Гад! – сплюнул Куб. Хлощ только согласно кивнул. – Сволочь!.. Так с кодлой поступить!

– Как? – спросил Валя. – Он предлагал всем. Почему же ты побоялся свой зад поднять и пойти за ним?

– Заткнись, – огрызнулся Хлощ.

– Я тебе не радио, чтобы меня вырубать по желанию, – не глядя в его сторону, сказал Валя и тут же замер, прислушиваясь. Ему показалось, что за спиной, за окном, в шумящей дождем ночи, кто-то пробежал – послышался быстрый топот по лужам и раскисшей земле.

Насторожились и все остальные.

– Что? – прошептал Хлощ, заметно бледнея. Он тоже услышал это звук.

– Ничего, – отмахнулся Валя, поднимая свои карты, чтобы увидеть, что «пришло» в этот раз. Он был самым молодым в этой компании, поэтому ему хронически не везло. Соперники были не только старшими по возрасту, но слыли самым опытными карточными игроками. Он подозревал, что все дело было не в опыте, а в умении виртуозно подтасовывать карты и заниматься другими шулерскими штучками. Он не принадлежал к славной когорте воров. Валя был мокрушником, наемным убийцей, которого после последнего задания подставили сами же заказчики, чтобы самим выйти сухими из возможных проблем. Серьезная проблема вышла: из-за нее он и подался искать спасения в Зоне. Правда, Валя не рассчитывал оставаться здесь очень долго, готовил проход за границу, на войну, в качестве солдата удачи. Он был профессионалом в своем деле, и здесь его побаивались, уважали, зная, что убить сможет и простой ложкой.

– Ничего, – повторил он, – мне просто показалось.

– И мне тоже, – неслышно для других прошептал Хлощ, также рассматривая свои карты. – А ты, Куб, долго будешь пялиться на лампу или будешь играть?

По столу ударили первые карты.

– Поднимаю до ста тысяч, – протянул Валя.

– Мало, удваиваю. Твое слово, Куб.

– Еще пятьдесят.

– А не пожалеешь потом? Впрочем, тебе бабки незачем…

– Ты допросишься, гад!

– Всё, всё, мир, – улыбнулся своей «очаровательной» улыбкой Хлощ. – Я это так, просто к слову… Валя, ты когда-нибудь расскажешь, как оказался здесь? Ты парень непростой. Сразу видно, ходок не имел, но и на фраера не похож…

– Те, кто обо мне много знал, уже червями не только переварены, но и высраны.

– Да мы же тут все свои. Нам можно доверять. Правда же, Куб?

– Пошел ты!..

– Вот и наш друг Куб соглашается. Правда, в своей манере… Расскажешь? До чертиков хочется послушать.

– А сдохнуть не хочется?

– Неужели все так серьезно? Я слышал, будто ты братков мочил…

– И таких, как ты, болтунов. Ты будешь играть? Триста в банке. Предупреждаю: если найду в твоих рукавах карты – кастрирую. Мне надоело проигрывать. Я уже продул полтора лимона!

– Не умеешь играть – не садись. Ты такое слышал, пацан? Вот только не пойму, почему сразу яйца? Они-то здесь при чём?

– Тогда голову отшибу.

– А это уже чисто деловой разговор…

Хлощ онемел, уставившись на окно, со звоном разлетевшееся за спиной Вали, и чью-то огромную тень, навалившуюся на бандита. Хлощ забыл дышать от охватившего его ужаса. Валя задергался, когда его схватили и стали раздирать чьи-то черные руки. Его, еще живого, с глухим рычанием обгладывали чьи-то свирепые рыжие морды.

Разлетелось, словно от взрыва, второе окно, и в хату вскочили две обнаженные женщины, сразу хватая онемевшего от происходящего Куба. Они стали полосовать его своими длинными зубами, разбрызгивая горячую кровь, заливая этой кровью свои синюшные тела, а тот лишь дергался, еще продолжая держать в руках веер карт. На его лице было написано изумление. Хлощ словно спрашивал: это что же, на самом деле происходит с мной?.. Но потом лицо опрокинулось куда-то вниз: это отвалилась отгрызенная голова. Она звонко хлюпнулась в жидкую грязь под столом. Из вспоротого живота бандита вывалились кишки, и их тут же стали растаскивать какие-то рыжие полулюди-полусобаки.

Все произошло в течение какой-то минуты. И скоро пустую хату, залитую и забрызганную кровью, освещала одинокая керосиновая лампа, а в разбитые окна врывался сильный ветер с дождем, заливая стол и разбрасывая карты окровавленные карты.

Тысячи теней, размытых темнотой, дождем и бурей, устремились к остальным хатам, где еще ютились в своём жалком одиночестве живые люди.

Где-то в другом месте Зоны, таком же ненастном, разбитом крупными и частыми каплями дождя и пронзенном воющим ветром, по полю одичавшей самозасевающейся пшеницы с криком ужаса бежало около десятка человек. Хлопая мокрыми крыльями, тихо свистя от радости скорой добычи, над ними кружились черные фигуры упырей. Нечистые один за другим, на мгновение застыв в воздухе, выбирали жертву и камнем падали на нее, обнимали своими кожистыми крыльями, вонзали в задохнувшихся от страха и безумия людей свои длинные клыки и торопливо, жадно сосали горячую кровь, пока трепыхающиеся тела не застывали в мертвых тисках смерти.

Еще где-то бежали по лугам другие, путаясь в высокой траве. Люди один за другим исчезали в ней, когда невидимые руки полевых русалок хватали их за ноги, валили в мокрую траву, жадно и торопливо разрывали на несчастных одежду и тонкими пальцами щекотали… Жуткий смех-крик, захлебывающиеся в безумной радости голоса людей замирали один за другим, и всё накрывала своим воем ночная буря, а русалки, легко скользя в траве с помощью своих чешуйчатых хвостов, спешили к новым жертвам.

На дороге, с разгона бросаясь на колонну легковых автомобилей, забуксовавших в размокшей грязи дороги, вурдалаки разбивали стекла и сразу же впивались зубами в тела обреченных вольных. Многочисленная стая этих ужасных и предельно разъяренных от невыносимого голода чудовищ разделалась с тремя десятками беглецов, разорвав на куски не только их тела, но и разбив машины. Один автомобиль загорелся. Пламя было настолько сильным, что его не мог затушить даже яростный ливень. Свет от бушующего на ветру огня освещал размытую дорогу, ближайший лес и на какое-то мгновение выхватил рыжее море вурдалаков, которое разлилось между деревьев, мчась через лес на другую дорогу – а там, надрывно ревя перегретыми двигателями, крутясь в жирной грязи, буксуя в ней, двигалась другая колонна машин, везя в своих ненадежных корпусах обреченные человеческие души.

Множество едва обжитых хуторов Зоны в эту ночь постигла одна и та же участь. В полуразваленных хатах, сараях и просто шалашах умирали на своих кроватях, подстилках и лежаках, исходя в предсмертных судорогах, пуская густую пену из оскаленных в удушье ртов, сотни беглых… На их спинах, груди, боках сидели маленькие волосатые фигурки домовых. Длинные руки нечистой силы мертвой хваткой сдавливали шеи несчастных. Смерть была тихой. Не слышался ни вскрик, ни стон, а хруст ломаемых кадыков и стук бьющихся в агонии тел заглушала буря.

Разыгралась, разошлась в своем разгульном пиру нечистая сила, разлила вместе с дождем по Зоне ужасную смерть. А жуткий праздник продолжался…

Ночь только начиналась.

Он вернулся в свой штабной автомобиль только что и прямо в блестящей от дождевой воды накидке устало опустился на удобный диван. Усталость отравляла сознание пустотой бездумности. Не было сил думать, не хотелось думать… Лица, лица, лица. Тысячи лиц прошли мимо него за эти неполные сутки, но среди них, растерянных, уничтоженных лихим поворотом судьбы, безразличных к своей участи и просто безумных, не было того, которой уже не только призраком виделся в беспокойных снах, но и грезился наяву.

Очистка Зоны проходила строго по плану. Никаких неожиданностей не было: при отсутствии непредвиденностей к полудню от преступной вольницы не должно было остаться и следа. Зона вновь будет Зоной, где мир будет отдыхать, ожидая очередного насилия над собой человеком, который будет пахать, сеять, жать строить и гадить…

Переверзнев, стараясь обезопасить всю операцию, благоразумно послал вертолетный десант в Припять, на АЭС: военный и милицейский спецназ в случае чего могли пригодиться охране станции, если туда нагрянут ведомые отчаянием вольные.

Он вяло улыбнулся. Успех операции совершенно не радовал министра. Ему нужно было совершенно другое: ему нужен был Гелик. Нужна была жизнь этого человека, чтобы он сам, Переверзнев, мог жить и любить. Улыбка Олега ожила, когда он представил образ той, которую любил. Олег не знал, что такое любовь, пока не увидел ее, стройную, гордую и красивую, в кабинете отца, и даже не мог представить, что подобное может произойти с его очерствевшим сердцем. Как сразу много случилось в тот момент, как сразу стала ценной каждая секунда жизни, как сразу важным стало будущее, которое было под угрозой – в руках уже полумертвого старика, черт бы его побрал!.. Судьба словно издевалась над ним – Олег был в этом уверен. Она дарила ему самый важный, самый главный подарок в жизни, но и реально грозила его забрать. Но Переверзнев был бы не Переверзневым, если бы не знал, как решать подобные проблемы. Однажды он уже заработал настоящее своё положение с помощью двухсот одиннадцати жизней. Они стоили того, чтобы он жил хорошо. Но нужна была, необходима, еще одна, двести двенадцатая, чтобы его жизнь расцвела счастьем. В этом Олег был полностью уверен.

Сброшенная накидка с шорохом упала на пол. Олег встал и потянулся, стараясь напряжением мускулов выдавить томную усталость из тела. Он прошел к столу, на котором стоял компьютер, и стал просматривать сообщения. По его распоряжению перед началом операции всем ударным отрядам были разосланы фотографии Гелика, и подчиненным было строго наказано сразу ставить начальство в известность, если в поле зрения попадется человек, более или менее схожий с запечатленной на фотографии личностью или хотя бы в какой-то мере соответствующий описанным приметам. Сообщения сыпались на компьютер Переверзнева, как снег в зимний буран. Оказалось, что такой внешностью и приметами в Зоне обладали сотни вольных. И министр лично метался по фильтрационным пунктам, рассматривая тех, на кого указывали приметы. Это было утомительно, но другого выхода не было.

Чтобы хоть как-то облегчить свою роль в розыске Гелика, Олег Игоревич приказал всех подозреваемых, отвечающих приметам этого человека, направлять на ближайший к штабу фильтрационный пункт.

Сев к компьютеру, он, однако, не поспешил просмотреть список очередных «геликов», а стал читать свежий доклад оперативной следственной группы о том, как идет «горячее» дознание задержанных преступников. В этот раз было подготовлено уже свыше восьмидесяти обвинительных заключений. А всего с начала операции было добыто свыше трехсот… Бегло просмотрев их, Переверзнев связался с Генеральной прокуратурой. В здании Генпрокуратуры в эту ночь мало кто смог пойти домой, чтобы лечь в постель и отдаться покою заслуженного сна: время не могло ждать – были задержаны сотни чиновников и предъявить обвинения им следовало в течении ближайших двух суток. Работы было много.

Компьютер Переверзнева передавал на сервер Генпрокуратуры огромное количество информации, по которой будут оформляться будущие акты обвинений. Пришло сообщение, со списком из пятидесяти лиц, которым уже были предъявлены обвинения. Процесс набирал обороты. Этой ночи было суждено войти в Историю.

Тем временем пришла очередь другого файла…

Безучастными строками компьютер информировал:

«Вашим требованиям на 06.05 (02:35) по фильтрационному пункту 43-ИН отвечают 28 задержанных. Из указанного числа только 9 могли представить действительные документы. Это…»

Шел список имен, мест рождения и проживания, возраст и т. п.

«…остальные назвали себя…»

(Снова перечисление имен.)

«…Среди умерших и погибших указанным приметам отвечают 24 тела. Из них идентифицированы 5…»

Закончив ознакомление с документом, Переверзнев потянулся к рации и связался с диспетчером командного пункта: его интересовала обстановка на АЭС. Какой-то майор Дерябко, неестественно бодрым для такого позднего времени (министр бросил беглый взгляд на круг часов – было 02:54) голосом доложил: со станции информировали, «обстановка является стабильной». Потом министр попросил соединить его с киевским номером (он бы мог дозвониться самостоятельно, используя для этого собственный мобильный телефон, но по его же приказу было применено глушение всех радиочастотных передатчиков, чтобы лишить преступников средств связи). Трубку долго никто не поднимал, что неудивительно – стояла глубокая ночь, однако вскоре томный и сонный женский голос ответил:

– Слушаю…

– Доброй ночи, Анастасия.

Олег слышал, как счастливо и мягко засмеялась собеседница.

– Боже, как поздно… и так приятно, еще не проснувшись, слышать твой голос, Олеженька. Кажется, что ты где-то рядом.

– Я бы с большой радостью и желанием…

– О, про желания ни слова, я тебя умоляю, – игриво взмолилась Анастасия.

– Я еще здесь некоторое время задержусь.

– Как твои дела?

– Пока все удачно, Настя.

– Да, слышала. Отец ходит в хорошем настроении. А в Верховной Раде паника. Ты и туда добрался?

– И им достанется, – довольно хмыкнул Переверзнев. – Я вообще-то позвонил сказать, что очень тебя люблю…

Анастасия ответила не сразу, но в трубку было слышно, как чаще и глубже она задышала.

– Правда? – почти прошептала Анастасия. – Я тебя тоже очень люблю, Олежек, и… и очень хочу…

У него едва не остановилось сердце, захлебнувшись щемящей истомой.

– Спокойной тебе ночи, моя любовь! Обязательно еще позвоню.

– А тебе удачи, любимый. Пока!..

Он уже встал, нагнулся, чтобы поднять с пола накидку, намереваясь идти на фильтрационный пункт, чтобы снова и снова вглядываться в лица людей и искать среди его… Способного сделать так, что он, Переверзнев, больше никогда не услышит голоса своей любимой женщины, ни рядом с собой, ни по телефону…

Дверь распахнулась, и с порывом ветра вошел в блестящей от воды войсковой плащ-накидке генерал-майор Горачук.

– Доброй ночи, Олежек.

– Доброй, Всеволод Сергеевич… Что слышно о Нечете?

Глава СБУ поехал с инспекцией по «очищенным» территориям Зоны еще в шесть часов вечера, и с тех пор о нем никто ничего не слышал – как и о тех людях, которые отправились с ним в качестве охраны. Нечет пропал.

Но «войсковик» не спешил с ответом. Он прошел к небольшому столику, на котором стоял электрический чайник, протянул руки и дотронулся до прибора.

– Горячий, – довольно проворковал он, снимая накидку, и засуетился, разливая чай по стаканам. – Проклятая ночь!.. Такого я не видел давно, честно тебе скажу. Май месяц заканчивается, лето на носу, а ветер и дождь ледяные.

Он поставил стакан перед министром МВД:

– Попей сладкого и горячего. Я уверен, что ты со своими походами на фильтрационные пункты и крошки в рот не клал. Впрочем, как и я… Жаль, лимона нет.

– В холодильнике, – подсказал Переверзнев, понимая, что Горачук тянет с ответом потому, что новость, с которой он пришел, была не из приятных. Надо было набраться терпения – генералу необходимо было время собраться с мыслями.

Скоро был нарезан лимон, и к запаху дождя в салоне штабной автомашины, примешался его тонкий аромат.

Наконец, Горачук сел и отхлебнул горячий чай.