Текст книги "Багряный лес"

Продолжая идти, женщина рассказала ему многое, и ее рассказ ввел Московича в еще большую растерянность. Она знала такие подробности, о которых не могли знать ни его жены, ни любовницы, ни друзья, ни знакомые, ни СБУ (в этом Андрей Николаевич был уверен полностью, но все-таки на какое-то время даже засомневался – слишком все соответствовало фактам). Она не только назвала его фамилию, основные, биографические данные, но и марки, номера его автомобилей, номера всех телефонов, банковские счета в украинских банках и нелегальные в зарубежных, количество любовниц, наличность в кармане (и в каком и в какой валюте!), ткань его трусов, цвет носков и то, что он ел сегодня на обед (и в каком ресторане)…

– Мне трудно в это поверить! – Москович был совершенно растерян. О нем знали все, даже о самых сокровенных тайнах! – Мне остается спросить: где вы работаете? Кем?..

Она остановилась и достала из сумочки сигарету. Он же зашарил по карманам в поисках зажигалки, а когда достал и угодливо зажег, девушка не торопилась прикуривать. Она стояла с сигаретой в руках и внимательно смотрела на человека, стоящего напротив нее.

– Я сказала всю правду? – спросила она, и Андрей заметил, скорее даже почувствовал, что в ее голосе появляются какие-то угрожающие, недоброжелательные нотки. Это ощущение было настолько ярким, что захотелось извиниться и уйти, чтобы избежать опасности. Страх был силен в эти мгновения в Андрее Николаевиче – но он не мог перекрыть высоту мужского самолюбия, которое в Московиче было велико сверх всяких мер.

И она, эта женщина, видела его страх – Москович не сомневался ни секунды. Улыбка незнакомки стала не только более снисходительной, но и даже какой-то сочувственной.

– Я сказала правду?

– Да. Все, что вы сказали – правда, – вынужден был согласиться он. – Но это не ответ на мой вопрос…

– Любопытство может быть опасным, – предупредила женщина. – Особенно для охотников.

Он вздрогнул настолько сильно, что покраснел от стыда, от того, что так неожиданно сам для себя выдал собственные чувства.

– Конечно, конечно, – пролепетал мужчина, опуская глаза, но вдруг вскинул голову, и его голос обрёл былую уверенность. – Я уйду… Я понимаю, что мое соседство вам неприятно…

– Да. Но вы мне, великий охотник, нисколько не мешаете.

– Но перед этим мне бы хотелось узнать, если это, конечно, возможно: кто вы? Как и откуда вы могли знать, кто я такой?

Он потушил зажигалку, которую все это время держал зажженной в руке, и спрятал в карман.

– Я?.. Я ведьма, уважаемый господин Москович.

Он задержал дыхание, уставившись на Елену расширенными глазами, и вдруг расхохотался. Смеялся громко, отклонившись назад, продолжая смотреть на женщину.

– Ведьма?! Что угодно и кто угодно… но чтобы ведьма!.. Ха-ха-ха!.. Вот уморила, девка, – и умолк.

Его веселость пропала мгновенно, когда он увидел, как из глаз женщины со слабым треском ударили две тонкие синие ломаные молнии, которые, сойдясь на сигарете в её руках, зажгли её.

– Хо, – только и мог произнести он.

Елена усмехнулась. В её глазах продолжал гореть синий электрический огонь.

– За то, что ты не поверил… – теперь она говорила сквозь смех. Но он был у нее какой-то металлический, неприятный, опасный, – ты, охотник, лишишься своего ружья…

Её хохот стал сильнее и звонко и громко разрезал тишину Крещатика. А Андрей Николаевич Москович громко охнул, словно от сильного удара, согнулся и схватился руками за пах, в котором стал не чувствовать ничего, кроме холода. Неприятный был холод, и Москович всё понял. Он выпрямился и бросился на женщину.

– У, сука!..

Он бы схватил ее, но руки нырнули в пустоту. Инерция броска заставила его пробежать еще несколько шагов, прежде чем он смог остановиться и развернуться. На том месте, где стояла Елена, лежала одежда. Андрей Николаевич бросился к этой кучке ткани, поднял ее и внимательно рассмотрел, вынимая каждую деталь. Здесь было все, вплоть до бюстгальтера и трусиков.

Москович упал в обморок. Первый раз в жизни. Через него перепрыгнула невесть откуда взявшаяся большая черная кошка, которая побежала дальше по тротуару, стараясь держаться ближе к стенам зданий, чтобы не попасть под ноги редким прохожим. Она очень спешила по только ей известным делам…

Некоторые женщины говорят, что в эти моменты летают. Мужчинам сложно такое понять, хотя подобные моменты физической близости, большей частью, без них и невозможны. Природа утонченности слабого пола способна в минуты наивысшего наслаждения уносить своих обладательниц в заоблачные высоты. Та же самая природа устроила так, что сильная часть человечества в эти же самые мгновения предпочитает думать о технической стороне процесса: иначе вторая половина никогда не взлетит. Но подобные размышления могут постигнуть даже самого завершенного циника только после того, как завершился очередной сеанс любви. И ничто не способно доставить столько радости, такой сильной и огромной, как взаимность, возникшая на тверди самой настоящей любви. И лишь тогда становится ясным до полноты выражение: «Любовь – это эгоизм вдвоем».

Для них это было именно так. Никто из них не думал ни о чем другом, кроме как о том, чтобы как можно полней насладиться друг другом. Каждый намеревался получить наивысшее наслаждение, но исключительно путем максимального удовлетворения партнера. Два тела сплелись на полу возле кровати. Бесстыдная луна, удивленным белым глазом таращилась в раскрытое окно, поливая безжизненным светом бившиеся в страсти тела. Ветер, гулявший среди многоэтажек микрорайона, врывался в квартиру, проносился по сумрачной комнате, нападал на обнаженные и разгоряченные тела и спешил прочь. Не было у него сил остудить этот невидимый пожар чувств, который бушевал в сердцах двоих. Они стали одним целым, и никакая сила, тем более этот слабый весенний городской ветер, не могла из разъединить.

Это своего рода стремление глубже познать друг друга, и полученное знание – единственное из всех, что способно сделать двух людей наиболее родными, и ни одно родство из известных человеку не является самым откровенным и полным: ни мать не может знать о своем чаде столько, сколько узнает о нём её любовник или его любовница, ни отец, ни брат, ни сестра…

Она кричала прямо в лицо луне, которая своим светом словно закрепляла ночную тишину вокруг этого сладкого крика. Ее голос не имел скромности, а наоборот, заявлял со всей возможной бесстыдностью о том наслаждении, которое получало молодое и сильное тело. Не поэтому ли нервно загорались окна в квартирах соседей, замирали в зрелом недоумении, как глаза человека, искушенного жизненной мудростью, и гасли, наполняясь теплой добротой ночной темноты, догадавшись о том, что происходило там на самом деле?

Они любили друг друга.

И они любили друг друга.

Они повернулись так, что женщина оказалась сверху. Она наклонилась к нему, прильнула своей грудью, тугой и налитой его лаской и поцелуями. Женщина шумно и сильно дышала, еще ощущая в себе его силу.

Ее поцелуй был сильным. До нытья, саднения в губах – но мужчина не торопился их отпускать. Поцелуй был сладок, но скорее от крови несытости, которая рвала губы, чем от сказочного, придуманного любовного нектара, который, по мнению поэтов, любовники испивают из уст друг друга.

– Ты не устал? – задыхаясь, спрашивала она его сквозь унисонный грохот сердец, сквозь нежную хрипотцу своего голоса. – А я, кажется, сейчас умру…

Женщина поднялась над ним, но осталась в том положении, которое позволяло чувствовать его силу в своем теле наиболее ярко, даже немножко до боли. Она делала круговые движения стройными бедрами.

– Нет, ты не устал, – уверилась она, в блаженстве прикрывая глаза, и ее движения стали более сильными и ритмичными. – Нет, любимый, ты не устал…

– С тобой это невозможно, – жарким шепотом ответил мужчина, поглаживая грудь, окаменевшие соски и лунную белизну ее кожи. – Мне кажется, что вот-вот, и все кончится, и меня больше ни на что не хватит, но… Но когда все заканчивается, оказывается, что я способен еще на многое.

– Это правда, – почти промурлыкала она. – Ты еще хочешь меня?

– Я не могу тебя не хотеть. Я тебя люблю.

Она быстро наклонилась и также быстро и сильно, как и прежде, поцеловала его губы.

Вдруг женщина замерла и всмотрелась в белый и холодный лик луны.

– Я тебя тоже люблю. Ты умеешь доставить настоящее наслаждение.

Она говорила, но мужчина удивлялся перемене, которая происходила в ее голосе. Он бы заметил и свет в ее глазах, но воспринимал его как отражение луны. Голос же постепенно, с каждым отдельным звуком менялся, становился отрешенным: звучали горячие слова, слова любви, но они адресовались кому-то другому – не ему. И это ощущение другого, чужого, было настолько сильным, что мужчина вывернул голову, чтобы увидеть, кому принадлежала её нежность. В окне не было ничего, кроме полного и почти ослепительного лунного диска.

Он вскрикнул, когда почувствовал, как что-то острое впилось ему в грудь. Это было больно, но даже как-то приятно. И от этого ощущения – такого противоречивого, контрастного – он не поторопился повернуть голову в сторону своей женщины.

– Это, – произнес он, жмуря глаза. – Это… это даже очень приятно.

В ответ он услышал слабое мурлыканье. Что-то защекотало его грудь, а потом… лизнуло очень горячим и шершавым языком.

Наконец мужчина повернул голову…

Второй его вскрик был сильнее первого.

На груди сидела довольно крупная черная кошка. Она мурлыкала, поочередно впивая когти лап в мужскую грудь. Иногда кошка опускала морду, щекотала кожу своими необыкновенно длинными усами и лизала ее своим шершавым языком. Она подняла морду и уставилась на мужчину, часто и коротко дышавшего от переживаемого ужаса, зелеными фосфорическими глазами.

Мужчина ещё раз страшно закричал, когда кошка, мягкая и нежная, произнесла:

– Извини, любимый… Но иначе я не могу, – и прижала уши, терпеливо пережидая, пока утихнет даже не крик, а нечеловеческий вой. Потом лениво соскочила на пол и, кокетливо помахивая хвостом, прошла на балкон, словно не замечая, как пополз прочь от неё лежавший на полу мужчина, трясясь в диком ознобе.

Он видел, как кошка вышла на балкон, как незаметно превратилась обратно в женщину… Она томно вздохнула, потянулась и с глубоким стоном наслаждения взмыла в воздух – очень медленно, лежа на воздухе, облитая до лакового блеска лунным светом, и, постепенно набирая скорость, нежась в пустоте, с тихим смехом, полетела куда-то к луне…

Доклад, который получил в ночь с 4 на 5 мая дежурный Оперативного отдела Министерства внутренних дел полковник Ковальчук, несколько озадачил. По роду своей работы ему приходилось быть информированным о различных случаях, которые, надо отметить, редко были из числа заурядных. Тем более что информация о происшествиях, поступающая в Оперативный отдел, была не статистической, а именно той, которая требовала немедленного вмешательства со стороны подразделений, подчиняющихся непосредственно самому Министерству, штаб-квартире в Киеве. Это могли быть подобные недавнему угону львовского автобуса случаи, другие террористические акты и вообще прецеденты, которые не могли быть разрешены подразделениями министерства на местах из-за того, что могли нести в себе угрозу государственной безопасности. Сюда же относились и так называемые резонансные убийства. Этими делами занимались лучшие следователи министерства.

Доклад представлял собой радиограмму. В момент, когда поступала информация, полковник Ковальчук не придал ее содержанию никакого значения, скорее всего из-за того, что первой его обязанностью было фильтровать полученные сообщения и выбирать те, которые действительно заслуживали вмешательства самого МВД. Часто органы на местах старались спихнуть дела министерству, когда, как оказывалось на самом деле, могли справиться с ними самостоятельно. Одним словом, в первый момент Ковальчуку показалось, что это заурядное происшествие (хоть и выглядевшее, как изощренное хулиганство), и место ему в Отделе статистики министерства, а разбор по месту прецедента по силам отделению милиции, на территории ответственности которого данное происшествие произошло.

Когда радиограмма была переведена в печатные знаки, перед полковником предстало следующее содержание (разумеется не окрашенное той излишней и совершенно неуместной эмоциональностью, с которой радировал дежурный Печерского районного отделения милиции столицы):

«…в 1:30 по киевскому времени в районе Саперной Слободки на Лысой горе патрулем ППС было замечено большое скопление женщин (около 200 человек), которые разводили костры, шумели и использовали неизвестные пиротехнические средства. Патрулем было вызвано подкрепление, которое на подъезде к указанному месту стало свидетелями необъяснимого явления: с проспекта Науки, Стратегического шоссе, Надднепрянского шоссе, Южного моста и Столичного шоссе в сторону Лысой горы передвигалось огромное количество животных – черных кошек. Женщины полностью обнажены. Когда была предпринята попытка прекратить противоправные действия, женщины оказали сопротивление, в результате чего с травмами различной степени тяжести 14 сотрудников милиции…»

Еще раз перечитав сообщение, полковник передернул плечами, хмыкнул и повозил по столу бумажный листок, размышляя, как следует поступить в данный момент.

– Черт знает что, – пробормотал он. Если бы не эти четырнадцать человек, неизвестно каким образом пострадавших от «полностью обнаженных женщин», он бы не раздумывая ни секунды отправил сообщение в папку для Отдела статистики.

От раздумий отвлек его друг, а теперь и начальник (вместо покойного Кляко) полковник Горовецкий, который, заступив на должность вчера днем, почему-то не спешил домой, а с какой-то излишней строгостью следил за работой сотрудников отдела. У него, как определили те же самые сотрудники, был «рабочий зуд». Такое можно наблюдать у людей, которые неожиданно получили повышение.

– Что случилось, Влад?

– Да вот, не знаю, как с этим быть, – пожимая плечами, протянул ему лист с докладом Ковальчук. – Может, ты знаешь, что делать?

– Ну-ка, ну-ка, – пробормотал Горовецкий, принимая лист и впиваясь в него глазами.

После прочтения он хмыкнул и так же, как и его подчиненный, неопределенно передернул плечами.

– Занятно, – таков был его комментарий.

– Странно, – добавил дежурный.

– Ладно, – успокоил его товарищ, – занимайся работой, а я узнаю, что там происходит. Ты не дашь мне телефон этого отделения?

– Свяжись с ними по спецсвязи, – посоветовал Ковальчук. – Я пробовал по городскому, но там постоянно занято.

– Хорошо, – согласился начальник. – Буду за тем столом. Переключи, пожалуйста, туда все радиопереговоры. Я прослушаю…

Он пошел за свободный стол оператора, на ходу бросив взгляд на электронный циферблат часов, которые были установлены в большом зале под самым потолком, прямо над картой Украины.

Было 1:44 ночи. Начальник Оперативного отдела сокрушенно покачал головой: если это был серьезный случай, то драгоценное время упущено. За четырнадцать минут при массовых беспорядках ситуация менялась стремительно.

Прослушивая радиопереговоры, он заволновался сильнее. Стало понятно, что ситуация быстро выходила из-под контроля. Милиционеры, пытавшиеся навести порядок на Лысой горе, терпели неудачу. В эфире стоял невообразимый шум и гам: нарушая порядок переговоров, милиционеры ругались матом, сквозь их искаженные помехами голоса прорывались крики женщин, но они были мало похожи на обыкновенный женский визг – наоборот, в них слышалась ярость… Стражи порядка беспрестанно просили помощи. Но Горовецкий не спешил нажимать красную кнопку тревоги, которая была расположена на панели стола – по ней немедленно выезжала дежурная группа спецназа МВД.

Он поднял трубку телефона, одного из трех, который был без наборного диска. Ответил дежурный, привычно жесткий голос женщины, телефонистки. Горовецкий попросил ее связать его с отделением милиции…

Ответили мгновенно, и по тому, как торопливо и нервно звучал голос дежурного по отделению, начальник Оперативного отдела министерства понял: ситуация действительно серьезная.

– Майор Корнухин… Отделение милиции Печерского района…

– Полковник Горовецкий, Оперативный отдел министерства. Майор, от вас было получено пятнадцать минут назад сообщение о беспорядках на Лысой горе…

В следующую секунду полковник даже скривился от того возмущения, с которым встретил его майор:

– Вы что там – спите, полковник?! У меня здесь черт знает что творится! Пришлось убрать всех людей со всего района и бросить на этих сбесившихся сучек…»

– Возьмите себя в руки, майор! – одернул его Горовецкий, и когда услышал спокойное дыхание в динамике телефонной трубки, так же спокойно попросил: – Постарайтесь объяснить, что у вас там происходит на самом деле. Это для вводных данных для спецназа, который уже сидит в автомобилях и ждет моего приказа. Они должны знать, что делать. – Полковник говорил, а его палец уверенно нажал на красную кнопку тревоги и на кнопку записи разговора. – Майор, можете говорить свободно: ваше сообщение не будет записано.

– К тому, что было сообщено, могу добавить: жертв стало больше. «Скорые» забрали уже двадцать два человека моих ребят… Там множество кошек! Тысячи, господин полковник!.. Они не подпускают ребят к женщинам – бросаются на лицо, рвут когтями, кусаются… Дрессированные, что ли, не знаю…

– А женщины что?

– Они там, как мне стало известно, устроили настоящее представление!.. Вся гора в кострах и каких-то разноцветных огнях. Там такой фейерверк, что его видно даже с левого берега! Они голяком – в чем мать родила! Прыгают как заправские акробатки через костры и летают по воздуху!..

– Что?.. Летают по воздуху?

– Да… Так мне сообщили. Я вызвал пожарных, чтобы они с помощью брандспойтов разогнали этих проклятых кошек.

– Всё, майор, – остановил его Горовецкий. – Спасибо. – Он старался говорить, как и прежде, спокойно, не выказывая голосом своего сомнения в психическом здоровье майора. – Ждите спецназ через десять-пятнадцать минут. Они уже выехали. Отбой…

Он положил телефонную трубку и схватился за микрофон для радиопереговоров:

– Кто сегодня главный у «орликов»?

Кто-то, как и положено в критические моменты, переключил радиопереговоры на главные динамики, и теперь голос Горовецкого гремел в зале.

В динамиках прошуршало, и ответил ленивый сонный голос:

– Сегодня старшим по курятнику майор Голувев…

– Саша, ты уже знаешь о том, куда едешь работать?

– Мы уже в пути, Валик. На Лысую гору. Прослушали с ребятами радиоспектакль – грандиозно! Думаю, что и посмотреть и поучаствовать будет приятно.

– Большая просьба: не усердствовать – женщины все-таки.

– Мог бы и не просить – сами понимаем. Что еще?»

– Там в подмогу тебе выехала пожарная часть. Так что посмотри, как их там применить.

– Сделаем, Валик! Жди с победой, – и игриво засмеялся: – Ох, и повеселимся сегодня с ребятами!

– Что же здесь творится, матерь божья! – этот возглас вырвался у него совершенно случайно, настолько было велико впечатление от увиденного.

Он первым выскочил из автобуса и, поправив сбившийся шлем на голове, побежал вдоль других автобусов, из которых с гулкой гороховой дробью тяжелых ботинок высыпали служащие спецназа. У всех в руках были прозрачные прочные щитки и белые, специально для ночного времени, дубинки. Спецназовцы выскакивали из автобусов и сразу строились в шеренги – покомандно.

Что-то громко и с протяжным свистом взорвалось. Затряслась под ногами земля.

– Да это же настоящие фугасы! – изумился кто-то из командиров, наблюдая, как над Лысой горой на стометровую высоту взвиваются тысячи ярких огней. – А нам сказали, что это пиротехнические средства… Что будем делать, Виктор? – спросил он, когда майор Голувев оказался рядом. – Если у них там такая пиротехника, тогда они разнесут нас на клочки с нашими дубинками! – и с улыбкой поинтересовался: – А правда, что они все голые?

В первую очередь по своему чувству растерянности Виктор Александрович Голувев, понимал, что рановато он решил праздновать победу. На месте оказалось, что дела обстоят гораздо сложнее. Признаться, Голувев думал, что ему придется утихомиривать разбушевавшихся феминисток или эксгибиционисток. Такое случалось в Англии, Франции и США. И к тому, что это могло произойти в Украине, майор был не готов. По опыту своих зарубежных коллег он знал, что подобная работа, в принципе, не трудна… Но то, что он видел сейчас – казалось абсолютно нереальным и невозможным!

Стоял такой шум, что приходилось кричать, чтобы передать необходимую команду. Хоровой, разъяренный крик многих тысяч кошек был настолько плотным, что его едва удавалось прорвать многочисленным сиренам машин «скорой помощи», пожарных и милицейских. От тёмных склонов горы, заросших густым кустарником, беспрестанно несся грохот драки: грубая ругань, крики, сухие хлопки пистолетных выстрелов. Все это замешивалось на монотонном гуле моторов доброй полусотни машин, которая запрудила Столичное шоссе, и толпы любопытных, неизвестно откуда взявшейся в столь позднее время. С самой вершины горы раздавались частые и звонкие гортанные переливы, улюлюканье, визг, вскрики женских голосов. Очень часто их крики перекрывали все остальные, поднимались на невозможную высоту звучания, от которой у окружающих ныли уши, и весь этот сумасшедший хор перекрывал очередной взрыв чего-то – и начиналось долгое световое представление в ночном небе.

Гора была залита огнем десятков огромных костров, пламя от которых с искрами взвивалось на трехметровую высоту. Тысячи молний, каких-то непонятных синих, белых, зеленых, красных огней летало в воздухе над горой, проносились над толпой, визжащей то ли от восторга, то ли от испуга в такие моменты; эти огни не гасли по несколько минут; порой, беззвучно сотрясая воздух и сбивая с ног людей (правда, не причиняя им иного вреда), по склонам горы скатывался синий огненный вал, который с плеском и высоким веером брызг падал в стеснительно притихший Днепр; иногда с грозовым грохотом, очень низко над землей при абсолютно ясном небе, разряжалась в высоте многорукая ослепительная молния. На фоне этого спектакля мигание сигнальных маяков на служебных автомобилях, свет автомобильных фар и уличных фонарей выглядело очень скромно, словно они находились в тени представления.

Голувев, откинув вверх забрало на шлеме, стал рассматривать гору в бинокль.

На самой вершине Лысой горы действительно было много женщин, и опытным глазом майор определил, что их там не меньше трехсот. Как и сообщалось раньше, все они были обнажены. С помощью мощной оптики он мог рассмотреть тела зрелых женщин и почти девочек. Все были красиво сложены и стройны, словно сюда сбежались все работницы модельных агентств столицы. Женщины водили хороводы вокруг костров, и желто-оранжевые блики огней дрожали на их телах, ярко и полно представляя зрителям все тайны и прелести женского тела. Виктор Александрович едва мог скрывать своё восхищение. К своему удивлению, он увидел, как несколько красавиц, держась за руки, поднялись над одним, самым большим, центральным, костром в воздух и закружились над ним, по очереди выпадая из своего круга и ныряя в бушующее пламя, выныривая из него целыми и невредимыми.

– Черт, – только и мог в изумлении выдохнуть он.

Еще несколько женщин прыгали через другой костер, опять же в самую шапку жаркого огня, кувыркаясь в воздухе, как заправские акробаты. Другие стояли немного в стороне, скученно, плотно, а когда разбегались, потрясая руками, подпрыгивая в воздух и выделывая странные кульбиты, в ночное небо с громовым грохотом взлетал очередной салют, либо разряжалась молния, или скатывался холодный, но упругий огненный вал, тревожа сонную реку.

Понимая, что в таком шуме ему не справиться с командованием, Голувев приказал всему спецназу перейти на радиорежим переговоров, с отдельной частотой для каждого подразделения. Проверили связь. Теперь команды можно было отдавать без опаски, что их вообще не расслышат или неправильно поймут. После его приказов спецназовцы бросились разгонять толпу любопытных, а после этого выходить на рубежи будущей атаки. Все делалось с толком и слаженно. Никто из бойцов батальона, как ему казалось, не испытывал страха, а даже наоборот, какой-то азарт от того, что предстояло делать еще незнакомую работу.

К тому времени разыскали милиционера, который до прибытия спецназа руководил боевой обстановкой. Он был капитаном. Его лицо исполосовали глубокие борозды обильно кровоточащих царапин, войсковая каска таращилась облупившейся от ударов краской, форма, бронежилет выглядели жалко, обвисая клочьями изорванной ткани.

Вместе с майором они пошли в салон автобуса, чтобы получить возможность спокойно и результативно обсудить сложившуюся обстановку и выработать общий план. Сразу же к капитану подлетел врач и стал обрабатывать раны.

– Кто вас так? – спросил он, осматривая ранения.

– Кошаки, мать… – выругался капитан. – Этих тварей там, наверное, тысячи! И когти у них металлические – рвут даже бронежилеты!.. Они не дают моим людям пробраться на гору…

Он застонал, когда врач тампоном коснулся его поврежденного лица.

– Вас надо срочно госпитализировать, – не то посоветовал, не то потребовал врач. – Раны глубокие и их следует зашить, иначе…

Но капитан его не дослушал и отвел его руку с тампоном в сторону.

– Господин майор, моим ребятам на гору не прорваться. Я думаю, что надо ударить с брандспойтов, смыть в Днепр этих чертовых кошек!

– А как потом по грязи лезть наверх? – спросил его Голувев. – Я принимаю командование на себя, капитан, и если вы не хотите последовать совету врача, слушайте мой первый приказ…

Капитан встал и подтянулся.

Майор продолжал:

– Первое – отводите своих людей к подножию горы. Второе – займитесь расчисткой территории от машин и толпы. Разрешаю применять газ и дубинки, так как это надо сделать очень быстро. Тяжелая техника есть?

– Так точно. Пять минут назад прибыли два БТР…

– С их помощью оттолкните те машины, хозяева которых не отыщутся. И немедленно! Отдайте приказ прекратить огонь!..

– Так это мы по кошкам стреляем, – возмутился капитан. – Они же на глаза и глотку бросаются! Уже тридцать три милиционера в больнице…

Но Голувев не слушал его и протягивал микрофон рации.

– Отменяйте стрельбу. Это приказ, капитан.

– Есть!

Через минуту в общем грохоте и шуме поубавилось пистолетных хлопков. Стало как будто легче. Еще через некоторое время, когда отряды милиции стали отступать со склонов горы, стихли кошачьи вопли.

Голувев провел радиоперекличку со своими подразделениями, проверяя, все ли вышли на установленные рубежи. Все были на местах.

– Кошек видите? – спросил он.

«Море, батя!» – был ответ, и в нем слышалось странное и веселое восхищение.

– Прикажите гранатометчикам зарядить ружья слезоточивыми гранатами. Бить только по кошкам! В самую гущу!.. Как поняли?

«Все понятно, батя. Баб не цепляем. Ну, работаем!»

Кто не выдержал и восторженно воскликнул:

«Ох, и красивые же бестии!.. Все голяком! Краса-а…»

– Порядок в эфире, – без особой строгости произнес в микрофон майор.

Стоя возле автобуса и рассматривая гору в бинокль, он увидел несколько продолговатых рыжих вспышек, а через секунду услышал протяжный стон гранатометных выстрелов. Подножие горы и половину склонов стало обволакивать белым дымом. Кошачий хор запел на предельной ноте.

«Бегут, батя!!!»

– Преследуйте и продолжайте стрелять, но чтобы женщин не зацепить, – приказал и напомнил Виктор Александрович.

Подбежал пожарный:

– Вы здесь старший, майор?

– Да.

– Что нам делать? – как-то обиженно поинтересовался офицер. – Мы здесь уже минут двадцать прохлаждаемся!

– Еще постойте, отдохните. Думаю, что скоро и для вас будет работа.

Пожарный, разочарованно разводя руками, развернулся и ушел.

Тем временем в эфире поднялся нестройный хор ругани и вскриков.

– Докладывайте! – требовал Голувев. – Не молчать, вашу мать!..

«Они на нас лавиной пошли, батя! А-а-а-а, сссу-ука-а!..»

От услышанного крика боли майор вздрогнул и закричал:

– Дробовиками бейте!

Затрещали у горы сочные выстрелы помповых ружей.

– Не берет их, батя!!! Они рвут нас!

– Отходите, – тихо, но четко произнес Голувев и, повернувшись к оператору штабного автобуса, приказал: – Вадим, вызывай санстанцию. Объясни им в чём дело, пусть возьмут все что надо. Иначе нам эту гору не покорить. И вызови фоновую машину, чтобы помощнее нашей была, иначе не докричимся до этих баб…

Его отвлек радостный возглас, раздавшийся в эфире:

– Батя!

– Да.

– Мы тут одну тварь поймали…

– Ну?..

– Так у нее когти, серьезно, железные!

– Тащи её ко мне. Живо!

Что-то грохнуло на горе с такой силой, что всем едва удалось устоять на ногах. Но в этот раз грохот не сопровождался уже известным фейерверком. Грохот раздался без светового сопровождения и был, как показалось многим, каким-то глубинным и более мощным, чем все прежние.

Вскинув к глазам бинокль, Голувев отметил, что и безумная пляска женщин на горе стала как будто менее бесшабашной, чем была раньше… Он был уверен, что эти изменения происходили, но были настолько незаметными, что определить их можно было лишь обладая очень тонким чутьем…

Её принесли, завернутую в какой-то грязный кусок ткани. Кошка была так туго спеленута, что только недовольно рычала, не в состоянии пустить в ход свои страшные когти: они торчали сквозь ткань, отливая на свету полированной поверхностью. Животное без перерыва рычало и косилось глазами на окруживших его людей, которым казалось, что эти глаза горят холодным изумрудным светом. А может, и не казалось…

– Надо бросить ее в клетку, – сказал Голувев.

Неизвестно откуда появилась небольшая клетка, и через минуту крупная черная кошка сидел в ней и тянулась сквозь прутья к людям страшной лапой, стараясь достать их своими диковинными когтями.

– Здоровая бестия, – говорил кто-то. – Когда она прыгнула на меня, то сбила с ног, как собака. Ну, прямо как наш Кардинал! Он любит иногда так пошутить. Хороший пес.

– Но у него нет железных когтей! – с изумлением заметили ему.

– Пусть посидит здесь, – сказал Голувев, которому в жизни еще не доводилось видеть столь крупных кошек, как эта. – А вы на позиции, быстро!..

Он вышел со всеми.

– На гору к кошкам больше ни шагу… Я продублирую свой приказ еще по рации. Они могут убить, если у них такие… ну, когти. Ступайте.

Подчиненные ушли.

Виктор Александрович еще раз осмотрел в бинокль Лысую гору и собирался было возвратиться в автобус, когда еще раз рвануло. В этот раз не так мощно, как в прошлый раз, но где-то совсем рядом. Из штабного автобуса вывалил сизый густой дым. Майор вскочил в салон – там оставался оператор…