Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

По возвращении из Петербурга брат рассказывал, что Пушкин в путешествии никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не потолковать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах, особенно же любил вмешиваться в разговоры рабочих артелей. Народный язык он знал в совершенстве и чрезвычайно скоро умел располагать к себе крестьянскую серую толпу настолько, что мужики совершенно свободно говорили с ним обо всем.

В. А. Нащокина. Воспоминания. – Новое Время, 1898, № 8122.

Пушкин много и подолгу любил ходить; во время своих переездов по России нередко целую станцию проходил он пешком, а пройтись около 30 верст от Петербурга до Царского Села ему было нипочем.

П. И. Бартенев. – Рус. Арх., 1903, № 6, обложка.

Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда. Она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца свое ожерелье, от которого она в восхищении… Деньги, деньги! нужно их до зареза.

Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить, чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: Азя! дай мне чаю: я просить не буду.

Пушкин – П. В. Нащокину, 27 мая 1836 г., из Петербурга.

Наталья Николаевна родила, и Александр Сергеевич приехал опять несколько часов позже.

Бар. Е. Н. Вревская – бар. Б. А. Вревскому. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIX–XX, с. 108.

Пошли от меня один экземпляр «Современника» Белинскому (тихонько от «Наблюдателей») и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел увидеться.

Пушкин – П. В. Нащокину, 27 мая 1836 г., из Петербурга.

Больше всего меня радуют доселе и будут радовать, как лучшее мое достояние, несколько приветливых слов, сказанных обо мне Пушкиным и, к счастью, дошедших до меня из верных источников.

В. Г. Белинский – Н. В. Гоголю, 20 апр. 1842 г. – В. Г. Белинский. Письма, т. II, с. 310.

Борис (муж Вревской) хлопочет. Пушкин ему не заплатил, а просил подождать, когда журнал ему выручит эти 2 тыс.: так это бог знает когда будет, а журнал его, говорят, не имеет большого успеха.

Бар. Е. Н. Вревская – Ал. Н. Вульфу, 21 мая 1836 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIX–XX, с. 107.

Уже впоследствии, когда я была замужем и стала матерью, я добилась от старой няни объяснения сохранившихся в памяти ее оговоров Александры Николаевны. Раз как-то Александра Николаевна заметила пропажу шейного креста, которым она очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы его отыскать. Тщетно перешарив комнаты, уже отложили надежду, когда камердинер, постилая на ночь кровать Александра Сергеевича, – это совпало с родами его жены, – нечаянно вытряхнул искомый предмет. Этот случай должен был неминуемо породить много толков, и, хотя других данных обвинения няня не могла привести, она с убеждением повторила мне: «Как вы там ни объясняйте, а по-моему, – грешна была тетенька перед вашей маменькой».

А. П. Арапова. Воспоминания. – Новое Время, 1907, № 11413, ил. прил., с. 6.

Что Пушкин был в связи с Александрой Николаевной, об этом положительно говорила мне княгиня Вера Федоровна (Вяземская).

П. И. Бартенев – П. Е. Щеголеву. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 410.

Александра была очень некрасивая, но весьма умная девушка. Еще до брака Пушкина на Nathalie, Alexandrine знала наизусть все стихотворения своего будущего зятя и была влюблена в него заочно. Вскоре после брака Пушкин сошелся с Александриною и жил с нею. Факт этот не подлежит сомнению. Александрина сознавалась в этом г-же Полетике.

Кн. А. В. Трубецкой. Рассказ об отношении Пушкина к Дантесу. – П. Е. Щеголев. Там же, с. 404.

От сына одного очень почтенного московского старожила я слышала, что Александра Николаевна одно время была известна в обществе под названием бледного ангела, что опровергает слова кн. Трубецкого об ее некрасивости.

А. И. Кирпичников. – Рус. Стар., 1901, т. 106, с. 80.

(«Девица-кавалерист» Н. А. Дурова (Ал. Андр. Александров) приехала из Елабуги в Петербург устраивать издание своих «Записок», которыми очень интересовался Пушкин. 28 мая 1836 г.) «Что вы не остановились у меня, Александр Андреевич?» – спрашивал меня Пушкин, приехав ко мне на третий день, – вам здесь не так покойно; не угодно ли занять мою квартиру в городе?.. Я теперь живу на даче». – «Много обязан вам, Александр Сергеевич! И очень охотно принимаю ваше предложение. У вас, верно, есть кто-нибудь при доме?» – «Человек, один только; я теперь заеду туда, прикажу, чтоб приготовили вам комнаты». Он уехал, оставя меня очарованною обязательностью его поступков и тою честью, что буду жить у него.

(30 мая.) Сегодня принесли мне записку от Александра Сергеевича; он пишет, что прочитал мою рукопись, к этому присоединено множество похвал и заключил вопросом: переехала ли я на его квартиру, которая готова уже к принятию меня. Я послала узнать, можно ли уже переехать в дом, занимаемый А. С. Пушкиным? И получила очень забавный ответ: что квартира эта не только не в моей власти, но и не во власти самого Ал. Сергеевича; что, как он переехал на дачу и за наем расплатился совсем, то ее отдали уже другому.

(Начало июня.) Александр Сергеевич приехал звать меня обедать к себе: «Из уважения к вашим провинциальным обычаям, – сказал он, усмехаясь, – мы будем обедать в пять часов». – «В пять часов?.. В котором же часу обедаете вы, когда нет надобности уважать провинциальных привычек?» – «В седьмом, осьмом, иногда в девятом»… Пушкин уехал, сказав, что приедет за мною в три часа с половиною. С ужасом и содроганием отвратила я взор свой от места, где несчастные приняли достойно заслуженную ими казнь. Александр Сергеевич указал мне его (место казни декабристов). Каменный остров, где Пушкин нанимает дачу, показался мне прелестен. С нами вместе обедал друг Александра Сергеевича, г. Плетнев, да три дамы, родственницы жены его, сама она больна после родов и потому не выходила. За столом я имела случай заметить странность в моем любезном хозяине; у него четверо детей, старшая из них, девочка лет пяти, как мне показалось, сидела с нами за столом; друг Пушкина спросил ее: не раздумала ли она идти за него замуж? «Нет, – отвечало дитя, – не раздумала». – А за кого ты охотнее пойдешь, за меня или за папеньку? – «За тебя и за папеньку». – «Кого же ты больше любишь, меня или папеньку?» – «Тебя больше люблю и папеньку больше люблю». – «Ну, а этого гостя, – спросил Александр Сергеевич, указывая на меня, – любишь? Хочешь за него замуж?» – Девочка отвечала поспешно: «Нет! нет!» При этом ответе я увидела, что Пушкин покраснел… Неужели он думал, что я обижусь словами ребенка?.. Я стала говорить, чтоб прервать молчание, которое очень некстати наступило, и спросила ее: «Как же это! Гостя надобно бы больше любить!..» Дитя смотрело на меня недоверчиво и наконец стало кушать; тем кончилась эта маленькая интермедия. Но Александр Сергеевич!.. Отчего он покраснел?.. Или это уже верх его деликатности, что даже и в шутку, даже от ребенка, не хотел бы он, чтоб я слышала что-нибудь не так вежливое! Или он имел странное понятие о всех живущих в уездных городах?

А. А. Александров (Н. А. Дурова). Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения. СПб., 1838, с. 30–32, 40–44.

Только в последних годах жизни теряет Пушкин ложный стыд и является в свет уже как писатель. Важные труды, принятые им на себя, и знаменитость самого имени освобождают его от предубеждения, отличавшего его молодые годы.

П. В. Анненков. Материалы, с. 185.

Накануне отъезда Гоголя в 1836 г. (6 июня) за границу, Пушкин, по словам Якима (гоголевского камердинера), просидел у него в квартире, в доме каретника Иохима, на Мещанской, всю ночь напролет.

Г. П. Данилевский. Знакомство с Гоголем. – Г. П. Данилевский. Соч., т. V, с. 302.

В июне 1836 г., когда Н. М. Смирнов уезжал за границу, Пушкин говаривал, что ему тоже очень бы хотелось, да денег нет. Смирнов его убеждал засесть в деревню, поработать побольше и приезжать к ним. Смирнов уверен был, что государь пустил бы его. Тогда уже, летом 1836 года, шли толки, что у Пушкина в семье что-то неладно: две сестры, сплетни, и уже замечали волокитство Дантеса.

Арк. О. Россет. Рус. Арх., 1882, т. I, с. 245.

(Русские песни во французском переводе Пушкина.) Эту работу Пушкин сделал для меня одного, за несколько месяцев до своей смерти, на Каменном острове, где я провел много хороших минут.

Ф.-А. Леве-Веймар – бар. Ф. Б. Фелье-де-Конш, 9 мая 1839 г. – Соч. Пушкина под ред. П. А. Ефремова, т. VIII, с. 243 (фр.).

Русские песни, переведенные Александром Пушкиным для его друга Л. де Веймара на Невских Островах, дача Бровольского (Brovolsky) (Добровольского?)[194]194
  Сколько мы знаем, это – единственное указание, какую именно дачу занимал Пушкин на Каменном острове в 1836 г.


[Закрыть] в июне 1836 г.

Ф.-А. Леве-Веймар, надпись на рукописи пушкинского перевода. – Там же.

Пушкин никогда не бывал за границей… В разговоре с каким страданием во взгляде упоминал он о Лондоне и в особенности о Париже! С каким жаром отзывался он об удовольствии посещать знаменитых людей, великих ораторов, великих писателей!

Ф.-А. Леве-Веймар. Некролог Пушкина в Journal des De´bats. – Рус. Стар., 1900, т. 101, с. 78.

На даче в Строгановом саду, направо с мосту, на берегу, жил граф Григорий Александрович Строганов; супругу его звали Юлия Петровна. Сам он был слепец. У них на даче, со стороны сада, на балконе часто можно было видеть А. С. Пушкина, беседовавшего со стариком… Фигура графа Григория с седыми вьющимися волосами, в бархатном длиннополом черном сюртуке, с добродушною улыбкою, невольно останавливала внимание гулявших в саду. Особенно когда вместе с ним был поэт. Пушкин считал старика Строганова своим другом.

Н. М Колмаков. Очерки и воспоминания. – Рус. Стар., 1890, т. 70, с. 671.

Летом 1834 г. (?) графы Виельгорские наняли на островах Кочубееву дачу. Балкон дачи выходил на усаженное березами шоссе, которое вело от Каменноостровского моста вдоль реки к Елагину. Здесь я увидел картину, выступавшую из пределов действительности и возможную разве в «Обероне» Виланда… После обеда доложили, что две дамы, приехавшие верхами, желают поговорить с графами. «Знаю, – весело сказал Виельгорский, – они мне обещали заехать», и вышел со мной на балкон. На высоком коне, который не мог стоять на месте и нетерпеливо рыл копытом землю, грациозно покачивалась несравненная красавица, жена Пушкина; с нею были ее сестра и Дантес. Граф стал усердно приглашать их войти. «Некогда!» был ответ. Прекрасная женщина хлыстнула по лошади, и маленькая кавалькада галопом скрылась за березами аллеи. Это было словно какое-то идеальное видение! Тою же аллеею, зимою 1837 г., Пушкину суждено было отправляться на дуэль с Дантесом[195]195
  Автор относит описываемую встречу к 1834 г. Но лето 1834 г. Наталья Николаевна провела в Калужской губ., да и вряд ли она в это время была знакома с Дантесом. Видеть описанное автор мог только в 1835 или 1836 году, вернее, в 1836-м: в этом году Пушкины нанимали дачу как раз на Каменном острове; в 1835-м же году жили на Черной речке.


[Закрыть].

(В. В. Ленц.) Приключения лифляндца в Петербурге. – Рус. Арх., 1878, т. I, с. 454.

Неизвестно по каким причинам голландский посланник Геккерен усыновил Дантеса и объявил его своим наследником (в мае – июне 1836 г.). Дантес возымел великий успех в обществе; дамы вырывали его одна у другой. В доме Пушкина он очутился своим человеком.

(В. В. Ленц.) Приключения лифляндца в Петербурге. – Рус. Арх., 1878, т. I, с. 454.

Пушкин часто бывал в обществе кавалергардов, и Т. В. Шлыкова, вспоминая про Пушкина, говаривала, что в театре встречала его постоянно с кавалергардами.

П. И. Бартенев. Из записной книжки. – Рус. Арх., 1912, т. II, с. 160.

Здание Минеральных Вод только что было выстроено, и лучшая публика посещала их. Являлась сюда и царица Александра Федоровна утром для прогулок и вечером во время балов. Тут же было для царской фамилии и особое отделение комнат. Помню: на одном из балов был и А. С. Пушкин со своею красавицей женой. Супруги невольно останавливали взоры всех. Бал кончался. Наталья Николаевна, в ожидании экипажа, стояла, прислонясь к колонне у входа, а военная молодежь, преимущественно из кавалергардов, окружала ее, рассыпаясь в любезностях. Несколько в сторону, около другой колонны, стоял в задумчивости Пушкин, не принимая ни малейшего участия в этом разговоре.

Н. М. Колмаков. Очерки и воспоминания. – Рус. Стар., 1891, т. 70, с. 671.

В течение нескольких лет Дантес ухаживал за Пушкиной. По-видимому, муж, имевший со своей стороны любовницу, ни о чем не догадывался.

А. А. Щербинин. Из неизд. записок. – Пушкин и его совр-ки, вып. XV, с. 41.

Где и как произошло знакомство Дантеса с Натальей Николаевной, я не знаю, но с первой встречи она произвела на него впечатление, не изгладившееся во всю его жизнь. Наталья Николаевна первое время не обращала никакого внимания на явное ухаживание Дантеса, привыкшего к легким победам, и это равнодушие, казавшееся ему напускным, только подзадаривало его. Тогда он принялся за систематическую атаку. Никто из молодежи не допускался в дом Пушкиных на интимную ногу. Чтоб иметь только случай встретить или хотя изредка взглянуть на Наталью Николаевну, Геккерен (Дантес) пускался на всякие ухищрения. Александра Николаевна рассказывала мне, что его осведомленность относительно их прогулок или выездов была прямо баснословна и служила темой постоянных шуток и догадок сестер. Раз даже дошло до пари. Как-то утром пришла внезапно мысль поехать в театр. Достав ложу, Александра Николаевна заметила: «Ну, на этот раз Геккерен не будет! Сам не догадается, и никто подсказать не может». – «А тем не менее мы его увидим, – возразила Екатерина Николаевна, – всякий раз так бывает, давай пари держать!» И на самом деле, не успели они занять свои места, как блестящий офицер, звеня шпорами, входил в партер.

Этим неустанным преследованием он добился того, что Наталья Николаевна стала обращать на него внимание, а Екатерина Николаевна, хотя она и должна была понять, что ухаживания относятся к сестре, влюбилась в него, но пыталась скрыть это чувство до поры до времени.

А. П. Арапова. Воспоминания. – Новое Время, № 11416, с. 6.

Дантес был статен, красив; на вид ему было в то время лет 20, много 22 года. Как иностранец, он был пообразованнее нас, пажей, и, как француз, – остроумен, жив, весел. И за ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккереном или Геккерен жил с ним… В то время в высшем обществе было развито бугрство. Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккереном он играл только пассивную роль. Он был очень красив, и постоянный успех в дамском обществе избаловал его: он относился к дамам вообще, как иностранец, смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими, требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже принято в нашем обществе.

В то время Новая Деревня была модным местом. Мы (кавалергарды) стояли в избах, эскадронные учения производились на той земле, где теперь дачки и садики 1 и 2 линии Новой Деревни. Все высшее общество располагалось на дачах поблизости, преимущественно на Черной речке. Дантес часто посещал Пушкина. Он ухаживал за Наташей, как и за всеми красавицами (а она была красавица), но вовсе не особенно «приударял», как мы тогда выражались, за нею. Частые записочки, приносимые Лизой (горничной Пушкиной), ничего не значили: в наше время это было в обычае. Пушкин хорошо знал, что Дантес не приударяет за его женой, он вовсе не ревновал, но, как он сам выражался, ему Дантес был противен своею манерою, несколько нахальною, своим языком, менее воздержным, чем следовало с дамами, как полагал Пушкин. Надо признаться, при всем уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он все как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почета оказывают; мы, конечно, боготворили его музу, а он считал, что мы мало перед ним преклоняемся. Манера Дантеса просто оскорбляла его, и он не раз высказывал желание отделаться от его посещений. Nathalie не противоречила ему в этом. Быть может, даже соглашалась с мужем, но, как набитая дура, не умела прекратить свои невинные свидания с Дантесом. Быть может, ей льстило, что блестящий кавалергард всегда у ее ног. Когда она начинала говорить Дантесу о неудовольствии мужа, Дантес, как повеса, хотел слышать в этом как бы поощрение к своему ухаживанию. Если б Nathalie не была так непроходимо глупа, если бы Дантес не был так избалован, все кончилось бы ничем, так как в то время, по крайней мере, ничего собственно и не было, – рукопожатие, обнимания, поцелуи, но не больше, а это в наше время были вещи обыденные.

Кн. А. В. Трубецкой. Рассказ об отношении Пушкина к Дантесу. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 400.

Ольга Сергеевна (Павлищева, сестра Пушкина) рассказала мне, что брат ее на замечание о Дантесе (встреченном ею у брата на каменноостровской даче летом 1836 г.) «как он хорош собой», ответил сестре: «Это правда, он хорош, но рот у него, хотя и красивый, но чрезвычайно неприятный, и его улыбка мне совсем не нравится».

Л. Н. Павлищев. Кончина А. С. Пушкина. СПб.: Изд. П. П. Сойкина, 1899, с. 11.

Дантес обладал безукоризненно правильными, красивыми чертами лица, но ничего не выражавшими, что называется, стеклянными глазами. Ростом он был выше среднего, к которому очень шла полурыцарская, нарядная, кавалергардская форма. К счастливой внешности следует прибавить неистощимый запас хвастовства, самодовольства, пустейшей болтовни… Дантесом увлекались женщины не особенно серьезные и разборчивые, готовые хохотать всякому излагаемому в модных салонах вздору.

Л. Н. Павлищев со слов О. С. Павлищевой. – Л. Н. Павлищев. Воспоминания, с. 421.

Дантес был молодой человек, не красивый и не безобразный, довольно высокого роста, несколько неуклюжий, блондин, с небольшими светлыми усиками. В вицмундире он был еще недурен, но, когда надевал парадный мундир и высокие ботфорты и в таком наряде появлялся в обществе русских офицеров, его наружности едва ли бы кто-нибудь позавидовал. Впрочем, это был bonenfant, как говорится рубаха-парень, веселый, любил карты.

Д-р С. Моравский. Воспоминания. – Кр. газета, 1928, № 318 (пол.).

Дантес по поступлении в полк оказался не только весьма слабым по фронту, но и весьма недисциплинированным офицером; таким он оставался в течение всей своей службы в полку: то он «садился в экипаж» после развода, тогда как «вообще из начальников никто не уезжал»; то он на параде, «как только скомандовано было полку вольно, позволил себе курить сигару», то «на линейку бивака, вопреки приказанию офицерам не выходить иначе, как в колетах и сюртуках, выходит в шлафоре, имея шинель внакидку». На учении «слишком громко поправляет свой взвод», что, однако, не мешает ему самому «терять дистанцию» и до команды вольно сидеть «совершенно распустившись на седле»: эти упущения Дантес совершает не однажды, но они «неоднократно наперед сего замечаемы были». Мы не говорим уже об отлучках с дежурства, опаздывании на службу и т.п. …Число всех взысканий, которым был подвергнут Дантес за три года службы в полку, достигает цифры 44.

С. А. Панчулидзев. Сборник биографий кавалергардов. СПб., 1908, с. 77.

Видный, очень красивый, прекрасно воспитанный, умный, высшего общества светский человек, чрезвычайно ценимый, как это я видел за границей, русской аристократией. И вел. кн. Михаилу Павловичу нравилось его остроумие, и потому он любил с ним беседовать. В то время командир полка Гринвальд обыкновенно приглашал всех четырех дежурных по полку к себе обедать. Однажды, во время обеда, висевшая лампа упала и обрызгала стол маслом. Дантес, вышедший из дома генерала, шутя сказал: «Гринвальд nous fait manger de la vache enrage´e assaisonne´e d’huile de lampe»[196]196
  Непереводимая игра слов. Дословно: «Гринвальд кормит нас бешеной коровой, приправленной ламповым маслом». «Кормить бешеной коровой» – значит «морить голодом».


[Закрыть]. Генерал Гринвальд, узнав об этом, перестал приглашать дежурных к себе обедать.

А. И. Злотницкий. – С. А. Панчулидзев. Там же, с. 77.

Это был столь же ловкий (gewandter), как и умный человек, но обладал особенно злым языком, от которого и мне доставалось; его остроты вызывали у молодых офицеров смех.

Ген. Р. Е. Гринвальд. Записки. – С. А. Панчулидзев. Там же, с. 77 (нем.).

Н. Н. Пантелеев часто вспоминал Дантеса, с которым был одновременно в полку, называл его «заносчивым французом».

С. А. Панчулидзев. Там же, с. 97.

Дантес сам рассказывал, что, в бытность свою поручиком Кавалергардского полка, русского языка не знал. Он только заучил наизусть с посторонней помощью те готовые фразы, без которых нельзя было обойтись при несении службы в эскадроне, и ими пользовался в зависимости от обстоятельств. Впрочем, Дантесу не было большой нужды в знании чужого языка. В том кругу, куда он был вхож, мало говорили по-русски. Правда, по приезде в Петербург он принялся было за занятия русским языком, но вскоре оставил их. Леностью он отличался еще в детстве. Этим в семье объясняли и пробелы его посредственного образования. Даже французский литературный язык давался Дантесу нелегко.

Вообще же ни в молодости, ни в зрелом возрасте он не проявлял почти никакого интереса к литературе. Домашние не припомнят Дантеса в течение всей его долгой жизни за чтением какого-нибудь художественного произведения.

Л. Метман по записи Я. Б. Полонского. – Посл. Новости, 1930, № 3340.

Красивой наружности, ловкий, веселый и забавный, болтливый, как все французы, Дантес был везде принят дружески, понравился даже Пушкину, дал ему прозвание Pacha à trois gueus (трехбунчужный паша), когда однажды тот приехал на бал с женою и ее двумя сестрами. Скоро он страстно влюбился в г-жу Пушкину. Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием, невзирая на то, что искренно любила своего мужа, до такой степени, что даже была очень ревнива, или из неосторожного кокетства, казалось, принимала волокитство Дантеса с удовольствием. Муж это заметил, было домашнее объяснение; но дамы легко забывают на балах данные обещания супругам, и Наталья Николаевна снова принимала приглашения Дантеса на долгие танцы, что заставляло ее мужа хмурить брови.

Н. М. Смирнов. Памятные заметки. – Рус. Арх., 1882, т. I, с. 233.

В 1835 и 1836 годах барон Геккерен и усыновленный им барон Дантес часто посещали дом Пушкина и дома Карамзиных и князя Вяземского, где Пушкины были как свои. Но после одного или двух балов на Минеральных Водах, где были г-жа Пушкина и барон Дантес, по Петербургу вдруг разнеслись слухи, что Дантес ухаживает за женой Пушкина. Слухи эти долетели и до самого Александра Сергеевича, который перестал принимать Дантеса… Когда Пушкин отказал Дантесу от дома, Дантес несколько раз писал его жене. Наталья Николаевна все эти письма показывала мужу.

К. К. Данзас по записи А. Н. Аммосова. – А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 8, 10.

Дантес вошел в салон вашей матери (Н. Н. Пушкиной), как многие другие офицеры гвардии, посещавшие ее. Он страстно влюбился в нее, и его ухаживание переходило границы, которые обычно ставятся в таких случаях. Он оказывал внимание исключительно вашей матери, пожирал ее глазами, даже когда он с нею не говорил; это было ухаживание, более афишированное, чем это принято обыкновенно.

Бар. Г. Фризенгоф (муж А. Н. Гончаровой) со слов своей жены – А. П. Араповой, 14 марта 1887 г. – Кр. Нива, 1929, № 24, с. 10 (фр.).

При последнем свидании с братом, в 1836 году (в конце июня), Ольга Сергеевна была поражена его худобою, желтизною лица и расстройством его нервов. Александр Сергеевич с трудом уже выносил последовательную беседу, не мог сидеть долго на одном месте, вздрагивал от громких звонков, падения предметов на пол; письма же распечатывал с волнением; не выносил ни крика детей, ни музыки.

Л. Н. Павлищев. Кончина А. С. Пушкина, с. 87.

Я так перед тобою виноват, что и не оправдываюсь. Деньги ко мне приходили и уходили между пальцами – я платил чужие долги, выкупал чужие имения, а свои долги остались мне на шее. Крайне расстроенные дела сделали меня несостоятельным… и я принужден у тебя просить еще отсрочки до осени… Я в трауре и не езжу никуда.

Пушкин – И. А. Яковлеву, 9 июля 1836 г., с Каменного острова.

Здесь у меня голова кругом идет, думаю приехать в Михайловское, как скоро немножко устрою свои дела.

Пушкин – Н. И. Павлищеву, 13 июля 1836 г., из Петербурга.

Александр Сергеевич, отправляя Льва (своего брата-офицера, снова поступившего па военную службу 13 июня 1836 г.) на Кавказ (он в то время взял на себя управление отцовского имения и уплачивал долги Льва), говорил шутя, чтобы Лев сделал его наследником, потому что все случаи смертности на его стороне; раз, он едет в край, где чума, потом – горцы, и наконец, как военный холостой человек, он может еще быть убитым на дуэли. Вышло же наоборот: он – женатый, отец семейства, знаменитый, погиб жертвою неприличного положения, в которое себя поставил ошибочным расчетом, а этот под пулями черкесов беспечно пил кахетинское и так же мало потерпел от одних, как от другого!

Ал. Н. Вульф. Дневник, 21 марта 1842 г. – Л. Н. Майков, с. 217.

(15 июля 1836 г.) Сегодня был у меня Александр Сергеевич; он привез с собою мою рукопись, переписанную так, чтобы ее можно было читать… Отдавая мне рукопись, Пушкин имел очень озабоченный вид; я спросила о причине: «Ах, у меня такая пропасть дел, что голова идет кругом! Позвольте мне оставить вас; я должен быть еще в двадцати местах до обеда». Он уехал.

Две недели Александр Сергеевич не был у меня; рукопись моя лежит! Пора бы пустить ее в дело!.. Я поехала сама на дачу к Пушкину; его нет дома. «Вы напрасно хотите обременить Пушкина изданием ваших записок, – сказал мне Плетнев. – Разумеется, он столько вежлив, что возьмется за эти хлопоты, и возьмется очень радушно; но поверьте, что это будет для него величайшим затруднением; он со своими собственными делами не успевает управляться, такое их множество, где же ему набирать дел еще и от других! Если вам издание ваших записок к спеху, то займитесь ими сами или поручите кому другому».

Мне казалось, что Александр Сергеевич был очень доволен, когда я сказала, что боюсь слишком обременить его, поручая ему издание моих записок, и что прошу его позволить мне передать этот труд моему родственнику. Вежливый поэт сохранил, однако ж, обычную форму в таких случаях. Он отвечал, что брался за это дело очень охотно, вовсе не считая его обременением для себя; но если я хочу сделать эту честь кому другому, то он не смеет противиться моей воле.

А. А. Александров (Н. А. Дурова). Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения, с. 46–48.

8 августа 1836 г. взято Пушкиным у Шишкина 7060 руб. под залог шалей, жемчуга и серебра.

Б. Л. Модзалевский. Архив опеки над детьми и имущ. Пушкина. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIII, с. 98.

По кончине Надежды Осиповны (матери Пушкина) Александр Сергеевич хотел купить (у сонаследников) Михайловское за 40 тысяч, побывав сначала в деревне. Дело было бы кончено, если бы у Ал. Серг-ча случились на то время деньги. Между тем нам надо было ехать в Варшаву, а денег ни гроша, Ал. Серг-ч дает нам тысячу рублей и говорит: «Ступайте в деревню, там найдете денег, чтобы добраться в Варшаву». Вместе с тем просит меня заглянуть в хозяйство и пишет управителю слушаться моих приказаний. Найдя в Михайловском большие злоупотребления, а пуще всего ни зерна в амбаре, я прогнал управителя, посадил старосту и принялся сам хозяйничать, тем более, что наступило время жатвы и посева (в августе 1836 г.). Обо всем этом я тотчас оповестил Ал. Серг-ча.

Н. И. Павлищев. Записка о сельце Михайловском и моем управлении. – Там же, с. 129.

6-го уехал от нас Ник. Игн. (Шениг). Он заменил Пушкина в сердце Маши (Марии Ивановны, младшей сестры Евпр. Н-вны). Она целые три дня плакала об его отъезде и отдает ему такое преимущество над поэтом, что и сравнивать их не хочет… Я рада этой перемене: Ник. Игн. никогда не воспользуется этим благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать.

Бар. Е. Н. Вревская – Ал. Н. Вульфу, 10 сент. 1836 г. – Там же, вып. XIX–XX, с. 108.

(1836 г., 1 сент.) (Квартира Пушкина в доме Волконской, у Певческого моста, 2-й Адмиралтейской ч. 1-го квартала под № 7.) Всего от одних ворот до других, нижнего этажа, из одиннадцати комнат состоящего, со службами: кухнею и при ней комнатою в подвальном этаже, взойдя на двор направо: конюшнею на 6 стойлов, сараем, сеновалом, местом в леднике и на чердаке и сухим для вин погребом, сверх того – с двумя комнатами и прачечною, взойдя на двор налево в подвальном этаже во втором проходе, с платою за 4300 р. асс. в год.

Контракт на наем квартиры. – Там же, вып. XIII, с. 95.

В 1836 г., осенью, я как-то ехал с Каменного Острова в коляске с А. С. Пушкиным. На Троицком мосту мы встретились с одним мне незнакомым господином, с которым Пушкин дружески раскланялся. Я спросил имя господина.

– Барков, ex-diplomat, habitue´ Воронцовых[197]197
  Бывший дипломат, завсегдатай (фр.). – Ред.


[Закрыть], – отвечал Пушкин и, заметив, что имя это мне вовсе неизвестно, с видимым удивлением сказал мне: – Вы не знаете стихов однофамильца Баркова и собираетесь вступить в университет? Это курьезно. Барков – это одно из знаменитейших лиц в русской литературе… Первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будет полное собрание стихотворений Баркова…

Вообще в это время Пушкин как будто систематически действовал на мое воображение, чтобы обратить мое внимание на прекрасный пол и убедить меня в важном значении для мужчины способности приковывать внимание женщин. Пушкин поучал меня, что вся задача жизни заключается в этом: все на земле творится, чтобы обратить на себя внимание женщин. Не довольствуясь поэтическою мыслью, он учил меня, что в этом деле не следует останавливаться на первом шагу… Он постоянно давал мне наставления об обращении с женщинами.

В то же время Пушкин сильно отговаривал меня от поступления в университет и утверждал, что я в университете ничему научиться не могу. Однажды, соглашаясь с его враждебным взглядом на высшее у нас преподавание наук, я сказал Пушкину, что поступаю в университет исключительно для изучения людей. Пушкин расхохотался и сказал: «В университете людей не изучишь, да едва ли их можно изучить в течение всей жизни. Все, что вы можете приобрести в университете, – это то, что вы свыкнетесь жить с людьми, и это много. Если вы так смотрите на вещи, то поступайте в университет; но едва ли вы в том не раскаетесь!»

С другой стороны, Пушкин постоянно и настойчиво указывал мне на недостаточное мое знакомство с текстами Священного писания и убедительно настаивал на чтении книг Ветхого и Нового завета.

Для нашего поколения, воспитывавшегося в царствование Николая Павловича, выходки Пушкина уже казались дикими. Пушкин и его друзья, воспитанные во время наполеоновских войн, под влиянием героического разгула представителей этой эпохи, щеголяли воинским удальством и каким-то презрением к требованиям гражданского строя. Пушкин как будто дорожил последними отголосками беззаветного удальства, видя в них последние проявления заживо схороняемой самобытной жизни.