Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Брат московского Муханова, Александра Алексеевича. С 1823 по 1830 г. служил адъютантом при петербургском генерал-губернаторе графе П. В. Голенищеве-Кутузове. В 1827 г. Пушкин, приехав в Петербург, привез Муханову письмо от его брата Александра, где тот очень рекомендовал ему сблизиться с Пушкиным. Через два месяца Муханов писал брату в Москву: «Пушкина я вовсе не вижу, встречаю его иногда в клубе, он здесь в кругу шумном и веселом молодежи, в котором я не бываю; впрочем, мы сошлись с ним хорошо, не часто видимся, но видимся дружески, без церемоний». В 1830 г. Муханов перевелся из военной службы в штатскую, служил чиновником особых поручений в министерстве внутренних дел, боролся с холерой под начальством Закревского. В дневнике Муханова за лето 1832 г. встречается ряд упоминаний о Пушкине. «25 июня. Встал поздно. Пришел Пушкин, долго просидел у меня. Добрый малый, но часто весьма…». Рассказывает в дневнике о спорах Пушкина с Вяземским, о затевавшейся в то время Пушкиным газете.

Впоследствии Муханов был товарищем министра народного просвещения (1858–1861), товарищем министра иностранных дел (с 1861 г.), умер действительным тайным советником и членом государственного совета. В общем владении с братом Владимиром имел в Харьковской губернии двадцать три тысячи десятин земли.

Дядя известного ботаника-дарвиниста К. А. Тимирязева. Служил в конногвардейском и гродненском гусарских полках, был адъютантом великого князя Константина Павловича в Польше. За участие в штурме Варшавы произведен в генералы, переведен на службу в Петербург. Жена его – Софья Федоровна, рожденная Вадковская, по первому мужу Безобразова (родилась в 1799 г.). В Петербурге Тимирязевы дружили с князем Вяземским, Жуковским, Пушкиным. Пушкин в то время был уже женат, камер-юнкер и много ездил в большой свет и ко двору, сопровождая свою красавицу-жену. Этот образ жизни часто был ему в тягость, и он жаловался Тимирязевым, что это не только не согласуется с его наклонностями и призванием, но ему и не по карману. Часто забегал он к Тимирязевым, оставался, когда мог, обедать и, как школьник, радовался, что может провести несколько часов в кружке искренних друзей. Тогда он превращался в прежнего Пушкина; лились шутки и остроты, раздавался его заразительный смех. Однажды после обеда, когда перешли в кабинет и Пушкин, закурив сигару, погрузился в кресло у камина, Софья Федоровна начала ходить взад и вперед по комнате. Пушкин долго следил за ее стройной и очень высокой фигурой и наконец воскликнул:

– Ах, Софья Федоровна, как посмотрю я на вас и на ваш рост, так мне все и кажется, что судьба меня, как лавочник, обмерила!

Как-то зашел он к Тимирязевым и не застал их дома. Слуга сказал ему, что они ушли гулять и скоро воротятся. В зале у Тимирязевых был большой камин, а на столе лежали орехи. Перед возвращением Тимирязевых Пушкин взял орехов, залез в камин и, скорчившись обезьяной, стал их щелкать. Он любил такие проказы.

Из старинной дворянской помещичьей семьи. Мать его была сестра будущего министра юстиции Д. В. Дашкова. Образование получил в московском университетском Благородном пансионе, учился там вместе с Одоевским и Шевыревым. Уже юношей Титов изумлял всех необыкновенной любознательностью, начитанностью и многознанием; помимо обязательных лекций по филологическим, философским и юридическим наукам он слушал лекции также по медицине и естествознанию. Окончив курс с внесением его имени на золотую доску, поступил на службу в московский архив министерства иностранных дел, где служил цвет московской интеллигентной молодежи (пушкинские «архивные юноши»). Был членом литературного кружка Раича, близко стоял также к кружку «любомудров», возглавлявшемуся князем Одоевским и Веневитиновым, принимал деятельное участие в «Московском вестнике», органе «любомудров», пропагандировавшем философию Шеллинга. Литературным талантом Титов не обладал, статейки, которые он помещал в журнале, были больше переводные или компилятивные, оригинальные же, внешне приглаженные, были туманны и бедны содержанием. Однако многознанием своим Титов по-прежнему пленял всех знакомых и с одинаковой компетентностью говорил об истории, об эллинской литературе, о Шеллинге, Руссо, о русских обрядах, о Несторе-летописце. Тютчев впоследствии отзывался о Титове, что ему как будто назначено провидением составить опись всего мира. С Пушкиным Титов познакомился в Москве вскоре после приезда Пушкина из деревенской ссылки, встречался с ним, между прочим, на вечерах княгини 3. А. Волконской. В 1827 г. Титов перевелся в Азиатский департамент министерства иностранных дел и поселился в Петербурге у дяди своего Д. В. Дашкова. Летом 1827 г. он писал Погодину: «Без сомнения, величайшая услуга, какую бы мог я оказать вам, это – держать Пушкина на узде, да не имею к тому способов. Дома он бывает только в девять часов утра, а я в это время иду на службу царскую; в гостях бывает только в клубе, куда входить не имею права, к тому же с ним надо нянчиться, до чего я не охотник и не мастер».

Однажды вечером, у Карамзиных, Пушкин был в ударе и всех захватил фантастическим рассказом об уединенном домике на Васильевском острове. Рассказ этот, за подписью Тита Космократова (псевдоним Титова), был вскоре напечатан в «Северных цветах» Дельвига. Вот как об этом рассказывает Титов: «Всю эту чертовщину уединенного домика Пушкин мастерски рассказал поздно вечером у Карамзиных, к тайному трепету всех дам. Апокалипсическое число 666, игроки-черти, метавшие на карту сотнями душ, с рогами, зачесанными под высокие парики, – честь всех этих вымыслов и главной нити рассказа принадлежит Пушкину. Сидевший в той же комнате Космократов подслушал, воротясь домой, не мог заснуть почти всю ночь и несколько времени спустя положил с памяти на бумагу. Не желая, однако, быть ослушником заповеди «не укради», пошел с тетрадью к Пушкину в гостиницу Демут, убедил его послушать от начала до конца, воспользовался многими, поныне очень памятными его поправками и потом, по настоятельному желанию Дельвига, отдал в «Северные цветы».

В набросках к повести «Египетские ночи» Пушкин изобразил Титова под именем Вершнева. Говорят об Аврелии Викторе.

«Aurelins Victor? – прервал Вершнев, один из тех юношей, которые воспитывались в Московском университете, служат в московском архиве и толкуют о Гегеле. Аврелий Виктор – писатель четвертого столетия… Сочинения его приписываются Корнелию Непоту и даже Светонию. Он написал книгу: «de viris illustribus» – о знаменитых мужах города Рима. Знаю!»

«Эти люди, – замечает Пушкин, – одарены убийственной памятью, все знают и все читали, и стоит их только тронуть пальцем, чтобы из них полилась их всемирная ученость».

Впоследствии Титов был российским посланником в Турции, членом государственного совета и кавалером ордена Андрея Первозванного.

В мае 1836 г., будучи чиновником в Первом отделении собственной его величества канцелярии и камер-юнкером, женился на дочери Вяземского Марии Петровне. Император Николай называл его «примерным молодым человеком». Был он изящной наружности, умел хорошо говорить. А. О. Смирнова сообщает: «Он уже тогда имел церемониймейстерские приемы, жил игрой, потому что ни жена, ни он не имели состояния». Другой современник по поводу Валуева пишет: «Когда недостает материальных средств, чтобы поддержать свое положение в свете, содержать дом прилично и делать непомерные траты на постоянно свежие туалеты для жены, мужья ищут часто пополнения в картежной игре. Таким образом, муж бывает всякий день до обеда на службе, а вечером до утра за картами». Дальнейшая карьера Валуева была блестящая: в шестидесятых годах он был министром внутренних дел, в семидесятых – министром государственных имуществ и председателем комитета министров; в 1880 г. возведен в графское достоинство. В государственной своей деятельности он проявил себя беспринципным оппортунистом-бюрократом, либеральным фразером и реакционером на деле – «мягко стелет, жестко спать». Б. Н. Чичерин называет его «пустозвоном» и применяет к нему двустишие Барбье: «Эти напыщенные торговцы пафосом, все эти канатоходцы, пляшущие на фразе».

Жена предыдущего, рожденная княжна Вяземская, дочь писателя. Была свежа, стройна, голубоглаза, вообще очень миловидна, хотя курноса. В свете ее называли «хорошенькой дурнушкой». Занималась только нарядами и болтовней. Пушкин бывал у Валуевых.

Из богатой помещичьей семьи. Служил на военной службе. В 1827 г. вышел в отставку. Был страстным карточным игроком. В апреле 1827 г. Федор Толстой-Американец и Исленев обыграли его в Москве на семьсот тысяч. Полторацкий был взят в опеку. Это, однако, не помешало ему продолжать играть. 15 июля 1827 г. Пушкин, посылая из Петербурга Соболевскому какие-то деньги, писал: «…деньги эти – трудовые, в поте лица моего выпонтированные у нашего друга Полторацкого». Много играл Пушкин с Полторацким и летом 1828 г. «Пока Киселев и Полторацкий были здесь, – писал он Вяземскому, – я продолжал образ жизни, воспетый мною таким образом:

 
А в ненастные дни собирались они часто.
Гнули, … их…, от пятидесяти на сто.
И выигрывали, и отписывали мелом.
Так в ненастные дни занимались они делом.
 

Но теперь мы все разбрелись». Однажды, играя с Пушкиным, Полторацкий предложил ему поставить против его тысячи рублей письма Рылеева к Пушкину. В первую минуту Пушкин было согласился, но тотчас же опомнился и воскликнул:

– Какая гадость! Проиграть письма Рылеева в банк! Я подарю их вам!

Но Пушкин все откладывал исполнение своего обещания, так что Полторацкий решился как-то перехватить их у него и списал. После этого Пушкин все еще не отступался от намерения подарить их ему, но все забывал.

Полторацкий был большим любителем книг, владел превосходной библиотекой, приобретенной в 1865 г. Румянцевским музеем, много писал по библиографическим вопросам.

Побочный сын тайного советника О. С. Судиенки, служил в лейб-кирасирском полку, был адъютантом у шефа жандармов Бенкендорфа. Образованный Судиенко выделялся в кругу светских приятелей Пушкина. Судя по письмам к нему Пушкина, общение их происходило главным образом на почве карточной игры и совместного посещения веселого заведения известной Софьи Остафьевны. В 1829 г. Судиенко вышел в отставку штаб-ротмистром, женился и поселился в Москве. В 1832 г. Пушкин обращался к нему с просьбой ссудить ему на два года двадцать пять тысяч рублей. Судиенко, по-видимому, ответил отказом. В 1833 г. Пушкин писал жене из Москвы: «Обедал у Судиенки, моего приятеля, товарища холостой жизни моей. Теперь и он женат, и он сделал двух ребят, и он перестал играть, – но у него 125 000 доходу, а у нас, мой ангел, это впереди. Жена его тихая, скромная, не красавица. Мы отобедали втроем, и я, без церемоний, предложил здоровье моей именинницы (Натальи Николаевны), и выпили мы все, не морщась, по бокалу шампанского».

Потомок откупщика, железного заводчика и полотняного фабриканта, обладал миллионным состоянием, имел около 14 тыс. десятин земли, горные и железоделательные заводы в Перми, три каменных дома в Петербурге. Жил на широкую ногу и вел большую игру. Пушкин общался с ним на почве кутежей и картежной игры. В 1829 г. Пушкин задолжал Яковлеву шесть тысяч рублей, – вероятнее всего, проиграл в карты. В конце этого года, перед отъездом Яковлева в Париж, Пушкин извинялся перед ним, что не смог еще заплатить долга. В письме Яковлева к Н. А. Муханову из Парижа в декабре 1829 г. есть загадочные строки, касающиеся Пушкина: «Благодарю за несколько слов о Пушкине… Он чуть ли не должен получить отсюда небольшого приглашения анонимного. Дойдет ли до него? А не худо было бы ему потрудиться пожаловать, куда зовут. Помнит ли он прошедшее? Кто занял два опустевших места на некотором большом диване в некотором переулке? Кто держит известные его предложения и внимает погребальному звуку, производимому его засученною рукою по ломберному столу?» Яковлев воротился из Парижа в 1836 г. Пушкину опять пришлось извиняться в неуплате его долга. Свои шесть тысяч Яковлев получил уже после смерти Пушкина от опеки.

Писатель и цензор. Окончил Царскосельский лицей на три года позже Пушкина, находился с ним в приятельских отношениях и был на «ты». В 1827 г. поступил на службу в цензурный комитет, цензором был довольно либеральным и много раз подвергался за это взысканиям. Он, между прочим, пропустил в «Литературной газете» французское четверостишие Делавиня, посвященное жертвам июльской революции, что повлекло за собой закрытие газеты. Весной 1836 г. Семенов вынужден был уйти из цензоров. Петербургские литераторы, очень его любившие, дали ему по этому случаю обед, на котором, вероятно, присутствовал и Пушкин. Мы знаем, что он присутствовал на ответном обеде, данном Семеновым осенью 1836 г. петербургским писателям, был очень весел, много острил и смеялся.

Впоследствии Семенов был орловским вице-губернатором и попечителем кавказского учебного округа.

Родом грузин. Учился в полоцкой иезуитской коллегии, потом в Царскосельском лицее, курсом моложе Пушкина. Служил в комиссии составления законов, потом во Втором отделении собственной его величества канцелярии. Был большой повеса, забавник и балагур. Часто бывал на собраниях у Дельвига. Умел делать фокусы, был чревовещателем, великолепно передразнивал голосом и мимикой всех и все, начиная со знаменитых актеров и кончая вороной, скачущей около кучи выкинутого сора. Был неистощим в выдумках и состязался в этом отношении со своим приятелем М. Л. Яковлевым. Сочинял игривые куплеты. Какие-то из этих куплетов Дельвиг переслал Пушкину, когда тот был еще в деревенской ссылке. Пушкин прислал Дельвигу несколько своих куплетов («Брови царь нахмуря») и писал: «Вот тебе, душа моя, приращение к куплетам Эристова. Поцелуй его от меня в лоб. Я помню его отроком, вырвавшимся из-под полоцких иезуитов. Благословляю его во имя Феба и св. Боболия безносого» (Андрей Боболя – монах-иезуит, замученный казаками в семнадцатом столетии). Рассказывают анекдот. На одном дружеском вечере Эристов потешал всех своими остротами и пикантными анекдотами. Вдруг Пушкин спросил его:

– Скажи, пожалуйста, в каком ты чине?

– Статский советник.

– Ну, желаю, чтоб ты стал поскорее действительным статским советником.

Анекдот явно вымышлен. Пушкин сам любил подобные анекдоты и отнюдь не был в этом отношении «действительным» статским советником.

Эристов много писал – преимущественно… о монастырских скитах, о различных святых. В сотрудничестве с М. Л. Яковлевым издал анонимно в 1836 г. «Словарь о святых, прославленных в российской церкви». Словарь был удостоен Академией наук демидовской премии, Пушкин дал о нем приятельски-дружественный отзыв в своем «Современнике». Один из сотрудников Эристова по составлению словаря вспоминает: «Меня особенно удивляло, что Эристов и Яковлев отнюдь не отличались благочестивой жизнью, и труд их, казалось, был вызван не понятиями о чистоте и святости нашей религии, но чисто спекулятивными расчетами».

Впоследствии Эристов был генерал-аудитором флота, сенатором и тайным советником.

Племянник по матери московского жандармского генерала А. А. Волкова. Воспитывался в Царскосельском лицее. 27 июля 1831 г., будучи лицеистом, встретился в царскосельском парке с Пушкиным, жившим это лето с молодой женой в Царском. Миллер снял фуражку и взволнованным голосом сказал:

– Извините, что я вас останавливаю, Александр Сергеевич, но я внук вам по лицею и желаю вам представиться.

Пушкин улыбнулся и пожал юноше руку.

– Очень рад, очень рад!.. Ну, что у вас делается в лицее? Если вы не боитесь устать, то пойдемте со мной.

Пушкин пошел скоро, большими шагами, и засыпал лицеиста вопросами:

– Ну, а литература у вас процветает? Что ваш сад и ваш палисадник? А памятник в саду вы поддерживаете? Видаетесь ли вы с вашими старшими? Выпускают ли теперь из лицея в военную службу? Есть ли между вами желающие? Какие теперь у вас профессора? Прибавляется ли ваша библиотека? У кого она теперь на руках?

Миллеру очень хотелось расспросить Пушкина о нем самом, но Пушкин не давал ему времени. Миллер понимал, что Пушкину не о чем было говорить с семнадцатилетним юношей, как о его заведении. Расставленные по саду часовые вытягивались перед Пушкиным, он кивал им головой. Миллер спросил:

– Отчего они вам вытягиваются?

– Право, не знаю. Разве потому, что я с палкой. – Обойдя вокруг озера, он сказал: – Вы раскраснелись, кажется, устали?

– Это не от усталости, а от эмоции и удовольствия идти с вами.

Пушкин улыбнулся и протянул ему руку.

В октябре того же года Миллер был у Пушкина в Петербурге и увидел на его столе только что вышедшие «Повести Белкина». Не подозревая, что автор их – сам Пушкин, Миллер спросил, что это за повести и кто этот Белкин. Пушкин ответил:

– Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак – просто, коротко и ясно.

По окончании курса Миллер служил в Третьем отделении секретарем Бенкендорфа. Он рассказывает: «В апреле 1834 г. Бенкендорф получил от московского почт-директора Булгакова копию с письма Пушкина к жене, отмеченную припискою: «с подлинным верно». Подлинное же письмо было послано своим порядком. Прочитав копию, граф положил ее в один из двух открытых ящиков, стоявших по обеим сторонам его кресел перед письменным столом. Когда я увидел копию в отделе бумаг, назначенных для доклада государю, у меня сердце дрогнуло при мысли о новой беде, грозившей поэту. Я тут же переложил ее под бумаги в другой отдел ящика и поехал сказать М. Д. Деларю, моему товарищу по лицею, чтоб он немедленно дал знать об этом Пушкину. Расчет мой на забывчивость графа оказался верен: о копии уже не было речи, и я через несколько дней вынул ее из ящика вместе с другими залежавшимися бумагами». Рассказ Миллера не внушает никакого доверия. Царь был ознакомлен с упомянутым письмом Пушкина, говорил о нем с Жуковским, который об этом сообщил Пушкину, – об этом пишет Пушкин в своем дневнике.

Этот же Миллер после смерти Пушкина описывал и опечатывал комнату, где он скончался. Как он рассказывал Бартеневу, Миллер взял себе на память из сюртука, в котором Пушкин стрелялся, известное его письмо на имя Бенкендорфа (от 21 ноября 1836 г.), которое он в подлиннике показывал Бартеневу. Бартенев об этом письме пишет: «Пушкин написал его, исполняя обещание, данное в ноябре 1836 г. государю, уведомить его (через Бенкендорфа), если ссора с Дантесом возобновится; но послать это письмо Пушкин не решился: ему тяжко было призывать власть к разбору его личного дела». Щеголев находит это объяснение несостоятельным и выражает недоумение, – как упоминаемое письмо могло полтора месяца пролежать в кармане сюртука Пушкина; вообще он всю эту историю находит сомнительной и неясной.

Начальство и его агенты

В 1836 г. Пушкин в стихах на лицейскую годовщину писал об Александре:

 
Вы помните, как наш Агамемнон
Из пленного Парижа к нам примчался;
Какой восторг тогда пред ним раздался!
Как был велик, как был прекрасен он,
Народов друг, спаситель их свободы!
 

И раньше, еще при жизни Александра, в 1825 г., в статье о г-же Сталь Пушкин выхвалял «великодушие русского императора», оказавшего г-же Сталь покровительство. Но по поводу этой своей статьи Пушкин тогда же писал Вяземскому: «Тут есть одно великодушие, поставленное, во-первых, ради цензуры, а во-вторых, для вящего анонима (род онанизма журнального)». В действительности Александр был одной из самых прочных и глубоких ненавистей Пушкина. Он не уставал бичевать в стихах его двуличность, наследственную любовь к парадам и фрунтовой муштре, призрачное величие, в которое ход истории облек этого посредственного человека. «Венчанный солдат», «кочующий деспот», «фрунтовой профессор», «к противочувствиям привычен, в лице и в жизни арлекин». В уничтоженной главе «Онегина»:

 
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда,
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У бонапартова шатра.
Гроза двенадцатого года
Настала, – кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?
Но Бог помог, – стал ропот ниже,
И скоро, силою вещей,
Мы очутилися в Париже,
И русский царь главой царей…
 

В 1827 г. Пушкин высказывал Алексею Вульфу твердое намерение написать историю Александра I «пером Курбского» – ненавидящим пером Андрея Курбского, бежавшего от преследований Иоанна Грозного в Литву и там написавшего его историю. У Пушкина, которого Александр в течение шести лет бросал из ссылки в ссылку, было не меньше причин и к чисто личной ненависти к нему, чем у Курбского к Иоанну Грозному.