Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Поездка на Восток

Задумав писать о Пугачеве, Пушкин в августе 1833 г. выехал в путешествие, имевшее целью посетить места, в которых протекала деятельность Пугачева. Он посетил Казань, Симбирск, Оренбург и Уральск. К 1 октября был уже у себя в Болдине.

Старик-немец, профессор Казанского университета, доктор медицины Геттингенского университета. Приехал в Россию в 1800 г., служил полковым врачом. В 1805 г. был назначен профессором «натуральной истории» в только что открытый Казанский университет. Это было еще время, когда начальство говорило профессорам «ты», не подавало им руки и не разрешало в своем присутствии садиться. В течение долголетней службы в университете Фукс читал лекции по самым разнообразным естественно-научным и медицинским предметам, был деканом медицинского факультета, ректором университета. Энциклопедичность его знаний и интересов была изумительна. Он много сделал в области медико-санитарного, этнографического, археологического, исторического, ботанического, метеорологического изучения Поволжья. Напечатал ряд трудов. При проезде через Казань его посещали самые выдающиеся ученые с европейскими именами – Александр Гумбольдт, Гакстгаузен, Кастрен и другие. Фукс занимался также врачебной практикой и был одним из популярнейших казанских врачей.

Преподавал он с увлечением, умел заинтересовать слушателей своим предметом. С. Т. Аксаков вспоминает, как любовно учил его Фукс технике накалывания бабочек на булавку. Был человек добрейшей души, лечил бедных бесплатно, помогал им; встретив на улице нищего, совал ему в руку первую попавшуюся в кармане ассигнацию. Но воля начальства, даже самая беззаконная, была для него нерушимым законом. При нем попечитель казанского учебного округа, знаменитый М. Л. Магницкий, произвел полный разгром университета; уволил за вольнодумство одиннадцать профессоров, всеми способами искоренял в университете вольный дух, требовал, чтобы все науки, даже медицинские, основывались на Священном писании. Фукс, бывший в это время ректором, покорно сочинял по указанию Магницкого соответственные инструкции преподавателям, предлагал Аракчеева в почетные члены университета, даже покрывал денежные растраты Магницкого. Когда эти растраты были обнаружены ревизией и Магницкий был уволен от должности, Фукс в присутствии совета получил выговор министра за действия в ущерб казне по денежным расчетам с Магницким. Впоследствии Фукс председательствовал в комитете, скандально изгнавшем из университета профессора Жобара.

В 1821 г., сорока пяти лет, профессор Фукс женился на шестнадцатилетней девушке-сироте А. А. Апехтиной. Венчание происходило в деревне под Казанью. В день свадьбы профессор отправился с утра в лес ловить бабочек и совершенно забыл о предстоящем торжестве. Гости были в тревоге, невеста в отчаянии. Разосланная во все концы прислуга отыскала в лесу жениха и привела его домой. Брак оказался очень счастливым, супруги жили душа в душу.

Приехав в Казань, Пушкин поспешил познакомиться с Фуксом как со знатоком местного края. Фукс возил его к купцу Крупенникову, который юношей был захвачен в плен Пугачевым, сообщил и сам много ценных сведений. По словам жены Фукса, Пушкин горячо благодарил профессора и сказал:

– Как вы добры, Карл Федорович, как дружелюбно и приветливо принимаете нас, путешественников. Для чего вы это делаете? Вы теряете вашу приветливость понапрасну: вам из нас никто этим не заплатит. Мы так не поступаем, мы в Петербурге живем только для себя.

При этом он так сжал руку профессора, что своими щегольскими полувершковыми ногтями оставил на ней следы, не сходившие несколько дней. Жене своей Пушкин сообщил: «Фукс одолжил меня очень, и я рад, что с ним познакомился». А в одном из примечаний к «Истории пугачевского бунта» писал: «Профессору К. Ф. Фуксу, человеку столь же ученому, как и любезному и снисходительному, обязан я многими любопытными сведениями касательно эпохи и стороны, здесь описанных». Уезжая из Казани, Пушкин просил Фукса собирать материалы, касающиеся пребывания Пугачева в Казани. Четыре года Фукс с неусыпным старанием собирал все рукописные и изустные сказания казанских старожилов, очевидцев тогдашних происшествий. Но Пушкин умер, и послать ему собранный материал Фуксу не пришлось.

Поэтесса. Жена К. Ф. Фукса. Рожденная Апехтина, дочь казанского городничего, рано оставшаяся круглой сиротой. Несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте, брак ее с профессором Фуксом был редкий по своей хорошей и серьезной гармоничности. Александра Андреевна так писала в стихотворном обращении к мужу:

 
Покой с тобою мы вкушаем
Под сенью кротких, мудрых муз;
Блаженства выше мы не знаем, –
И крепок с ними наш союз.
 

Каждый из супругов сумел приобщить другого к кругу своих интересов. Профессор, дотоле совершенно чуждый литературе, стал ею интересоваться, восхищался талантом жены, давал сюжеты для ее исторических поэм и рассказов, снабжал их учеными примечаниями. Жена со своей стороны заразилась от мужа любовью к этнографии и истории, предпринимала по его просьбе этнографические поездки, часто дававшиеся ей очень нелегко; напечатала ряд исследований о быте чувашей, черемисов, вотяков. Дом Фуксов в течение двадцати пяти лет являлся культурнейшим центром Казани, у них находили радушнейший прием все, интересовавшиеся наукой и литературой. На воскресных литературных вечерах Фуксов можно было встретить и местного профессора, и заезжего знаменитого ученого, и старого поэта державинской школы Г. Н. Городчанинова, и молодого поклонника тогда у нас запрещенного Гейне, местных литераторов И. А. и Н. И. Второвых, поэтов М. Д. Деларю, Д. П. Ознобишина. Проездом в свои деревни бывали Н. М. Языков и Е. А. Баратынский. Поэты самым восторженным образом воспевали хозяйку. Языков, например, писал:

 
Завиден жребий ваш: от обольщений света,
От суетных забав, бездушных дел и слов
На волю вы ушли, в священный мир поэта,
В мир гармонических трудов.
Божественным огнем красноречив и ясен
Пленительный ваш взор, трепещет ваша грудь,
И вдохновенными заботами прекрасен
Открытый жизненный ваш путь…
 

и т. д.

 
И Баратынский:
Вы ль дочерь Евы, как другая:
Вы ль, перед зеркалом своим
Власы роскошные вседневно убирая,
Их блеском шелковым любуясь перед ним,
Любуясь ясными очами,
Обворожительным лицом,
Блестящей Грации, пред вами
Живописуемой услужливым стеклом, –
Вы ль угадать могли свое предназначенье!
Как, вместо женской суеты,
В душе довольной красоты
Затрепетало вдохновенье?
Прекрасный, дивный миг! Возликовал Парнас,
Хариту, как сестру, Камены окружили…
 

и т. д.

Не следует, однако, думать, что подобные стихи были непосредственным проявлением чувства поэтов, очарованных творчеством и красотой г-жи Фукс. Дамам того времени поэты по долгу вежливости подносили хвалебные стихи, как коробку конфет, и дамы умели выманивать у них такие подарки. По поводу г-жи Фукс Баратынский писал из Казани И. Киреевскому: «Прошу Языкова пожалеть обо мне: одна из здешних дам, женщина степенных лет, не потерявшая еще притязаний на красоту, написала мне послание в стихах без меры, на которое я должен отвечать». Языкову не было оснований жалеть Баратынского: сам он оказался совершенно в таком же положении.

Г-жа Фукс, судя по дошедшему портрету, была собой недурна, но стихи ее очень посредственны, серы и неинтересны. Жить она любила широко, к чему давали возможность большие заработки мужа, в доме было тридцать человек прислуги, что очень не нравилось скромному профессору. В доме главенствовала жена. Зная привычку мужа совать на улице в руку нищего первую попавшуюся в кармане ассигнацию, она дала кучеру строгий приказ не останавливать в таких случаях лошади, а по приезде мужа ревизовала его карманы и конфисковала деньги, полученные им от врачебной практики. Профессор добродушнейшим образом наблюдал эти операции жены. Единственное свое свободное время после обеда Карл Федорович любил с трубочкой в зубах посидеть у жены, поговорить о новостях дня, о литературе и литературных занятиях Александры Андреевны, а потом отправлялся лечь отдохнуть. Александра Андреевна умела держаться независимо. Вскоре после выхода ее замуж за ней попытался приволокнуться попечитель округа, всемогущий М. Л. Магницкий, большой ловелас. Он приехал к ней на дачу в отсутствие мужа, выражал удивление, что многие порядочные женщины выходят замуж за негодных людей, называл Фукса извергом-эгоистом, который не думает о жене и заботится только о собственных удовольствиях. Александра Андреевна выгнала его вон и отказала от дома.

Посетив профессора Фукса, Пушкин познакомился и с его женой. Он дружески пожал ей руку и ласково сказал:

– Нам не нужно с вами рекомендоваться; музы нас познакомили заочно, а Баратынский еще более.

(Баратынский только в этот день уехал, и Пушкин жил в Казани вместе с ним.) Пушкин провел у Фуксов вечер. Профессора позвали к больному, и г-жа Фукс осталась с Пушкиным наедине. Застенчивая провинциалка смутилась, но Пушкин своей приветливой любезностью заставил ее с ним говорить, как с коротким знакомым. Они сидели в кабинете г-жи Фукс. Пушкин читал стихи, писанные к ней Языковым, Баратынским, Ознобишиным, очень хвалил стихи Языкова. Потом заставил хозяйку читать собственные ее стихи, несколько раз останавливал чтение похвалами, а иные стихи просил повторить и прочитывал сам. Потом хорошо разговорились. Пушкин расспрашивал Александру Андреевну о ее семье, о детстве, сам много говорил о духе времени, о его влиянии на литературу, о современных поэтах. Воротился профессор. Сели ужинать. За ужином Пушкин говорил о магнетизме, о суевериях, рассказал о давнем предсказании петербургской гадалки, что его ждет насильственная смерть. Он просидел у Фуксов до часу ночи и простился как со старыми знакомыми. Приглашал г-жу Фукс приехать в Петербург.

На следующий день Пушкин еще до света покинул Казань, оставив г-же Фукс такую записку: «С сердечною благодарностью посылаю вам мой адрес и надеюсь, что обещание ваше приехать в Петербург не есть одно любезное приветствие. Примите, милостивая государыня, изъявление моей глубокой признательности за ласковый прием путешественнику, которому долго памятно будет минутное пребывание его в Казани». А жене своей Пушкин через четыре дня писал с дороги: «В Казани таскался я по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одному синему чулку, сорокалетней несносной бабе с вощеными зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов с двести, как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи и с удивительным бесстыдством расхваливал ее красоту и гений. Я так и ждал, что принужден буду ей написать в альбом, но Бог помиловал; однако она взяла мой адрес и стращает меня перепискою и приездом в Петербург, с чем тебя и поздравляю. Муж ее, умный и ученый немец, в нее влюблен и в изумлении от ее гения». Пушкин неправильно называет г-жу Фукс «сорокалетней бабой»: ей в то время было всего двадцать восемь лет. Впрочем, и Баратынский за год перед тем, как мы видели, писал о ней как о «женщине степенных лет, не потерявшей еще притязаний на красоту». Году рождения дамы не всегда можно доверять. Многих изумляет несоответствие письма Пушкина к жене с тем, что он говорил и писал самой г-же Фукс. Но Пушкин о своих знакомствах с дамами обычно писал ревнивой жене именно в таком стиле, с самими же дамами считал себя обязанным быть изысканно-любезным и осыпать их комплиментами.

Г-жа Фукс по отъезде Пушкина написала очень длинное и очень плохое стихотворение «На проезд А. С. Пушкина через Казань». Во сне к ней является «какой-то чудный гений» с Парнаса и «торопливо» говорит ей:

 
Как должна ты быть счастлива:
Кто же посетил твой дом?
Тот поэт, чье посещение
Праздник славный и у нас:
Мы в тот день все в восхищеньи,
И ликует весь Парнас.
С поздравительным приветом
От богов к тебе лечу
И таинственным их светом
Озарить тебя хочу.
 

И рассказывает, как на Геликоне в честь Пушкина Аполлон давал пир, сам угощал гостей и разносил бокалы, и все гости запели восторженный гимн в честь Пушкина. В следующем году г-жа Фукс послала Пушкину только что вышедшую книжку своих стихов, где были и эти стихи. В сопроводительном письме она писала, что «ласкает себя надеждою иметь удовольствие читать ответ» на ее стихотворение о Пушкине. Пушкин ответил очень любезно: «С жадностью прочел я прелестные ваши стихотворения, и между ними послание ваше ко мне, недостойному поклоннику вашей музы». Однако от ответных стихов уклонился. «В обмен вымыслов, исполненных прелести, ума и чувствительности, – писал он, – надеюсь на днях доставить вам отвратительно ужасную историю Пугачева. Не браните меня. Поэзия, кажется, для меня иссякла. Я весь в прозе». Впоследствии Пушкин обращался к г-же Фукс с просьбой «украсить произведениями ее пера» его журнал «Современник». Г-жа Фукс поспешила послать пачку своих стихов, но в «Современнике» они не появились.

Оренбургский генерал-губернатор. Побочный сын графа А. К. Разумовского от М. М. Соболевской; фамилию получил от подмосковного села Перова, имения Разумовского. Окончил курс в Московском университете, был военным, ранен при Бородине, во время занятия Москвы французами попал к ним в плен и получил свободу после взятия Парижа в 1814 г. Состоял адъютантом при великом князе Николае Павловиче, неотступно находился при нем в день 14 декабря и был здесь ранен. В турецкую войну снова был тяжело ранен в грудь, получил Георгия 4-й степени. В 1833 г. назначен оренбургским военным губернатором, проявил незаурядные организаторские и административные дарования; однако предпринятый им в 1839 г. поход на Хиву кончился неудачей. Перовский был близок со многими писателями – Пушкиным, Карамзиным, Жуковским, Вяземским, Гоголем. Был он человек образованный, с цельным, самостоятельным характером, энергичный и деятельный. Остро чувствовал свое «незаконное» происхождение, – в опасении унижений и насмешек был в этом отношении очень горд и обидчив. Необыкновенно нравился женщинам и имел у них большой успех. Убранство его комнат было оригинальное: рабочий стол был обставлен рыцарями в стальных латах, стены увешаны мечами, ружьями и пистолетами; рядом – комната, устланная богатыми коврами, с широкими турецкими диванами, на полу – богатый кальян, в стене – огромное зеркало, представлявшее скрытую дверь. Перовский говорил: «Здесь покоюсь я в объятиях Морфея, когда мне отказывают в других». С некоторым перерывом он управлял оренбургским краем до 1856 г., – устроил в степи многочисленные укрепления от набегов кочевников, учредил пароходство на Аральском море, взял штурмом кокандскую крепость Ак-мечеть и заключил с хивинским ханом выгодный для России договор. В 1855 г. возведен в графское достоинство.

С Пушкиным Перовский находился в приятельских отношениях, они были на «ты». Приехав в Оренбург, Пушкин остановился у Перовского. Засиделись до поздней ночи. Утром Пушкина разбудил громкий хохот. Перовский держал в руках письмо и хохотал. В письме нижегородский губернатор М. П. Бутурлин приятельски предупреждал Перовского, что в Нижнем был Пушкин и отправился в Оренбург, якобы с целью собирания материалов для истории пугачевского бунта; но, вероятно, это – только предлог, а действительная цель – секретная ревизия действий оренбургских чиновников, о чем он, Бутурлин, и считает своим дружеским долгом предупредить Перовского. Перовский оказал Пушкину всяческое содействие в собирании нужных Пушкину материалов по Пугачеву. 20 сентября Пушкин уехал из Оренбурга. В этот же только день начала из Петербурга медленное свое плавание секретная бумага петербургского обер-полицмейстера, сообщавшая, что Пушкин намерен посетить казанскую и оренбургскую губернии, а как он состоит под секретным полицейским надзором, то и предлагается подлежащим властям учинить секретный надзор за образом жизни и поведением его. 9 октября тот же нижегородский губернатор Бутурлин уже в официальной секретной бумаге уведомил Перовского об этом отношении петербургского обер-полицмейстера. Перовский получил бумагу 23 октября и сделал на ней пометку: «Отвечать, что сие отношение получено через месяц по отбытии г. Пушкина отсюда, а потому, хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моем доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий».

Инженер-капитан, директор оренбургского Неплюевского военного училища. Записной охотник. Был очень популярен и любим в Оренбурге, как умный и веселый собеседник, не унывавший никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах. Самые пустые остроты умел говорить так, что все хохотали. Он стрелял вальдшнепа «по сарафану», утку «по салопу», зайцу «задавал прыску вдогонку», а убив, никогда не забывал отдать ему последнюю честь, приложив руку к козырьку.

Когда Пушкин приехал в Оренбург, ему захотелось сходить в баню. В. И. Даль рассказывает: «Я свел его в прекрасную баню к инженер-капитану Артюхову, добрейшему, умному, веселому и чрезвычайно забавному собеседнику. В предбаннике расписаны были картины охоты, любимой забавы хозяина. Пушкин тешился этими картинами, когда веселый хозяин, круглолицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упрашивая Пушкина ради первого знакомства откушать пива или меду. Пушкин старался быть крайне любезным со своим хозяином и, глядя на расписной предбанник, завел речь об охоте. «Вы охотитесь, стреляете?» – «Как же-с, понемножку занимаемся и этим; не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке». – «Что же вы стреляете, уток?» – «Уто-ок-с?» – спросил тот, вытянувшись и бросив какой-то сострадательный взгляд. – «Что же? Разве уток не стреляете?» – «Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха, валяется в грязи – ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с полки, бьется, валяется в грязи, кувыркается… тьфу!» – «Так что же вы стреляете?» – «Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала, – а он нюх-нюх направо – нюх налево – и стойку: вытянулся, как на пружине, – одеревянел, окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка загорелся, столбом взвился…» – «Кто, кто?» – перебил Пушкин с величайшим вниманием и участием. «Кто-с? Разумеется кто: слука, вальдшнеп. Тут царап его по сарафану… А он, – продолжал Артюхов, раскинув руки врозь, как на кресте, – а он только раскинет крылья, голову набок, – замрет в воздухе, умирая, как Брут!»

Пушкин расхохотался. Через год он прислал Артюхову свою «Историю пугачевского бунта», и, забыв, с кем сравнивал Артюхов умирающего вальдшнепа, написал на книге: «Тому офицеру, который сравнивает вальдшнепа с Валенштейном». Умер Артюхов в 1840 г.

Жена и ее родственники

Дед жены Пушкина. В восемнадцатом веке широко славились промышленные предприятия энергичных калужских купцов Афанасия Абрамовича Гончарова и сына его Николая. Бумага, вырабатывавшаяся на их бумажной фабрике, считалась лучшей в России, производимые ими парусные полотна вошли в такую славу, что из Англии требовали полотен именно гончаровской фабрики. Гончаровы стали миллионерами, получили дворянство, владели несколькими тысячами душ крестьян. Сын Николая, Афанасий, уродился не в деда и отца. Он быстро стал растрачивать доставшееся ему колоссальное состояние. Жизнь свою он превратил в сплошной праздник, в имении «Полотняный завод» выстроил огромный дворец, обставленный с безумной роскошью; всегда толпы гостей, пиры, балы, концерты, охота без перерыва и без конца; деньги разбрасывал без счета. К концу его жизни на имуществе Гончаровых лежало долгу около полутора миллионов рублей.

Когда Пушкин стал женихом Натальи Николаевны, он обратился к Афанасию Николаевичу со следующим письмом: «Милостивый государь Афанасий Николаевич! С чувством сердечного благоговения обращаюсь к вам, как главе семейства, которому отныне принадлежу. Благословив Наталию Николаевну, благословили вы и меня. Вам обязан я больше, нежели чем жизнью. Щастие вашей внучки будет священная, единственная моя цель и все чем могу воздать вам за ваше благодеяние. С глубочайшим уважением, преданностью и благодарностью честь имею быть, милостивый государь, вашим покорнейшим слугою». В мае 1830 г. Пушкин гостил несколько дней в «Полотняном заводе» и лично познакомился с Афанасием Николаевичем. Гончаров поспешил использовать благодарность Пушкина за его «благодеяние» и решил через жениха внучки несколько поправить пошатнувшиеся свои дела. В подвалах его имения лежала колоссальная статуя Екатерины II, когда-то заказанная его отцом в Берлине для постановки в «Полотняном заводе» в память посещения завода Екатериной. Ввиду будто бы неудачного исполнения статуи Гончаров поручил Пушкину похлопотать о разрешении продать статую на металл, уверяя, что ему за нее дают сорок тысяч рублей. Пушкин, преодолевая неохоту, написал Бенкендорфу; разрешение было дано. Но тогда оказалось, что статуя стоит всего семь тысяч рублей. «В таком случае, – заявил дедушка, – не для чего ее тревожить в ее уединении». Гончаров имел сильно преувеличенное мнение о степени влияния Пушкина в высших сферах. Он его попросил еще похлопотать о «временном вспоможении» ему тысяч в двести-триста. Пушкин со скрытым раздражением писал из Петербурга невесте: «…вы не можете себе представить, как это меня затрудняет. Я не имею кредита, который ваш дедушка мне приписывает». Тем не менее Пушкин виделся по этому делу и с Бенкендорфом, и с министром финансов Канкриным, однако безрезультатно. Афанасий Николаевич сердился, обвинял Пушкина в недостатке усердия, настаивал, чтобы он обратился лично к императору. Пушкин почтительно отвечал уже из Болдина, в сентябре 1830 г.: «Примите, сделайте милость, мое оправдание. Не осмелился я взять на себя быть ходатаем по вашему делу единственно потому, что опасался получить отказ, не впору приступая с просьбою к государю или министрам. Сношения мои с правительством подобны весенней погоде: поминутно то дождь, то солнце. А теперь нашла тучка…»