Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Французский эмигрант, находился на русской службе, участвовал в наполеоновских войнах, в 1812 г. командовал отдельным корпусом, отличился в 1814 г. при взятии Парижа. В 1815 г. был назначен управлять Новороссийским краем. Вигель иронически замечает: «Нашли, что он не годится командовать корпусом, и дали ему в управление край, который обширностью своею может почитаться целым королевством». Администратором Ланжерон оказался никуда не годным, не принес на своем месте никакой пользы. Но ему было весело, он был главным лицом, мог болтать и острить, сколько угодно, его все слушали, вечером всегда готова была ему партия бостона. А больше ему ничего не было нужно. Значения никакого он не имел и был безвольной игрушкой в руках своих подчиненных. В 1823 г. его сместили с должности и заменили графом М. С. Воронцовым. Ланжерон был очень этим обижен. В 1824 г. он уехал за границу и воротился после смерти Александра I. Был назначен членом Верховного суда над декабристами, участвовал еще в турецкой войне 1828 г., состоял членом государственного совета и умер летом 1831 г. от холеры.

Необыкновенно моложавый, сухощавый старик со стройной, породистой, щегольской фигурой. Храбрый, легкомысленный, болтливый, очень остроумный. О необыкновенной рассеянности его ходило множество анекдотов. Однажды в Одессе он запер на ключ комнату, в которой находился император Александр, а сам ушел гулять. Часто громко разговаривал сам с собой. На заседании государственного совета, во время речи одного из ораторов, вдруг раздалось восклицание графа Ланжерона:

– Guelle be´tise! (Какая глупость!)

Оскорбленный оратор потребовал объяснения. Ланжерон добродушно ответил:

– Вы думаете, я о вашей речи? О нет, я ее совсем не слушал, а вот я сегодня собираюсь вечером в Михайловский дворец, так хотел приготовить два-три каламбура для великого князя Михаила Павловича, только что-то очень глупо выходит.

Приятель однажды застал его за письменным столом. Ланжерон с росчерком подписывал на листе бумаги свою фамилию и приговаривал на своем ломаном русском языке:

– Нье будет, нье будет!

Он пробовал, как бы выходило, если бы пришлось подписываться «фельдмаршал граф Ланжерон», но с огорчением говорил сам себе, что этому никогда не бывать. Был очень остроумен. Адъютанту, бестолково выполнившему во время сражения его поручение, сказал:

– Ви пороху нье боитесь, – но ви его нье видумали!

За обедом у Александра I он сидел однажды между генералами Уваровым и Милорадовичем. Генералы говорили между собой по-французски. Оба они очень любили говорить по-французски, а говорили отвратительно. Александр спросил Ланжерона, о чем они говорят:

– Извините, государь, я их не понимаю: они говорят по-французски.

С подчиненными, когда требовалось, был строг. Во время своего начальствования в Одессе, за что-то недовольный русскими купцами, призвал к себе и сделал такое внушение:

– Какой ви негоцьант, ви маркитант! Какой ви купец, ви овец!

Любил также следовать обычаям страны, в которую попал. Однажды, объезжая вверенный ему край, Ланжерон увидел, что скакавший впереди его адъютант, подъехав к станции, стрелой вылетел из перекладной, бросился на смотрителя и приколотил его. Ланжерон выскочил из коляски и тоже принялся избивать смотрителя. Потом быстро обернулся к адъютанту и добродушно спросил:

– Ah ça, mon cher, pourquoi avons nous battu cet homme (Милый мой, за что мы поколотили этого человека)?

Он вообразил, что это было в обычаях края, которым он управлял.

После своей отставки Ланжерон некоторое время жил в Одессе и на досуге написал трагедию «Манзаниелло, или Неаполитанская революция». Дал ее прочесть Пушкину. Через несколько недель встретился с ним и спросил:

– Ну, какова моя трагедия?

А Пушкин прочесть ее не удосужился. Он постарался отделаться общими словами. Но граф требовал обстоятельного отзыва, вошел в подробности, особенно хотел знать мнение Пушкина о двух главных героях драмы. Пушкин разными изворотами заставил Ланжерона назвать имена героев и наугад ответил, что ему нравится такой-то. Ланжерон пришел в восхищение.

– Так! Я узнаю в вас республиканца! Я предчувствовал, что этот герой вам больше понравится!

В семидесятых годах восемнадцатого столетия в одной из константинопольских кофеен служила тринадцатилетняя гречанка София Глявоне, девочка изумительной красоты. Секретарь польского посольства купил красавицу у ее матери, потом переуступил польскому посланнику. Она попала в Варшаву, там пошла по рукам: сумела женить на себе пожилого майора польской службы Иосифа Витта. Неревнивый и жадный до денег муж охотно предоставлял жене полную свободу. В Париже она, по-видимому, была любовницей графа Прованского, впоследствии короля Людовика XVIII. Во время второй русско-турецкой войны присутствовала с мужем на театре военных действий, сначала сошлась с генералом Салтыковым, осаждавшим Хотин, потом стала наложницей самого Потемкина. Он так гордился ее красотой, что повсюду разъезжал с ней в открытом экипаже. Муж ее Витт сделался генералом русской службы и графом. В девяностых годах в нее влюбился богатейший польский магнат граф Станислав Потоцкий, заплатил ее мужу большую сумму и женился на красавице. Бывшая рабыня-одалиска стала знатной дамой. Когда она являлась в обществе, вокруг нее теснились толпы, дивясь на ее красоту; портреты ее можно было видеть в каждой гостиной. София находилась в связи с сыном нового своего мужа от первого его брака. После смерти мужа она стала владетельницей 37 тысяч крепостных душ с соответственным количеством земли да еще двадцати тысяч десятин степи. У нее был сын от Витта – граф И. О. Витт, впоследствии известный начальник южных военных поселений, несколько сыновей от Потоцкого и две дочери от него – Софья и Ольга.

Дети от первого брака Потоцкого стали оспаривать ее права на наследство, так как она вышла замуж за их отца при живом муже. Потоцкая, уже в пожилых летах, приехала в Петербург, хлопотала, направо и налево раздавала взятки. Исход дела во многом зависел от петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича. Он был большой любитель женщин. На его завоевание она направила свою красавицу-дочь Ольгу, часами оставляла ее наедине с ним в его кабинете. Милорадович страстно влюбился в Ольгу. Граф Олизар рассказывает, что приемный кабинет Милорадовича весь был украшен картинами, гравюрами и статуэтками, изображавшими Ольгу Потоцкую. Она втихомолку потешалась над его страстью и вместе с сестрой Софьей заставляла его делать много смешного для его лет. Вигель сообщает, что такими путями старой Потоцкой удалось выиграть процесс.

В 1821 г. сестра Ольги Софья вышла замуж за П. Д. Киселева. Ольга приехала погостить к сестре в Тульчин, где ее муж был начальником штаба 2-й армии, завязала с ним роман и вступила в связь. В 1823 г. она вышла замуж за генерал-майора Л. А. Нарышкина и поселилась с ним в Одессе. Здесь она очень сошлась с графиней Е. К. Воронцовой, стала ближайшим ее другом и неразлучной спутницей. Молодежь была от нее без ума. В. И. Туманский писал кузине: «Ах, милый друг, если бы ты знала, как мила, как пленительна Ольга! Сколько удовольствий, ею изобретенных и ею украшенных; сколько милой приветливости, притом же сколько ума и сколько скромности. Я ничего не видел очаровательнее ее лица в турецкой чалме. В голубом, как туман, прозрачном платье, когда она танцует вальс, без стыда можно встать перед нею на колени. Прибавь к этому необыкновенную живость в речах, взглядах, улыбках…» Вигель так характеризует ее: «Красота ее была во всем блеске, но в ней не было ничего девственного, трогательного. Она была довольно молчалива, не горда, но и невнимательна с теми, к кому не имела нужды, и в самой первой молодости казалась уже вооруженною большой опытностью. Все было разочтено, и стрелы кокетства берегла она для покорения сильных». Сестра Софья отзывалась об Ольге: «Ольга поднесет вам яду и сама же будет бегать за противоядием». Ольга была женщина энергичная и властолюбивая. В 1834 г. Пушкин записал в дневнике слух о «соблазнительной связи» О. С. Нарышкиной с графом Воронцовым. Слух этот подтверждается рядом и других свидетельств.

Муж предыдущей. Был сын обер-гофмаршала А. Л. Нарышкина и по этой причине уже четырнадцати лет получил высокое придворное звание камергера. С отличием участвовал в наполеоновских кампаниях, был награжден Георгиевским крестом. В 1824 г. женился на графине О. С. Потоцкой и вышел в отставку с чином генерал-майора. Жил в Одессе без всякого дела. Был колоссально богат. Приходился двоюродным братом графу Воронцову, находился с ним в приятельских отношениях. Его изящный дом, парадные обеды и богатые балы привлекали поклонников и искателей. Был он человек бесхарактерный и вялый, скучал жизнью, никуда не ездил и две трети суток проводил во сне. Щедрый в делах роскоши, к служащим своим был мелочно скуп. Бывшему гвардейскому офицеру Веригину, поднявшему до огромных размеров доходность его разоренных поместий в средней России, он в благодарность прислал из Одессы изъезженную, поломанную, ободранную коляску, которую возмущенный Веригин отправил обратно. Другому своему служащему, проделавшему большую двухмесячную работу по описи имения, – работу, не входившую в его обязанности, – Нарышкин в благодарность прислал два с половиной аршина сукна на сюртук. Брак его с О. С. Потоцкой не был счастлив.

Рожденная княжна Суворова-Рымникская, внучка знаменитого полководца, двоюродная племянница графа М. С. Воронцова. Принадлежала в Одессе к интимному кружку графини Воронцовой. Вигель про нее: «Она была не хороша и не дурна собою, но скорее последнее; только на тогдашнее петербургское высшее общество, столь пристойное, столь воздержанное в речах, она совсем не походила, любила молоть вздор и делать сплетни; бывало, соврет что-нибудь мужу, тот взбесится, и выйдет у него с кем-нибудь неприятность». Впрочем, другие отзываются о семье Башмаковых более благоприятно. Слащавый М. П. Щербинин рассказывает: «В приветливой гостиной радушного хозяина и любезной его супруги, услаждавшей наши беседы музыкой и пением, мы проводили многие приятные вечера, которые, конечно, памятны всем, посещавшим эту гостеприимную, ласковую чету». А. Туманский писал своей кузине: «Башмаковы дают небольшие вечера, где жена прекрасно поет, очень умно беседует, а муж рассказывает похождения своей молодости, которая проведена им очень весело». По сообщению Липранди, Пушкин в бытность свою в Одессе бывал у Башмаковых, встречался с Башмаковой и у графини Воронцовой. Впрочем, по некоторым другим данным, Башмаковы приехали в Одессу уже после высылки Пушкина.

Муж предыдущей. Служил в кавалергардах, в десятых годах считался первым красавцем в Петербурге. Вигель рассказывает: «Не слишком богатый казанский помещик; мундир, необыкновенная красота, ловкость, смелость открыли ему двери во все гостиные большого света и дали ему руку внучки Суворова… Человека самонадеяннее, упрямее и непонятливее Башмакова трудно было сыскать; кто-то в Одессе прозвал его brise-raison[257]257
  Пустомеля, болтун (фр.). – Ред.


[Закрыть]. В двадцатых годах, в чине действительного статского советника и в звании камергера, Башмаков служил чиновником особых поручений в Одессе при графе Воронцове.

Одесский градоначальник. Сын министра финансов графа Д. А. Гурьева, первого в свое время гастронома и взяточника. Вигель, знавший А. Д. Гурьева в молодости, характеризует его так: «Свежий, откормленный, упитанный телец, туго начиненный словами, а не мыслями; отличался жадностью и златолюбием. В самой молодости ничто до сердца к нему не доходило, а ум был окутан какою-то густою оболочкою, через кою с трудом проникали понятия. Когда, бывало, он просыпается и глядит во все глаза, то долго, очень долго не может понять, что говорят; около часу ему бывало нужно, чтобы в мозгу своем пробудить способность мыслить. Все в нем было тупо и тяжело; это просто был желудок, облеченный в человека. Он всегда разливал вокруг себя скуку. С нижегородским ополчением был он в одном только сражении, за что из действительных статских советников переименован в генерал-майоры, потом женился на дочери начальника своего графа П. А. Толстого, во Франции командовал пехотной бригадой. Тяжеловес этот всех преследовал воспоминанием о единственном военном подвиге своем: не было у него других разговоров, как о позиции, которую занимал он под Дрезденом между картофелем и репою».

Назначенный в 1822 г. в Одессу градоначальником, Гурьев проявил себя никуда не годным администратором, очень тонким гастрономом, а в обществе подавлял всех тяжелой, скучной многоречивостью; длинные, самодовольные фразы непрерывно ползли одна за другой, и собеседнику приходилось долго ждать, чтобы вставить слово. Пушкин был знаком с Гурьевым, по-видимому, бывал у него, в письмах выказывает интерес к здоровью маленькой его дочки. Гурьев, за отсутствием Воронцова, приводил в исполнение полученный из Петербурга приказ о высылке Пушкина.

Жена предыдущего, рожденная графиня Толстая. В молодости была очень мила, Вигель сравнивает ее с ласковым, резвым котенком, который со временем превращается в сердитую, мрачную кошку. После назначения в Одессу Воронцова власть ее мужа значительно сократилась, и она не могла простить Воронцовой отнятое у нее и ее мужа первенство. К одесским негоциантам и их женам относилась с большим пренебрежением и говорила:

– Что мне до этой разношерстной компании, и как смеют эти купчихи не считаться со мною!

Была дама очень эксцентричная и прямо бухала все, что было на уме. Одна малознакомая дама, желая сказать ей любезность, заметила, что дочери ее очень похожи на своего отца. Графиня ответила:

– Вы ничего не могли мне сказать более неприятного.

Спала не в спальне и не на кровати; каждый вечер, когда все расходились на ночь, для нее клали матрацы и подушки на обеденном столе в столовой. Знакомых мужчин, случалось, принимала в своей уборной, в корсете и в одной юбке. Позднее, когда одна из ее дочерей была замужем за князем Куракиным, она, проезжая через Москву вместе с этой дочерью, сочла себя вправе остановиться в странноприимном доме князей Куракиных у Красных ворот: дескать, моя дочь – Куракина.

Правитель канцелярии Воронцова, действительный статский советник, бывший гвардейский полковник. Был он человек недалекий, слабохарактерный, упрямо самолюбивый, никогда, несмотря на очевидность, не желавший сознаться в ошибке, но при этом чрезвычайно добрый и деятельно-отзывчивый; все его любили. Воронцов писал о нем: «В Казначееве есть необыкновенная страсть и себя, и других со всеми мирить дружественными объяснениями и признаньями». Когда Воронцов хотел отправить Пушкина в командировку на борьбу с саранчой, Казначеев всячески старался убедить своего начальника не делать этого. Когда оскорбленный Пушкин, возвратившись из командировки, подал прошение об отставке, Казначеев все меры употребил для того, чтобы попытаться отговорить его от этого шага. Пушкин относился к Казначееву с дружеской доверчивостью, в письмах отзывался о нем с уважением и из псковской ссылки передавал ему поклоны. Впоследствии Казначеев был феодосийским градоначальником, таврическим губернатором, одесским градоначальником и везде оставил по себе добрую память. Умер в Москве глубоким стариком.

Жена предыдущего, рожденная княжна Волконская, из бедной помещичьей семьи Рязанской губернии. Она была еще свежа, бела и румяна, но чрезвычайно толста и кривобока. Лицо, всегда сердитое и недовольное, в гостиной графини Воронцовой расплывалось в подобострастную улыбку. Пороков знатных людей она не замечала, но до суровости была строга к малейшим слабостям равных ей, особенно женщин. Очень гордилась княжеским своим происхождением, ко всему в мире относилась свысока. Была женщина энергичная и властная, держала в руках не только добродушного своего мужа, но и всех его подчиненных. Входила во все дела мужа, вмешивалась в его распоряжения, диктовала за него приказы – и вовсе не от увлечения делом: за спиной мужа она брала взятки со всех, с кого было возможно; простодушный, бескорыстный Казначеев и не подозревал, что часто подписывал заранее оплаченные решения. Население питало к ней такую же ненависть, какую питало любовь к ее мужу. Варвара Дмитриевна была женщина бестолково-начитанная, типа «синего чулка», страстно любила литературу, давала понять, что сама пишет стихи, которых никому не показывала, устраивала у себя литературные собрания. В. И. Туманский был постоянным их посетителем. Пушкин, несмотря на радушие хозяев, бывал редко и неохотно.

Родом из Курляндии. Типичный представитель остзейских баронов-бюрократов, соединявших усердное служение русскому самодержавию с глубочайшим презрением и ненавистью к России. Окончил Лейпцигский университет по юридическому факультету, служил по дипломатической части, весной 1823 г. был определен к Воронцову чиновником особых поручений. «Наружность имел он неприятную, – рассказывает Вигель, – длинный стан его, все более вытягиваясь, оканчивался огромною, страшною челюстью». Но Брунов превосходно говорил по-французски, обладал прекрасными манерами и был радушно принят в интимном кругу Воронцовых. Умел тонко льстить своему начальнику. Пушкин с омерзением рассказывал Липранди о низкопоклонстве Брунова перед Воронцовым. На маскарадном балу Брунов, замаскированный червонным валетом, подошел к Воронцову и сказал, играя словом «coeur», означающим и сердце, и червонную масть:

– Валет червей (le valet de coeur) приветствует короля сердец (roi des coeurs)!

«Всей Одессе, – сообщает Вигель, – Брунов был известен как продажная душа; в Бухаресте был он пойман в воровстве, в грабеже, уличен, сознался и, неизвестно как, был спасен». Принимая Вигеля по фамилии за немца, Брунов предложил ему соединиться, чтобы совместными усилиями свалить правителя воронцовской канцелярии Казначеева и завладеть его местом. Вигель притворно возразил:

– Нас мало. Кабы нам достать людей из остзейских губерний или из самой Германии и ими заполнить места, дело пошло бы иначе.

– Да это можно после, – ответил Брунов.

Во второй половине двадцатых годов Брунов вступил в связь с хорошенькой женой инженерного генерала Лехнера. Лехнер узнал о связи, развелся с женой и, угрожая дуэлью, заставил Брунова жениться на ней.

Пришлось жениться. Но сам Брунов был не ревнив; он охотно оставлял жену наедине со своим шефом, тогдашним одесским градоначальником, графом Ф. П. Паленом, заменявшим Воронцова в должности наместника за его отсутствием.

С 1832 г. Брунов состоял при министре иностранных дел графе Нессельроде, который очень ценил его бойкое перо и поручил ему составление важнейших дипломатических инструкций российским послам за границей. Брунов состоял также членом главного управления цензуры, он, между прочим, просмотрел лучший тогдашний журнал «Московский телеграф» Полевого и составил на него обвинительную записку, на основании которой журнал был запрещен. Искательством и подобострастием перед начальством Брунов обращал на себя всеобщее внимание. Князь Вяземский записал: «Брунов изгибается перед всеми высшими. Я видел его в Ораниенбауме: он был посмешищем великих княгинь и фрейлин. Сказывают, что эту же роль играл он в Одессе при дворе Воронцова». С сороковых до семидесятых годов Брунов состоял русским послом в Англии, где, между прочим, вел энергичную борьбу с Герценом, издававшим в Лондоне вольную русскую газету «Колокол», всячески старался мешать ее распространению, осведомлял о деятельности Герцена Третье отделение; есть основания думать, что посольство пыталось даже организовать убийство Герцена или тайное похищение его. В 1864 г. Брунова наблюдал в Лондоне князь В. П. Мещерский, известный реакционный публицист, впоследствии издатель «Гражданина», «Я видел перед собою, – рассказывает он, – толстую и рослую фигуру, напоминающую неуклюжего бегемота, с большою головою, бритую, с лицом, ничего не выражающим, кроме полнейшего безучастия». Первый вопрос, который задал Мещерскому этот охранитель интересов русских подданных в Англии, был:

– Надеюсь, вы не имеете ко мне никакой просьбы?

Узнав, что князь знаком с наследником-цесаревичем, Брунов сразу переменил тон, сам стал предлагать свои услуги и пригласил к себе Мещерского обедать.

«На обеде, – рассказывает Мещерский, – я познакомился с его женою, в черных локонах, окаймлявших толстое, без всякого выражения, лицо, и нашел ее совершенно одинакового типа с мужем. Оба разговаривали, но я все время испытывал неприятное ощущение, что говорили они по необходимости, без малейшего жизненного участия к лицу и к предметам разговора. Мне казалось, что я провел два часа в обществе говорящих мумий. Брунов мне сказал:

– Я всегда говорю моим дорогим соотечественникам, – к счастью, их в Лондоне немного, – если вы имеете наивность думать, что посольство служит для вас, то вы жестоко ошибаетесь.

Мне говорили, что карьерою своею вначале он был обязан своему красивому почерку, а затем своему стилю. Что он сделал для России полезного, я никогда не мог узнать. Такого оригинального и самобытного типа цинизма, в своем презрении к каким бы то ни было нравственным обязанностям по должности и в своем куртизанстве, я никогда не встречал. Из куртизанского поклонения и самоунижения он делал культ и находил в его отправлении какое-то циничное наслаждение, как он сам в том сознавался».

Брунов был андреевским кавалером. В 1871 г. возведен в графское достоинство.