Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Побочный сын графа В. П. Кочубея, в то время чрезвычайного посланника в Турции, от молодой и красивой жены старика-чиновника константинопольской миссии. Еще в малолетстве получил от неаполитанской королевы звезду св. Константина на грудь, что давало ему вид маленького принца. Под покровительством Кочубея мальчик вырос, был определен на службу и вошел в высшие круги петербургского общества. В 1823 г. Марини приехал вместе с Воронцовым в Одессу и был назначен в дипломатическую канцелярию наместника, в которой, по приезде в Одессу, числился и Пушкин. «Кажется, – замечает Вигель, – был он командирован министерством иностранных дел более для умножения блеска маленького одесского двора, чем для пользы службы». Марини принадлежал к интимному воронцовскому кружку, где с ним не раз встречался Пушкин.

Держался Марини важно, чопорно, слегка надменно. Пользуясь покровительством начальства и удобствами торгового города, он усердно занимался разного рода спекуляциями и этим приобрел порядочное состояние. Всегда занятый собственными делами, которые слегка были сплетены со служебными, он казался деятельным. Марини никогда не покидал Одессы, все время занимал одну и ту же должность, однако из надворных советников дослужился до тайного советника, постоянно получал награды, кресты, ленты, подарки, земли, аренды. В умении добывать их он отличался исключительной назойливостью, доходившей до последних пределов наглости. Однажды он просил Воронцова представить его к какому-то ордену. Воронцов вежливо отказал. Марини сам написал представление, явился к Воронцову в кабинет и неотвязно стал просить подписать. Воронцов ушел от него в сад. Марини последовал за ним и продолжал приставать. Воронцов возразил:

– Где же я здесь, любезнейший, подпишу?

Марини подставил собственную спину, и Воронцов подписал на ней просимую бумагу.

Чиновник особых поручений при Воронцове. Родом из Фландрии. Раньше служил на военной службе, потом был прокурором коммерческого суда в Одессе, начальником одесской таможни. Был выдающийся археолог, составил себе почетное имя исследованием черноморских древностей. Умница без педантства, веселый каламбурист; дошедшие каламбуры его забавны. Держал превосходного повара, любил хороший стол, был радушный хозяин. Дом его постоянно был полон гостей. Часто бывали В. И. Туманский, барон Брунов, испанский консул дель Кастелло, женатый на старшей дочери Бларамберга Наталии. Случалось, что за столом говорили на шести-семи языках – русском, немецком, французском, итальянском, испанском, греческом. Время проводили весело и непринужденно. Дочь Бларамберга Елена восхищала всех своим прелестным сопрано и благозвучным испанским языком, Аника дель Кастелло, сестра испанского консула, – своей игрой в волан, как с чисто андалузской грацией изгибалась стройным телом и огненными глазами следила за мячом.

Дочери Бларамберга Зинаида и Елена славились в Одессе красотой, и к обеим, по рассказам, Пушкин был неравнодушен. Зинаида была пикантная брюнетка с чудесными глазами и жемчужными зубами, резвая хохотунья, всегда веселая. Елена, тоже красавица, прекрасно пела, свободно говорила по-испански. Одна из сестер, – можно думать, Елена, – по собранным Зеленецким сведениям, была очень умная и образованная девушка, Пушкин любил с ней беседовать. Однажды на балу у графа Воронцова В. И. Туманский попросил Пушкина сказать девицам Бларамберг экспромт. Пушкин подошел к сестрам и будто бы продекламировал:

 
Вы перед всеми взяли верх,
Пред вами преклоню колена,
О, величавая Елена,
О, Зинаида Бларамберг!
 

Исследователям, убежденным, что художники лишены творческой фантазии и рабски портретируют свои образы с живых «прототипов», можем предложить на обсуждение следующие соображения. Елена – «величавая», умная. Зинаиду Туманский в посвященном ей стихотворении характеризует так:

 
В любезной резвости своей
Вы сохранили детских дней
Простосердечные привычки.
Вас тешат бабушкины сны,
Наряды, пляски старины,
Цветы и комнатные птички.
Живя по воле каждый миг,
Вы избалованы бездельем
И не привыкли для других
Счастливым жертвовать весельем.
Вы не умеете скучать:
Беспечной радостью, забавой,
С рожденья прыгать, хохотать
Дано законное вам право.
 

В рукописи в конце стихотворения стоят буквы З. А. О. Если толковать их, как инициалы красавицы, то они не подойдут к Зин. Ив. Бларамберг. Но странно было бы инициалы лица, которому посвящены стихи, ставить не во главе их, а в конце; буквы легко могут обозначать что-нибудь другое, например: «Зинаиде – Альбом – Одесса». Туманский в Одессе был близко знаком с семьей Бларамбергов, никакой другой одесской Зинаиды мы не знаем, а граф М. Д. Бутурлин, в то время живший в Одессе, определенно говорит, что стихи писаны к Зинаиде Бларамберг. Теперь вспомним, что вторая глава «Онегина», где выведены Татьяна и Ольга, писаны Пушкиным в Одессе. Не ясно ли, что прототипом Татьяны была Елена Бларамберг, а Ольги – Зинаида?

Второстепенный поэт «пушкинской плеяды». Из старинного польско-украинского рода, сын полтавского помещика. Учился в Петербурге, окончил образование в Париже, в Colle´ge de France, где слушал лекции Араго, Кузена и других. Возвратился в Петербург вместе с Кюхельбекером, – Кюхельбекер остался в Париже без всяких средств и смог приехать в Россию только благодаря помощи Туманского. Несколько лет Туманский прожил в Петербурге, занимался литературой, сблизился с Рылеевым, А. Бестужевым, Дельвигом, Сомовым и другими. Летом 1823 г. зачислился на службу в Одессу, в канцелярию графа Воронцова. Он вращался в высших кругах одесского общества, веселился, танцевал, ухаживал за дамами; особенно сблизился с семействами Казначеевых и Бларамбергов. В Одессе познакомился и с Пушкиным. Туманский относился к нему с восторженным почитанием, называл его «соловьем» и «Иисусом Христом нашей поэзии». Пушкин любил Туманского, отзывался о нем как о «славном малом», впоследствии писал Плетневу: «…в Туманском много прекрасного, несмотря на некоторые мелочи характера малороссийского». Мелочи эти, сколько можно судить, заключались в некотором самодовольстве Туманского и любви прихвастнуть. Вскоре после знакомства с ним Пушкин писал брату: «Здесь Туманский. Он добрый малый, да иногда врет, – например, он пишет в Петербург: Пушкин открыл мне немедленно свое сердце и портфель, любовь и пр… Дело в том, что я прочел ему отрывки из Бахчисарайского фонтана, сказав, что я не желал бы ее напечатать, потому что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблен, и что роль Петрарки мне не по нутру. Туманский принял это за сердечную доверенность и посвящает меня в Шаликовы, – помогите!» К поэтической деятельности Туманского Пушкин относился вначале отрицательно. «Как поэта, я не люблю его», – писал он А. Бестужеву. Позднее переменил мнение. Стихи Туманского «Девушка влюбленному поэту» (1824) привели Пушкина в восторг. Вот они – с некоторыми поправками в середине, предложенными Пушкиным:

 
Поверьте мне, – души своей
Не разгадали вы доселе:
Вам хочется любить сильней,
Чем любите вы в самом деле.
Вы очень милы, вы поэт,
Творенья ваши всем отрада:
Но я должна, хоть и не рада,
Сказать, что в вас чего-то нет.
Когда с боязнью потаенной
Встречаю вас наедине,
Без робости, непринужденно
Вы приближаетесь ко мне.
Со мной ведете ль разговоры?
Вам замечательней всего
Ошибки слога моего.
Без выраженья ваши взоры!
В словах нет чувства, только ум.
И если б, в беззаботной доле,
Была я памятлива боле, –
То, затвердив из модных дум
Сто раз печатанные слезы,
Желанья, сетованья, грусть, –
В стихах я знала б наизусть
Все изъяснения вашей прозы.
Простите мне язык простой:
Нет, не хочу судьбы такой!
С душой, надеждою согретой,
Хочу, в дни лучшие мои,
Любимой быть я – для любви,
А не затем, чтоб быть воспетой.
 

Пушкин впоследствии приглашал Туманского сотрудничать в «Московском вестнике», писал в статье, предназначавшейся к печати, но оставшейся в рукописи, что стихи Туманского отличаются гармонией, точностью слога и обличают решительный талант.

В одном стихотворении 1823 г. Туманский так воспел Одессу:

 
В стране, прославленной молвою бранных дней,
Где долго небеса – отрада для очей,
Где тополи шумят, синеют грозны воды, –
Сын хлада изумлен сиянием природы.
Под легкой сению вечерних облаков
Здесь упоительно дыхание садов.
Здесь ночи теплые, луной и негой полны,
На злачные брега, на сребряные волны
Сзывают юношей веселые рои…
И с пеной по морю расходятся ладьи.
Здесь тихой осени надежда и услада, –
Холмы увенчаны кистями винограда…
 

и т. д.

В «Странствиях Онегина» Пушкин с добродушной иронией вспоминает это описание:

 
Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.
Приехав, он прямым поэтом
Пошел бродить с своим лорнетом
Один над морем – и потом
Очаровательным пером
Сады одесские прославил.
Все хорошо, но дело в том,
Что степь нагая там кругом;
Кой-где недавний труд заставил
Младые ветви в знойный день
Давать насильственную тень.
 

Впоследствии Туманский был секретарем русского посольства в Константинополе, помощником статс-секретаря государственного совета. В 1846 г. вышел в отставку и остаток жизни провел в родовом своем полтавском имении.

Пушкин знал его еще мелким чиновником в Кишиневе. Маленький ростом, невзрачный, с рябым лицом. С начальством был ласково-почтителен, на все отвечал: «слушаю-с», «очень хорошо-с», «как прикажете-с», «превосходно-с». Жалованье получал мизерное, жил в одной комнате с двумя другими канцеляристами, не имел даже кровати и спал под общим тулупом с одним из сожителей. Был человек очень живой, не унывающий, на губах – умно-веселая улыбка, знал несчетное число анекдотов, в компании не прочь был выпить. И – небывалое дело среди мелкого провинциального чиновничества: был щепетильно честен, не вымогал и не брал взяток, жил на одно нищенское жалованье. Пушкин обратил внимание Инзова на Лекса как на человека умного и делового. Лекс действительно оказался очень сообразительным чиновником, умел быстро схватить суть дела, быстро и толково привести его в исполнение. Инзов очень его полюбил и заставлял работать в своем кабинете. Лекс не получил никакого образования, с четырнадцати лет служил по канцеляриям и как человек без диплома принадлежал к числу «вечных титулярных советников». Однако много читал и самостоятельно значительно пополнил свое образование. Ко всем был ласков, всем готов был угодить. Кто-то о нем сочинил двустишие, приписанное Пушкину и на всю жизнь приставшее к Лексу:

 
Михаиле Иванович Лекс
Прекрасный человек-с.
 

Пушкин встречался с Лексом по воскресеньям на обедах у Бологовского и Липранди, но особого знакомства с ним в Кишиневе не вел.

В 1823 г. Лекс перешел на службу в Одессу к Воронцову в качестве начальника одного из отделений его канцелярии. Воронцов тоже высоко ценил Лекса, находил у него «хорошую голову, доброе сердце, замечательную деятельность и легкость в работе». Пушкин в Одессе сошелся с Лексом ближе и впоследствии отзывался о нем как о «человеке с умом и сердцем». Со слов Лекса, между прочим, Пушкин написал свой рассказ «Кирджали».

Ум, знание дела, исполнительность, ласковость, всегдашняя готовность без возражений исполнять приказания начальства с течением времени вывели Лекса далеко за тесные рамки «вечного титулярного советника». Под конец жизни он стал товарищем министра внутренних дел.

Двоюродный брат одесского градоначальника Гурьева. Служил непременным членом в одесской портовой карантинной конторе. Был завзятый картежник и человек жуликоватый. Однажды после обеда у Башмаковых он, как будто в шутку, стал играть в банк с мальчиком графом М. Д. Бутурлиным и выиграл у него двое часов. Графиня Воронцова отобрала у Савелова часы, устроила у себя как будто лотерею, и на билет Бутурлина будто бы выпал выигрыш – двое проигранных им часов. За несколько дней до высылки из Одессы Пушкин вместе с Савеловым играл в карты у одесского городского головы, негоцианта Ф. Л. Лучича. Лучич проиграл Пушкину 900 р., триста заплатил на следующий день, а шестьсот, с согласия Савелова, который должен был ему по картам, перевел на него. При внезапном своем отъезде Пушкин занял эти шестьсот рублей у княгини Вяземской. Савелов обязался уплатить деньги Вяземской – и не уплатил. Пушкина очень мучил этот долг Вяземской, при первой возможности он выслал ей деньги из Михайловского, а мужу ее писал: «Савелов большой подлец. Посылаю при сем к нему дружеское письмо. Перешли его (в конверте) в Одессу по оказии, а то по почте он скажет: не получил. Охотно извиняю и понимаю его: но умный человек не может быть не плутом».

По отцу финн, по матери – из дворянского рода Лебедевых. В молодости служил в московском архиве коллегии иностранных дел, там сошелся с Дашковым, братьями Тургеневыми. После переселения в Петербург принял участие в создании литературного общества «Арзамас».

Взглядов Вигель держался самых реакционных. Был он высокого роста, круглое лицо с выдающимися скулами заканчивалось острым, приятным подбородочком; рот маленький, с ярко-красными губами, стягивался сладкой улыбкой в круглую вишенку. Характера он был самого тяжелого – злой, завистливый, самолюбивый, вздорный. Вяземский говорит о нем: «Не претерпевший никогда особенного несчастия, он был несчастлив сам по себе и сам от себя». Нигде Вигель не уживался, со всеми ссорился, всех мутил; не прощал, если ему тотчас же не отплатят визита, если посадят за столом не на место, которое он считал подобающим ему по чину. Но был при этом человек образованный и очень умный. Говорил тихо, потирая руки; речь его обильно пересыпалась удачными выражениями, анекдотами, стишками, и все это, с утонченностью выражения и щеголеватостью языка, придавало большую прелесть его разговору. Погодин в восторге говорил ему: «Мольер перестал писать комедии, Вальтер Скотт – романы; надо ездить к вам слушать очерки тех высоких комедий, из коих составится история человеческого рода». У Вигеля всегда был, как лакомый кусочек, особенный предмет ненависти. Даже мягкие сравнительно слова его были злы.

Граф Блудов, под начальством которого служил Вигель, отзывался о нем: «Он добр только тогда, когда зол», – хотя, впрочем, очень ценил его как чиновника. Вигель был еще известен своими противоестественными половыми склонностями. Шутливое свое послание к нему в Кишинев Пушкин заканчивает стихом: «Но, Вигель, пощади мой зад!»

Н. А. Муханов пишет о Вигеле в дневнике: «Он имеет гадкую репутацию, вкусы азиатские, слыл всегда шпионом». По доносу Вигеля, между прочим, началось дело о «Философическом письме» Чаадаева в «Телескопе». Пушкин познакомился с Вигелем еще в Петербурге. Оба они были членами «Арзамаса», но особенной симпатии друг к другу не питали. Летом 1823 г. Вигель был назначен на службу к Воронцову, приехал в Одессу и остановился в гостинице Рено, где жил и только что переехавший из Кишинева Пушкин. Здесь они как-то сошлись. Вигель рассказывает: «Пушкин жил рядом со мною, об стену. В Одессе не успел еще он обрести веселых собеседников. Встреча с человеком, который мог понимать его язык, должна была ему быть приятна, если бы у него и не было с ним общего знакомства, и он собою не напоминал бы ему Петербурга. Простое доброжелательство мое ему полюбилось, и с каждым днем наши беседы и прогулки становились продолжительнее. Разговор Пушкина, как бы электрическим прутиком касаясь моей черными думами отягченной главы, внезапно порождал в ней тысячу мыслей, живых, веселых, молодых и сближал расстояние наших возрастов. Беспечность, с которою смотрел он на свое будущее, часто заставляла меня забывать и собственное. Со своей стороны старался я отыскать струну, за которую зацепив, мог бы я заставить заиграть этот чудесный инструмент, и мне удалось. Чрезвычайно много неизданных стихов было у него написано, и я могу сказать, что насладился ими. Но одними ли стихами пленял меня этот человек? Бывало, посреди пустого, забавного разговора из глубины души его или сердца вылетит светлая, новая мысль, которая изумит меня, которая покажет и всю обширность его рассудка. Мало-помалу открыл я весь зарытый клад его правильных суждений и благородных помыслов, на кои накинута была замаранная мантия цинизма». Вскоре Вигель уехал на службу в Кишинев членом бессарабского верховного совета от короны. Время от времени наезжал в Одессу, однажды Пушкин приезжал из Одессы в Кишинев, и каждый раз они виделись. Дошел черновик письма Пушкина к Вигелю в Кишинев – очень игривого содержания, полный намеков на педерастические вкусы Вигеля. Пушкин и впоследствии не раз встречался с Вигелем – в Москве, в Петербурге. В дневнике от 7 января 1834 г. он записал: «Вигель получил звезду и очень ею доволен. Вчера был он у меня – я люблю его разговор – он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложстве». Впоследствии Вигель был бессарабским вице-губернатором, керченским градоначальником, в конце жизни – директором департамента иностранных исповеданий и тайным советником. Умер в Москве 68 лет, всеми оставленный, на руках наемной прислуги.

После Вигеля остались обширные «Записки» – яркая, удивительно талантливая, острая книга, к которой всегда будут обращаться исследователи общественного и литературного быта того времени. Исчерпывающую оценку «Записок» дал Вяземский: «В них много злости и много злопамятности, но много и живости в рассказе и в изображении лиц. Верить им слепо, кажется, не должно. Сколько мог я заметить, есть и сбивчивость, и анахронизмы в событиях. К тому же он многое писал по слухам. Со всем тем, эти записки очень любопытны, и Россия со всеми своими оттенками, политическими, правительственными, литературными, общежительными, и личностями отражается в них довольно полно, хотя, может быть, и не всегда безошибочно».

Рожденная графиня Ржевусская, сестра выдающегося польского исторического романиста графа Генриха Ржевусского и Эвелины, по первому мужу Ганской, вторично вышедшей за знаменитого французского писателя Бальзака. Воспитывалась в Вене у своей родственницы графини Розалии Ржевусской, там получила блестящее светское образование. Совсем молодой вышла замуж за подольского помещика Иеронима Собаньского, старше ее больше чем на тридцать лет. В 1816 г. получила от консистории отдельный вид на жительство и больше уже не жила с мужем. Сошлась со стариком-генералом графом И. О. Виттом, начальником военных поселений Новороссийского края, креатурой Аракчеева – карьеристом и доносчиком, расточительным бонвиваном, пополнявшим свои средства самым беззастенчивым казнокрадством. С ним она сожительствовала около двадцати лет. Собаньская была самой красивой из полек, живших в Одессе в середине двадцатых годов. Была женщина тщеславная и ветреная, неизменно веселая, изящная, живая, образованная, любительница искусств, прекрасная пианистка. Ее положение в свете как «любовницы» Витта было двусмысленное, великосветские дамы избегали знакомства с ней; графиня Воронцова приглашала ее на свои вечера и балы, чтобы не ссориться с Виттом, с которым у графа Воронцова и без того были очень натянутые отношения; но даже ближайший друг Воронцовой, О. С. Нарышкина, единоутробная сестра Витта, не хотела водить знакомства с Собаньской.

Ложное свое положение в обществе Собаньская несла с великолепным презрением. Не обращая внимания на глухой ропот негодования и косые взгляды дам, она появлялась в гостиных с гордо поднятой головой и садилась на первое место, как королева на трон. У нее был в Одессе свой салон, в нем собиралось отборнейшее мужское общество. Ее всегда окружал рой поклонников, у нее было много любовников, и она легко меняла их.

По одному черновику французского письма Пушкина, предположительно адресованного Ал. Раевскому, можно думать, что Пушкин ухаживал в Одессе за Собаньской. В 1825 г. в Одессу приехал Мицкевич, уже пользовавшийся громкой славой. Польская колония носила его на руках. Собаньская заинтересовалась поэтом, начала с ним кокетливую игру и сумела запутать его в раскинутые сети. Мицкевич страстно влюбился в Собаньскую и стал ее любовником. Любовь его отразилась в целом ряде тогдашних его стихотворений. Он восторгался ветреной красавицей «с жемчужными зубками меж кораллов», горько грустил, что она беззаботна к его душевным переживаниям, что скучливо морщится на попытки ввести ее в душевный его мир, что тщеславно домогается от него хвалебных стихов, тяжело ревновал к окружавшим ее поклонникам. Он любил «горестно и трудно», а для нее их любовь была веселой игрой. Игра скоро надоела, и она бросила Мицкевича для очередного нового увлечения.

О. А. Пржецлавский рассказывает, что в 1828 г. Собаньская приезжала в Петербург, он встречал у нее Мицкевича и Пушкина, и «Пушкин, кажется, был неравнодушен к хозяйке». К Собаньской, по свидетельству Максимовича, обращено стихотворение Пушкина, которое он видел в ее альбоме (1829):

 
Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.
 
 
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
 
 
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
 
 
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…
 

Праздная и легкомысленная красавица умела, однако, иногда заниматься и делом. Граф Витт пером владел плохо, и она писала за него тайные его доносы, а впоследствии даже была платным агентом Третьего отделения. В 1831 г., после долгой процедуры, кажется, намеренно затягивавшейся Виттом, он получил развод с женой и женился на Собаньской. В тридцатых годах с ней встречался в Киеве Болеслав Маркович. «Помню, – рассказывает он, – пунцовую бархатную току со страусовыми перьями, необыкновенно красиво шедшую к ее высокому росту, пышным плечам и огненным черным глазам». В 1836 г. Витт бросил Собаньскую. Вскоре она вышла замуж за адъютанта графа Витта, драгунского капитана Чиркова. После его смерти, когда ей шел уже шестой десяток, она вышла замуж в Париже за французского писателя Жюля Лакруа.