Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Сын врача из обрусевших польских шляхтичей и пленной турчанки. Служил по дипломатической части, состоял при различнейших русских миссиях в Европе и Америке, повидал много стран. Большой умница, увлекательный рассказчик, остроумный. Говорил, например: «В России от дурных мер, принимаемых правительством, есть спасение: дурное исполнение». Был старообразен, некрасив, с тонкими, южными чертами умного лица, одевался с изысканной опрятностью; со всеми был обходителен, а никто не решился бы забыться перед ним; искусно, с шуткой, умел говорить самые неприятные истины людям самым сильным. Его любили и уважали, но, как рассказывает Вяземский, «при большом простодушии и добродушии имел он какую-то формальность и брюзгливость квакера и американца». Друзья и называли его квакером. Литературой Полетика не занимался, но знал ее и любил, был близок с карамзинским кружком, с Жуковским. Был членом «Арзамаса»: в кружке этом ценили умных и интересных людей, хотя бы и не литераторов. Кличка ему была Очарованный челн – по причине многих странствий. В конце 1817 г. Полетика был назначен посланником в Соединенные Штаты, в 1825 г. воротился в Петербург и был сенатором. Пушкин видался с ним и после возвращения из ссылки. В 1834 г. записал в дневнике: «Я очень люблю Полетику».

О нем – в главе «В Одессе». В молодости служил в московском архиве коллегии иностранных дел, там сошелся с Блудовым. В 1814г., живя в Петербурге, возобновил знакомство с Блудовым, познакомился с Дашковым, Батюшковым, Гнедичем, А. Тургеневым, вошел в кружок Оленина. Литературой он в то время не занимался, но был человек образованный, умный, интересный собеседник, едкий остроумец. Немедленно по основании «Арзамаса» был введен в него Дашковым. Был одним из самых усердных посетителей заседаний общества. Взглядов держался самых реакционных, был зол, завистлив и самолюбив. Дочь Блудова помнила его как частого посетителя и друга ее отца, хорошего приятеля всех арзамасцев, помнила его черные, как смоль, раскаленные, как угли, глаза; он вертел в руках табакерку, играя ею и особенным манером постукивая по ней; когда хотел сказать что-нибудь забавное или колкое, то, беря щепотку табаку, как будто клевал по табакерке пальцами, как птица клюет клювом.

Дашков, как сообщают протоколы «Арзамаса», предлагая Вигеля в члены, рекомендовал его так: «Предлагаемый есть истинный уроженец «Арзамаса»: он содрогается при имени «Беседы» и ездит зажмурившись мимо Академии. Он оказал великие услуги «Арзамасу» без всяких своекорыстных видов: партизанит добровольно между свирепыми и прокаженными халдеями, затрудняя для них всякий подвоз ума и вкуса. Наблюдает за ними зорким оком шпиона, везде преследует слухом и зрением врагов «Арзамаса». Он достоин вступить в общество под именем Ивикова журавля. Члены единогласно приняли сего почтенного человека в свое общество, – продолжает протокол. – Он назначен бессменным внешним проказником».

Следующий протокол описывает вступление Вигеля в общество: «Введен во святилище «Арзамаса» новый член – его превосходительство Ивиков журавль. Члены были довольны его привлекательной наружностью. Вид его скромен; поступь тихая и благопристойная; сей журавль, конечно, будет с политической исправностью таскать из болота халдейского всех тех лягушек, которых кваканье будет надоедать «Арзамасу». Он с величавою скромностью сел на указанное ему место; и члены во все продолжение заседания взглядами и словами старались изобразить то нежное чувство, которым сердца их были исполнены к новому своему другу». Вигель пришелся в «Арзамасе» очень ко двору. Целый ряд протоколов с одобрением отмечает его полезную для общества деятельность: «Читано было донесение Ивикова журавля, и члены, внимая ему, ликовали и топорщились от умиления», «Читано было краткое донесение его превосходительства Ивикова журавля. Его превосходительство начинает порядочно промышлять своим длинным носом в болотах халдейских. Он почти склевал одного воинствующего лягушонка, который своим кваканьем вздумал было оскорбить арзамасские уши: сей лягушонок уже колышется в клещах его неизбежного носа» и т. д. В протоколах отмечается и самолюбивая обидчивость Вигеля: «Сделан был весьма назидательный выговор его превосходительству Ивикову журавлю, который давно уже не исполняет своих важных обязанностей соглядатая и содержит свой журавлиный нос в некоем поносном бездействии. Надобно признаться, что его превосходительство принял этот упрек не с той покорностью, какая свойственна арзамасцу; он горделиво надул свой зоб и более похож был на оскорбленную индюшку «Беседы», нежели на миловидного журавля-мстителя за арзамасских Ивиков. Члены надеются, что он исправится и отучит себя от непристойной привычки надувать зоб. В противном случае вместо Ивикова журавля он будет наречен «Индюшка-сотрудница».

Обучался в московском университетском Благородном пансионе, товарищами его были братья Тургеневы, Жуковский, Дашков. Был страстный театрал. В 1806 г. переехал в Петербург, познакомился с Державиным, Шишковым, Шаховским, Лобановым. Перевел один или в сотрудничестве с другими ряд театральных пьес, между прочим трагедию Кребильона «Атрей», писал и оригинальные пьесы; все это было весьма посредственного уровня.

Состоял членом шишковской «Беседы любителей российского слова», но в 1815 г. отошел от шишковистов и вступил в «Арзамас». Как мы знаем, обычай был, чтобы каждый нововступающий член брал взаимообразно и напрокат одного из живых покойников «Беседы» и говорил ему надгробную речь. Жихарев, как бывший сам членом «Беседы», должен был, по всеобщему приговору, произнести надгробное слово самому себе, а Жуковский, как очередной председатель, держать ответную речь. Дашков писал Вяземскому: «Новое торжество для Светланы (Жуковского)! Исполнение превзошло ожидания наши. «Атрей» представлен был в виде некоего царственного волдыря на лице бывшего поганого беседчика, а остальные двадцать семь трагедий, комедий, трагикомедий, драм, опер и водевилей, сочиненные и переведенные им, представлены волдыриками и сыпью, окружающими большой нарост. Словом, было чего послушать». Кличка Жихареву была дана Громобой. Вигель рассказывает: «Наружность Жихарев имел азиатскую; оливковый цвет лица, черные, как смоль, кудрявые волосы, черные блистающие глаза, но которые никогда не загорались ни гневом, ни любовью и выражали одно флегматичное спокойствие. Он казался мрачен, угрюм, и не знаю, бывал ли он когда сердит или чрезвычайно весел. Его мог совершенно развеселить один только шумный пир, жирный обед и беспрестанно опоражниваемые бутылки. Безвкусие было главным недостатком его в словесности, в обществе, в домашней жизни. У него был жив еще отец, человек достаточный, но обремененный долгами, а Жихарев любил погулять, поесть, попить и сам попотчевать. Это заставило его войти в долги и прибегать к разным изворотам, строгою совестливостью не совсем одобряемым. Я не встречал человека, более готового на послуги, на одолжения; это свойство и оригинальность довольно забавная сблизили его со мною и с другими».

Жихарев служил сначала в коллегии иностранных дел, потом при комитете министров, был правителем дел театрального комитета. С1823 по 1827 г. был московским губернским прокурором, с 1828 по 1839-й – обер-прокурором московского департамента сената. На руку был очень нечист, вымогал взятки, брал у приятелей деньги взаймы без отдачи. Сильно попользовался на управлении доверенными ему имениями братьев Тургеневых. Об отношениях Пушкина с Жихаревым в Петербурге мы ничего не знаем, но, когда Пушкин в 1827г. жил после ссылки в Москве, местный жандармский полковник доносил Бенкендорфу: «Дома, которые Пушкин наичаще посещает, это дома княгини Зинаиды Волконской, поэта князя Вяземского, бывшего министра Дмитриева и прокурора Жихарева. Разговоры там вращаются преимущественно на литературе».

Впоследствии Жихарев был сенатором, но через четыре года по назначении уволен за взяточничество. Потом служил по ведомству коннозаводства, состоял председателем театрально-литературного комитета в Петербурге и отовсюду увольнялся за нечистые дела.

Оставил очень ценные воспоминания.

Племянник первой жены Карамзина, Елизаветы Ивановны, рожденной Протасовой, и племянник единокровной сестры Жуковского, Ек. Аф. Протасовой, рожденной Буниной. Служил в гвардии, в 1799г. женился на красавице фрейлине графине Анне Ивановне Чернышевой, дочери фельдмаршала. Она от кого-то забеременела, и, чтобы «прикрыть стыд», на ней женился Плещеев. Поженившись, молодые удалились в Орловскую губернию и никогда в Петербург не приезжали. Плещеев был человек богатый, славился на всю округу хлебосольством и умением устраивать увеселения в великолепном своем имении Черни. Он держал музыкантов, фокусников, механиков, выстроил у себя театр, сформировал из своих крепостных труппу актеров. Он не мог жить без пиров и забав, веселился каждый день с утра до вечера; сюрпризам, домашним спектаклям, fêtes champêtres[250]250
  Загородное гулянье, пикник (фр.). – Ред.


[Закрыть], маскарадам не было конца. На домашнем театре представлялись комедии и оперы, сочиненные и положенные на музыку Плещеевым, в представлениях участвовал и сам он. Он был прекрасный чтец и актер, мастерски умел подражать голосу, приемам и походке знакомых, особенно уморительно передразнивал соседних помещиков и их жен. Был он смугл, с толстыми губами и черными кудрявыми волосами, приятели называли его «черная рожа» и «мой негр». Жуковский, когда живал у своих родственников под Белевом, часто приезжал в Черни, участвовал в спектаклях, в писании для них пьес и крепко сдружился с Плещеевым. Переписывались они всегда стихами – Жуковский русскими, Плещеев французскими. Плещеев сочинил музыку на многие романсы Жуковского, а жена его, обладавшая прекрасным голосом, пела их. Об отношениях между мужем и женой Вигель рассказывает: «Брачные узы забавнику Плещееву, как говорят, не всегда казались забавны. Они были блестящие и столь же тяжкие для него оковы. Графиня не забывала свой титул и была чрезвычайно взыскательна с мужем-дворянином».

В 1817 г. жена Плещеева умерла, и он переселился в Петербург. Жуковский ввел его в «Арзамас». «Он возвестил нам его как неисчерпаемый источник веселий, – рассказывает Вигель. – А нам то и надо было. Сначала действительно он всех насмешил, но вскоре за пределами фарсы увидели совершенное ничтожество его. По смуглому цвету лица Жуковский назвал его Черным Враном; наскучило наконец слушать этого ворона, даже тогда, когда он каркал затверженное, а своего уже ровно у него ничего не было».

Через Жуковского Плещеев попал в чтецы к императрице Марии Федоровне; был членом театральной дирекции и некоторое время заведывал французской труппой; умер камергером в чине тайного советника.

Сын капитана гвардии, впоследствии витебского губернатора и сенатора. Воспитывался в Петербурге, в иезуитском пансионе, вместе с князем П. А. Вяземским. Учился прекрасно, был хороших способностей и поведения образцового. Служил в коллегии иностранных дел, часто по делам службы живал за границей, исполнял мелкие дипломатические поручения. Пописывал стихи, приятели ценили его остроумные экспромты и мелкие стихотворения, но напечатал он только одну переводную с французского статейку да пару плохих басен. Находился в приятельских отношениях с князем Вяземским, Жуковским, Батюшковым, Блудовым. По всему судя, был человек интересный. Батюшков, например, писал в 1818 г. Вяземскому: «…как ни скучен Петербург, но там, где живут Карамзины, Салтыков, Уваров, Тургенев, Северин, можно найти веселые минуты и отдохнуть умом и сердцем». Приятели ввели его в «Арзамас». Дочь Блудова вспоминает о нем: «…желтое и кисленькое лицо, чопорная фигура». Вигель характеризует так: «В это время худенький Северин был точно на молоке испеченный и от огня слегка подрумяненный сухарь. Что касается до характера, это было удивительное слияние дерзости с подлостью; но надобно признаться – никогда еще не видал я холопства, облеченного в столь щеголеватые и благородные формы». Прозвище ему в «Арзамасе» было Резвый кот. Что-то в нем было от кошачьей ласковости и резвости, – в школе его тоже прозвали Котенком. Моральные же качества, видимо, были действительно невысокого сорта. А. Тургенев о невысоком и худощавом Северине писал Вяземскому: «…душа его мельче его роста и тонее его ног»; а в другой раз писал ему же: «Северин и Дашкову хотел наделать мерзостей, но не удалось. Дашков презирает его по-нашему». «По-нашему» – это неверно. Вяземский любил Северина и всю жизнь неизменно дружил с ним. Но от нападок Тургенева защищал его вяло и без уверенности: «…охота тебе ругать мне Северина! Я не могу ни выдавать, ни оправдывать его… Переменить мнение свое о нем вверх дном не могу, да, признаюсь, и не хотел бы. Что пользы? В нашем быту людей познавать до внутренней нет никакого прока, а только горечь. Вам иногда хорошо знать, чем сосед пахнет; но мне, гуляющему по раздольному полю, и небезвыгодно, и гораздо приятнее дорожить иногда своим тупозрением».

Каковы были отношения между Севериным и Пушкиным в Петербурге, мы не знаем. В 1823 г. Северину пришлось быть в Одессе. Там в это время жил Пушкин. Тургенев писал Вяземскому: «…поэт-африканец был в Одессе у Северина, который сказал, чтобы он не ходил к нему; обошелся с ним мерзко, и африканец едва не поколотил его». Северин был взглядов самых реакционных и сходился в них со своим шурином по первой жене, А. С. Стурдзой. Видимо, он не желал, а может быть, и боялся сношений со ссыльным Пушкиным. Пушкин написал на него эпиграмму «Жалоба»:

 
Ваш дед портной, ваш дядя повар,
А вы, вы знатный господин, –
Таков об вас народный говор,
Высокородный Северин.
Потомку предков благородных,
Увы, никто в моей родне
Не шьет мне даром фраков модных
И не варит обеда мне.
 

Мать Северина была дочь дворового человека, воспитанница баронессы Строгановой, – возможно, что по материнской линии у Северина были родственниками повар и портной. Однако неизвестно точно, действительно ли эпиграмма Пушкина направлена на Северина: с его именем эпиграмма была напечатана Гербелем в берлинском издании запрещенных стихотворений Пушкина; в дошедшем же до нас черновом автографе эпиграммы имени Северина нет, четвертый стих читается так: И дива нет, – не вы один.

Обычно принимают, что именно эта эпиграмма была причиной враждебного приема, оказанного Севериным Пушкину в Одессе. Навряд ли Пушкин, написав такую эпиграмму, пошел бы к Северину. Гораздо вероятнее, что она была ответом на оказанный ему прием.

Впоследствии Северин был чрезвычайным посланником и полномочным министром сначала при Швейцарском союзе, потом при баварском дворе. Умер в глубокой старости, в чине действительного тайного советника.

Воспитанник московского университетского Благородного пансиона. Был директором медицинского департамента, с 1816 г. – директором Главного педагогического института и Благородного пансиона при нем. Во время его директорства в пансионе учился и был исключен из него брат Пушкина – Лев. В молодые годы Кавелин писал стихи, некоторые песни его в свое время пользовались известностью; во время войны 1812 г. печатал на отдельных листках патриотические солдатские песни; Жуковский, его товарищ по московскому Благородному пансиону, в 1815 г. ввел его в «Арзамас». Кличка ему была дана Пустынник. Вигель вспоминает: «Он ко всем был приветлив, а, не знаю, как-то ни у кого к нему сердце не лежало. Действующее лицо без речей, он почти всегда молчал, неохотно улыбался и между нами был совершенно лишний».

В 1819 г. Кавелин был назначен директором петербургского университета. На этом посту он явился усердным клевретом знаменитого изувера Магницкого. Вместе с помощником попечителя Руничем совершенно опустошил заведуемый им университет, удалил либеральных профессоров Германа, Раупаха, Галича и других, обрызгивал святой водой покаявшегося Галича (см. в главе «В лицее. Начальство и преподаватели»), заставил покинуть педагогическое поприще талантливого профессора А. П. Куницына. А. И. Тургенев в негодовании писал Вяземскому: «Один из наших арзамасцев, Кавелин, сделался совершенным пальясом (паясом) пальяса Магницкого: кидает своею грязью в убитого Куницына, обвиняет его в своей вине, т. е. в том, что взбунтовались ученики его Пансиона, и утверждает, что политическую экономию должно основать на евангелии. Я предложу выключить его формально из «Арзамаса».

А. Ф. Воейков в сатире «Дом сумасшедших» отвел в сумасшедшем своем доме место и Кавелину:

 
Наш Кавелин недалеко
Там в чулане заседал
И, горе возведши око,
Исповедь свою читал:
«Как, меня лишать свободы
И сажать в безумный дом?
Я подлец уже с природы,
Сорок лет хожу глупцом.
И Магницкий вечно мною,
Как тряпицей черной, трет,
Как кривою кочергою,
Загребает или бьет».
 

Пушкин помянул Кавелина в своем «Втором послании к цензору» –

…бедный мой Кавелин-дурачок,

Креститель Галича, Магницкого дьячок.

Критик, журналист и поэт. Был женат на племяннице Жуковского, А. А. Протасовой, «Светлане», – чудесной, поэтической и несчастной женщине, из-за которой друзья ее терпели в своей среде грубого и нравственно нечистоплотного Воейкова. В «Арзамас» Воейкова ввел Жуковский, но даже нетребовательные арзамасцы приняли Воейкова в общество очень неохотно. Кличка ему была Дымная печурка или Две огромных руки. За время существования «Арзамаса» он состоял профессором русской словесности в Дерпте. Однако летом 1817 г. несколько раз присутствовал на заседаниях «Арзамаса». Членом был выбран раньше. В 1816 г. написал юмористический «Парнасский адрес-календарь, или Роспись чиновных особ, служащих при дворе Феба и в нижних земских судах Геликона. Для употребления в благошляхетном Арзамасском обществе». Характеристики арзамасцев благожелательные, членов «Беседы» – в таком роде: «Князь Шаховской. Составляет самый лучший опиум для придворного и общественного театра. Имеет привилегию писать без вкуса и толка. А. С. Шишков. Патриарх старообрядцев; на шее носит шиш на пестрой тесьме, а в петлице раскольничью бороду на голубой ленте; перелагает в стихи Стоглав и Кормчую книгу».

Подробно о Воейкове – в главе «Журналисты».

О нем – в главе «Начальство и его агенты». Одна из гнуснейших фигур среди министров николаевской эпохи. В эпоху «Арзамаса» Уваров был еще только милым молодым человеком, ловко устраивавшим себе карьеру; женился на несметно богатой, перезревшей дочери министра народного просвещения графа А. К. Разумовского, двадцати пяти лет стал попечителем петербургского учебного округа. «Красавец и баловень аристократических собраний, – характеризует его дочь Блудова, – остроумный, ловкий, веселый, с примесью самолюбия фата». Был человек очень образованный, особенно в области классической филологии, написал несколько ученых работ, например, об элевсинских мистериях; напечатал письмо к Гнедичу, убедившее его в возможности употребления гекзаметра в русском стихосложении и побудившее начатый александрийскими стихами перевод «Илиады» переработать в гекзаметры. Уваров был инициатором основания «Арзамаса». Когда в 1815 г. Блудов написал свое «Видение в Арзамасе», Уваров разослал писателям циркулярное приглашение пожаловать к нему на вечер 14октября. В ярко освещенной комнате, где помещалась его библиотека, стоял длинный стол, обставленный стульями, на столе большая чернильница, бумага, перья. Хозяин занял место председателя и в краткой речи предложил заседающим осуществить на деле видение Блудова и составить общество «Арзамасских безвестных литераторов». Юмористический гений Жуковского мигом пробудился; он увидел длинный ряд веселых вечеров, возможность нескончаемых шуток и проказ. От правил, предложенных им новому обществу, все помирали со смеху. Жуковского единогласно избрали секретарем. Уваров рассчитывал, что председателем выберут его, но решено было, что председателя на каждое заседание будут выбирать по жребию. Так основался «Арзамас». Кличка Уварова была Старушка. Заседания общества чаще всего происходили в петербургском доме Уварова или на его пригородной даче. Года через два Уваров почувствовал, что веселое озорство «Арзамаса» все больше начинает бить в пустое место и что пора взяться за что-то более серьезное. Он написал в «Арзамас» «донесение», где сообщал, что ездил в Арзамас, посетил трактир, где их общество получило свое начало, потом вышел к берегу реки; из речных струй поднялся старец-водяной и обратился к нему с такой речью: – Гуси, гуси! Кто вас не любит? Да долго ли вам беситься? Царство литературы почти в ваших руках, – когда перестанете вы топить в моих чистых струях карликов «Беседы» и Академии? Давно уже не стало их бумажных тронов, – перестаньте с ними возиться! Какой черт вас с ними связал? Похвально было оказать свету, что они глупцы, похвально было согнать с Парнаса нестерпимую толпу лжегениев; но они давно уже рассеялись под вашими ударами. Чего же вам более? Но должны ли вы довольствоваться сими жалкими трофеями? От вас я ожидаю более; я ожидаю возобновления отечественной литературы, я ожидаю торжества разума и вкуса. Спасайте их, как некогда ваши предки спасали Капитолий: ныне не один Бренн им угрожает; полчища уродливых Бреннов с гасильниками в руках стремятся погасить ту бедную искру человечества и рассудка, которую я поручил в ваше попечение. Пора испугать их светом разума, разогнать их скопища объявлением войны продолжительной и смелой! Тогда я с радостью буду издали внимать кликам вашей победы и с гордостью признавать вас за моих сынов, за истинных Гусей Арзамасских!