Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 23.

Сани сильно трясло во время переезда на расстоянии полуверсты по очень скверной дороге, г. Пушкин страдал, не жалуясь. Г. барон Геккерен смог, поддерживаемый мною, дойти до своих саней, и там он ждал, пока противника его не перенесли, и я мог сопровождать его в Петербург. В продолжение всего поединка спокойствие, хладнокровие и достоинство обеих сторон были совершенны.

Виконт д’Аршиак – кн. П. А. Вяземскому. – Дуэль Пушкина, с. 53 (фр.).

Зимою 1858 г. К. К. Данзас, на просьбу мою посетить со мною место дуэли Пушкина, охотно согласился. Мы отправились на Черную речку, переехавши мост у Ланского шоссе, повернули налево, по набережной, и потом направо, на дороге в Коломяги. По левую сторону дороги остались строения комендантской дачи, по правую тянулся глухой забор огорода. Проехавши этот длинный забор, мы остановились. За этим забором, по словам Данзаса, в 1837 г. начинался кустарник и потом лес, который продолжался параллельно во всю длину Ланской дороги. В недальнем расстоянии от забора он указал мне место, где происходила дуэль. В наш приезд, в 1858 г., кустарника этого мы уже не нашли, он вырублен, и земля разделена; оставалось только около канавок несколько молодого березняка, занесенного снегом.

На этих днях (июнь 1880 г.) я опять посетил место дуэли Пушкина. Место это желающие могут найти следующим образом: от чернореченского пешеходного моста, по коломягской дороге, на протяжении 148 сажен, по правой стороне – огороды Мякишева (по левой – комендантские дачи); от огородов Мякишева, где кончается забор, нужно отмерить 75 сажен далее по той же коломягской дороге, до второй от забора канавы, идущей вправо от дороги (всего до этого пункта от Черной речки 223 саж.); потом, свернув с дороги вправо по второй канаве, на которой стоят три березы, и отмерив от дороги ровно 38 сажен, что придется как раз до третьей березы, около которой вправо есть лощина в 25 шагов длины и ширины. На этой-то лощине, не представляющей никаких признаков лесной растительности, и был, по указанию секунданта Пушкина, смертельно ранен Пушкин (см. рис. 8).

Я. А. Исаков. – Голос, 1880, 5 июня, № 155.

Хотя г. Исаков даже опубликовал план места поединка вправо от коломягской дороги, пройдя Комендантскую дачу, но это указание не особенно твердо, потому что трудно верить, чтобы дуэль состоялась на открытой поляне вблизи от дороги и в снежное время. Напротив, большая часть местных старожилов указывает на противоположную сторону, т.е. влево от дороги, к числу лиц, знакомых с этим местом, принадлежит и арендатор огорода вблизи Комендантской дачи по Черной речке № 5, В. Д. Мякишев, который указывает тот пень большого дерева, в четырех шагах от которого стоял Пушкин.

Д. И. Лобанов. Пушкин и Гоголь. – Петербургская Газета, 1880, № 113.

Вас. Дм. Мякишев, арендатор огородов Комендантской дачи, указал мне действительное место, где был смертельно ранен Пушкин. Сначала я было усомнился, так как указание совершенно не совпадало с указанием г. Исакова, но по дальнейшим расспросам вполне убедился в истинности его слов. С двадцатых еще годов Мякишевы арендуют земли Комендантской дачи. Отец настоящего арендатора, Дм. Мякишев, был современник дуэли Пушкина и жил всего в нескольких стах шагах от рокового места. Сын рассказывал со слов отца следующее: было дело это в январе месяце; прибежал к старику Мякишеву впопыхах дворник Комендантской дачи Матвей Фомин и сказал, что за комендантским гумном какие-то господа стрелялись. Старик выбежал на улицу и увидел, что какого-то господина вели двое под руки, посадили в карету и повезли в город. Сейчас же он по следам, – так как по снегу были следы, – пошел на то место, где стрелялись за комендантским гумном, на дорожке, которая шла через огород, возле березы, от которой ныне остался только пень. Отец Мякишева много раз указывал детям это место, и потому они забыть его не могли. В. Д. Мякишев добавляет, что так как дорожка к месту поединка шла кружно, около сарая и гумна, и вести по ней же назад раненого было бы слишком для него мучительно и долго, то господа повели его прямо, как видно было по следам и крови, целиком к дороге, куда подъехала карета, изгородь же, которая здесь была,чтобы пройти, разобрали.

Сравнивая расположение места, указанного Мякишевым, с местом, указанным г. Исаковым, нельзя не видеть, что первое (второе?) находится слишком близко к коломягской дороге и поэтому едва ли могло быть избрано для поединка, тогда как место, указанное Мякишевым, совершенно было в стороне и закрыто от дороги гумном и сараем и при этом имело то преимущество, что на самой Комендантской даче никто зимою, кроме дворника, не жил. Справедливость слов Мякишева подтверждается еще и показаниями Максима Фомина, который во время дуэли был у дворника Комендантской дачи Матвея Фомина, ныне уже умершего, и рассказывает, что видел, как господа выходили из указанной местности и вели под руки раненого.

В. Я. Рейнгардт. Где настоящее место дуэли Пушкина? – Нива, 1880, № 26, с. 514. (В этом же номере – рисунок В. Я. Рейнгардта, изображающий место дуэли.)

Рис. 8

У Комендантской дачи нашли карету, присланную на всякий случай бароном Геккереном, отцом. Дантес и д’Аршиак предложили Данзасу отвезти в ней в город раненого поэта. Данзас принял это предложение, но отказался от другого, сделанного ему в то же время Дантесом предложения скрыть участие его в дуэли.

Не сказав, что карета была барона Геккерена, Данзас посадил в нее Пушкина и, сев с ним рядом, поехал в город. Во время дороги Пушкин держался довольно твердо; но чувствуя по временам сильную боль, он начал подозревать опасность своей раны.

Пушкин вспомнил про дуэль общего знакомого их офицера Московского полка Щербачева, стрелявшегося с Дороховым, на которой Щербачев был смертельно ранен в живот, и, жалуясь на боль, сказал Данзасу: «Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев». Он напомнил также Данзасу и о своей прежней дуэли в Кишиневе с Зубовым. Во время дороги Пушкин в особенности беспокоился о том, чтобы по приезде домой не испугать жены, и давал наставления Данзасу, как поступить, чтобы этого не случилось.

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 26.

Карета медленно подвигалась на Мойку, к Певчевскому мосту. Раненый чувствовал жгучую боль в левом боку, говорил прерывистыми фразами и, мучимый тошнотою, старался преодолеть страдания, возвещавшие близкую неизбежную смерть. Несколько раз принуждены были останавливаться, потому что обмороки следовали довольно часто один за другим и сотрясение пути ослабляло силы больного.

П. В. Анненков. Материалы, с. 420.

Дядя Лев (Пушкин) привел моей матери (О. С. Павлищевой) следующее, слышанное им на Кавказе обстоятельство, достоверность которого требует однако подтверждения: будто бы Геккерен-старший в день поединка поехал к Комендантской даче в наемной карете, а не в своей, опасаясь быть узнанным публикой. Затем, приказав кучеру остановиться не на особенно далеком расстоянии от места поединка, выслал якобы на рекогносцировку своего камердинера и, получив донесение последнего о страшном результате, отослал экипаж с этим лицом для одного из раненых соперников; сам же будто бы нанял проезжавшего извозчика, на котором и ускакал путями окольными, не желая подвергаться любопытным взглядам.

Л. Н. Павлищев. Кончина А. С. Пушкина. СПб., 1899, с. 26.

Кн. Вяземский с одним знакомым своим Ленским, гуляя по Невскому, встречают старика Геккерена в извозщичьих санях. Их удивило, что посланник едет в таком экипаже. Заметя их, он вышел из саней и сказал им, что гулял далеко, но вспомнил, что ему надо написать письма, и, чтобы скорее поспеть домой, взял извозчика. После они узнали, что он ехал с Черной речки, где ждал, чем кончится поединок. Пушкина, как более тяжело раненного, повезли домой в карете Геккерена.

Кн. В. Ф. Вяземская по записи П. И. Бартенева. – Рус. Арх., 1888, т. II, с. 305.

Дети Пушкина в четыре часа пополудни были у кн. Мещерской (дочери Карамзина), и мать за ними сама заезжала.

А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой. – Пушкин и его совр-ки, вып. VI, с. 48.

Все мы, его знакомые, узнали об общем несчастии нашем лишь тогда, когда уже удар совершился. Предварительно никому ничего не было известно. Он мне за несколько недель рассказывал только, что к молодому Геккерену он посылал такие записочки, которые бы могли другого заставить драться, но что он отмалчивался. После этого и свадьба совершилась. Узнав об этом, я предал совершенному забвению все прежнее. В ту самую минуту, когда из кареты внесли его, раненого, я заехал к нему с тем (это было вечером, в 8-м часу), чтобы взять его к себе, что и прежде по средам иногда я делал.

П. А. Плетнев – В. Г. Теплякову, 29 мая 1837 г. – Историч. Вестн., 1887, № 7, с. 21.

Пушкин жил на Мойке в нижнем этаже дома Волконского. У подъезда Пушкин просил Данзаса выйти вперед, послать людей вынести его из кареты и, если жена его дома, то предупредить ее и сказать, что рана не опасна.

В передней люди сказали Данзасу, что Натальи Николаевны не было дома, но когда Данзас сказал им, в чем дело и послал их вынести раненого Пушкина из кареты, они объявили, что госпожа их дома. Данзас через столовую, в которой накрыт уже был стол, и гостиную пошел прямо без доклада в кабинет жены Пушкина. Она сидела со своей старшей незамужней сестрой Александрой Николаевной Гончаровой. Внезапное появление Данзаса очень удивило Наталью Николаевну, она взглянула на него с выражением испуга, как бы догадываясь о случившемся.

Данзас сказал ей, сколько мог покойнее, что муж ее стрелялся с Дантесом, что хотя ранен, но очень легко. Она бросилась в переднюю, куда в то время люди вносили Пушкина на руках.

Увидя жену, Пушкин начал ее успокаивать, говоря, что рана его вовсе не опасна, и попросил уйти, прибавив, что как только его уложат в постель, он сейчас же позовет ее. Она, видимо, была поражена и удалилась как-то бессознательно.

А. Н. Аммосов со слов К. К. Данзаса. Последние дни Пушкина, с. 27.

Его привезли домой; жена и сестра жены, Александрина, были уже в беспокойстве; но только одна Александрина знала о письме его к отцу Геккерена. Он закричал твердым и сильным голосом, чтобы жена не входила в кабинет его, где его положили, и ей сказали, что он ранен в ногу.

A. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 28 янв. 1837 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. VI, с. 50.

Жена встретилась в передней – дурнота – n’entrez pas[226]226
  Не входи (фр.). – Ред.


[Закрыть]. Его положили на диван. Горшок. Раздели. Белье сам велел, потом лег. У него все был Данзас. Жена вошла, когда он был одет и когда уже послали за Арендтом.

B. А. Жуковский. Конспективные заметки. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 285.

Домой возвратились в шесть часов. Камердинер взял его на руки и понес на лестницу. – Грустно тебе нести меня? – спросил у него Пушкин. Бедная жена встретила его в передней и упала без чувств. Его внесли в кабинет; он сам велел подать себе чистое белье; разделся и лег на диван, находившийся в кабинете. Жена, пришедши в память, хотела войти; но он громким голосом закричал: n’entrez pas, ибо опасался показать ей рану, чувствуя сам, что она была опасною. Жена вошла уже тогда, когда он был совсем раздет.

В. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. – Там же, с. 173.

Между тем Данзас отправился за доктором. Сначала поехал к Арендту, потом к Саломону; не застав дома ни того, ни другого, оставил им записки и отправился к доктору Персону; но и тот был в отсутствии. Оттуда, по совету жены Персона, Данзас поехал в Воспитательный дом, где, по словам ее, он мог найти доктора наверное. Подъезжая к Воспитательному дому, Данзас встретил выходившего из ворот доктора Шольца. Выслушав Данзаса, Шольц сказал ему, что он, как акушер, в этом случае полезным быть не может, но что сейчас же привезет к Пушкину другого доктора.

Вернувшись назад, Данзас нашел Пушкина в его кабинете, уже раздетого и уложенного на диване; жена его была с ним.

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 28.

(В седьмом часу веч. 27 янв.) Прибывши к больному с доктором Задлером, которого я дорогой сыскал, взошли в кабинет больного, где нашли его лежащим на диване и окруженным тремя лицами – супругою, полковником Данзасом и г-м Плетневым. Больной просил удалить и не допустить при исследовании раны жену и прочих домашних. Увидев меня, дал мне руку и сказал:

– Плохо со мною!

Мы осматривали рану, и г. Задлер уехал за нужными инструментами. Больной громко и ясно спрашивал меня:

– Что вы думаете о моей ране? Я чувствовал при выстреле сильный удар в бок, и горячо стрельнуло в поясницу, дорогою шло много крови, скажите мне откровенно, как вы рану находите?

– Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная.

– Скажите мне – смертельная?

– Считаю долгом вам это не скрывать, но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано.

– Спасибо! Вы поступили со мною, как честный человек, – при сем рукою потер он лоб. – Нужно устроить свои домашние дела.

Через несколько минут сказал:

– Мне кажется, что много крови идет?

Я осмотрел рану, но нашлось, что мало, и наложил новый компресс.

– Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?

– Прощайте, друзья, – сказал он, глядя на библиотеку. – Разве вы думаете, что я час не проживу?

– О, нет, не потому, но я полагал, что вам приятнее кого-нибудь из них видеть… Г-н Плетнев здесь.

– Да, но я бы желал Жуковского. Дайте мне воды, меня тошнит.

Я трогал пульс, нашел руку довольно холодною, – пульс малый, скорый, как при внутреннем кровотечении; вышел за питьем и чтобы послать за г. Жуковским; полковник Данзас взошел к больному. Между тем приехали Задлер, Арендт, Саломон, – и я оставил больного, который добродушно пожал мне руку.

Д-р В. Б. Шольц. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 195.

Когда Задлер осмотрел рану и наложил компресс, Данзас, выходя с ним из кабинета, спросил его, опасна ли рана Пушкина. «Пока еще ничего нельзя сказать», – отвечал Задлер. В это время приехал Арендт, он также осмотрел рану. Пушкин просил его сказать откровенно, в каком он его находит положении, и прибавил, что, какой бы ответ ни был, он его испугать не может, но что ему необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения.

– Если так, – отвечал ему Арендт, – то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды.

Пушкин благодарил Арендта за откровенность и просил только не говорить жене.

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 29.

(В начале восьмого часа веч.) В доме больного я нашел докторов Арендта и Сатлера.

– Что, плохо? – сказал мне Пушкин, подавая руку. Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения.

– Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете, она должна все знать. Впрочем, делайте со мною, что вам угодно, я на все согласен и на все готов.

Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные предписания. По желанию родных и друзей Пушкина я сказал ему об исполнении христианского долга. Он тот же час на то согласился.

– За кем прикажете послать? – спросил я.

– Возьмите первого, ближайшего священника, – отвечал Пушкин.

Послали за отцом Петром, что в Конюшенной. Больной вспомнил о Грече[227]227
  У Греча умер от скоротечной чахотки его сын-студент, талантливый юноша. Похороны его происходили в день дуэли Пушкина, утром этого дня Пушкин получил пригласительный билет на похороны.


[Закрыть].

– Если увидите Греча, – молвил он, – кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере.

Д-р И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 197.

В 8 часов вечера возвратился доктор Арендт. Его оставили с больным наедине. В присутствии доктора Арендта прибыл и священник. Он скоро отправил церковную требу; больной исповедался и причастился Св. Тайн.

Д-р И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – Там же, с. 197.

Он исполнил долг христианина с таким благоговением и таким глубоким чувством, что даже престарелый духовник его был тронут и на чей-то вопрос по этому поводу отвечал: «Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого желаю такого конца, какой он имел».

Кн. Е. Н. Мещерская-Карамзина. – Я. К. Грот, с. 261 (фр.).

Священник говорил мне после со слезами о нем и о благочестии, с коим он исполнил долг христианский. Пушкин никогда не был esprit fort[228]228
  Вольнодумец (фр.). – Ред.


[Закрыть], по крайней мере не был им в последние годы жизни своей; напротив, он имел сильное религиозное чувство: читал и любил читать евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их.

Кн. П. А. Вяземский – Д. В. Давыдову[229]229
  Письмо до последнего времени считалось адресованным А. Я. Булгакову. М. К. Светлова убедительно доказала, что адресат – Д. В. Давыдов. (Моск. Пушкинист, № 2, 1930, с. 155–162.)


[Закрыть], 5 февр. 1837 г. – Рус. Стар., 1875, т. 14, с. 92.

Когда я вошел к Пушкину, он спросил, что делает жена? Я отвечал, что она несколько спокойнее.

– Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, – возразил он. – Не уехал еще Арендт?

Я сказал, что доктор Арендт еще здесь.

– Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат.

Желание Пушкина было передано д-ру Арендту и лично самим больным повторено. Доктор Арендт обещал возвратиться к 11 часам.

Необыкновенное присутствие духа не оставляло больного. От времени до времени он тихо жаловался на боль в животе и забывался на короткое время.

Д-р И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 197.

Прощаясь, Арендт объявил Пушкину, что, по обязанности своей, он должен доложить обо всем случившемся государю. Пушкин ничего не возразил против этого, но поручил только Арендту просить от его имени государя не преследовать его секунданта. Уезжая, Арендт сказал провожавшему его в переднюю Данзасу:

– Штука скверная, он умрет.

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 29.

Один за другим начали съезжаться к Пушкину друзья его: Жуковский, князь Вяземский, граф М. Ю. Виельгорский, князь П. И. Мещерский, П. А. Валуев, А. И. Тургенев, родственница Пушкина, бывшая фрейлина Загряжская, все эти лица до самой смерти Пушкина не оставляли его дом и отлучались только на самое короткое время.

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 30.

В полночь доктор Арендт возвратился. Покинув Пушкина, он отправился во дворец, но не застал государя, который был в театре, и сказал камердинеру, чтобы по возвращении его величества было донесено ему о случившемся. Около полуночи приезжает за Арендтом от государя фельдъегерь с повелением немедленно ехать к Пушкину, прочитать ему письмо, собственноручно государем к нему написанное, и тотчас обо всем донести. «Я не лягу и буду ждать», стояло в записке государя к Арендту. Письмо же приказано было возвратить.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 178.

Ночью возвратился к нему Арендт и привез ему для прочтения собственноручную записку, карандашом написанную государем, почти в таких словах: «Если бог не приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не беспокойся; я беру их на свои руки». Пушкин был чрезвычайно тронут словами и убедительно просил Арендта оставить ему эту записку, но государь велел ее прочесть и немедленно возвратить.

Кн. П. А. Вяземский – Д. В. Давыдову, 5 февр. 1837 г. – Рус. Стар., 1875, т. 14, с. 92.

Что за письмо привозил Арендт Пушкину от Николая? Пушкин прочел его и возвратил Арендту. Письмо до сих пор еще неизвестно.

А. С. Суворин со слов П. А. Ефремова. – Дневник А. С. Суворина, с. 206.

В лечении не последовало перемен. Уезжая, д-р Арендт просил меня тотчас прислать за ним, если я найду то нужным.

Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 198.

Когда Арендт уехал, Пушкин позвал к себе жену, говорил с нею и просил ее не быть постоянно в его комнате, он прибавил, что будет сам посылать за нею. В продолжение этого дня у Пушкина перебывало несколько докторов, в том числе: Саломон и Буяльский. Домашним доктором Пушкина был доктор Спасский, но Пушкин мало имел к нему доверия. По рекомендации бывшего тогда главного доктора конногвардейского полка Шеринга Данзас пригласил доктора провести у Пушкина всю ночь. Фамилии этого доктора Данзас не помнит.

A. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 31.

Он подозвал к себе Спасского, велел подать какую-то бумагу, по-русски написанную, и заставил ее сжечь.

B. А. Жуковский. Письмо к С. Л. Пушкину. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 180.

Пушкин велел д-ру Спасскому вынуть какую-то его рукою написанную бумагу из ближайшего ящика, и ее сожгли перед его глазами; а Данзасу велел найти какой-то ящичек и взять из него находившуюся в нем цепочку.

В. А. Жуковский – гр. А. Х. Бенкендорфу, в февр.–марте 1837 г. – Там же, с. 240.

Я спросил Пушкина, не угодно ли ему сделать какие распоряжения.

– Все жене и детям, – отвечал он, – позовите Данзаса.

Данзас вошел. Пушкин захотел остаться с ним один.

И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – Там же, с. 198.

Пушкин велел написать частные долги и написал реэстр своей рукой довольно твердою.

А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 31 янв. 1837 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. VI, с. 62.

Подозвав Данзаса, Пушкин просил его записывать и продиктовал ему все свои долги, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Потом он снял с руки кольцо и отдал Данзасу, прося принять его на память. При этом он сказал Данзасу, что не хочет, чтоб кто-нибудь мстил за него, и что желает умереть христианином.

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 31.

Данзас сказал ему, что готов отомстить за него тому, кто его поразил. «Нет, нет, – ответил Пушкин, – мир, мир».

A. Н. Веневитинова – С. Л. Пушкину со слов Е. А. Карамзиной. – Пушкин и его совр-ки, вып. VIII, с. 67 (фр.).

Княгиня (Вяземская) была с женою, которой состояние было невыразимо: как привидение, иногда подкрадывалась она в ту горницу, где лежал ее умирающий муж; он не мог ее видеть (он лежал на диване лицом от окон к двери), но он боялся, чтобы она к нему подходила, ибо не хотел, чтобы она могла приметить его страдания, кои с удивительным мужеством пересиливал, и всякий раз, когда она входила или только останавливалась у дверей, он чувствовал ее присутствие. «Жена здесь, – говорил он – отведите ее».

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 176.

Когда ему сказали, что бывали случаи, что от таких ран оживали, то он махнул рукою в знак сомнения. Иногда, но редко, подзывает к себе жену и сказал ей:

– Будь спокойна, ты невинна в этом.

Кн. Вяземский и тетка Загряжская и сестра Александра не отходят от жены. Я провел там – до четвертого часа утра (28-го), с Жуковским, гр. Виельгорским и Данзасом; но к нему входит только один Данзас.

A. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой. – Пушкин и его совр-ки, вып. VI, с. 50.

Жене своей он сказал: «Не упрекай себя моей смертью: это – дело, которое касалось одного меня».

B. А. Муханов со слов А. Я. Булгакова. Из дневника. – Моск. Пушкинист, вып. I, 1927, с. 50.

28-го утром, когда боли усилились и показалась значительная опухоль живота, решились поставить промывательное, чтобы облегчить и опростать кишки. С трудом только можно было это исполнить: больной не мог лежать на боку, а чувствительность воспаленной проходной кишки, от раздробленного крестца, – обстоятельство в то время еще неизвестное, – была причиной жестокой боли и страданий после этого промывательного. Оно не подействовало.

В. И. Даль. Ход болезни Пушкина. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 205.

Около четвертого часу (ночи, с 27-го на 28-е) боль в животе начала усиливаться и к пяти часам сделалась значительною. Я послал за Арендтом, он не замедлил приехать. Боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась, взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб ее не испугать.

– Зачем эти мучения? – сказал он. – Без них я бы умер спокойно.

И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – Там же, с. 198.

В продолжение ночи страдания Пушкина до того увеличились, что он решил застрелиться. Позвав человека, он велел подать ему один из ящиков письменного стола; человек исполнил его волю, но, вспомнив, что в этом ящике были пистолеты, предупредил Данзаса. Данзас подошел к Пушкину и взял у него пистолеты, которые тот уже спрятал под одеяло; отдавая их Данзасу, Пушкин признался, что хотел застрелиться, потому что страдания его были невыносимы.

А. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 32.

В одну из предсмертных ночей доктора, думая облегчить страдания, поставили промывательное, отчего пуля стала давить кишки, и умирающий издавал такие крики, что княгиня Вяземская и Александра Николаевна, дремавшие в соседней комнате, вскочили от испуга.

Кн. В. Ф. Вяземская по записи П. И. Бартенева. – Рус. Арх., 1888, т. II, с. 305.

Ночью он кричал ужасно: почти упал на пол в конвульсии страдания. Благое провидение в эти самые десять минут послало сон жене; она не слыхала криков; последний крик разбудил ее, но ей сказали, что это было на улице; после он еще не кричал.

A. И. Тургенев – неизвестному, 28 янв. 1837 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. VI, с. 54.

Вот что случилось: жена в совершенном изнурении лежала в гостиной головой к дверям, и они одни отделяли ее от постели мужа. При первом страшном крике его княгиня Вяземская, бывшая в той же горнице, бросилась к ней, опасаясь, чтобы с нею чего не сделалось. Но она лежала неподвижно (хотя за минуту говорила); тяжелый, летаргический сон овладел ею; и этот сон миновался в ту самую минуту, когда раздалось последнее стенание за дверями.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 179.

Больной был так раздражен, духовно и телесно, что в продолжение этого утра отказывался вовсе от предлагаемых ему пособий.

В. И. Даль. Ход болезни Пушкина. – Там же, с. 206.

Поутру на другой день, 28 января, боли несколько уменьшились. Пушкин пожелал видеть: жену, детей и свояченицу свою Александру Николаевну Гончарову, чтобы с ними проститься. При этом прощании Пушкина с семейством Данзас не присутствовал.

A. Н. Аммосов. Последние дни Пушкина, с. 32.

Наконец боль, по-видимому, стала утихать, но лицо еще выражало глубокое страдание, руки по-прежнему были холодны, пульс едва заметен.

– Жену, просите жену, – сказал Пушкин.

Она с воплем горести бросилась к страдальцу. Это зрелище у всех извлекло слезы. Несчастную надо было отвлечь от одра умирающего. Таков действительно был Пушкин в то время. Я спросил его, не хочет ли он видеть своих друзей.

– Зовите их, – отвечал он.

Жуковский, Виельгорский, Вяземский, Тургенев и Данзас входили один за другим и братски с ним прощались.

И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 198.

– Кто здесь? – спросил он Спасского и Данзаса. Назвали меня и Вяземского.

– Позовите, – сказал он слабым голосом.

Я подошел, взял его похолодевшую протянутую мне руку, поцеловал ее: сказать ему ничего я не мог, он махнул рукою, я отошел.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. – Там же, с. 181.

С нами прощался он среди ужасных мучений и судорожных движений, но с духом бодрым и с нежностью. У меня крепко пожал он руку и сказал:

– Прости, будь счастлив.

Кн. П. А. Вяземский – Д. В. Давыдову, 5 февр. 1837 г. – Рус. Стар., 1875, т. 14, с. 94.

Мне он пожал руку крепко, но уже похолодевшею рукою и сказал: «Ну прощайте!» – «Почему «прощайте»? – сказала я, желая заставить его усумниться в его состоянии. «Прощайте, прощайте», – повторил он, делая мне знак рукой, чтобы я уходила. Каждое его прощание было ускоренное, он боялся расчувствоваться. Все, которые его видели, оставляли комнату рыдая.

В. Ф. Вяземская – Е. Н. Орловой. – Новый Мир, 1931, № 12, с. 191.

Простился с Пушкиным. Он пожал мне два раза, взглянул и махнул тихо рукою… Виельгорскому сказал, что любит его.

A. И. Тургенев. Дневник. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 270.

Прощаясь с друзьями, которые, рыдая, стояли у его одра, он сказал Тургеневу:

– А что же Карамзиных здесь нет?

Тотчас же послали за матушкой (Ек. Л. Карамзиной), которая через несколько минут и приехала. Увидев ее, он сказал уже слабым, но явственным голосом:

– Благословите меня!

Она благословила его издали; но он сделал ей знак подойти, сам положил ее руку себе на лоб и, после того, как она его благословила, взял и поцеловал ее руку.

Кн. Е. Н. Мещерская-Карамзина – кн. М. И. Мещерской. – Пушкин и его совр-ки, вып. VI, с. 95.

Потом потребовал детей; их привели и принесли к нему полусонных. Он на каждого оборачивал глаза, молча; клал ему на голову руку; крестил и потом движением руки отсылал от себя.

B. А. Жуковский – С. Л. Пушкину. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 181.

Каждого из детей он благословил по три раза и прикладывал тыльную часть кисти руки к их губам.

Кн. В. Ф. Вяземская – Е. Н. Орловой. – Новый Мир, 1931, № 12, с. 191.

После катастрофы Александрина (сестра Ham. Ник-ны) видела Пушкина только раз, когда она привела ему детей, которых он хотел благословить перед смертью.

Бар. Г. Фризенгоф – А. П. Араповой. – Кр. Нива, 1929, № 24, с. 10 (фр.).

11 час. утра (28-го). Он часто призывает на минутку к себе жену, которая все твердила: «Он не умрет, я чувствую, что он не умрет». Теперь она, кажется, видит уже близкую смерть. Пушкин со всеми нами прощается; жмет руку и потом дает знак выйти. Мне два раза пожал руку, взглянул, но не в силах был сказать ни слова. Жена опять сказала: «Quelque chose me dit qu’il vivra»[230]230
  «Что-то подсказывает мне, что он будет жить» (фр.). – Ред.


[Закрыть]. С Виельгорским, с Жуковским также простился. Узнав, что К. А. Карамзина здесь же, просил два раза позвать ее и дал ей знать, чтобы перекрестила его. Она зарыдала и вышла.

A. И. Тургенев – неизвестному, 28 янв. 1837 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. VI, с. 53.

Я взял больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на меня и сказал:

– Смерть идет.

Приезда Арендта он ожидал с нетерпением.

– Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно, – промолвил он.

И. Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 198.

В это время приехал доктор Арендт. «Жду царского слова, чтобы умереть спокойно», – сказал ему Пушкин. Это было для меня указанием, и я решился в ту же минуту ехать к государю, чтобы известить его величество о том, что слышал. Надобно знать, что, простившись с Пушкиным, я опять возвратился к его постели и сказал ему: «Может быть, я увижу государя, что мне сказать ему от тебя?» – «Скажи ему, – отвечал он, – что мне жаль умереть; был бы весь его».