Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Так-то вот блистала Наталья Николаевна. Но собственное ее сердце оставалось свободным. Мужу она была «доброй женой», добросовестно рожала ему детей чуть не каждый год, но как женщина относилась к нему равнодушно. Пришла, однако, пора, – настоящую любовь узнала и сама Наталья Николаевна. Приехал в Петербург молодой француз барон Дантес, – легитимист, не пожелавший после июльской революции оставаться во Франции. Он был принят прямо офицером в первейший из всех гвардейских кавалерийских полков – кавалергардский. В высшем свете он сразу занял очень заметное положение. Высокого роста, красавец, с дерзкими, выпуклыми глазами, самоуверенный, живой, веселый, остроумный, везде желанный гость. Дамы носили его на руках. И вот – сошлись две встречных дорожки. Наталья Николаевна познакомилась с Дантесом. Она его очаровала. Ей тоже все больше с каждым разом начинал нравиться этот статный красавец с нежными, дерзко-почтительными глазами, тайно сулящими острые, никогда ею не испытанные радости. В дневнике современника находим мимолетную запись о наблюдавшейся им встрече Дантеса с Натальей Николаевной на балу у итальянского посланника: «В толпе я заметил Дантеса. Мне показалось, что глаза его выражали тревогу, – он искал кого-то взглядом и, внезапно устремившись к одной из дверей, исчез в соседней зале. Через минуту он появился вновь, но уже под руку с г-жою Пушкиною. До моего слуха долетело: «Уехать – думаете ли вы об этом – я этому не верю – вы этого не намеревались сделать…» Выражение, с которым произнесены были эти слова, не оставляло сомнения насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, – они безумно влюблены друг в друга! Пробыв на балу не более получаса, мы направились к выходу: барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной… Как счастливы они казались в эту минуту!»

Над головой Пушкина все назойливее, как прилипчивая осенняя муха, начинало мелькать ужасное слово «рогоносец». На одном балу молодой негодяй, косолапый князь П. В. Долгоруков, подмигивая приятелям на Дантеса, поднимал сзади головы Пушкина пальцы, расставленные, как рога. Рогоносец! Что может быть смешнее и презреннее этой породы людей в глазах света? В свое время и сам Пушкин в достаточной мере поработал над их осмеянием. В «Гавриилиаде», например, он писал:

 
Но дни бегут, и время сединою
Мою главу тишком посеребрит,
И важный брак с любезною женою
Пред алтарем меня соединит.
Иосифа прекрасный утешитель!
Молю тебя, колена преклоня.
О рогачей заступник и хранитель,
Молю – тогда благослови меня,
Даруй ты мне беспечность и смиренье,
Даруй ты мне терпенье вновь и вновь
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!
 

Драма назревала быстро. Как-то молодой князь Павел Вяземский шел по Невскому с Натальей Николаевной, ее сестрой Екатериной и Дантесом. «В это время, – рассказывает он, – Пушкин промчался мимо нас, как вихрь, не оглядываясь, и мгновенно исчез в толпе гуляющих. Выражение лица его было страшно. Для меня это был первый признак разразившейся драмы». Анонимные пасквили. Первый вызов. Женитьба Дантеса на Екатерине Гончаровой. Знала ли Наталья Николаевна о вызове, посланном Пушкиным, знала ли о причинах, заставивших Дантеса жениться на ее сестре? Кажется, ничего не знала. Дантес сделался родственником Пушкиных и еще с большей настойчивостью, доходившей до наглости, стал ухаживать за Натальей Николаевной. Бешенство Пушкина его, видимо, забавляло, и он при нем ухаживал за ней с особенным усердием, на ужинах громогласно пил за ее здоровье. Отпускал шуточки в таком роде: на разъезде с одного бала, подавая руку своей жене, сказал так, чтобы Пушкин слышал: «Пойдем, моя законная!» – давая всем понять, что у него есть еще другая, не «законная». Пушкин перед пустоголовым болваном в кавалергардском мундире все время оказывался в самом смешном и жалком положении и не мог этого не сознавать. И кипел злобой. Однажды на вечере у Вяземских, когда Дантес с обычной неприкрытостью увивался вокруг Натальи Николаевны, графиня Наталья Викторовна Строганова говорила княгине Вяземской, что у Пушкина такой страшный вид, что, будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой. Пушкин дошел почти до сумасшествия. Постоянно получались новые анонимки. Пушкин целыми днями разъезжал по городу, загонял несколько парных месячных извозчиков, – либо, запершись в кабинете, бегал из угла в угол и кусал ногти. При звонке в прихожей выбегал туда и кричал прислуге: «Если письмо по городской почте, – не принимать!» – а сам, вырвав письмо из рук слуги, бросался опять в кабинет и там громко кричал что-то по-французски. Дочь Карамзина, княгиня Ек. Ник. Мещерская, приехав в Петербург в декабре 1836 г., была поражена лихорадочным состоянием Пушкина и судорожными движениями, которые начинались в его лице и во всем теле при появлении будущего его убийцы. Близкие, дальние, прислуга – все видели, что с Пушкиным творится что-то чудовищное. Одна Наталья Николаевна ничего не замечала и совершенно не ощущала надвигавшейся грозы. Она могла быть равнодушна к Пушкину, могла его не любить, могла до полного самозабвения увлечься Дантесом, однако заметить-то творившееся с Пушкиным – могла же! Была она не только неумна, но в ней совершенно отсутствовала та женская интуиция, которая чутко схватывает налету и соображает всякое положение. Княгиня В. Ф. Вяземская старалась указать Наталье Николаевне на истинное положение дела, говорила ей:

– Я люблю вас, как свою дочь. Подумайте, чем все это может кончиться.

Наталья Николаевна беззаботно отвечала:

– Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то, что было два года сряду.

Настолько ничего не понимала, что простодушнейшим образом передавала мужу все пошлости и двусмысленные каламбуры, которыми ее увеселял Дантес.

Был ясный и морозный, ветреный январский день. Наталья Николаевна днем каталась по Дворцовой набережной. В четыре часа заехала за детьми, бывшими у княгини Е. Н. Мещерской, и воротилась домой. Стол уже был накрыт к обеду. В ожидании Пушкина Наталья Николаевна сидела в своем будуаре с сестрой Александриной. Вдруг, без доклада и не стучась, вошел полковник Данзас, лицейский товарищ Пушкина. Бледный, стараясь быть спокойным, он сообщил, что Пушкин сейчас стрелялся с Дантесом и ранен, – впрочем, легко. Наталья Николаевна кинулась в переднюю; в нее уже вносили на руках раненого Пушкина. Увидев жену, он сказал, что рана его вовсе не опасна, и попросил ее не входить к нему, пока его не уложат.

Когда с близким человеком случается беда, иные женщины, даже совсем как будто слабые и беспомощные, вдруг исполняются невероятной силы, энергии и, забыв совершенно себя, целиком уходят в помощь близкому. Есть другие женщины: при беде с близким человеком они сами становятся беспомощными, падают в обмороки, бьются в судорогах, не только не помогают окружающим, но и отвлекают на уход за собой силы, нужные для близкого. Наталья Николаевна принадлежала ко второго рода женщинам. В тяжкие предсмертные дни Пушкина ей было совсем не до ухода за умирающим; напротив, всем приходилось ухаживать за ней, все заботились о ней, и в первую голову – сам умиравший. Пушкин до последней возможности удерживался от стонов, чтоб не расстраивать жену, просил пойти сказать, что все, слава Богу, идет хорошо, – «а то ей там, пожалуй, наговорят!» И все время твердил ей, что она совершенно неповинна в случившемся.

Наталья Николаевна была в полном отчаянии, рыдала, впадала в летаргический сон; как привидение, подкрадывалась к дверям комнаты мужа. Ему было уже совсем плохо. Пушкин раскрыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, он внятно сказал:

– Позовите жену, пусть она меня покормит.

Наталья Николаевна опустилась на колени у его изголовья, поднесла ему ложечку, другую и приникла лицом к лицу мужа. Он погладил ее по голове и сказал:

– Ну, ну, ничего, слава Богу, все хорошо!

Наталья Николаевна, обрадованная, вышла из кабинета и сказала окружающим:

– Вот вы увидите, что он будет жив!

И, с присущей ей тонкостью интуиции, все продолжала твердить:

– Да, да, он останется жив!

Ал. Тургенев с изумлением записал в дневнике: «У него предсмертная икота, а жена его находит, что ему лучше, чем вчера!»

Умер. Княгиня Вяземская подошла к Наталье Николаевне и мягко сжала ее руки. Та повела обезумевшими глазами.

– Пушкин умер?

Вяземская молчала.

– Скажите, скажите правду!

Вяземская выпустила ее руки и молча поникла головой. С Натальей Николаевной сделались самые страшные конвульсии, гибкий стан перегибался так, что ноги доходили до головы, зубы стискивались и трещали. Она закрыла глаза, призывала мужа, говорила с ним громко; говорила, что он жив. Ничто не могло ее удержать. Она побежала к трупу, упала на колени. Густые темно-русые локоны в беспорядке рассыпались по плечам. Она то склонялась лбом к оледеневшему лбу мужа, то к его груди, называла его самыми нежными именами, просила у него прощения, толкала его и, рыдая, вскрикивала:

– Пушкин, Пушкин, ты жив?

Ее увели насильно, опасаясь за ее рассудок. Наталья Николаевна попросила к себе Данзаса. Когда он вошел, она со своего дивана упала перед ним на колени, целовала ему руки, просила прощения, благодарила за заботы о муже. Клялась перед всеми, что оставалась верна мужу, но винила себя, что допускала ухаживания Дантеса и не замечала страданий, какие доставляла Пушкину.

Материальная судьба вдовы устроилась очень хорошо. По приказанию царя уплачены были все долги Пушкина, жене выдано единовременное пособие в десять тысяч рублей и назначена пенсия, кроме того, по полторы тысячи в год на каждого из сыновей, пенсия каждой дочери до замужества; велено на казенный счет издать сочинения Пушкина в пользу вдовы.

Конечно, Наталья Николаевна стала предметом всевозможных толков, пересудов, сплетен. Оставаться в Петербурге было очень тяжело. Она быстро собралась: гроб с телом Пушкина еще стоял в квартире, а уже началась спешная укладка. Через десять дней после похорон Пушкина Наталья Николаевна с детьми и сестрой Александриной выехала в Калужскую губернию, в имение брата Д. Н. Гончарова «Полотняный завод». О жизни сестер Д. Н. Гончаров писал: «Живут очень неподвижно, проводят время, как могут; понятно, что после жизни в Петербурге, где Натали носили на руках, она не может находить особой прелести в однообразной жизни «Завода», и она чаще грустна, чем весела, нередко прихварывает, что заставляет ее иногда целыми неделями не выходить из своих комнат и не обедать со мною». О Пушкине она очень скоро перестала горевать. Всего месяца два после его смерти сын историка Андрей Карамзин писал матери: «То, что вы мне говорили о Наталье Николаевне, меня опечалило. Странно, я ей от всей души желал утешения, но не думал, что желание мое исполнится так скоро». А отец Пушкина, Сергей Львович, посетивший невестку в сентябре того же года, нашел, что Александрина Гончарова огорчена смертью Пушкина гораздо больше, чем Наталья Николаевна.

Два года прожила Наталья Николаевна в «Полотняном заводе», потом, с той же неразлучной сестрой Александриной, переселилась обратно в Петербург. Жили они там вдалеке от центра, на Аптекарском Острове, скромно и уединенно. «Совершенно по-монашески, – писал Плетнев. – Никуда не ходят и не выезжают. Пушкина очень интересна. В ее образе мыслей и особенно в ее жизни есть что-то трогательно-возвышенное. Она не интересничает, но покоряется судьбе». Плетнев шутя спросил ее – скоро ли она опять выйдет замуж? Наталья Николаевна, шутя же, ответила, что, во-первых, не пойдет замуж, во-вторых, ее никто не возьмет. Плетнев посоветовал ей на такой вопрос всегда отвечать что-нибудь одно и советовал держаться второго ответа. Но Наталья Николаевна продолжала твердить, что не пойдет замуж, – «чтобы в случае отступления сказать, что уж так судьба захотела».

24 декабря 1841 г. случилось маленькое событие, определившее всю дальнейшую судьбу Натальи Николаевны. Был канун Рождества. Наталья Николаевна выбирала в английском магазине подарки на елку своим детям и вдруг встретилась с царем; он тоже обыкновенно приезжал в этот день в английский магазин покупать елочные игрушки для своих детей. Царь изволил очень милостиво разговаривать с красавицей-вдовой, а через несколько дней выразил престарелой фрейлине Е. И. Загряжской, тетке Натальи Николаевны, желание, чтобы Наталья Николаевна, как в старые времена, украшала своим присутствием царские приемы. Для нее началась прежняя жизнь, полная блеска и побед. Одно из ее появлений при дворе превратилось в настоящий триумф. В залах Аничковского дворца состоялся костюмированный бал в самом тесном кругу. Наталья Николаевна явилась одетой в древнееврейском стиле: длинный фиолетовый бархатный кафтан, почти закрывая широкие палевые шальвары, плотно облегал стройный стан, а легкое из белой шерсти покрывало, спускаясь с затылка, мягкими складками обрамляло лицо и ниспадало на плечи. Император был в восхищении, за руку подвел Наталью Николаевну к императрице; императрица оглядела ее в лорнет и сказала:

– Да, прекрасна, в самом деле прекрасна! Ваше изображение таким должно бы перейти к потомству.

Тотчас после бала придворный живописец написал акварелью портрет Натальи Николаевны в библейском костюме.

А потом… Потом целый ряд странностей. В 1844 г. кавалергардский офицер, генерал-майор П. П. Ланской, сделал Наталье Николаевне предложение. Ему в скором времени предстояло назначение командиром армейского полка в каком-нибудь захолустье, как вдруг, рассказывает его дочь А. П. Арапова, «ему выпало негаданое, можно даже сказать, необычайное счастье». Он был назначен командиром лейб-гвардии конного полка, шефом которого состоял сам император, получил блестящее положение, великолепную казенную квартиру – и женился на Н. Н. Пушкиной. Арапова наивно рассказывает о внимании и милостях, которые расточал царь Наталье Николаевне и ее мужу. Николай сам вызвался быть посаженным отцом на их свадьбе. Но Наталья Николаевна настояла, чтобы свадьба совершилась как можно скромнее и привлекла к себе как можно меньше внимания. Царь прислал новобрачной в подарок великолепный бриллиантовый фермуар и велел передать, что первого их ребенка будет крестить сам и что от этого он не дозволит Наталье Николаевне отделаться. Когда у Натальи Николаевны родился ребенок (будущая А. П. Арапова), царь лично приехал в Стрельну для его крестин. «Постоянная царская милость служила лучшей эгидой против зависти врагов, – рассказывает Арапова. – Те самые люди, которые беспощадно клеймили Наталью Николаевну, заискивающе любезничали и напрашивались на приглашения, – в особенности когда в городе стало известно, что сам царь назвался к Ланскому на бал». Наталья Николаевна задумала устроить вечеринку в полковом интимном кругу. Когда Ланской был у царя на докладе, Николай по окончании аудиенции сказал ему:

– Я слышал, что у тебя собираются танцевать? Надеюсь, ты своего шефа не обойдешь приглашением?

Приехав на бал, царь велел провести себя в детскую, взял на колени старшую девочку, разговаривал с ней, целовал и ласкал. Когда, по поводу юбилея полка, Ланской хотел поднести императору альбом с портретами офицеров полка, Николай пожелал, чтоб на первом месте, рядом с портретом командира полка, был помещен портрет его жены (!!) (При чем тут жена?). Кроме того, миниатюрный портрет Натальи Николаевны был вделан во внутреннюю крышку золотых часов, которые носил император. После смерти Николая камердинер взял себе эти часы, «чтобы не было неловкости в семье».

Все эти данные с большой вероятностью говорят за то, что у Николая завязались с Натальей Николаевной очень нежные отношения, результаты которых пришлось покрыть браком с покладистым Ланским.

Князь В. М. Голицын видел Наталью Николаевну зимой 1861–1862 г. в Ницце. В своих неизданных записках он рассказывает: «Несмотря на преклонные уже года, она была еще красавицей в полном смысле слова: роста выше среднего, с правильными чертами лица и прямым профилем, какой виден у греческих статуй, с глубоким, всегда словно задумчивым взором».

В январе 1837 г. перед одной из офицерских квартир кавалергардских казарм расхаживал по улице бравый кавалергардский ротмистр и зорко вглядывался в прохожих, – не следит ли кто за квартирой. В квартире происходило тайное свидание его приятеля Дантеса с красавицей Пушкиной, женой поэта. Свидание это устроила, по просьбе Дантеса, хозяйка квартиры, жена кавалергарда, Идалия Григорьевна Полетика. Она пригласила к себе Наталью Николаевну, а сама уехала. Наталья Николаевна очутилась с глазу на глаз с Дантесом. Дантес стал страстно объясняться ей в любви, молил отдаться ему, вынимал пистолет и грозил застрелиться. По-видимому, настояния его не увенчались успехом. Наталья Николаевна, как она впоследствии рассказывала, не знала, как отделаться от него, в комнату вошла девочка, дочь хозяйки, Наталья Николаевна кинулась к ней, и Дантес должен был отступиться. Стороживший квартиру офицер был Петр Петрович Ланской. Уж конечно, он понимал, что подобного рода тайные свидания устраиваются не для платонических бесед на возвышенные темы, и о даме, соглашающейся на такие встречи, должен был получить совершенно определенное представление. Однако ни свидание это, ни странное покровительство императора Наталье Николаевне не помешали Ланскому в 1844 г. жениться на ней и получить все бесчисленные выгоды, вытекшие для него из этой женитьбы. Карьера его оказалась обеспеченной. Вместо провинциального армейского полка Ланской получил в командование один из первых гвардейских кавалерийских полков, вскоре затем произведен в генерал-адъютанты, потом назначен начальником первой кавалерийской дивизии. Позднее он исправлял должность петербургского генерал-губернатора; был председателем комиссии для разбора и суда всех политических дел.

Современник, знавший Ланского, когда ему было уже за пятьдесят, сообщает, что он даже в эти годы был все еще замечательно красивый мужчина и добродушнейший по природе человек, но то, что на военном жаргоне называется «ремешок». В обществе это был элегантный, вполне светский человек, а на конногвардейском плацу, где происходило учение солдат, строго придирчивый николаевский генерал, не стеснявшийся, как говорят, самыми бесцеремонными приемами и суровыми наказаниями. В браке с ним Наталья Николаевна, как сообщает Арапова, нашла то тихое, безмятежное счастье, которого не имела с Пушкиным.

Старшая сестра Натальи Николаевны Пушкиной. В семье ее называли Коко. В 1834 г. вместе с сестрой Александрой поселилась в Петербурге у Пушкиных; обе сестры, по протекции Натальи Николаевны и тетки Ек. Ив. Загряжской, были назначены фрейлинами императорского двора. Екатерина Николаевна была очень высокого роста, стройная, с матовым цветом кожи и близорукими черными глазами; далеко не красавица, представляла собой довольно оригинальный тип скорее южанки с черными волосами. Насмешники сравнивали ее за рост с большим иноходцем и с ручкой от помела. Была страстно, до самозабвения, влюблена в Дантеса. Сама устраивала свидания его с Натальей Николаевной, только чтоб чаще его видеть. Дантес, увлекаясь Натальей Николаевной, снизошел к любви Екатерины и походя вступил с ней в связь. Летом 1836 г. она от него забеременела. Перед Дантесом стояла неприятная перспектива жениться на ней. Но приемный отец его Геккерен и слышать не хотел о такой невыгодной женитьбе. Однако после ноябрьского вызова, посланного Пушкиным Дантесу, и отец, и сын предпочли пойти на эту свадьбу, чтоб не доводить дела до дуэли. 10 января 1837 г. свадьба состоялась. Екатерине Николаевне и после свадьбы приходилось быть постоянной свидетельницей наглых ухаживаний Дантеса за ее сестрой, но, по-видимому, она все это готова была переносить за счастье принадлежать Дантесу. Вне его она ничего не видела. Когда, после дуэли, к ней заехала домашний друг Пушкиных княгиня Е. А. Долгорукова, чтобы сообщить ей о смертельной ране Пушкина, Екатерина Николаевна выбежала к ее карете вся разряженная и восторженно крикнула:

– Жорж вне опасности!

Впрочем, когда Долгорукова сообщила ей, что дни Пушкина сочтены, она заплакала. Дантес был разжалован в солдаты и выслан за границу. Екатерина Николаевна, вынужденная остаться еще некоторое время в Петербурге, писала мужу: «Одна русская горничная (!) восторгается твоим умом и всею твоею особою, говорит, что тебе равного она не встречала во всю свою жизнь и что никогда не забудет, как ты пришел ей похвастаться своей фигурой в сюртуке. Я тебя крепко, крепко люблю, в одном тебе все мое счастье, только в тебе, в тебе одном».

Уезжая из России, Екатерина Николаевна великодушно заявила, что – «она прощает Пушкина».

За границей, в апреле 1837 г., через три месяца после свадьбы, Екатерина Николаевна родила девочку. Остальную жизнь она прожила с мужем в его имении Зульце, в Эльзасе, изредка наезжая вместе с ним в Баден, Париж и Вену. По семейным преданиям Гончаровых, Екатерину Николаевну угнетала мысль, что муж ее остается верен своему обожанию ее сестры. Окружающие убеждали ее, что если она примет католичество, то это вызовет перемену чувств в муже. Она соглашалась, но хотела, чтобы присоединение ее к католичеству произошло при скромной обстановке в Зульце, родные же мужа желали обставить этот переход торжественно и настаивали на совершении обряда в Париже, в церкви Madeleine. После долгих переговоров Екатерина Николаевна согласилась, но не успела привести намерения в исполнение: она скончалась после родов от родильной горячки. В действительности, католичество она приняла, но это скрывалось от Гончаровых, чтобы не огорчить ее мать.