Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Отец Н. Н. Гончаровой-Пушкиной. Воспитывался в роскоши и безделье, проживая то в Москве, то в богатом калужском поместье Гончаровых «Полотняном заводе». В 1807 г. женился на Наталье Ивановне Загряжской. Вскоре ему пришлось убедиться в полном расстройстве дел отца. Николай Афанасьевич обладал энергией своих дедов; он уговорил отца уехать за границу, а сам в несколько лет успел значительно поправить пошатнувшиеся дела. Но воротился отец, отстранил его от дел и снова принялся за свои причуды. В 1814 г. Николай Афанасьевич упал с лошади, ушиб голову. После этого у него стали обнаруживаться признаки умопомешательства, склонность к которой была у него наследственной от душевно больной матери. В 1823 г. он совсем сошел с ума. Болезнь его гнетом лежала на всей семье. Николай Афанасьевич жил с семьей, нередко впадал в буйство и тогда гонялся за женой с ножом.

Теща Пушкина. Генерал-лейтенант Ив. Ал. Загряжский, любимец Потемкина, очень богатый помещик, имел жену, несколько человек детей. Он поехал за границу и в Париже, при первой живой жене, женился на француженке. С ней он прижил дочь – Наталью Ивановну. С новой женой и дочерью Загряжский приехал к прежней жене и детям. К удивлению, все обошлось благополучно. Обе жены очень подружились, а его прогнали. Первая жена не отличала Наталью Ивановну от своих детей и дала ей долю в наследстве. Она с детьми жила в Петербурге, муж основался на холостую ногу в Москве, жил пышно и весело. Загряжские были приняты при дворе. Красавица Наталья Ивановна сделалась участницей дворцовой любовной истории; в нее влюбился офицер Охотников, любовник императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I. Императрица ее приревновала. В начале 1807 г. Наталья Ивановна вышла в Петербурге за Николая Афанасьевича Гончарова.

В конце двадцатых годов, когда Пушкин познакомился с Гончаровыми, Наталье Ивановне шел пятый десяток. Гончаровы жили в Москве в собственном доме на углу Б. Никитской и Скарятинского пер. Имущественные дела их были сильно расстроены. Свекор Афанасий Николаевич безумно расточал свои богатства, сумасшедший муж ни во что не мешался. В собственном имении Натальи Ивановны Ярополче Волоколамского уезда было около двух тысяч душ, но хозяйство велось бестолково, и доходов поступало мало. У Натальи Ивановны никогда не было денег, часто нуждались в самом необходимом. Когда Пушкин, женихом, приезжал к ним в дом, Наталья Ивановна старалась выпроводить его до обеда или завтрака. Детей она держала в большой строгости, требовала, чтобы на все они глядели из ее рук. Была деспотична, самодурна и большая ханжа. В доме была особенная молельня со множеством икон и лампадок, местный приходской священник по субботам и канунам праздников служил в ней всенощную. Наталью Ивановну постоянно окружали монахини и странницы, они льстили ей, вели душеспасительные беседы и пересыпали их сплетнями и наговорами на детей и слуг, не сумевших им угодить. Тогда следовала грозная расправа. Современница вспоминает: «Наталья Ивановна была довольно умна и несколько начитана, но имела дурные, грубые манеры и какую-то пошлость в правилах».

Мы не знаем, по каким мотивам Наталья Ивановна в конце концов дала согласие на брак дочери с Пушкиным, но симпатий между ней и Пушкиным не было. Ей не нравилось его религиозное вольнодумство, его отрицательное отношение к Александру I, перед которым сама она благоговела; больше всего не нравилось, что Пушкин не чиновен, не богат и что дочь ее делает карьеру очень не блестящую. Стычки, колкости, неприятности посыпались на Пушкина задолго до того, как Наталья Ивановна сделалась его официальной тещей. Несколько раз свадьба висела на волоске. Перед отъездом Пушкина в Болдино в августе 1830 г. мать невесты устроила ему совершенно дикую сцену, осыпала его самыми оскорбительными обвинениями. «Московские сплетни, – писал Пушкин Плетневу, – доходят до ушей невесты и ее матери, отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения…» Когда Пушкин жил в Болдине, Наталья Ивановна не позволяла дочери самой писать к нему письма, а диктовала ей наставления, чтобы Пушкин соблюдал посты, молился Богу и т. п., даже заставляла писать жениху колкости. Но дочь все это помещала в постскриптуме к письмам самым нежным, так что Пушкин уже понимал, откуда эти приписки. Воротившись зимой в Москву, Пушкин нашел тещу опять за что-то на него озлобленной. «Насилу с нею сладил, – писал он Плетневу, – но, слава Богу, сладил». Но стычки и колкости продолжались. Наталья Ивановна говорила Пушкину:

– Вы должны помнить, что вступаете в наше семейство.

Пушкин на это отвечал:

– Это дело вашей дочери, – я на ней хочу жениться, а не на вас.

Пушкин настаивал, чтобы свадьба была поскорее, но Наталья Ивановна тянула время и наконец объявила, что у нее нет денег на приданое. Пушкин заявил, что готов взять ее дочь и без приданого, но на это Наталья Ивановна не согласилась. Тогда Пушкин дал ей взаймы одиннадцать тысяч рублей на приданое, хорошо, конечно, зная, что назад он их не получит. Много из этих денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны. Она преподнесла дочери залоговые квитанции на драгоценные уборы – бриллианты и жемчуга, предоставляя Пушкину самому выкупить их. Настал день свадьбы. Вдруг Наталья Ивановна дала знать Пушкину, что свадьбу надо еще отложить, что у нее нет денег – на карету. Пушкин опять послал денег.

Он рассчитывал жить с женой в Москве, нанял квартиру на Арбате, во втором этаже. Дом этот сохранился до сих пор: 53, против почты, недалеко от Денежного переулка. Однако Наталья Ивановна очень скоро сделала Пушкину пребывание в Москве совершенно нестерпимым. Она наговаривала на него дочери, изображала ей его как человека ненавистного, жадного, презренного ростовщика (!), говорила ей: «С твоей стороны глупо позволять мужу…» и т. п. Пушкин переехал с женой в Петербург.

Наталья Ивановна с двумя незамужними дочерьми, Екатериной и Александрой, поселилась в своем имении Ярополче. С каждым годом она все опускалась. Пьянствовала с утра до вечера, жила со всеми своими лакеями. С дочерьми обращалась сурово и придирчиво. Жизнь девушек стала совсем невыносимой. В 1834 г. Наталья Николаевна, несмотря на видимое нежелание Пушкина, пригласила сестер переехать к ней в Петербург. Сестры поселились с Пушкиными на одной квартире (платя за свое помещение и содержание). Отношения всех дочерей с Натальей Ивановной были, видимо, очень далекие. После смерти Пушкина Наталья Николаевна с детьми и сестрой Александрой поселилась не у матери в Ярополче, а у старшего брата в «Полотняном заводе».

Жена поэта. Рожденная Гончарова. Детство было нерадостное. Сумасшедший отец, взбалмошная и деспотичная ханжа-мать. В самом строгом монастыре послушниц не держали в таком слепом повиновении, как сестер Гончаровых. Если, случалось, какую-либо из них призывали в неурочное время к матери, то сердце у призванной замирало, а рука перед дверью творила крестное знамение. Наталья Ивановна строго наблюдала, чтобы дочери никогда не подавали и не возвышали голоса, не пускались с гостями ни в какие серьезные рассуждения, а, когда заговорят старшие, молчали бы и слушали. Вставать они должны были с зарей, ложиться в десять вечера; каждую субботу ходили ко всенощной, каждое воскресенье – к обедне. Читать книги с мало-мальски романическим содержанием строжайше запрещалось. За провинности мать бивала дочерей по щекам. В основу их образования было положено тщательное изучение танцев и знание французского языка лучше своего родного.

Наталья Николаевна была младшей из трех дочерей. Красоты она была исключительной. Когда ей исполнилось шестнадцать лет и девушку, по обычаю, стали вывозить в свет, – гул восхищения прокатился по всем гостиным. Среди московских красавиц она сразу выдвинулась на первое место, рядом с блестящей Алябьевой. В Алябьевой видели олицетворение красоты классической, в Гончаровой – красоты романтической. Пушкин увидел Наталью Николаевну на балу в первый же год появления ее в московском свете, в 1828г. Она была в белом воздушном платье, с золотым обручем на голове. Пушкин был ей представлен и тогда же сказал, что участь его будет навеки связана с ней. Граф Ф. И. Толстой-Американец, старинный знакомый Гончаровых, по просьбе Пушкина съездил к ним и испросил позволения привезти Пушкина. Пушкин стал бывать у Гончаровых. Мы не знаем, какой носило характер его общение с Натальей Николаевной. В это же время Пушкин часто посещал в Москве семейство Ушаковых; там, с двумя дочерьми, у него происходило живое общение на почве литературных и музыкальных интересов, ему там восторженно поклонялись как поэту, он был блестящ, весел, шаловлив. Наталья же Николаевна, по некоторым сообщениям, в то время совсем еще даже не читала Пушкина, вообще же всю жизнь была к поэзии совершенно равнодушна. И какое могло быть духовное общение между Пушкиным и малообразованной шестнадцатилетней девочкой, обученной только танцам и умению болтать по-французски? Он созерцал ее, «благоговея богомольно перед святыней красоты», горел любовью, но чувствовал, что она к нему равнодушна, что ему нечем ее заинтересовать и увлечь. И был с ней застенчив, робок, как в первый раз влюбленный мальчик. «Карс» – так он называл ее у Ушаковых – по имени турецкой крепости, признававшейся неприступной. И вообще в семье Гончаровых он ощущал холод и стеснение. Матери он не нравился. Несмотря на все это, в конце апреля 1829 г. Пушкин, через того же Толстого-Американца, посватался за Наталью Николаевну. Напрямик ему не отказали, но отозвались, что надо подождать и посмотреть, что Наташа еще слишком молода и т. п. Пушкин в ту же ночь уехал на Кавказ в действующую армию. «Спросите – зачем? – писал он впоследствии Гончаровой-матери. – Клянусь, сам не умею сказать; но тоска непроизвольная гнала меня из Москвы; я бы не мог в ней вынести присутствия вашего и ее».

Осенью Пушкин возвратился с Кавказа в Москву. Было утро. У Гончаровых дети сидели в столовой за чаем, мать еще спала. Вдруг стук на крыльце, и вслед за тем в саму столовую влетела из прихожей калоша. Это Пушкин так торопливо раздевался. Вошел и тотчас же спросил Наталью Николаевну. Но она не посмела выйти без разрешения матери. Разбудили Наталью Ивановну. Она приняла Пушкина в постели, – приняла молчаливо и очень холодно. С Наташей ему удалось увидеться, но она отнеслась к нему тоже холодно и невнимательно. Пушкин оробел, у него не хватило решимости объясниться с ней, он уехал в Петербург, по его словам, «со смертью в душе». С болью и досадой сознавалось, что он был смешон в своей робкой застенчивости, что в людях его лет молодой девушке может нравиться никак не робость. В Петербурге Пушкин тосковал, кутил, безудержно играл в карты, порывался уехать куда-нибудь подальше, просился во Францию, в Италию, если туда нельзя, то в Китай с отправлявшейся русской миссией. И писал:

 
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем… но, друзья,
Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?
Забуду ль гордую, мучительную деву,
Или к ее ногам, ее младому гневу,
Как дань привычную, любовь я принесу?..
 

В выезде за границу Пушкину было отказано.

Ранней весной 1830 г., в Москве, князь Вяземский увидел на балу у генерал-губернатора Наталью Николаевну и поручил своему знакомому И. Д. Лужину, который должен был танцевать с Гончаровой, заговорить как бы мимоходом с ней и ее матерью о Пушкине. Мать и дочь отозвались о Пушкине благосклонно и просили ему кланяться. Лужин, приехав в Петербург, передал Пушкину у Карамзиных этот поклон. Пушкин ожил духом, мигом собрался и покатил в Москву. Прямо из кибитки попал на концерт. Первая знакомая, которая ему там встретилась, была Наталья Николаевна. Он посетил Гончаровых. Мать приняла его ласково. Пушкин опять стал бывать у них и в день Светлого Воскресенья, 6 апреля 1830 г., вторично сделал предложение. Почему изменилось у Гончаровой отношение к Пушкину, почему так торопились выдать замуж семнадцатилетнюю блестящую красавицу с самыми заманчивыми возможностями впереди, – мы не знаем. Но предложение Пушкина было принято.

Свершилось то, чего с такой пылкостью и тоской добивался Пушкин в течение полутора лет. Но в душе у него было смутно и нерадостно. Прежде всего он ясно сознавал, что невеста вовсе его не любит. Он писал: «Только привычка и продолжительная близость могут доставить мне ее привязанность; я могу надеяться со временем привязать ее к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться. В ее согласии отдать мне свою руку я могу видеть только свидетельство спокойного равнодушия ее сердца». Одним словом – «стерпится – слюбится». А если не слюбится? Пушкин с тревогой задавал себе вопросы: сохранит ли его жена свое «спокойное равнодушие» среди окружающего красавицу удивления, поклонения, искушений? Ей станут говорить, что только несчастная случайность помешала ей вступить в другой союз, более равный, более блестящий, более достойный ее. Не явится ли у нее сожаление? Не будет ли она смотреть на него, Пушкина, как на препятствие, как на человека, обманом ее захватившего? Не почувствует ли она к нему отвращение? И ко всему, Пушкин не мог не сознавать, что они с Гончаровой вовсе не пара, что ее совершенно не интересует все, чем он живет. И все-таки он неотрывно тянулся к ней. Ослепительная красота, молодость и чистота только что расцветшей девушки пьянили душу сладострастной жаждой обладания и оттесняли в сторону все встававшие сомнения и колебания. С шутливо-циничной откровенностью Пушкин писал княгине Вяземской: «Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая – дело сладострастия. Натали – моя сто тринадцатая любовь». Порой Пушкина охватывал страх перед тем, на что он идет, и у многих друзей было впечатление, что он рад был бы, если бы свадьба расстроилась. Но машина уже катилась по рельсам, красота девушки продолжала будить желания, а в душе была усталость от беспутной холостой жизни, жажда тишины семейного уюта. Поворачивать было поздно. И Пушкин как зачарованный шел к роковой цели. За неделю до свадьбы он писал другу: «Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, все уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избираемого. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья мне не было. «Счастье – только на избитых тропах». Мне за тридцать лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся, – я поступаю, как люди, и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня: они входили в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью». Последние недели перед свадьбой в душе Пушкина была большая грусть и большая тоска. У друга его Нащокина как-то собрались цыганки, пели; Пушкин попросил цыганку Таню спеть ему что-нибудь на счастье; но у той было свое сердечное горе, она не подумала и спела грустную песню, и в пение вложила всю свою печаль. Пушкин схватился рукой за голову и зарыдал. И сказал:

– Ах, эта ее песня все во мне перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!

И уехал, ни с кем не простившись. Накануне свадьбы Пушкин устроил у себя «мальчишник» для ближайших друзей, но был так грустен, что всем стало неловко: веселое прощание с молодостью больше походило на похороны.

18 февраля 1831 г. произошла свадьба в церкви Большого Вознесения на Большой Никитской. Пушкин, в противоположность последним дням, был очень радостен, весел, смеялся, был любезен с друзьями. Но во время обряда, при обмене колец, кольцо Пушкина упало на пол. Потом у него потухла свечка. Он побледнел и сказал:

– Все – плохие предзнаменования!

Вечером был большой свадебный ужин в новонанятой квартире Пушкина на Арбате. А на следующий день Пушкин встал с постели – да так весь день жены и не видел. К нему пришли приятели, он с ними заговорился, забыл про жену и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами.

Началась совместная супружеская жизнь. Сомнительно, чтоб Наталья Николаевна обрела в ней много радостей. «Спокойное равнодушие сердца», – этого слишком мало, чтобы получить удовлетворение и счастье в неистово-страстных объятиях человека, получившего над девушкой права мужа. Как добрая жена Наталья Николаевна исполняла свой супружеский долг, покорно отдавалась мужу. Но… Вот что писал Пушкин:

 
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склонясь на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна, без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему,
И разгораешься потом все боле, боле –
И делишь, наконец, мой пламень поневоле.
 

Познанная таким образом любовь трудно переживается женщиной и накладывает на ее душу печать страдания. Графиня Фикельмон, видевшая супругов через три месяца после свадьбы, писала: «Физиономия мужа и жены не предсказывает ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей, у жены – вся меланхолия отречения от себя». И ее поражало «страдальческое выражение лба» молодой жены Пушкина.

О внутренней жизни Натальи Николаевны, о ее переживаниях в сожительстве с Пушкиным мы решительно ничего не знаем. До нас дошло всего два-три письма Натальи Николаевны чисто делового содержания, и то уже после пушкинской поры ее жизни, мы не знаем ни одного ее письма к жениху и мужу, почти не встречаем указаний на ее переживания в воспоминаниях друзей, кроме лживых, тенденциозных сообщений дочери ее от второго брака А. П. Араповой, – сообщений, в которых нельзя верить ни одному слову. Но можно, во всяком случае, думать, что Наталье Николаевне приходилось переживать много тяжелого. Пушкин жену любил, это несомненно: письма его к ней полны самой нежной заботливости. Но с эгоизмом человека, всей душой живущего в другом деле, он старался по возможности оградить себя от всяких лишних семейных волнений. Нащокин рассказывал о Пушкине – «плакал при первых родах и говорил, что убежит от вторых». И правда, стал систематически бегать от последующих родов жены. Весной 1835 г., без всякой видимой нужды, ко всеобщему удивлению, он вдруг уехал в деревню, собирался возвратиться «прежде десяти дней, чтобы поспеть к родам Наташи», но – опоздал и приехал, когда жена уже родила. Через год жена должна была опять родить, опять Пушкин задержался в Москве у Нащокина и по возвращении писал ему: «…я приехал к себе в полночь, и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь за несколько часов до моего приезда». Эти постоянные его опаздывания обратили на себя внимание и посторонних. Е. Н. Вревская писала мужу: «Наталья Николаевна родила, и Александр Сергеевич приехал опять несколько часов позже». Тяжкое и мучительное для женщины дело – роды, и в это время незаменимо ценны помощь и ласка близкого человека и горько его равнодушное отсутствие. По поводу первого опоздания Пушкина мать его писала дочери: «…радость свидания с мужем так расстроила Наташу, что проболела весь день». Радость ли расстроила родильницу или какое другое чувство, навряд ли это могла знать Надежда Осиповна. Много тяжелых минут приходилось переживать Наталье Николаевне и от ревности. Пушкин не был однолюбом. Он всегда был готов страстно увлечься всякой новой понравившейся ему женщиной. Женитьба в этом отношении нисколько его не изменила. Дочь историка С. Н. Карамзина в 1834 г. писала: «Жена Пушкина часто и преискренно страдает мучениями ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову ее мужа». Однажды, на балу у австрийского посла Фикельмона, Пушкин усердно ухаживал за приехавшей из Мюнхена белокурой красавицей баронессой Крюднер. Жена это заметила и сейчас же уехала. Пушкин хватился жены и поспешил домой. Наталья Николаевна стояла перед зеркалом и снимала с себя убор.

– Что с тобою? Отчего ты уехала?

Вместо ответа Наталья Николаевна дала мужу полновесную пощечину. Пушкин так и покатился со смеху. Он забавлялся и радовался тому, что жена его ревнует, и со смехом сообщал Вяземскому, что «у его мадонны рука тяжеленька». Ревность и подозрения Натальи Николаевны были очень не лишены оснований. У Пушкина за время его женатой жизни был целый ряд увлечений: графиня Н. Л. Сологуб, А. О. Смирнова, графиня Д. Ф. Фикельмон. За время одной из беременностей жены он интимно сошелся с девушкой-сестрой ее Александриной Гончаровой.

В напряженной творческой и умственной жизни мужа Наталья Николаевна не способна была принимать никакого участия. Все его интересы по-прежнему оставались для нее глубоко чуждыми. Пушкин в ее присутствии зевал и искал общества более интересного. Это, естественно, обижало и оскорбляло Наталью Николаевну. Но естественно было и отношение к ней Пушкина. Полный еще творческого волнения, он приходил к ней прочесть новые стихи, а она восклицала:

– Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!

К поэзии и литературе она вообще была глубоко равнодушна. Однажды поэт Баратынский спросил, не помешает ли он ей, если в ее присутствии прочтет Пушкину новые свои стихи. Наталья Николаевна любезно ответила:

– Читайте, пожалуйста! Я не слушаю.

В семейной жизни, по-видимому, мало что было привлекательного для Натальи Николаевны. Зато очень скоро после замужества перед ней широко распахнулись двери в мир, заливший душу маленькой женщины блеском, счастьем и утехами удовлетворенного тщеславия. Наталья Николаевна была хороша поразительно. Высокого роста (значительно выше Пушкина), стройная, с узкой талией и красивым бюстом, с необыкновенно свежим цветом лица; глаза ее были чуть-чуть косые, и это придавало ее взгляду некоторую неопределенность, очень к ней шедшую. Пушкин называл ее «моя косая мадонна». Люди, впервые встречаясь с Натальей Николаевной, останавливались в изумлении, друзья предупреждали друзей: «Не годится слишком на нее засматриваться!» Один немец-путешественник видел ее на Островах едущей верхом по аллее и писал: «Это было, как идеальное видение, как картина, выступавшая из пределов действительности и возможная разве в «Обероне» Виланда». В первый же год замужества, когда Пушкины поселились на лето в Царском Селе, красота Натальи Николаевны привлекла к себе внимание самых высших сфер. Императрица выражала желание, чтоб Наталья Николаевна была при дворе. С переездом осенью в Петербург Наталья Николаевна, через тетку свою, уважаемую при дворе фрейлину Е. И. Загряжскую, перезнакомилась со всей знатью. Свет принял ее с распростертыми объятиями. В ноябре 1831 г. сестра Пушкина писала своему мужу: «Моя невестка – женщина наиболее здесь модная; она вращается в самом высшем свете, и говорят вообще, что она – первая красавица; ее прозвали Психеей». Все были влюблены в Наталью Николаевну. Император Николай садился на ужинах рядом с ней; тринадцатилетний мальчик Петенька Бутурлин на балу родителей, краснея и заикаясь, спешил объясниться ей в любви, пока его еще не прогнали спать. Жизнь Натальи Николаевны проходила в непрерывных увеселениях, празднествах и балах. Возвращалась домой часов в четыре-пять утра, вставала поздно; обедали в восемь вечера; встав из-за стола, Наталья Николаевна переодевалась и опять уезжала. Ее сопровождал муж. Давно уже для Пушкина отошла пора, когда он сам увлекался танцами. Но нельзя же было жене выезжать одной. И все вечера Пушкин проводил на балах: стоял у стены, вяло глядел на танцующих, ел мороженое и зевал. Однажды он со вздохом сказал своей знакомой:

 
Неволя, неволя, боярский двор:
Стоя наешься, сидя наспишься!
 

Друзья с горестью наблюдали, в каких ужасных для творчества условиях жил Пушкин. Гоголь писал: «Его нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою». И Плетнев: «Пушкин ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену по балам». И сам Пушкин с грустью писал Нащокину: «Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга вольной холостой жизни, необходимой для писания. Кружусь в свете, жена моя в большой моде, все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения…» И вот еще – эти деньги. Светской женщине-красавице необходимы элегантные наряды, приличный выезд, поместительная квартира, дача на модных островах. Бюджет получился совершенно фантастический. По расчетам Пушкина, ему необходимо было иметь в год двадцать пять – тридцать тысяч доходу. Где было взять такие деньги? Пушкин метался по кредиторам, должал друзьям и малознакомым, должал тысячами в магазины, закладывал у ростовщиков не только свои вещи, но и вещи близких (Соболевского, Александры Гончаровой). За первые четыре года женитьбы он сделал долгов на 60 000 руб. Еще через два года, ко времени смерти Пушкина, долгов оказалось уже на 120 000. Наталья Николаевна нисколько об этом не печалилась и продолжала наслаждаться жизнью. Пушкин с горечью писал ей: «Какие вы помощницы или работницы? Вы работаете только ножками на балах и помогаете мужьям мотать».

Мы, в сущности, знаем очень мало о Наталье Николаевне и ее взаимоотношениях с мужем, не имеем никакого представления о ее характере, нам неизвестны силы, какими она властвовала над мужем и заставляла его исполнять свои хотенья, но заставляла она его с неизменным успехом. Все делалось, как желала Наталья Николаевна. Пушкин страстно порывался оставить Петербург и уехать в деревню – «обитель дальнюю трудов и чистых нег». «Поля, сад, крестьяне, книги, – мечтательно записывал он, – труды поэтические, – семья, любовь etc. – религия, смерть». Но Наталья Николаевна и слышать не хотела об отъезде из Петербурга; не хотела даже лето проводить в деревне, а желала жить на даче под Петербургом; за все время жизни Пушкина она даже ни разу не побывала ни в Михайловском, ни в Болдине. Вздумала Наталья Николаевна поселить у себя живших в деревне двух своих сестер. Пушкин был против этого. Но сделалось, конечно, по желанию Натальи Николаевны. Домашним хозяйством она совершенно не занималась, также и детьми. Балы, обеды, портнихи и модные магазины занимали все ее время. Пушкин жил дома беспризорно, без заботливого женского глаза. Один наблюдатель рассказывает, как резало ему глаза на прогулках по Невскому, что на старенькой бекеше Пушкина сзади на талии недоставало пуговки. «Отсутствие этой пуговки, – сообщает он, – меня каждый раз смущало, когда я встречал Пушкина и видел это. Ясно, что около него не было ухода».

Успехи Натальи Николаевны в свете непрерывно шли в гору. Очень скоро уже не Пушкин стал освещать ее своей славой, а она, первейшая, всех собою восхищавшая красавица, – его, скромного титулярного советника и с о ч и н и т е л я. Анна Вульф писала сестре из Петербурга: «Я здесь меньше о Пушкине слышу, чем в Тригорском даже; об жене его гораздо больше говорят еще, чем об нем; от время до времени я постоянно слышу, как кто-нибудь кричит об ее красоте». Из-за Натальи Николаевны Пушкин был произведен в камер-юнкеры. «Двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове», – записал Пушкин в дневнике. Двору это, конечно, значит: царю. В Аничковом дворце устраивались интимные царские вечера, куда принято было приглашать только лиц с придворными званиями. Пожалованием Пушкина в камер-юнкеры царь сразу достиг двух целей: сделал для себя возможными частые встречи с Натальей Николаевной, за которой ухаживал, и глубоко унизил Пушкина, которого ненавидел, – камер-юнкеры были обыкновенно очень еще молодые люди, и тридцатипятилетний, уже седеющий Пушкин должен был производить в их толпе очень смешное впечатление. Пушкин был в бешенстве, а Наталья Николаевна – в восхищении, что ей открылся доступ в Аничков дворец. Царь открыто за ней ухаживал. Письма Пушкина к жене полны намеков на эти ухаживания. «Не кокетничай с царем», – пишет он ей из Болдина. Подшучивает, что «кого-то» она довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Уже серьезно пишет: «…побереги меня; к хлопотам, неразлучным с жизнью мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности и т. д.».

А поводов к ревности было достаточно. Пушкин рассказывал Нащокину, что Николай, как офицеришка, ухаживает за его женой, нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены. На ужинах царь неизменно сидел рядом с Натальей Николаевной. Для самодержца всероссийского пожелать – значило получить желаемое. Француз А. Галле де Кюльтюр, долго живший в России в качестве секретаря у одного знатного богача, рассказывает: «Царь – самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, – о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестия. «Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?» – спросил я даму любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. «Никогда! – ответила она с выражением крайнего изумления. – Как это возможно?» – «Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам». – «Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете; я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом». По всем данным судя, Наталья Николаевна не нашла бы никаких препятствий поступить, «как все», если бы муж ее был хоть сколько-нибудь подобен мужу собеседницы Галле де Кюльтюра. Но Пушкин и мысли не мог допустить, чтоб жена его стала царской наложницей. Вероятно, он сумел и ее заразить сознанием чудовищной позорности и совершенной моральной невозможности такого положения. Наталья Николаевна держала императора в должных границах, так что ему ничего больше не оставалось, как изображать добродетельно-попечительного отца и давать Наталье Николаевне благожелательные советы держаться в свете поосторожнее, беречь свою репутацию и не давать повода к сплетням.