Текст книги "Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)"

Это был человек одной идеи, заполнившей всю его жизнь. Как Аннибал жил идеей борьбы с Римом, как Катон – идеей о необходимости разрушения Карфагена, так Николай Тургенев жил и дышал идеей освобождения в России крестьян от крепостной зависимости. Во всех его действиях, в речах, в письмах неотступно звучит это его «delenda est Karthago!».

Как старший брат его Александр, Николай родился в Симбирске, учился в московском университетском Благородном пансионе и Московском университете. Довершил образование в Геттингене, где занимался историей, юридическими науками, политической экономией и финансовым правом. Служил в комиссии составления законов, во главе которой стоял Сперанский. В 1813 г. назначен был в Германию русским комиссаром в центральный совет союзных правительств, ведавший управлением отвоеванными у французов немецкими провинциями. Совет этот возглавлялся знаменитым либеральным прусским реформатором Штейном, «добрым гением Германии». Тургенев работал со Штейном три года и близко сошелся с ним. Штейн высоко ценил Тургенева и говорил, что «имя его равносильно с именами честности и чести». В конце 1816 г. Тургенев возвратился в Россию и был назначен помощником статс-секретаря государственного совета, а с 1819 г., кроме того, и управляющим одним из отделений канцелярии министерства финансов. Во всех делах и проектах он вел упорную борьбу с начальством и товарищами, неизменно отстаивая интересы крестьян против притязаний помещиков. Образованный, умный и энергичный, он быстро выдвинулся. Министр иностранных дел Каподистрия говорил, что Тургенев был бы выдающимся государственным человеком даже в Англии, а император Александр находил, что только Тургенев мог бы заместить Сперанского. В конце 1818 г. Тургенев издал книгу «Опыт теории налогов», имевшую шумный успех. «В этом сочинении, – говорит Тургенев, – я указывал на нравственную пользу изучения политических и особенно экономических наук и на то, что в основе государственного права должна лежать свобода. Я пользовался всяким случаем, чтобы говорить об Англии, ее могуществе, богатстве, и приписывал все эти преимущества ее учреждениям. Поэтому, излагая теорию налогов, я часто отклонялся в область политики. Подушная подать дала мне повод говорить о крепостном праве, и я им воспользовался. Эти отступления, на мой взгляд, были важнее главного предмета моей работы».

Тургенев был хром, поэтому мало выходил и вел сидячую жизнь. Лицо было серьезное и несколько строгое. На людей он имел влияние неотразимое. «Что меня в нем поражает, – пишет современница, – это властность, которую он естественно берет над другими; чувствуешь его превосходство, но нисколько этим не оскорбляешься: оно внушает лишь преданность». Беллетристика и художества мало интересовали Тургенева, он видел в них лишь полезное средство для борьбы с крепостным правом.

Немедленно по приезде в Петербург Тургенев стал членом «Арзамаса». Кличка ему дана была Варвик. Времяпрепровождение и дух общества мало ему понравились. 12 ноября 1816 г. он писал в дневнике: «Вчера я был при заседании «Арзамаса». Ни слова о добрых намерениях сего общества. После заседания говорил я с Карамзиным, Блудовым и другими о положении России и о всем том, о чем я говорю всего охотнее. Они говорят, что любят то же, что я люблю. Но я этой любви не верю. Что любишь и желать надобно». Через год писал: «Третьего дня был у нас «Арзамас». Нечаянно мы отклонились от литературы и начали говорить о политике внутренней. Все согласны в необходимости уничтожить рабство, но средства предлагаемые не всем нравятся». Впоследствии он так вспоминал об «Арзамасе»: «Об литературном кружке этом вспоминаются одни пустяки. Он существовал для осмеяния сторонников старого направления в литературе. Вследствие влечения к серьезным работам я не очень интересовался происходившим в кружке, однако я любил присутствовать на его заседаниях, так как говорили не всегда только о легкомысленных предметах. Но должен сознаться, что удовольствие это всегда носило некоторый неприятный привкус, так как я никак не мог освоиться с духом издевательской критики, господствовавшим среди этих людей. Дух этот особенно чувствовался в неистощимой болтовне Блудова».

Пушкин часто виделся с братьями Тургеневыми. Вигель рассказывает: «Из людей, которые были его старее, чаще всего посещал Пушкин братьев Тургеневых; они жили на Фонтанке, прямо против Михайловского замка, что ныне Инженерный (где жил и был убит заговорщиками император Павел). К ним, т. е. к меньшому Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пустой тогда, забвенью брошенный дворец, шутя предложил Пушкину написать на него стихи. С проворством обезьяны Пушкин вдруг вскочил на большой и длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать. Окончив, показал стихи». Это была «Ода на вольность». По сообщению Сабурова Анненкову, тема оды была подсказана Пушкину Н. Тургеневым.

В конце 1819 г. Тургенев через князя С. П. Трубецкого вступил в «Союз благоденствия». Он был там очень деятельным членом и особенно энергично выступал в пользу любимой своей идеи – уничтожения крепостного права. Не уставал твердить сочленам:

– Освободите немедленно ваших дворовых и в силу закона добейтесь освобождения своих крестьян; благодаря этому не только будет меньше несколькими рабами, но вы покажете и власти, и обществу, что наиболее уважаемые собственники желают освобождения крепостных. Так разовьется идея освобождения.

Чтобы подать пример, Тургенев тогда же дал вольную своим дворовым, а в симбирской деревне, которая принадлежала ему вместе с двумя братьями, как Онегин, –

 
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил,
И раб судьбу благословил.
 

Платежи помещику уменьшились – на одну треть. Однако призывы Тургенева находили мало отклика в его сочленах. Впоследствии Пушкин в сожженной главе «Онегина», обрисовывая членов Северного общества, писал:

 
Одну Россию в мире видя,
Лаская в ней свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, слово «рабство» ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
 

В январе 1821 г. происходил в Москве тайный съезд членов «Союза благоденствия». Ввиду заполнения союза малонадежными членами было решено для вида распустить союз, а из более надежного ядра образовать новое тайное общество. Решение это было принято на заседании, в котором председательствовал Тургенев. Образовалось Северное общество в Петербурге и Южное – на юге. Одним из самых влиятельных членов Северного общества был Тургенев. По вопросу о желательной форме будущего образа правления он высказывался безусловно за республику. Декабрист Волконский рассказывает, что при поездках его в Петербург, где он должен был давать Тургеневу отчет в действиях Южного общества, Тургенев настойчиво интересовался, идет ли в войсках подготовка к восстанию. Во время восстания Семеновского полка Тургенев сурово спросил И. И. Пущина: «Что же вы не в рядах восставших? Вам бы там надлежало быть!» В 1824 г. Тургенев, по расстроенному здоровью, уехал за границу. В последнее время, как он впоследствии уверял, он совершенно разочаровался в Тайном обществе и убедился в его ничтожестве. Декабрьское восстание разразилось, когда Тургенев был за границей. Оно явилось для Тургенева совершенной неожиданностью. Узнав, что его обвиняют в принадлежности к Тайному обществу, он послал в Петербург объяснение и совершенно успокоился. Однако в Эдинбурге его посетил секретарь русского посольства в Лондоне князь А. М. Горчаков (лицейский товарищ Пушкина) и вручил ему предложение министра иностранных дел, от имени императора, явиться в верховный суд в качестве обвиняемого за участие в восстании. Тургенев ответил, что он уже послал письменное объяснение, а поехать не может вследствие нездоровья. Визит Горчакова до глубины души потряс Тургенева. Этот член революционного тайного общества в ужасе и негодовании писал братьям: «Я обвиняюсь в измене! Я государственный преступник! Я читаю, перечитываю слова сии – и не верю глазам моим! Но должен верить! Должен говорить сам себе: да, да, тебя обвиняют в измене!.. Как бы я мог показать глаза в Россию под бременем такого обвинения? Я – государственный преступник! Нет! нет, – это невозможно!» Русское правительство потребовало у Англии выдачи Тургенева. Англия отказала. Но в Россию пришли слухи, будто Англия его выдала. Возмущенный Пушкин писал Вяземскому, приславшему ему свои стихи к морю:

 
Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек –
Тиран, предатель или узник.
 

Тургенев верховным судом был приговорен к смертной казни, замененной вечной каторгой. Ознакомившись с докладом следственной комиссии, он написал пространную оправдательную записку, которую через Жуковского подал императору Николаю. В записке Тургенев решительно отрицал свое участие в обществе после закрытия «Союза благоденствия», отрицал сочувствие свое не только республиканскому образу правления, но и введению в России конституции, утверждал, что давно убедился в совершенном ничтожестве общества, что цель у него была одна – освобождение крестьян от рабства, но и для этого он указывал всегда лишь законные средства – отпускные крестьянам, увольнение их в свободные хлебопашцы и т. п. Уверял, что ничего решительно не знал, какое направление приняла под конец деятельность общества. «Рапорт следственной комиссии, – писал он, – представил все адское дело со всеми подробностями беспримерного разврата и кровожадности. Душа моя содрогнулась, ужасные ощущения ее терзали. Тогда я увидел, что совещания, на коих я некогда присутствовал, превратились наконец в настоящее скопище разбойников… Одно помещение моего имени между именами доказанных злодеев есть и будет самым тягостным бременем на всю мою жизнь!» Вся записка представляет собой не более как искусную адвокатскую речь, – такой ее признает даже очень расположенный к Тургеневу князь Вяземский, а князь А. Н. Голицын, бывший министр народного просвещения, отозвался о ней: «В этом оправдании слишком много розовой водицы»[251]251
  Многие умолчания и извращения фактов в оправдательной записке были сделаны по настоянию Александра Тургенева. Им же вставлена тирада о «злодеях и разбойниках». Николай Тургенев писал в дневнике: «Это дорого мне стоит. И первая, и теперешняя моя оправдательная записка лишают меня совершенной независимости духа. Я в них говорю против себя. Эти записки могут быть для меня единственным упреком».


[Закрыть].

Реабилитации Николай Тургенев не добился, несмотря на все хлопоты его брата Александра. Он остался жить за границей. Любовь между братьями была исключительная. Александр продал принадлежавшее им совместно имение и переслал деньги брату. Николай жил во Франции на широкую ногу, в роскошной собственной вилле Вербуа близ Буживаля. После смерти брата он в 1847 г. выпустил на французском языке свой известный трехтомный труд «Россия и русские» с подробным описанием политического, социального и экономического строя России, с изложением необходимых, по мнению автора, реформ, в первую очередь – уничтожение крепостного права. Весь первый том снова был посвящен доказательству несправедливости обвинений, на основании которых он был осужден верховным судом. И здесь Тургенев продолжал утверждать, что в Северном тайном обществе не принимал никакого участия, что силы и деятельность общества были совершенно ничтожны. Однако о самих товарищах по обществу отзывался иначе: тут они были уже не «злодеи и разбойники». «Это – благородные люди, погибшие вследствие своей преданности общественному благу или своим убеждениям… Через сто лет эшафот их послужит пьедесталом их памятнику» и т. п. Тургеневская оценка Тайного общества вызвала резкие протесты декабристов. Князь С. Г. Волконский, высказывая в своих воспоминаниях глубокое сожаление, что отговорил Пестеля от предполагавшейся им поездки за границу, пишет: «Пестель был бы жив и был бы в глазах Европы иным историком нашему делу, чем Николай Тургенев. Высказанное Тургеневым, даже в печати, уверение, что он не участвовал в тайном обществе, есть явная ложь. Только случай выпихнул его из верховного уголовного суда. Я радуюсь за Тургенева; но не поставило ли ему это еще более в обязанность не порочить печатно своих собратий, а выставить их в истинном свете, и особенно там, где его слова не подвергались никакому преследованию?» С воцарением Александра II Тургеневу были возвращены его чин действительного статского советника и дворянство, он получил право возвратиться в Россию. Он остался, однако, жить во Франции и только три раза посетил наездом Россию. Манифест 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян от крепостной зависимости Тургенев приветствовал с восторженным чувством Симеона-богоприимца: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыко!»

«Один из лучших сынов России», – писал в некрологе Николая Тургенева Иван Сергеевич Тургенев. «Образец человека», – озаглавил свой очерк жизни его один из биографов. Плохо было бы для России, если бы в ней не было сынов получше Н. Тургенева и образцов человека повыше его. Тургенев не был человеком, сумевшим подняться выше своего времени и своего класса. Он был узкий фанатик одной идеи, вырванной из всей сложности исторической обстановки, готовый идти на любые компромиссы для осуществления своей цели. Друзья (а может быть, и сам он) искренне считали Тургенева пламенным борцом за свободу и права человека. На деле он был выразителем умеренного и своекорыстного буржуазно-помещичьего либерализма, домогавшегося для себя ограничения самодержавия, готового на военный переворот, но панически боявшегося возможности крестьянской революции. Боязнь эта ярко выражена в одном письме Вяземского, вызвавшем полное одобрение Тургенева. Вяземский пишет: «Дворянство до сей поры только и держится крестьянством. Хотите ли ждать, чтобы бородачи топором разрубили узел? И на нашем веку, может быть, праздник этот сбудется. Рабство – одна революционная стихия, которую имеем в России. Уничтожив его, уничтожим всякие предбудущие замыслы. Кому же, как не нам, приступить к этому делу? Корысть наличная, обеспечение настоящего, польза будущего, – все от этой меры зависит». Впоследствии, в своем проекте учреждения в России «Народной думы», Тургенев совершенно исключал из числа избирателей все крестьянство, стоял за самое минимальное наделение крестьян землей при освобождении. Даже нищенский надел, которым одарила крестьян кургузая реформа 19 февраля, оказался много выше того, который предлагал Тургенев, и он «честно признал», что жизнь во многих отношениях опередила его проекты.

О нем – в главе «В Кишиневе».

Член «Союза благоденствия». В «Арзамас» он был принят в 1817г. За плавность и красоту речи кличка ему была дана Рейн. Свою вступительную речь Орлов постарался выдержать в обычном для «Арзамаса» юмористическом стиле, высмеивал писателей «Беседы», но при этом заявил: «Я исповедую, что не будет у нас словесности, пока цензура не примирится со здравым рассудком и не перестанет вооружаться против географических лексиконов и обверточных бумаг». А закончил речь так: «Я сам чувствую, что слог шуточный неприличен наклонностям моим, и ежели я решился начертить сие нескладное произведение, это было единственно для того, чтобы не противиться законам, вами утвержденным… Ожидаю того счастливого дня, когда общим вашим согласием определите нашему обществу цель, достойнейшую ваших дарований и теплой любви к стране русской. Тогда-то Рейн, прямо обновленный, потечет в свободных берегах «Арзамаса», гордясь нести из края в край, из рода в род, не легкие увеселительные лодки, но суда, наполненные обильными плодами мудрости вашей и изделиями нравственной искусственности. Тогда-то просияет между ними луч отечественности, начнется для «Арзамаса» тот славный век, где истинное свободомыслие могущественной рукой закинет туманный кризис предрассудков за пределы Европы». Рейну-Орлову отвечал очередной президент Резвый Кот – Северин. Осыпав Орлова похвалами, он сделал ему, однако, осторожное предупреждение: «…умерьте пространство вашего плавания: постарайтесь в месте сидения вашего не разливаться и не топите нас; но знайте, что есть неизмеримое число обезьян, в людское платье одетых и в прошлые времена собиравшихся в доме желтом и возле желтого дома (помещение «Беседы» находилось возле желтого дома умалишенных). Тех вы должны топить без милосердия». Сводя в одно несколько противоречивые данные источников, дальнейшее развитие прений можно представить себе так: якобы прорицая от лица спящей Эоловой арфы, взял слово Кассандра-Блудов и пожелал «продолжить сказанное Рейном». В юмористическом протоколе, писанном Жуковским, речь его излагается так:

 
Полно тебе, Арзамас, слоняться бездельником!..
Время летит. Нас доселе сбирала беспечная шутка;
Несколько ясных минут украла она у бесплодной
Жизни. Но что же? Она уж устала, иль скоро устанет!
Смех без веселости только кривлянье! Старые шутки –
Старые девки! Время прошло, когда по следам их
Рой обожателей мчался! Теперь позабыты! В морщинах,
Зубы считают, в разладе с собою, мертвы не живши.
Бойся ж и ты, Арзамас, чтоб не сделаться старою девкой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . О, братья, пред нами во дни упованья
Жизнь необъятная, полная блеска, вдали расстилалась
Близким стало далекое! Что же? Пред темной завесой,
Вдруг упавшей меж нами и жизнью, каждый стоит безнадежен;
Часто трепещет завеса, есть что-то живое за нею,
Но рука и поднять уж ее не стремится. Нет веры!
 

И Блудов предложил «Арзамасу» взяться за издание журнала. «Докажите злоречивому свету, – говорил он, – что не все журналисты поденщики, что можно трудиться для пользы и чести, не для корысти и что в руках благоразумия никогда факел света не превратится в факел зажигателя. Мы будем помнить, что наша святая обязанность не волновать умы, а возвышать их: действие «Арзамаса» да будет медленно, но мирно и благотворно».

Прения протекали очень корректно, Орлов даже выразил согласие с речью Блудова, но настаивал, чтобы журнал носил характер политический, чтобы он будил читателя новостью и смелостью идей. Орлов поддерживал Николая Тургенева. Протокол рассказывает:

 
Совещанье
Начали члены. Приятно было послушать, как вместе
Все голоса слилися в одну бестолковщину. Бегло
Своим язычком Кассандра работала. Рейн
Громко шумел… Пустынник (Кавелин) возился с Варвиком
(Ник. Тургеневым)…
Чем же сумятица кончилась? – Делом.
Журнал состоялся.
 

Журнал не состоялся. Хотя даже выработана была и его программа, но он не состоялся и не мог состояться. Смешно было ждать, чтобы способной издавать политический журнал оказалась группа, в которой с Орловым, Николаем Тургеневым и Никитой Муравьевым соседствовали Уваров, Блудов, Кавелин. Вигель рассказывает: «С этого времени заметен стал совершенный раскол: веселость скоро прискучила тем, у коих голова полна была великих замыслов; тем же, кои шутя хотели заниматься литературой, странно показалось вдруг перейти от нее к чисто политическим вопросам. Два века, один кончающийся, другой нарождающийся, встретились в «Арзамасе»; как при вавилонском столпотворении, люди перестали понимать друг друга и скоро рассеялись по лицу земли. В этом году, с отлучкою многих членов, и самых деятельных, прекратились собрания, и «Арзамас» тихо, неприметно заснул вечным сном».

Сын попечителя Московского университета. Получил образование в Московском университете. Служил на военной службе, участвовал в сражениях под Дрезденом и Лейпцигом. Состоял при гвардейском генеральном штабе. Член «Союза спасения», один из основателей «Союза благоденствия», в котором занимал радикальную позицию. Автор известного проекта конституции. Впоследствии член Верховной думы Северного тайного общества и правитель его, возглавлял правое, умеренное крыло общества. После 14 декабря приговорен был к каторжным работам на двадцать лет.

В «Арзамас» был принят осенью 1817 г. Занимал в нем, вместе с Н. Тургеневым и М. Орловым, крайнюю левую позицию. Протоколы последних заседаний «Арзамаса», где происходили бои за принятие обществом политического курса, до нас не дошли, – вероятно, были уничтожены, и о деятельности Муравьева в обществе мы знаем мало. Кличка ему была Адельстан или Статный лебедь. Пушкин, вероятно, встречался с Муравьевым. В сожженной главе «Онегина» он называет его «беспокойным Никитой».

Кроме действительных членов («избранные гуси»), в «Арзамасе» были еще почетные члены («природные» или «почетные гуси»). Из последних принимали участие в заседаниях «Арзамаса» Н. М. Карамзин, М. А. Салтыков и Ю. А. Нелединский-Мелецкий.