Текст книги "Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя"

Проблем с освоением не должно было быть. Именно так мне казалось. Если уж сержант за такое короткое время смог овладеть МиГом, то что говорить про «мессер»? Тот в управлении был проще, да и все его недостатки я объяснил, как и достоинства.

Вот тонкий силуэт истребителя оторвался от полосы и стал набирать высоту. Я следовал за ним, отстав метров на двести, тревожно следя за машиной Карпова впереди.

– Шасси убери. Ага, молодец. Набираем километр и идем к нашим.

Как только мы набрали нужную высоту, я стал показывать сержанту пилотажные фигуры и велел повторять их. Сперва осторожно, но потом все быстрее и лучше он осваивал машину. Я и раньше замечал, что у Карпова, как и у меня, предрасположенность к освоению техники. На МиГе он стал крутить фигуры высшего пилотажа на третьем вылете, а это рано, поверьте мне.

– С нашими бы не встретиться, – сказал сержант, заняв позицию ведомого. Летели мы уже привычной змейкой, переговариваясь по рации.

– У нас скорость, если что, уйдем на вертикаль, это фишка у «мессеров», да ты знаешь.

– Ну да, все-таки на ней интересно летать.

– Да уж… Слушай, мне кажется, или там самолеты? – спросил я, вглядываясь в мелькавшие силуэты.

– Где?

– Прямо по курсу, на пятьдесят.

– По-моему, это лаптежники на кого-то заходят.

– Приготовься, атакуем. Оружие к бою.

– Есть к бою, – не совсем уверенно ответил Карпов.

Его сомнения были вполне оправданны: летит в первый раз, а тут еще и атаковать «штуки», а это тоже не очень просто.

Линию фронта мы уже пересекли, это было хорошо заметно, так что минут десять летели над своей территорией.

– Вижу шесть. Что скажешь? – спросил я.

– То же самое. Шесть их.

– Небо чистое. Расходимся.

Кроме нас тут больше никого не было, так что мы решили разделиться и атаковать поодиночке. Мощь удара от этого увеличивалась.

Сделав горку, я вошел в пике и открыл огонь по заходящей на дорогу «штуке». От нескольких выстрелов из пушки ей практически разнесло одно крыло. Карпов тоже не сидел без дела: подойдя к вышедшему из атаки лаптежнику, он в упор расстрелял его. Оставляя дымный след, тот понесся к земле. Остальные еще не поняли, в чем дело, а я кинулся на следующего, тот только выходил из атаки и набирал высоту.

Кинув взгляд вниз, я похолодел. У меня реально пробежал мороз по спине.

– Сука-а-а, там же дети-и-и!!!! – заорал я в бешенстве, дав очередь из пулеметов.

Немцы атаковали не военную колонну, что была на виду, их цель – длинная вереница беженцев, которые уже разбегались по кустам. На дороге стояли четыре автобуса, два из них горели, а рядом лежали раскиданные детские тела. Видимо, гитлеровец расстрелял их, когда они выбегали из остановившихся автобусов.

– Малой! Что случилось? – услышал я тревожный голос Карпова.

– Эти уроды гражданских расстреливают! Там четыре автобуса и убитые дети! Тот лаптежник, у которого дымит мотор, их и расстрелял, – ответил я уже спокойно, разворачиваясь для новой атаки.

– Суки!!! – отметился сержант.

– Возьми на себя остальных, этот мой, как понял?

– Понял. Работаю, я уже второго подшиб, сам в прицел влез, осталось два.

Увернувшись от очереди стрелка-радиста, я дал очередь по самолету, из-за чего «штука» пошла к земле планируя. Заметив, что подо мной улепетывает на бреющем еще один бомбер, я, оставив своего, бросился к нему и пушечной очередью вогнал в землю. Так получилось, что «юнкерс» упал рядом с орудиями какой-то артиллерийской части. Самих бойцов не было – попрятались, а вот орудия остались на дороге. Пока я сбивал лаптежника, мой недобиток, отстрелив шасси, уже плюхнулся на землю недалеко от дороги и, оставляя отчетливо видную борозду, скользил на пузе.

– Живой, сволочь? – воскликнул я, увидев, как открылся фонарь.

К самолету подбежали красноармейцы и быстро спеленали уродов.

– Карп, что у тебя?

– Все нормально, догнал последнего и вогнал его в землю. Возвращаюсь. У меня только одна проблема: боезапас кончился.

– Понял. Наши внизу приняли эту тварь, так что шанс поквитаться будет. Давай ко мне. Идем домой.

Поднявшись метров на четыреста, мы полетели к нашему аэродрому в том же порядке – я ведущий, сержант ведомый. Мне все больше нравился этот немногословный парень с открывшимися у него неплохими летными данными.

Летели мы над дорогой, так было легче ориентироваться. Наше появление вызывало очевидную панику. Раньше я бы посмеялся, но сейчас это вызывало лишь горькую улыбку.

– Командир, посмотри справа на параллельную дорогу. Мне мерещится? – услышал я в эфире голос ведомого. Оторвавшись от наблюдения за дорогой слева, я посмотрел в другую сторону.

А вот там была интересная ситуация. Я увидел на пустой дороге три полуторки, набитых красноармейцами, они ехали к нам в тыл, но не это привлекло внимание Карпова, а то, что они остановились и вывесили опознавательные знаки. Немецкие кресты на красном фоне. Специально на кабину накинули, чтобы было можно рассмотреть только с воздуха.

– Немецкие диверсанты! – ответил я на удивленный вопрос ведомого.

– Что делать будем? – спросил сержант.

– Что-что, атакуем, конечно! Ты пустой?

– Да, все до железки отстрелял.

– Ясно, будешь наблюдателем. Поднимись метров на пятьсот и следи за воздухом, а я пройдусь по ним. У меня еще полбоекомплекта. Расходимся.

– Понял, – отозвался ведомый и, мелькнув нежно-голубым брюхом истребителя, пошел на разворот.

Первым заходом я не стал стрелять, просто опустился пониже и успокаивающе покачал крыльями машущим руками немцам. Мол, я понял, опознал.

А вот вторым – прямо на дорогу – открыл огонь из пушек. Позиция была выбрана более чем удачно. Заходил я на головную машину, и пушечные снаряды, разорвав кабину и разнеся в куски тела плотно сидящих в кузове солдат, прошлись и по второй машине. На третью уже не хватило высоты, пришлось выводить «мессер» из пике.

Расстрелянные машины скрыла пыль, поднятая разорвавшимися на дороге снарядами. Сделав круг, я снова вошел в пике, атакуя третью машину, из нее уже попрыгали пассажиры и разбегались в разные стороны. На этот раз я открыл огонь из пулеметов. Глядя, как очереди, поднимая пыль, пересекают несколько бегущих силуэтов, отчего они падают изломанными куклами, я прорычал, выводя истребитель из атаки:

– Это вам не безоружных расстреливать. Почувствуйте на себе, что значит воздушные налеты.

В наушниках послышался отчетливый смех.

– Что смешного? – спросил я у ведомого.

– Да я только что понял, что немецкий истребитель сбивает своих же и расстреливает тоже.

– Действительно смешно, – спокойно сказал я, заходя на очередной вираж и бросая «мессер» вниз. Немцы уже попрятались по кустам, так что моей целью была третья машина, пусть пехом походят.

– Все. Что мог, я сделал. Идем к себе.

– Хорошо.

Убедившись, что Карпов занял место ведомого, я повел машину на свой аэродром. Судя по местности, до него осталось километров двадцать.

Привычно зайдя на посадку, опустился на три точки и покатился к своему капониру, с недоумением оглядываясь. Сомнений не было, еще сверху показавшийся мне странным аэродром теперь просто кричал, что его покинули. Полки опять передислоцировались.

– Пусто, – услышал я голос сержанта.

– Угу. Вижу. Но все равно кто-то должен остаться. Давай к нашей стоянке рули, там определимся.

Заглушив двигатели возле пустых капониров, мы вылезли из кабин и огляделись.

Никого не было.

Я скинул парашют и направился было к землянке штаба, но заметил несколько фигурок, которые перебежками двигались к нам. Метнувшись в сторону, залег за стволом дерева и приготовил пистолет к бою, однако это оказались свои. Я опознал в одной из фигур сержанта Горелова из охранного взвода. Это он застрелил одного из немецких диверсантов во время попытки моего захвата, так что я хорошо его знал.

– Свои!

– Какие такие свои?

– Суворов.

– Суворов? Точно?

Повезло, что мы опознали друг друга. Пока бойцы с любопытством осматривали трофейную технику, мы слушали новости.

Полки передислоцировались еще вчера, как только вернулись все уцелевшие машины.

Шесть техников из БАО и три бойца из охранного взвода собирались вывозить один из поврежденных бомбардировщиков – его не смогли забрать сразу, не было свободного транспорта – вот и приехали за ним, благо была такая возможность.

– Ты не представляешь, как мы охренели, когда два «мессера» стали садиться… – рассказывал техник-лейтенант Хромченко, помогая рукой. У них был с собой сухпай, так что мы с Карповым слушали с набитыми ртами.

– И где сейчас наши?

– Карта есть?

– Ага, сейчас достану.

Лейтенант показал на карте, где теперь стоят полки.

– Нормально, всего двадцать пять километров. Горючки хватит, – прикинул я.

– Ладно, а вы-то как? – с жадным любопытством спросил Хромченко. Остальные собрались вокруг нас, слушая Карпова.

Пока он описывал наши приключения под восхищенные возгласы слушателей, я анализировал, что мне рассказал Хромченко.

Кроме всех МиГов не вернулось три «таира». Доклад вернувшегося с налета Сомова дал понять, что случилось. Нас ждали, ждали до вечера. Никитин так и сказал:

– Не такой Суворов, чтобы задерживаться, вернется он, просто чую, что вернется.

Говорил он, конечно, Запашному, но один из бойцов подслушал, и этот разговор мигом разнесся по полкам.

Однако я не вернулся. Полки передислоцировались, так и не дождавшись нас. Кстати, налет вызвал положительную реакцию в верхах. Командование посчитало, что вылет был более чем успешный. Особенно когда проявили снимки, сделанные наблюдателем, благо он смог уйти на бреющем.

Самое интересное, наблюдатель сделал снимки не только аэродрома, но и некоторых эпизодов нашего воздушного боя. Это нужно было, чтобы определить боевые возможности «таиров».

– …ну а как мы сели, вы видели.

– Да-а-а-а. Поносило вас, – протянул Хромченко.

– А ты думал? Ни дня без приключений! Война! – ответил я.

Облизав ложку после тушенки, я вытер ее тряпочкой и убрал на место, за голенище сапога.

– У вас связь есть?

– Да откуда?! Все уже смотали и убрали! – отмахнулся Хромченко.

– Вот и мы тоже сколько ни вызываем, не отвечают. Может, рация неисправна?

– Не знаю. Я когда уезжал, все нормально было, да и не заходил я к радистам.

– Тогда мы в часть, может, еще на завтрак успеем. Время семь утра всего. И про диверсантов не забывайте, колонну-то я расстрелял в десяти километрах отсюда.

– Да понял я, поостережемся. Ну давай тогда, в части увидимся, – пожал мне руку Хромченко. Распрощавшись с бойцами, мы с напарником сели в «мессеры» и пошли на взлет.

– По карте аэродром прямо под нами. Видишь что-нибудь?

– Нет. Хорошо замаскировались. Опустимся ниже?

– Умный больно. Про зенитки не забывай. Там две батареи теперь, не считая мелочи.

– Что делать будем?

– Уходим в сторону и на бреющем возвращаемся, там они не успеют сориентироваться, как мы сядем.

– Хорошо.

Так и получилось. Когда мы появились на виду у зениток, шасси были уже выпущены, и мы, спланировав, сели на аэродром. Теперь уже были видны стоянки с самолетами, укрытыми маскировочными сетями и срубленными ветками. Используя не сильно упавшую скорость, повернул к тому месту, в котором безошибочно опознал штаб полка. Заглушив двигатель, позволил истребителю катиться. От леса к нам бежали люди, некоторые с оружием в руках. На ходу откинув фонарь, отстегнул привязные ремни и, встав, помахал рукой.

Когда ко мне подбежал Никитин, «мессер» уже остановился. Я, хлопнув его по боку, сказал знаменитую фразу:

– Вот, товарищ майор, принимайте аппарат, махнул не глядя.

И непонимающе посмотрел на Никитина, согнувшегося от смеха. Рядом хохотали остальные встречающие. Мне это казалось странным, поэтому я с недоумением посмотрел на командиров.

– Качай его, ребята! – выкрикнул кто-то, и не успел я рта открыть, как меня вытащили из кабины и вместе с парашютом стали подбрасывать в воздух.

О причине такой странной реакции мне позже рассказал Никифоров.

Оказалось, Никитину приснился сон, который он рассказал остальным командирам:

«…Занималась утренняя заря. Командиры обоих полков и Никифоров стояли около блиндажа РП. Курили.

– Ладно, отцы командиры, хватит горевать. Может, вернется еще наш найденыш, – произнес особист, делая вид, что рассматривает порозовевший горизонт. Услышав в ответ сдавленное шипение, он опустил взгляд. Глядя округлившимися глазами ему за спину, майор Запашный тыкал растопыренной ладонью куда-то в небо, будто отгоняя голубей. Никитин молчал, но вид имел не менее потрясенный.

Резко крутанувшись на пятках, политрук развернулся и застыл, выронив папиросу. Над дальним краем аэродрома, освещаемый розоватым светом утренней зари, кружил танк!

– Тэ четвертый, – выдохнул Никифоров. – Ё-о-о-о… Немцы! Десант!

И потащил из кобуры ТТ. А немецкий танк, сделав мертвую петлю, бочку и зайдя на полосу с фирменной суворовской спирали, уже катился через поле прямо к РП, погромыхивая гусеницами и постепенно замедляясь. Наконец в десяти шагах от потрясенных командиров он остановился. Чуть погодя люк на башне откинулся, и показалась чумазая, но довольная физиономия Суворова. Высунувшись по пояс и хлопнув левой рукой по броне, тот устало произнес, глядя в глаза Запашному:

– Товарищ майор, принимайте агрегат, махнул не глядя. – И, помотав головой, добавил: – Но на эту… на это… В общем, на этот утюг я в жизни не сяду! Не разгоняется, вверх не идет, на виражах сыпется…»

Я только тогда понял странную реакцию на мои слова, выразившуюся в форменной истерике у бойцов и командиров. Оказалось, про сон комполка знали уже все.

Кстати, к моему удивлению, игры «махнемся не глядя» в то время не существовало. Я это случайно выяснил. Так что с моей легкой руки сперва по санчасти, а потом уже по полку, дивизии эпидемией пошло новое развлечение. Менялось все. Форма, сапоги, губные гармошки… Один лейтенант в штабе дивизии махнул не глядя «лейку» на трофейный мотоцикл. И опять я виноват! Но по крайней мере теперь все знали, что означают слова «махнем не глядя».

После того как меня перестали кидать в воздух и потребовали рассказа, что с нами случилось, меня перехватил Никифоров и объявил народу, что мы все расскажем позже, а пока отправляемся к нему.

Все летчики, побывавшие в тылу у немцев, проходят через особистов, не обошло это дело и нас. С Карповым было посложнее, все-таки он побывал в плену, но и с ним разобрались. Его даже от полетов не отстранили.

Кстати, мое сообщение, что экипаж Ламова тоже был с нами и перелетел линию фронта на «шторьхе», вызвал бурную реакцию. Немедленно был оповещен штаб дивизии. Как только они сядут, если уже не сели где-нибудь, нам сообщат.

Едва Карпов после стандартного опроса вышел из землянки, Никифоров накинулся на меня. Пришлось поминутно рассказывать, что происходило, как только мы взлетели вчера рано утром с нашего прошлого аэродрома. До последней минуты рассказывать.

Прежде чем начать рассказ, я достал из планшета карту:

– Вот в этом месте я расстрелял три полуторки…

– Подожди-ка, это же наш тыл?! – прервав меня, озадаченно сказал Никифоров.

– Ну да. Так вот те, кто ехал на них, вывесили опознавательные знаки. Немецкие кресты.

– Диверсанты? – нахмурился особист.

– Скорее всего, да…

– И ты их… – показал он рукой пикирование.

– Ну и я их… – кивнув, повторил я жест Никифорова.

– Здесь?

– Да, вот тут.

– Восемнадцать километров от нас. Сколько уцелело?

– Чуть больше десятка. Я на первом заходе из пушки две передние машины в хлам, а пока разворачивался, пока на новую атаку, эти из третьей разбежались. Ну я пару раз кусты из пулеметов прочесал да уцелевшую машину поджег и на аэродром полетел.

– Значит, они без транспорта? – делая пометки на карте, спросил политрук.

– Не думаю, что надолго, – покачал я головой.

Никифоров скривился от моих слов.

– Жди меня тут. Я в штаб, нужно отправить сообщение в особый отдел дивизии.

– Хорошо… Товарищ политрук…

– Да? – с некоторой тревогой спросил меня Никифоров, видимо опасаясь, что я еще сообщу ему что-то не очень приятное.

– Можно поговорить с комиссаром Тарасовым?

– Зачем?

Вздохнув, я довольно сжато рассказал о погибших детях и что бойцы, которые шли по той же дороге, захватили пилотов живыми.

– Где? – спросил особист, снова открыв карту.

– Вот тут.

– Хочешь раздуть это дело? – спросил он у меня.

– Да! – Перед моими глазами до сих пор стояла смазанная картина изломанных детских тел на пыльной дороге.

– Хорошо, жди. Мы подойдем вместе.

Пока Никифоров ходил и передавал сообщения, меня покормили принесенным завтраком.

– Товарищ лейтенант, а вы снова будете выступать? – с жадным любопытством спросила Любаша, раскладывая на столе все, что принесла.

– Разрешат – споем. А что, без меня не пели? Тот же Казаков хорошо поет или…

– Они поют, конечно, хорошо. Но у вас такие тепло-душевные получаются, прям за душу берут. Майю из прачечной помните? Из нового пополнения. Так вот, она консерваторию заканчивала, говорит, у вас талант певца, очень редкий дар исполнять любую песню, как будто она написана для вас. И еще – у вас каждый раз новая песня. Многие специально приходят с тетрадками, записывают. У нас ночью телефон не замолкает – звонят даже из штаба фронта, все тексты песен переписывают. Мне Лешка-телефонист рассказал. Мне вот понравилась про «Вологду». Или вот «Люди встречаются», такая хорошая. А какая сегодня будет? – с детской непосредственностью спросила девушка.

– «Комбат» будет, – с легкой улыбкой ответил я.

– Какая?

– «Комбат», песня так называется.

– А-а-а-а. Понятно. Вот каша и блинчики. Компоту налить?

– Угу… – С набитым ртом сказать что-нибудь другое просто не получалось.

Самое забавное – эти песни я не запоминал. Как сказал мой учитель игры на гитаре, у меня уникальная память на них, что один раз услышал, могу воспроизвести в точности через длительный период. Дар не дар, но в жизни он мне не раз помогал.

Когда Люба убирала тарелки и вытирала стол, а я вдыхал свежий воздух у оконного проема землянки, послышался звук движения нескольких человек.

Тарасов пришел не один. С ним кроме Никифорова был и комиссар Ломтев из полка Запашного. Пропустив выбежавшую наружу официантку, они подошли к столу и расселись кто где, вопросительно глядя на меня. То, что их пригласили не просто так, они, судя по нахмуренным лицам, знали. Скорее всего, особист им сообщил в общих чертах.

Вздохнув, я начал свой рассказ.

После комиссаров за меня взялись Никифоров и подошедший Кириллов, особист из нашего полка, то есть майора Запашного. Во время нашей посадки его не было в расположении, ездил в штаб дивизии.

Мурыжили они меня до семи часов вечера, уже язык устал в мельчайших подробностях рассказывать, как все происходило.

– Распишись тут и вот тут, – наконец подал мне Кириллов карандаш и стопку записанных показаний.

Когда я закончил читать, в землянку спустился дежурный по полку и что-то прошептал на ухо Никифорову. Бросив на меня быстрый взгляд, политрук отпустил дежурного и, как только я расписался, достал новый чистый листок:

– А теперь, лейтенант, давай обсудим, что ты расскажешь только что прибывшим военным корреспондентам, которые просто пылают страстью пообщаться с тобой…

Вздохнув, я склонился над столом, задумчиво почесав затылок. Фактически ничего думать мне не пришлось, все за меня решили особисты.

– Топай давай, – с улыбкой сказал Никифоров, как только я заучил свою речь. Их порадовало, что это меня бросают на растерзание акулам пера, а не их. И с Карповым проблем не было: он в штабе писал рапорт о вылете, и когда прибыли корреспонденты, его просто изолировали. Сейчас Кириллов как раз направился к нему, чтобы показать слегка измененную версию наших приключений в тылу.

Во-первых, никакие дети мне в селе не помогали – нам не хотелось, чтобы у них были проблемы, так что этот факт мы стерли.

Во-вторых, пояснить, откуда я умею летать на «мессере». Это было непросто, но мы справились. Объяснил, что сидел в кабине трофейного «худого», который посадил на аэродром еще в первых числах июля. Ну а дальше мои летные данные помогли освоить его в первом же вылете.

В-третьих, никакого расстрела немецких диверсантов не было.

Все.

У входа в землянку меня уже ждал вестовой.

– Товарищ лейтенант, вас уже ждут, – доложил он.

На большой поляне собрались не только корреспонденты, но и все политработники ближайших частей, а также парторги и секретари комсомольских организаций. Главным был комиссар Ломтев. Тарасов отсутствовал, видимо, куда-то уехал по делам. Подошли также свободные от службы из обоих полков.

Меня провели к пеньку, исполнявшему роль трибуны или, если посмотреть с другой стороны, пьедестала. Встав на него, я огляделся и сказал:

– Шуток не будет. Война – это кровь и грязь! И я это видел.

После двухчасового общения с корреспондентами и политработниками, которым тоже в мельчайших по-дробностях рассказал про расстрел детей, меня отвели в землянку нашей группы, где я в первый раз за сегодня увидел парней.

Вы знаете, что такое эмоциональная перегрузка? Это такое чрезмерное эмоциональное и физическое перенапряжение. Именно это я ощущал, когда на подгибающихся ногах подходил к землянке, сопровождаемый множеством знакомых. Некоторые спрашивали, когда начнется концерт, другие – какая будет новая песня, третьи просили рассказать, как это – летать на «мессерах», но я молчал – сил оставалось только чтобы дойти до своей новой лежанки.

«Не рассчитал!» – понял я, когда земля вдруг ударила меня по лицу. Это произошло так неожиданно, что никто не успел меня подхватить.

Очнулся на следующее утро в санчасти. Открыв глаза, посмотрел на занавешенный простынями потолок. У нас в землянках так не делалось, поэтому, когда садились или взлетали самолеты, частенько меж плохо подогнанных бревен настила сыпалась земля.

«Санчасть. Только в санчасти так делается!» – понял я, где нахожусь. Первой мыслью было, что там с концертом, но, посмотрев на прорубленный в бревнах оконный проем, понял, что сейчас середина дня.

– Эй, есть тут кто-нибудь?

Почти сразу занавеска на входе откинулась в сторону и в палату заглянул усатый мужичок в халате санитара.

«Не помню такого, это еще кто? Из нового пополнения?» – подумал я озадаченно. Пока вспоминал санитара, тот успел исчезнуть с глаз, зато почти сразу в палату впорхнула Мариночка в сопровождении тети Гали, ее помощницы.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Лютикова, пытливо заглядывая мне в глаза, будто опасаясь, что я ее обману.

– Прекрасно. Искупаться охота. Что со мной произошло?

– Встань, – велела она.

Я, легко крутнувшись на кровати, опустил ноги на посыпанный свежей соломой пол и встал.

– Сделай два шага. Хорошо, теперь обратно. Хм, сделай два приседания.

– Все в порядке? – спросил я после приседаний.

– Моторика движений в норме, – кивнула Марина.

– Ну так я пойду?

– Какой быстрый! – рассмеялась она. – Пока полное обследование не пройдешь, ни ногой из палаты! Головокружения были?

– Да нет вроде.

– Похожие симптомы?

– А-а-а. А! Так я два раза у Никифорова чуть не вырубился, так спать было охота. Он мне еще чая наливал, чтобы я сильно не зевал.

– Это одна из причин. Похоже, ты просто заснул, причем очень крепко.

Тетя Галя уже разложила медицинские инструменты и отошла в сторону, ожидая.

Почти час Лютикова меня осматривала, рассказывая, как ее напугали вчера, когда набежала толпа человек в семьдесят и принесла мое бесчувственное тело.

– Перевернули все лавки, пока топтались в коридоре, сломали полку, раздавили ведро и потеряли пилотку. Пока не выгнала, никак не могли успокоиться, все спрашивали, когда ты в себя придешь, все требовали кровь у них для донорства взять. А выгнала, так в каждом окне по паре лиц за мной наблюдает. Пришлось Никитину пожаловаться, что работать мешают. Пока часовых не поставили, работать нормально не давали.

– Ты не ответила, что со мной?

– Сильное перенапряжение, усиленное невысыпанием. Ты ведь эту ночь не спал?

– Нет, а когда? То немцев караулил, то машину водил, а там бой – я опять в воздухе.

– Мне так и сообщили. Так что, больной, лечение на два дня вам обеспечено, – хлопнув меня по плечу, сказала Марина.

– Марина Викторовна, а вы знаете о стимулирующих свойствах воды? Если прикоснуться к ней, то телу передается заряд бодрости, а уж если двигаться в ней…

– Ты у меня искупаться отпрашиваешься? – озадаченно спросила она.

– Да, – коротко ответил я.

– А как завернул-то, подлец! Даже я не сразу поняла, что он имел в виду, – обернувшись к тете Гале, засмеялась Марина. – Ладно, после завтрака иди. Там кто-то из твоих ожидает, проводит, я предупрежу.

Я даже как-то не ожидал, что меня так легко отпустят, поэтому было растерялся, но быстро взял себя в руки. Подхватив полотенце, висевшее на гвоздике, и надев тапочки, направился к выходу.

– Сперва в столовую зайди, ты у нас ходячий больной, – вслед крикнула Марина.

Снаружи меня ожидал Карпов, который сидел на скамейке и, с удовольствием щурясь, грелся на солнце.

– Как дела?

– Ой, товарищ лейтенант! Вы в порядке? – вскочив, спросил он.

– Ага. Даже взлететь охота. Я имел в виду, что если махну руками, то взлечу, – пояснил я, увидев его недоумевающее лицо.

– Понятно.

– Так, сержант. Я сейчас в столовую, обедать, и на речку…

– Тут нет речки, озеро, – перебил Карпов.

– Один хрен. Купаться же можно?

– Все купаются, – кивнул сержант.

– Наша группа вся тут?

– Только Сомин, Морюхов и Горкин. Остальные остались там…

– Как они?

– Тяжело. Столько за раз потеряли. Но самолеты хвалят, очень хорошие машины. Таиров, когда уезжал, забрал целый ворох бумаг с их отзывами.

– Понятно. Значит, так: я в столовую, ты наших по-тихому предупреди, встречаемся у озера. Там и пообщаемся.

После обеда я направился было к озеру, но заметил, что меня уже сопровождают человек двадцать бойцов. Видимо, слух о моем «оживлении» и появлении в столовой быстро разнесся по полкам, так что народ решил поинтересоваться состоянием моего здоровья. Причем серьезно спрашивали, не из праздного любопытства. Было видно, что это их действительно беспокоит. Обо мне раньше мало кто так волновался, честно скажу, было приятно.

В общем, на озеро я пришел с десятком спутников. Заметив своих, которые ожидали меня метрах в сорока в стороне, я попросил не мешать нам и направился к «одногруппникам».

– Лапоть жив, – ошарашил меня Сомов, как только я подошел поближе.

Вскочив, он крепко обнял меня:

– Жив чертяка, а мы вас уже похо… Эх! – сказал он дрогнувшим голосом.

Пообнимавшись с остальными парнями, я сел на сухой камыш, нарубленный кем-то, и спросил:

– Лапоть. Что там с сержантом?

– Сел на вынужденную в пяти километрах от линии фронта. Обгорел он сильно. Врачи говорят, у него поражение двадцати процентов кожи. Руки, лицо, шея. В Москву отправили.

– Главное – жив! – выдохнул я.

– Это да.

– Расскажи своими словами, что там было. Мы-то на высоте рубились, вы ниже были, я как-то не отслеживал ваш бой.

– Да что там говорить. Когда мы разделились, вы наверх ушли, ко второй группе, мы первую атаковали. Выстрелили эрэсами, зона поражения была небольшая. Цель маленькая, подвижная, попасть трудно, но нам повезло, взрыватели стояли на удар, да и то, что снаряды были шрапнельные, тоже помогло. В общем, трех мы снесли и стали крутиться. То карусель, то качели им устроим. Представляешь, одного попадания из пушки хватало, чтобы вывести «мессер» из строя. Я в одного очередь из трех снарядов всадил, так он обломками осыпался.

– Как парни погибли?

– Горелова на вираже срезали, по кабине попали, никакая броня не спасла. Сашку Родимцева пара сверху атаковала, когда мы уходили, потом другая добила, мы помочь не успели, но отомстили, двух в ответ срезали.

– Как Булочкин погиб, я видел. Я виноват. Я в «мессер» стрелял, а тот в сторону шарахнулся и врезался в «семерочку» сержанта, и они вместе упали.

Мы почти час общались, вспоминая тот тяжелый день и анализируя наши действия, после чего полезли купаться. Плавали без шуток и веселья, не то настроение, мылись, можно сказать.

День прошел в отдыхе и восстановительных процедурах, а вот ночью я доказал Марине Викторовне, что вполне здоров.

Утром, лежа на белоснежных простынях, анализировал прошедшие дни с того момента, как мы вылетели на бомбежку. Командование считает, что вылет был, без сомнения, успешным, пусть так. Но из восьмидесяти двух самолетов, поднявшихся в то утро, не вернулось тридцать семь. ТРИДЦАТЬ СЕМЬ!!!

Я не знаю, может, это нормально, все-таки по подсчетам специалистов, изучивших снимки, уничтожено более сотни самолетов противника и вся инфраструктура аэродрома. Соотношение потерь в нашу пользу, тем более немецкий пилот со сбитого вчера «хейнкеля» сообщил, что и из летного состава аэродрома «А» мало кто выжил. Потери были просто ужасающие. Удар по самолюбию Люфтваффе силен, даже очень. Не могу даже предположить, что они придумают, чтобы отомстить.

Из истребительного полка не вернулось одиннадцать машин, это если считать нашу группу. Из бомбардировочного – семь. Тут потери в основном от действий зенитных средств, все-таки именно СБ наносили первый удар по жилым постройкам. Зенитки должна была подавить шестерка «чаек», но их не хватило, так что немецкие зенитчики хорошо оторвались, пока не подошла вторая волна и не принялась за них.

Дождь наград посыпался на все принимавшие участие в этом налете части. Не обошли и нас. Я получил лейтенанта. Карпов остался сержантом, но был представлен к ордену Красной Звезды. Пока ее попридержали до выяснения, как он попал в плен, но не думаю, что это надолго.

Сбитые над аэродромом мне не засчитали, записав все в общий список. А вот три «штуки», которых я ссадил на «мессере» – этих да, засчитали. Так что мой счет теперь – двадцать четыре лично и пять в группе.

После завтрака вернулся к урокам, правда, под медицинским наблюдением, а после обеда Марина с сожалением сообщила, что я совершенно здоров, даже слишком. И отправила меня в мою группу, где меня встретили радостными воплями.

На второй день меня так нагрузили, благо Марина дала разрешение… И снова полет, и снова бой.

А все началось со звонка из штаба дивизии…

Хотя о новых званиях знали все – сообщил сам комдив, приказ на их присвоение еще не пришел, так что пока никто не менял знаки различия. Хотя при докладах демонстративно обращались к командирам согласно будущему приказу.

Меня, если честно, это смешило. Но я молчал. Особенно сейчас, общаясь с «казначеем» нашего полка, который оформлял наградные за сбитые и вписывал их на мой счет в сбербанке. С этими призовыми деньгами было как-то мутно – то одна сумма, то другая. Сберегательная книжка, которую завели на меня, постоянно пополнялась, но не опустошалась, тратить было некуда. Иногда приезжала автолавка – второй раз это было несколько дней назад, и я не успел ничего особо купить, был на вылете. Так что немалые по местным временам деньги мирно спали на книжке.