Текст книги "Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя"

Несколько секунд Жигарев с интересом наблюдал за мной.

– А что? Я сообщу нужным товарищам, пусть думают. Молодец, лейтенант, ловко ты меня под этот разговор подвел, ловко! Да не красней ты так, молодец, одним словом. Хорошо. Даю тебе пять дней отпуску. Делай свои дела. А сейчас спой нам что-нибудь такое… Чтобы до нутра пробирало. Я знаю, у тебя такие есть.

– Марков, инструмент! – крикнул наружу один из полковников.

В избу внесли гитару. Сделав перебор, проверил звучание. Настраивал ее мастер, фальши я не услышал, после чего, на миг замерев, сказал:

– Эту песню я написал за три дня, она обо мне… Нет, она о всех летчиках, кто болеет за небо.

 
Я – летчик.
Красивая форма, рант голубой,
И даже завидует кто-то порой…
Я – летчик.
И гул от винта мой любимый звук,
А мой самолет – это мой верный друг…
Я – летчик.
Мне хочется в небе бездонном летать,
За это готов я полжизни отдать.
Я – летчик.
Не черту, а небу я душу продал.
Мне кажется, я от рожденья летал.
Я – летчик.
 
 
Я так это небо безумно люблю,
И мне без него не прожить даже хмурый денечек.
Покойного Нестерова в нем петлю
Сверну от души. Там вираж, бочка, горка…
Я – летчик.
Пускай перегрузка придавит – стерплю,
Но небо родное предать я во век не посмею.
И землю я тоже, конечно, люблю,
Но только когда не по ней, а над нею!
Я – летчик.
 
 
Темнеет в глазах на крутом вираже
И давит на сердце мне несколько жэ.
Я – летчик.
Комбез весь в поту, можно просто отжать,
И кто вам сказал, что несложно летать?
Я – летчик!
Под крыльями смерть в оправе стальной,
Она поднимается в небо со мной.
Я – летчик!
И чтобы земля вновь не стала гореть,
Я снова и снова, я должен лететь.
Я – летчик!
 
 
По нити глиссады иду я домой,
А хочется жить где-то здесь, над землей…
Я – летчик…
Жены у меня пока просто нет,
Землянка – мой дом, самолет – кабинет…
Я – летчик…
И снится мне каждую ночь напролет,
Что топливо есть и поднялся налет.
Я – летчик
К земле меня часто хотят привязать,
Но летчик обязан, он должен летать!
Я – летчик![7]7
  Н. Анисимов.


[Закрыть]
 

Эту песню я пел раза три-четыре. Немного, но голос успел поставить – где грустный, где убеждающий. Судя по тому, как меня слушали, они прониклись.

– М-да… Кхм. Удивил, лейтенант. Я думал, что ты уже не сможешь… а ты смог. Удивил. Много репетировал?

– Только мысленно. Вы первые, кто ее услышали, – честно ответил я, плашмя положив гитару на колени и тихонько перебирая струны.

– Кузнецов, что скажешь, пойдет? – спросил генерал у сидящего комиссара, который устроился на подоконнике и пускал наружу папиросный дым. Он, кстати, не один такой был, с разрешения Жигарева многие курили прямо в избе.

– Хорошая песня. Но в эфир ее нельзя, цензура не пропустит, а на пластинках пойдет на ура, – ответил он, выпустив очередное колечко дыма.

– Жаль, – искренне сказал генерал.

Насколько я понял их разговор, Жигарев хотел, чтобы я спел ее в радиоэфире, комиссар же возразил, что не разрешат. «Я – ЛаГГ-истребитель» они тоже забраковали. Нельзя петь про погибшего летчика. Позитива нет. После некоторых размышлений, показав, что мой репертуар они знают неплохо, решили остановиться на «Первым делом самолеты, ну а девушки потом». Конечно, это только их мнение, решать будут в Москве.

Через полчаса мы с Никифоровым, которого отправили вместе со мной, и еще с пятью пассажирами транспортного «Дугласа» на закате вылетели в Москву.

– Подлетаем! – услышал я вопль в ухо от сидящего на жесткой лавке соседа, военинтенданта с толстым портфелем в крепко сжатой руке.

«Заснул все-таки!» – подумал я и потянулся.

Посмотрев в иллюминатор, не увидел ничего – все окутывала темнота. Время прилета, по моим прикидкам, было около часа ночи. В салоне царила такая же темень, так что возможности посмотреть на часы, проверить, угадал ли, не было.

Постоянно накатывала невесомость, из-за которой страдал тот полковник – я не видел, но слышать слышал. Хорошо, что кто-то из экипажа догадался дать ему ведро, а не то пришлось бы отмывать салон.

Легкий толчок известил, что посадка прошла успешно. Ревя моторами, мы катились по ночному аэродрому. Кое-где посверкивали посадочные огни, которые прямо на глазах гасли, остался только один, именно к нему двигался наш самолет.

Высадка прошла довольно быстро и деловито. Два человека, что нам подали трап, разбили пассажиров на две команды и показали, куда идти. Одна группа – это мы с Никифоровым, другая – все остальные. У диспетчерской уже ждала черная «эмка». Цвета я, понятное дело, не разглядел, ночь все-таки, да и на аэродроме жестко соблюдали режим светомаскировки, просто предположил.

– Старший лейтенант госбезопасности Никифоров, лейтенант Суворов? – спросил водитель, стоявший у двери.

– Да, это мы, – ответил особист.

– Попрошу предъявить документы, – велел водитель.

«Строго тут у них!» – подумал я, тоже протягивая удостоверение.

Мазнув по моему лицу лучом фонарика, водитель спросил:

– Ваши вещи?

– У нас нет вещей, – коротко ответил Никифоров.

– Тогда попрошу в машину.

Ехали мы где-то около часу, за окном ничего интересного. То есть та же темнота, и только редкие патрули мелькали в свете притушенных фар.

– Приехали, товарищи командиры. Комната для вас уже забронирована. В десять утра за вами приедут, так что ожидайте.

Мы вышли из машины и направились к затемненному входу в какое-то большое здание.

Никифоров действовал уверенно. Подойдя, он попытался открыть дверь, но, поняв, что она закрыта, стал бухать в нее кулаком, пока она не приоткрылась и не выглянул мужчина в полувоенном френче с фонариком в руке.

Осветив нас, он спросил:

– Никифоров и Суворов?

– Это мы, – ответил особист.

– Прошу за мной.

Мы быстро зарегистрировались и в сопровождении мужчины, оказавшимся портье, направились на третий этаж, где находилась наша комната.

Быстренько скинув новенькую форму, что мне выдали вместо старой, изгаженной при побеге от немецких диверсантов, я пошел умываться, пока Никифоров, закрыв тяжелые портьеры, осматривался, используя пару свечек.

– Даже горячая есть! – сказал я, выходя.

– Да? – удивился особист и тоже прошел в ванную.

Точно не помню, существовали ли в то время, то есть в теперешнее, комнаты с ваннами. Наш номер хоть и был двухместный, но санузел имел имел. Генеральский, что ли?

Меня это, если честно, мало заботило, я хотел спать, поэтому вырубился сразу, как только моя щека коснулась белоснежной подушки. Меня не разбудил даже Никифоров, который, вернувшись, стал устраиваться на своей кровати.

– Вставай, нам через час выходить. – Особист, толкнув меня в плечо, отошел в сторону, что-то напевая.

Быстро сев, я протер глаза и спросил сонным голосом:

– Сколько времени?

– Почти девять.

– Угу. Я ванную, – сказал я и, подхватив со спинки стула выданное полотенце, направился в туалетную комнату. После завтрака в ресторанчике на первом этаже за нами пришли.

Раздавшийся стук в дверь вырвал меня из полудремы. Пользуясь солдатской мудростью, я пытался урвать сон где только можно и сколько можно.

С интересом читавший газету Никифоров поднял голову и посмотрел на меня.

Щелкнув курком, я пожал плечами, после чего с недоумением посмотрел на пистолет в своей руке. Хмыкнув, убрал маузер с глаз долой, прикрыв его полотенцем.

«Надо же, фронтовые рефлексы и тут действуют!» – мысленно покачал я головой.

Положив на стол газету, Никифоров встал и подошел к двери.

– Добрый день. Это номер лейтенанта Суворова? Я правильно попал?

– Правильно. Вы кто?

– Я из ГлавПУРа РККА, назначен куратором к лейтенанту Суворову на все время пребывания в Москве. А сейчас буду сопровождать его на Всесоюзное радио. Машина уже внизу.

– Да? Попрошу предъявить ваши документы, – приказным тоном сказал особист. Он был в полной форме ГБ, которую, как и я, получил перед вылетом. Так что посланник немедленно предъявил удостоверение.

– Хорошо, мы сейчас спустимся, – ответил особист, возвращая документ.

– Мы? Извините, но у меня приказ доставить только Суворова, но, насколько я понимаю, вы им не являетесь, не вижу сходства с газетными фотографиями…

– Я старший лейтенант Никифоров, сопровождающий лейтенанта Суворова. На лейтенанта уже было совершенно несколько покушений со стороны немцев, так что меня приставили к нему в качестве охраны, – достаточно емко ответил особист, приглашая гостя войти.

– Да?! – искренне удивился вошедший в комнату парень лет двадцати пяти в форме младшего политрука.

– Именно, так что я сопровождаю его везде.

– Ну ладно. Хорошо. Нам пора ехать, – повторил гость, с интересом разглядывая меня. – Ах да. Меня зовут Леонид Филечкин, – опомнился он.

– Вячеслав, – протянул я ему руку.

– Старший лейтенант Никифоров, – сухо кивнул особист. Сближаться с нашим сопровождающим он явно не собирался.

– Вы уже готовы? Тогда прошу за мной.

Мы спустились в фойе, оставили ключ и вышли на улицу, где ездили редкие автомобили.

– Так мы что? В «Москве» ночевали?! – не понял я, глядя на название гостиницы.

– Да, получился такой каламбур, вы проживали в двойной Москве. Прошу в машину, – указал Леонид на стоявшую у входа машину. Что была за марка, я затруднялся сказать, но явно не детище советского автопрома. Она была мне незнакома.

Я с интересом разглядывал родной город в военное время. На окнах, как в кинохрониках, были белые полосы крест-накрест. Но налюбоваться мне не дали, не успела машина тронуться с места, как довольно быстро остановилась.

– Приехали. Выходим, – сказал Леонид и первым покинул салон.

– Да ты шутишь? – спросил я. По моим прикидкам, проехали мы меньше квартала.

– Нет. Вот здание Центрального телеграфа, именно тут вы и будете выступать с речью.

– А, ясно. Ну что, идем?

– Идите за мной.

Здание было большим, с огромными витражами, но не во всех окнах остались стекла. Большинство оказались забиты досками и затянуты мешковиной. Я его помнил, не раз проезжал мимо на своем байке, сохранилось оно до наших времен, но сейчас выглядело другим.

– Бомба упала, – пояснил Леонид, заметив, как мы разглядываем фасад здания.

Мы прошли внутрь, где я попал в руки редактора в форме батальонного комиссара, и тут началось…

Почти три часа я заучивал речь, что была написана для меня. Некоторые места мне не нравились, я так и говорил Павлу Анатольевичу, ответственному редактору.

– Картонно больно. Не по-настоящему.

Некоторые моменты мы переписывали, другие вообще стирали, кое-что добавляли. Оказалось, Павел Анатольевич был тут так же и цензором. Совмещал, так сказать.

То, что я буду выступать по радио, редактор сообщил еще вчера вечером и подтвердил сегодня утром. И вот в два часа дня мы с диктором Всесоюзного радио Эммануилом Михайловичем Тобиашем начали нашу двухчасовую программу. Когда я услышал, сколько буду выступать, то впал в шок. Ну десять минут, двадцать, ну тридцать в крайнем случае… Но два часа!!! Что они от меня хотят? Ладно, хоть перерыв будет для ежечасных новостей. Магнитофонов не было, и сделать запись не могли, так что пришлось общаться вживую.

Что хотят, я узнал, когда прочитал свою речь и пообщался с редактором. После чего мы пробежались по тексту, проверяя, все ли я усвоил. Кстати, когда он закончил, то, встав с очень довольным видом, сказал:

– Меня не обманули, вы очень легкий в общении человек, мгновенно находите ответы на самые неожиданные вопросы. Это хорошо. Вам будет легко адаптироваться и вы не будете теряться, когда выйдете в прямой эфир. Теперь давайте еще раз, по вашим песням. Те, что вы предложили, мне понравились, но сами понимаете, все петь вы не сможете, только небольшие отрывки. Для ознакомления с вашим творчеством. Но одну споете полностью.

– Это понятно, но почему все они разные? Тут и про войну, и про любовь, и про жизнь?

– Я хочу показать, какой вы человек, а это более чем покажет, какой вы писатель. Вы не думали о карьере певца?

– Думал, но не рано ли? Война все-таки?

– Для этого не рано… Вы их уже зарегистрировали?

– Нет еще, как раз хотел, мне дали несколько дней отдыха, вот думал заняться.

– Я вам в этом помогу, но завтра. После эфира поговорим, хорошо?

– Спасибо.

– Ну что, все запомнили?

– Да, конечно, тут ничего сложного, мне фактически нужно оставаться самим собой.

– Хорошо. Давайте выберем песню, которую вы споете полностью. У вас есть, что предложить?

От песни «Я – летчик» его проняло, и после обсуждения еще с несколькими редакторами он решил выпустить ее в эфир.

– Пойдемте, я познакомлю вас с нашим диктором Эммануилом Михайловичем.

Мы только успели познакомиться, как был дан сигнал, до эфира оставалось меньше пяти минут.

– Прошу в студию, – пригласил редактор, и мы, встав с дивана, на ходу продолжая общаться, направились за ним.

– Уф-ф-ф… Однако сложная у вас работа, – сказал я, снимая наушники и вешая их на крючок рядом со столом. Передача закончилась, и можно было вставать.

– К этому быстро привыкаешь. Я сперва тоже робел из-за того, что меня слушают миллионы, но привык, и уже легче, – ответил Эммануил Михайлович.

– Это да… Как я выступил?

– Хорошо. Мне особенно песни понравились, каждая за душу брала. Кстати, вон Павел Анатольевич идет, похоже, поговорить хочет.

– Молодец! Все прошло просто отлично! Представляешь, уже из Кремля звонили, похвалили! – Редактор просто излучал энергию. Похоже, этот звонок придал ему немало сил.

– Спасибо. Я насчет завтрашнего дня хотел спросить. Все в силе?

– Да-да, конечно! Я попрошу Леонида, он вам поможет, тем более он за вами закреплен на эти дни. Что-то еще хотели спросить?

– Да. Я пою в полку, а нормального инструмента у меня нет, вот и хотелось бы прикупить аккордеон и гитару.

– Подсказать, где это можно сделать?

– Да, если вас это не затруднит, – кивнул я.

– Сейчас напишу один адрес магазина музыкальных инструментов, дадите записку заведующему, он меня знает, он поможет.

– Спасибо.

– Да не за что.

Поужинав в буфете, мы в сопровождении Леонида вышли на улицу и подошли к стоянке машин, где сели в свою и поехали в гостиницу. Требовалась разрядка – слишком я перенервничал, несмотря на свой легкий стиль в эфире, и сон, по моему мнению, был самым лучшим лекарством.

– Ну так я заеду за вами к девяти утра?

– Это насчет авторства?

– Да. Павел Анатольевич просил помочь вам, – кивнул Леонид.

– Да, конечно, мы будем готовы, – ответил я, и мы с Никифоровым вошли в гостиницу.

Войдя в свой номер, я после душа тут же свалился в кровать и мгновенно вырубился.

Несмотря на то что гостиница находилась рядом с Кремлем, выбраться посмотреть на все теперешние прелести, такие как Красная площадь или Мавзолей, мы смогли только в последний день, перед отъездом. Первые два были заняты оформлением всех бумаг. Я не только подал заявку на регистрацию восьмидесяти песенных текстов, начав с вечера и закончив утром, записав их в большую тетрадь, но и дал заявку на прием в Союз Писателей поэтом-песенником. С рекомендациями должен был помочь Павел Анатольевич.

Вечерами мы гуляли по Москве, я заново узнавал свой город, а Никифоров был тверским и в Москве был всего пару раз и то проездом, так что мы оба гуляли с большим удовольствием.

Меня узнавали. Причем сразу, стоило где-то по-явиться. Один раз меня пригласили выступить на заводе «ЗиС» по просьбе комсомола, а так как я состоял в этой организации, то пришлось пойти навстречу.

Попытки пригласить нас к себе и выпить за знакомство превысили всякие пределы, причем большинство приглашающих были женщины самого что ни на есть репродуктивного возраста. Однако тут меня спасал Никифоров, который строгим голосом служивого человека объяснял, что товарищ Суворов должен выступить с речью там-то и там-то, так что никак нельзя. Обломщик, блин. С парой десятков девушек, что нас приглашали, я был не прочь познакомиться поближе, но особист, как сторожевая собака, был всегда начеку. Мне-то ладно, хоть и не постоянный, секс у меня все-таки был, так что о себе я особо не беспокоился, а вот он…

После всех утрясаний по заявке на прием в Союз Писателей СССР мы решили сходить по тому адресу, что дал нам Павел Анатольевич, то есть в музыкальный магазин. Он не обманул, там действительно приняли меня хорошо. Пользуясь добрым расположением заведующего магазином Абрама Мойшевича, я долго отбирал и подгонял под себя инструменты, пока не остановился на прекрасно выполненной гитаре в испанском стиле с черным грифом и на новеньком аккордеоне. Прикупил я также и чехол для гитары, у аккордеона он шел в комплекте.

Потом мы занялись подарками для однополчан. Причем оба. Никифоров тоже что-то закупал. О том, что все покупки можно просто организовать через дежурного по этажу или администратора, я узнал позже.

К обеду пятого дня мы стали собираться. Вылет был назначен на семь вечера, а вызова из Кремля, на который я надеялся, так и не было.

Я не знал, что Сталин вдумчиво прослушал меня и, узнав, что вручение наград назначено на пятнадцатое августа, велел записать на встречу с ним.

Моторы самолета монотонно гудели, унося нас на такую привычную войну, где были наши друзья-однополчане.

Сидя на лавочке, я глядел в иллюминатор. Там, освещаемая садившимся солнцем, лежала наша земля. Такая родная и такая близкая.

– Облачность, придется над облаками идти, – крикнул нам бортстрелок.

Кивнув в ответ, я посмотрел на спящего Никифорова, который, снова устроившись с самым возможным комфортом, спал, храпя во всю мощь легких. Вот загадочный человек. В одном номере жили – так я звука от него не слышал, а тут!!! Странный все-таки организм у человека.

Ночью мы совершили посадку на нашем аэродроме. Выгрузившись, с помощью дежурных развезли все вещи по нашим землянкам – раздача вкусностей была назначена на завтра.

Несмотря на столь поздний час (одиннадцать вечера!), в землянке эскадрильи не спали, ждали.

– Ну здравствуйте, соколы!!! – поприветствовал я, спустившись вниз.

– Здрав желаю! – рявкнули они.

– Товарищ лейтенант, первая эскадрилья для чествования лейтенанта Суворова построена! – выйдя вперед, шутливо отрапортовал комэск.

– Вольно! – с улыбкой скомандовал я.

– Ну что, к столу? – потирая руки, спросил вечно голодный Гатин.

– А! К столу! – бесшабашно махнул я рукой.

– От винта!

Запустив мотор, я выглянул наружу и прислушался.

Стоявший у левого крыла Семеныч довольно кивнул – мотор работал ровно.

Разрешение на пробный вылет уже поступило, так что, проверив, как работает управление, я махнул рукой, дождавшись, пока технари оттащат колодки в стороны, закрыл фонарь и тихонько дал газу, выгоняя свой ястребок из капонира.

Сделав длинный разбег, я приподнял нос, оторвал ЛаГГ от поверхности земли и почти сразу, пролетев меньше пятидесяти метров, опустился на ВПП.

Докатившись до конца полосы, развернулся и, снова дав газу, пошел на взлет. Поднявшись на сто метров, сделал неглубокий вираж, следя за состоянием машины, после чего полез уже на верхотуру. Через десять минут, на пяти тысячах, стал понемногу крутиться, проверяя состояние самолета после ремонта. Когда горючее почти закончилось, сделал петлю Нестерова, сорвал ЛаГГ в штопор и, выйдя из него на двух тысячах, повел машину на посадку.

– Ну как? – спросил Семеныч, как только я подогнал самолет к капониру.

– Норма. Как на новом. Спасибо, Семен Викторович. Хорошая работа.

Вместе с командой старшины, состоявшей из оружейника и моториста, закатив ЛаГГ в капонир, направился в штаб – следовало доложить Запашному о готовности самолета к боевой работе.

Вчерашняя пирушка, которую устроила первая эскадрилья, как-то превратилась в общую. Представляете, не очень большая землянка на двадцать человек сумела вместить в себя около шестидесяти? Люди сидели на стульях, двухъярусных кроватях, на коленях, в конце концов, но всем было хорошо. Я сбегал за Мариной, и она, пользуясь теснотой, спокойно заняла мои колени, так и просидев на них, пока меня не заставили спеть что-нибудь новенькое.

Раздача подарков не заняла много времени. Девушкам – духи, Марине – особые, дорогие. Командованию по бутылке коньяку – десять бутылок привез для командиров обоих полков, умаялся тащить. Остальным – по мелочи. Первой эскадрилье – шахматы, второй – домино, третьей – лото. Пусть отдыхают в свободное время.

Семенычу набор инструментов – попался он мне на глаза в одном из магазинов. В общем, никто обделен не был. Так что гуляли до трех часов ночи в полной гармонии.

Сейчас попавшийся навстречу один из летчиков второй эскадрильи полка Никитина шел в крайней степени похмелья. Это я один сок пил, не налегая на алкоголь. Ну не считать же алкоголем сто граммов коньяку, выпитого с командованием полка? Это так, губы помазать.

– Привет, Лех, – поздоровался я с ним.

– Привет, Сев, поздравляю тебя, – отозвался он, морщась от головной боли.

– Чего?

– Ой, там тебе объяснят, а я пойду, отлежусь, – держась за голову, ответил он.

– Может, похмелишься? – участливо спросил я.

– Не, переболею. Ну все, давай.

– Пока.

С чем он меня поздравлял, я узнал в штабе.

Пройдя мимо почтовой полуторки, спустился в штабную землянку, где меня встретил не только Запашный, но и Никитин.

– Товарищ подполковник, пробный вылет на истребителе бортовой номер…

– Вольно, лейтенант. На, читай! – ухмыльнувшись, протянул мне газету подполковник Запашный.

Открыта она была на странице списка награжденных бойцов и командиров.

«Так вот в чем дело, все-таки подписали!» – обрадованно подумал я, увидев свою фамилию на верхней строчке.

«…Дважды представленный к высокому… О как, сразу две вручать будут, ну ничего себе! В моем мире я такого не припомню, не было вроде подобного. Так, а что там ниже?.. О, и Запашный, и Никитин, смотри-ка, и их тоже! Тарасов тоже. Никифорова не вижу, нет его. Сомов… посмертно. Черт, и Карпов. Блин, пацаны!..»

– Своих увидел? Садись, воды выпей, – велел Запашный.

– Нормально все, товарищ подполковник. Поздравляю вас и вас, товарищ подполковник, с присвоением вам…

Обоим командирам полков тоже дали Героев. Кроме них еще Сомину, посмертно. Карпову – орден Боевого Красного Знамени, тоже посмертно. Список был длинным, не все из нашего полка, конечно, всего одиннадцать фамилий, но и это тоже очень хорошо.

– Скоро должен прийти вызов в Москву, на вручение. Вместе полетим, – сказал Никитин.

После взаимных поздравлений я подхватил один из пяти номеров и побежал к Марине, хвастаться.

Пока я сидел у своей девушки, эта столь ожидаемая всеми новость со скоростью МиГа разнеслась по обоим полкам.

Когда я вышел из санчасти, поздравления сыпались со всех сторон, с улыбкой отвечая, я принимал их и приглашал после вручения наград на пирушку.

– Товарищ лейтенант, заранее приглашать – примета плохая, – сказал один из механиков.

– Да? – удивился я.

– Проверено, – веско ответил он.

– Ну тогда больше не буду. – К приметам летчики относились серьезно, не отставал от них и я.

Праздничная лихорадка от таких новостей не прервала боевую работу полков. К обеду пришла заявка на истребительное прикрытие переправы, страдающей от постоянных налетов.

– Работаем парами. Смелов, ты на нижнем эшелоне. Горелик – на среднем, ну а ты, Суворов, как всегда в одиночку, на высоте. Будешь прикрывать нас сверху.

– Понял, товарищ подполковник, – как и все, сказал я.

В полку осталось всего одиннадцать латаных-перелатаных «чаек», которые на своей крепкой спине выносили первые месяцы войны.

Машина капитана Горелика, насколько я знал, была подбита пять раз. Пять раз она садилась на вынужденную, сменила двух летчиков, пока не остановилась на Горелике, державшемся на ней уже две недели. Своеобразный рекорд.

Глядя, как «чайки» пошли на взлет, я допил свой чай и махнул рукой, приказывая заводить.

Выносной компрессор запустил мотор, пока я накидывал лямки парашюта и застегивал их. Дождавшись, когда Семеныч покинет кабину, я залез на свое место, махнул рукой, приказывая убрать башмаки, закрыл фонарь и дал газу.

Вылетел я позже на три минуты. По подсчетам наших штабистов, с такой разницей во времени мы должны были прибыть на место одновременно. Посмотрим, не даром ли они едят свой хлеб.

Штабисты ошиблись, я прибыл первым и сразу увидел привычную дюжину бомбардировщиков. Саму переправу они не бомбили, мост оставался цел, они работали по скоплениям войск на обоих берегах.

– Добыча-а! – прорычал я в ларингофон. Радиостанция была включена, так что в динамике, что висел у штаба, все меня слышали.

– Клин, я Лютик. В районе переправы наблюдаю немецкие бомбардировщики в количестве двенадцати штук. Атакую. Как слышите меня? Прием.

Понятное дело, говорил я не открытым текстом, а своеобразным кодом, который мы разработали в нашем полку. Так что те, у кого на руках нет листка с подсказками, не смогут понять, о чем мы говорим.

– Лютик, я Клин. Вас поняли. Атакуйте!

– И-и-и-ие-е-еху-у-у!!! – издал я вопль и бросил свой истребитель вниз, на ведущий бомбовоз.

На первый заход и бомбежку я опоздал, но вот совершить второй заход им не дал. Зенитная батарея, которая азартно стреляла с другого берега, почти сразу же прекратила огонь, как только я атаковал.

Отбомбившись, лаптежники встали в круг и начали пулеметную круговерть.

Именно в этот момент я и свалился на них с четырех километров. С пологого пикирования, набрав приличную скорость, рухнул на ведущего и короткой очередью поджег его. Кувыркнувшись через крыло, он пошел вниз, оставляя черный, какой-то вязкий на вид дым.

Выйдя из атаки, я резко развернулся и атаковал третьего по счету лаптежника, всадив в его желтое брюхо две короткие очереди.

Он последовал за первым, однако из этого бомбера успел выпрыгнуть человечек, что не скажешь про первого, сбитого мною сегодня.

Строй немцев рассыпался. Командира, а ведущим был именно он, сбили, потом второго, и немцы запаниковали, тем более на виду уже появились «чайки», которые вел капитан Горелик. Однако это не означало, что их оставил в покое я. Моя следующая атака вырвала из группы удирающих самолетов еще один лаптежник, который тоже упал неподалеку от переправы.

Самое забавное в этом вылете было то, что связаться с командиром я не мог, то есть у капитана Горелика радиостанции не имелось. Как оказалось, их на «чайках» вообще не было. Общались определенными сигналами, вроде покачивания крыльями и махания рук, это если близко.

Я уже озвучивал генералу Жигареву памятную фразу, сказанную кем-то во время войны:

«Лучше иметь десять самолетов с рациями, чем двадцать без».

Сейчас я понимал эти слова как никогда. Скорости вполне хватало, поэтому, выйдя из глубокого пике, стал в стороне набирать высоту…

Паровоз окутался паром, заскрипел тормозами, залязгал сцепками и остановился, не доезжая до перрона метров сто. Алексей, держась за поручень, выглянул из вагона и внимательно осмотрелся. Судя по виду станции, бомбили ее неоднократно, причем свежие воронки и горящее неподалеку здание, которое тушили два десятка человек, преимущественно женщины, показало, что и сегодня станция не была обделена вниманием немцев.

Лежавшие на насыпи лестницы дали понять, что выходить тут пассажирам других поездов приходилось неоднократно. Спрыгнув на насыпь. Алексей подхватил одну из лесенок и подставил ее, чтобы две девушки в форме сержантов связи смогли спуститься.

– Прошу, – улыбнулся он.

– Спасибо, Леша, – улыбнулась в ответ яркая красавица Степанида. И подав ему руку, элегантно спустилась на земляную насыпь. Из трех теплушек, что прицепили к концу состава, выпрыгивали красноармейцы и под резкие крики командиров строились в колонну. Взяв свой чемоданчик, Алексей, подхватив под локоть вторую девушку, Таню, направился вместе с ними к начальнику станции, узнать насчет машины, чтобы доехать до части, в которую получил долгожданное назначение.

– Нет машин. Нету-у-у, – развел руками краснощекий капитан железнодорожных войск.

– Товарищ капитан, ну может, какая попутная? – спросил Алексей.

– Идет одна на Могилев, но ехать туда не советую. Говорят, немцы фронт прорвали и скоро замкнут колечко. Но думайте сами. Хотя-я-я…

Почесав мокрый лоб, капитан спросил у девушек:

– Вы ведь в стрелковый корпус едете?

– Да, товарищ капитан, – ответила Степанида.

– Тут как раз машина сломалась, она едет куда вам нужно. Поторопитесь, они скоро уедут, это за водонапорной башней, – крикнул он вслед.

Проводив связисток, Алексей снова вернулся к начальнику станции. Он оказался там не один, из эшелона пришло еще несколько командиров, которые тоже спрашивали насчет машин.

– …товарищи командиры, тут пешком всего километров десять, быстро дойдете, – услышал Алексей.

– А вам до штаба дивизии лучше добраться на попутке, едущей с артиллерийских складов, они там недалеко проезжают, – сказал Алексею капитан.

Совет был хорош, машин действительно не было и в ближайшем времени не ожидалось, станция была промежуточной, так что составы шли дальше.

– Ну что, идем пехом? – спросил один из командиров в звании майора.

– Идем!

– Пошли.

– За пару часов дойдем, – донеслись выкрики из строя командиров.

Алексей быстро пересчитал их. Получалось, что вместе с ним собралось семнадцать человек. Причем летчиков, кроме него, не было.

Толпой, переговариваясь на ходу, командиры направились по дороге на восток к уже слышному фронту. По мере движения как-то само собой они стали выстраиваться в подобие колонны.

Грохотало далеко, на пределе слышимости, но уже один этот факт создавал у идущих по пустой дороге какое-то странное чувство соприкосновения с неизвестным. Кроме капитана-танкиста с орденом Красной Звезды на груди обстрелянных больше не было. Танкист шел и слегка насмешливо поглядывал на спутников, видимо, он понимал их чувства.

Алексей пристроился в конце колонны, рядом с двумя лейтенантами-пехотинцами, которые, легко неся в руках фанерные чемоданчики, разговаривали о своих планах.

Как водится, были они одинаковыми:

– Дай только дойти, и мы им…

– Там только нас ждут, чтобы вдарить…

Сам Алексей подобных взглядов не разделял. К ним в учебку, где он работал три месяца инструктором, приехал с излечения капитан, так он много чего поведал. Так что Алексей все знал о войне, обо всех ее сторонах.

– Самолеты. Наши? – улыбаясь, показал вдаль один из командиров.

Прищурившись и заслонив рукой солнце, Алексей всмотрелся в четыре точки на горизонте.

– Наши, «ишачки». Странно, что они парами летят, приказа переходить на новые уставы еще нет, – пояснил он.

«Ишачки» шли метрах на трехстах, когда они долетели до группы командиров, внезапно один из них стал падать прямо на стоявших людей.

– Ложись! – внезапно закричал Алексей.

Не успели они сдвинуться с места, как группу пересекли пулеметные очереди. Некоторые командиры, обливаясь кровью, падали на дорогу, другие бежали в близкий лес. Алексей был среди них.

Отбежав в глубь леса метров на сто, он остановился и посмотрел на зажатый в руке наган. Как он его вытаскивал, Алексей не помнил.