Текст книги "Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя"

Почти немедленно все стали обговаривать только что услышанную новость, при этом бурно жестикулируя.

– Что по общему динамику слышно? – тихо спросил у дежурного Запашный.

– Далеко, товарищ подполковник. Мы не слышим их.

– Черт! Ладно, будем ждать. На всякий случай предупредите медиков, чтобы были наготове.

Переговариваясь, они вернулись в беседку, находившуюся в ста метрах от опушки, продолжая обсуждать услышанное. Семь сбитых в одном бою – такого еще не было ни у нас, ни у немцев. Но теперь есть, причем на глазах большого количества бойцов и командиров, которые видели этот бой, включая и штаб армии с командующим во главе.

Послышался рев моторов. Вернулись бомбардировщики. Прилетевшие командиры смотрели на небо. Суворова все не было.

Подошедший от своего самолета Тарасов вытер мокрый лоб и ответил на молчаливый вопрос:

– Там он остался, мы связь с ним почти сразу потеряли, но как падал один из сбитых, видели, дальше уже ушли слишком далеко. Он мне успел сообщить, что это на него охота идет.

Никитин сжато рассказал о звонке Ефремова.

– Вернется. Суворов всегда возвращается, – уверенно сказал Тарасов и вместе с остальными подошедшими летчиками направился в штаб. Нужно было писать рапорт о вылете.

Командиры снова вернулись в беседку, изредка прислушиваясь, не слышно ли мотора одинокого ЛаГГа. Но было тихо.

Удары приклада сдвинули фонарь, но не открыли его.

– Давай-давай, вверх тянем! – приказал командир роты.

Пять крепких крестьянских рук ухватились за край фонаря и с треском открыли его. Стоявшие ближе бойцы поморщились от смрада, идущего из кабины истребителя. Испуганно смотревший на них немец в комбинезоне с офицерскими знаками различия умудрился жидко обделаться во время боя, отчего никто не решался его трогать. Все брезговали.

– Ну взяли! – скомандовал капитан, и двое бойцов ухватили офицера за шиворот и вытащили из кабины.

Идти сам он не хотел, а отвешивать ему пинки для стимуляции все брезговали, боялись сапоги испачкать. Гитлеровца дотащили до озера и швырнули в воду.

Некоторые красноармейцы продолжали наблюдать за воздушным боем, комментируя увиденное. Вот пустил дым и понесся вниз еще один маленький крестик, но бой продолжался, значит, наш летчик жив. Красноармейцы радостными воплями встретили падение очередного «мессера», заглушив злобное рычание пленного, который тоже часто бросал взгляды вверх.

– Товарищ капитан, а что он орет? – спросил один из лейтенантов у комбата резервной дивизии.

– Да кто его знает? Сейчас переводчик из штаба полка приедет, узнаем, – лениво ответил капитан, наблюдая за немцем, который уже успел выстираться и сейчас, бросив мокрую одежду на берег, просто мылся.

Приехавший на коне молодой младший лейтенант с очками на курносом лице быстро расспросил немца.

– Это оберст-лейтенант фон Шредер… подполковник по-нашему, документы подтверждают его слова. Говорит, что в задачу его группы входило уничтожение советского аса…

– …Суворова, это я разобрал, – перебил капитан.

– Да, Суворова. Но при первой же атаке его самолет получил сильные повреждения, и оберст-лейтенанту пришлось сесть на вынужденную. Говорит, что на его счету тридцать сбитых, и он не ожидал, что какой-то дикарь его собьет.

– Вот гад… – начал было капитан, но его прервал крик одного из бойцов.

– Товарищ капитан, парашютист! – указал он при этом на белый купол парашюта и человечка под ним.

– Это с того сбитого. Еще один немец.

Через полчаса к оберсту присоединился командир второй четверки, капитан Кляузе.

– Что они говорят? – спросил капитан, следя за бурным обсуждением немцев.

– Ругаются. Этот фон говорит, что они какого-то русского недочеловека сбить не могут. А капитан отвечает, что у русского незнакомая и совершенная техника пилотирования. Как к нему ни подойдешь, он уже в тебя стреляет, мол, такое впечатление, что у него глаза на затылке…

– Понятно.

– Капитан говорит, что он теперь даже за обещанный Железный Крест с русским драться не будет, бесполезно.

– Правильно говорит, сразу видно умного человека. Деревянные кресты им всем будут, а не железные! Молодец Суворов.

– Товарищ капитан, тут из штаба дивизии машина пришла, велели немцев грузить, – отвлек их от разговора знакомый старшина из комендантской роты.

– Загрузим, – ответил комроты и махнул рукой одному из своих лейтенантов: – Мальцев, командуй.

Немцев загрузили в машину и увезли.

– Смотри-ка, семерых сбил и этих разогнал! Вот летчик так летчик, – восхитился Мальцев.

– Разогнал? Туда посмотри, – указал капитан на шесть едва заметных точек.

– Наши?

– Наверняка, и немцы их точно увидели, поэтому и улетели. Но летчик – молодец, надо же – семерых сбил! Правильно про него в газете пишут, что он ас. Ладно, возвращаемся.

Майор Гарднер внимательно слушал переговоры и крики ярости в этом необычном бою, и чем дальше и дальше он слушал, тем больше хмурился. Бой складывался не в пользу немецких асов.

– Франк, прыгай! Прыгай! Горишь! Доннерветер!!! – Подобные крики ярости и боли, крепко сжав зубы, майор слышал не впервые, это был четвертый раз.

Командир первого звена майор Шварк постоянно докладывал на базу расстановку сил.

Последнее его сообщение было:

– Суворов сбил Кляузе… попытка прижать русского провалилась, он вырвался… сбив ведомого Кляузе. Он очень опасный пилот… Шайзе… нам такие еще не встречались… Эта русская свинья очень опасна-а-а-а…

Через минуту ведомый Шварка сообщил, что в кабину майора попал снаряд с русского истребителя.

– Продолжайте. Атакуйте… уничтожьте эту русскую свинью!!! Его нужно сбить в любом случае!!! – проорал в микрофон командир эскадры полковник Шефер, который тоже присутствовал в радиоотделе.

Пожелание или, вернее, просьба оберст-лейтенанта фон Шредера не вмешиваться в бой с русским нашла полное понимание у командующего эскадрой. И хоть одна из эскадрилий была в полной готовности, но приказа на взлет командующий так и не давал.

– Господин полковник, обер-лейтенант Грохтердт сообщает, что они выходят из боя. Появились русские истребители, и у них закончились боеприпасы, – вдруг сообщил, держась одной рукой за наушник, старший смены.

– Что с Суворовым?

– По сообщениям обер-лейтенанта Грохтердта, несмотря на многочисленные попадания, продолжает вести бой, хоть и не так активно, как в самом начале.

– Пусть возвращаются, – коротко приказал полковник Шефер, вопреки немецкой сдержанности швырнул наушники на стол радиста и, развернувшись, направился к выходу. Остановившись у двери, он обернулся к своему адъютанту, следовавшему за ним, и приказал:

– Дежурную эскадрилью на взлет.

После чего направился на аэродром встречать остатки группы подполковника фон Шредера.

Три оставшихся истребителя показались минут через десять после того, как полковник подъехал к диспетчерской башне, принадлежавшей некогда советскому аэрофлоту.

– Герр полковник, летят, – показал адъютант на три маленькие точки.

За одной из них тянулся заметный хвост дыма.

При посадке тот, что дымил, вдруг лег на крыло и врезался в землю, исчезнув в ярком облаке взрыва.

– Восемь… Восемь! Проклятый русский!!! – сперва тихо, но потом громко разнеся над полем злобный крик полковника.

– Товарищ подполковник! Суворов на посадку поперек полосы заходит! – через пять минут услышали они крик дежурного.

Не жалея ног, все бросились к опушке.

Даже с первого взгляда было видно, что истребитель страшно избит. Повреждения бросались в глаза в любом месте, куда ни кинешь взгляд. За правым крылом трепыхался обломок на тросе.

Было видно, что пилот с трудом удерживает машину в повиновении. Вот она чуть не сорвалась в штопор со ста метров, но летчик удержал ее.

– Черт, у него одна стойка у шасси до конца не вышла! – вскрикнул один из гостей в звании майора авиации.

– Уже поздно, он садится, – простонал другой.

Вот одно колесо коснулось полосы, и самолет покатился в сторону леса, к стоящим людям. Скорость упала, ЛаГГ накренился в сторону не до конца вышедшего шасси и, чиркнув крылом по земле и подняв тучу пыли, закрутился вокруг своей оси. Мотор почему-то продолжал работать на больших оборотах.

Бежавшие отовсюду люди остановились – добраться до пилота не было возможности, слишком быстро крутился самолет. Но вот крыло подломилось, и винт, зачиркав по земле, погнул лопасти и замер.

– Быстро, быстро достаем его! – крикнул Запашный.

Все, кто окружил замерший самолет, увидели разбитый фонарь в потеках крови и безвольно поникшую голову пилота.

Никто не обратил в это время внимания на подъехавшую к ним старенькую полуторку, на которой обычно ездил особист полка Никитина.

Несколькими ударами сорвав с места заклинивший фонарь, собравшиеся летчики и техники стали осторожно доставать лейтенанта Суворова из забрызганной кровью кабины.

Когда его положили на расстеленный брезент, который использовали вместо носилок, он внезапно застонал и открыл глаза.

Боль в ногах и спине вывела меня из бессознательного состояния. Открыв глаза, я невольно заморгал, одновременно застонав. Надо мной склонилась заплаканная Марина, что-то делая ножницами.

«Одежду срезает!» – подумал я. Сознание было на самом краешке, вот-вот – и оно снова упадет в пучину бессознательности, но прежде чем вырубиться, я обвел глазами вокруг, осматриваясь. Несколько командиров в парадной форме, которых я не опознал, остальные были своими… Вдруг я увидел Никифорова, а рядом с ним… себя? Это было последней каплей, и я снова вырубился.

Девушки-официантки, стоявшие группкой у опушки, смотрели на маленький серебристый крестик улетающего транспортника.

– Как думаете, он выживет? – заплаканным голосом спросила Люба.

– Должен, – ответила Зина.

– Да, Марина Викторовна говорила товарищу подполковнику, что шансы есть, нужно срочно отправлять его в госпиталь. Я сама слышала… подслушала.

– Хорошо, его в Москве теперь точно вылечат, – пытаясь выглядеть уверенной, сказала третья девушка.

Маленькая точка самолета уменьшалась, пока совсем не скрылась из глаз.

Мы – истребители

В мирное время эта самая обычная московская районная больница была довольно тихим местом, но с началом войны больных с насморком и кашлем в ее стенах встретить стало трудно. Во всех палатах находились раненые бойцы и командиры Красной Армии, которая не жалея себя сдерживала черные орды немецко-фашистских – войск. Так что никого не удивило, что в первых числах сентября у входа появились трое командиров, которые, накинув на плечи белые халаты, спокойно прошли в кабинет главного врача.

– Ожил ваш парень. Ожил. В себя еще не пришел, но глаза открывал, а это хороший знак. Очнется не сегодня завтра, поверьте моему опыту, – немедленно сказала главврач, как только один из командиров в форме капитана ВВС открыл дверь ее кабинета. Похоже было, что она по виду вошедших определяла, к кому они приходили.

Анна Семенович в белоснежном больничном коротеньком халатике с большим декольте склонилась надо мною и произнесла грудным голосом:

– Еще нектара?

– Да!!! – Рот наполнился слюной, а глаза не отрывались от этих двух великолепных полушарий.

Еще больше изогнувшись, отчего в определенной части тела возникло естественное неудобство, Анна поднесла к моим губам стакан с молоком.

После нескольких судорожных глотков по подбородку потекла белая жидкость, а кто в присутствии такой женщины сможет пить спокойно?

– Сейчас вытру, – тихим сексуальным голосом сказала Семенович, расстегивая верхнюю пуговицу халата, и в этот момент что-то дернуло меня, и я очнулся…

А очнулся я от давления на мочевой пузырь.

«Ну вот так всегда! На самом интересном месте!!!» – было моей первой мыслью после прихода в сознание.

Открыв глаза, посмотрел на белый потолок с пересекающей его трещиной. Судя по всему, я находился в больничной палате. Попытавшись крикнуть санитарку или еще кого-нибудь, кто носит утки, вдруг понял, что это уже не требуется: что-то горячее потекло по ногам, и подо мной замокрело.

«Зашибись проснулся! – только и мелькнуло в голове. – Похоже, слишком много молока выпил. А ведь знал – не верь красивым девушкам! Запоят!»

Вместо слов мое горло вдруг выдало какое-то блеклое карканье. Прокашлявшись, я довольно внятно позвал:

– И есть тут хто-нибудь? – Однако меня продолжала окружать тишина.

Судя по всему, в палате больше никого не было. Осторожно покрутив неожиданно тяжелой головой и переждав небольшое головокружение, я осмотрелся. Это была одиночная, персональная палата. В углу белый шкаф, у изголовья тумбочка, рядом табурет с наброшенным на него белым материалом, и только через несколько секунд до меня дошло, что это обычный больничный халат. В окно было видно крону дерева, по которой можно было определить, что я находился на втором, а то и на третьем этаже.

На тумбочке стояли банки-склянки с лекарствами, но не они привлекли мое внимание, а графин с водой. Горло пересохло до состояния наждачной бумаги и пить хотелось неимоверно. Жалобно поглядев на воду, я осмотрел себя, как только мог. Одна из ног, показалось, обрублена наполовину. С испугом посмотрев на левую, забинтованную снизу доверху, потом на обрубок правой и сообразив, что их не чувствую, от ужаса потерял сознание.

Жанна Фриске склонилась надо мною и, ложечкой зачерпнув мороженого, вазочку с которым держала в руках, тихо сказала грудным сексуальным голосом:

– Ну съешь еще кусочек, мой сладенький!

Несколько секунд удивленно разглядывал ее. После чего, быстро осмотревшись, не обращая внимания на ложку с мороженым у лица, пробормотал:

– Что-то мне все это напоминает.

– Ну съешь еще кусочек! – как заведенная просила она.

– Ты ненастоящая, – слабым голосом сказал я.

– Это я не настоящая?! – спросила она, скидывая халатик.

– Настоящая…

– Ну съешь еще кусочек, – опять повторила она, и около моего лица снова появилась ложка.

– Да не буду я! Не хочу!

– Будешь! – внезапно твердым и жестким голосом сказала дива.

Мою голову обхватили как будто клещами, и в мой полуоткрытый от возмущения рот все-таки попало этот подозрительное мороженое. Как я ни крутился, Жанна сумела впихнуть в меня еще три ложки.

Наконец я смог освободить одну ногу, и от мощного толчка девушка отлетела к стене, с глухим стуком врезавшись в нее.

Внезапно я понял, что снова обездвижен, как во сне с Анной Семенович.

С жужжанием и потрескиванием тело Жанны зашевелилось, и она стала подниматься. Через прорехи в коже был виден металлический скелет андроида. С жужжанием и потрескиванием от замыкания она рывками двинулась ко мне, говоря грудным сексуальным голосом:

– Ну съешь еще кусочек!

– А-а-а! Разбудите меня кто-нибудь!!!

Ни ущипнуть себя, ни отбиться я не мог, поэтому сделал то, что первым пришло в голову. Больно прикусил губу.

Над головой был тот же потолок с трещиной.

«Интересно, к чему эти сны? Надо будет сонник почитать!» – ошарашенно подумал я и, вспомнив последствия встречи с Семенович, тут же заорал:

– Сестра, утку!

– Елена Степановна, очнулся наш мальчик, очнулся! – без стука ворвалась в кабинет главврача дежурная медсестра.

– Как он? – вставая, спросила главврач.

– Сразу затребовал утку. С ним сейчас Марья Петровна находится. Обмывает.

– Не успели?

– Да нет, утку вовремя принесли. Сам больной потребовал. Странно как-то это…

– Что именно? – спросила Елена Степановна, выходя из кабинета и закрывая его на ключ согласно инструкции.

– Бойкий он больно. Такое впечатление, что с момента операции не десять дней прошло и из комы он вышел не сегодня, а не меньше месяца прошло.

– Речь не плавает, голова не кружится?

– Говорит, что чувствует себя хорошо. Кроме сильной слабости и обычных послеоперационных болей, с ним все в порядке. Кушать потребовал. Я велела ему каши принести, манной.

– Правильно, если немного, то можно. Но то, что он чувствует себя хорошо, вот это странно, – ответила главврач и постучала в дверь без номера.

– Войдите! – послышалось с той стороны.

Приоткрыв дверь, Елена Степановна сказала не входя:

– Он очнулся, – после чего направилась осматривать пациента.

Через несколько секунд их догнал мужчина лет тридцати в форме сержанта НКВД.

Первой, толкнув дверь, в палату вошла Елена Степановна.

– Нельзя больше, больной, – как раз в это время отобрала у пациента тарелку с остатками каши пожилая санитарка Марья Петровна.

– Можно-можно, – потянулся за едой перебинтованный юноша, но сморщился, вернулся на место и, несколько секунд посмотрев на Марью Петровну жалобными глазами, начал всхлипывать.

Почти синхронно завторила ему Марья Петровна.

– На, покушай, еще немного можно, – наконец не выдержала она.

– Ха, всегда срабатывает, – тихо промурлыкал раненый и снова стал наворачивать кашу. Голос он понизил, но не сильно. Похоже, ему было известно, что санитарка была туга на оба уха, но вот вошедшие его прекрасно слышали.

– Так что скажете, Марья Петровна, к чему этот сон? А? – спросил уже громко больной.

– М-да. Кадр нам попался… – ошарашенно пробормотала Елена Степановна.

Повернув голову, юноша сверкнул ярко-голубыми глазами и с интересом посмотрел на вошедших, при этом интенсивней заработав ложкой. Похоже было, что он небезосновательно считал, что поесть ему не дадут.

Почти сразу на мой крик прибежала санитарка, а за ней медсестра. Когда под меня ловко подсунули утку, никакого смущения я не испытал, я счастливо улыбался. И не оттого, что успел, – хотя и это тоже – а оттого, что шевелил пальцами ОБЕИХ НОГ. Оказалось, я тогда посмотрел на полусогнутую ногу, то есть до колена увидел, а остальную часть нет. Фу-ух-х, такое облегчение! Целые!

– Больной, как вы себя чувствуете?

– Да вроде нормально, пока не понял. Еще пить хочу и… ф-у-у… помыться.

Попив из чайника, носик которого поднесла к моим губам медсестра, я принялся осматривать себя. Обе руки целые. Левая только забинтована по локоть. Левая нога полностью в гипсе, от паха до кончиков пальцев. Грудь и живот тоже все в бинтах. Короче, куда же меня ранили?

Тут на глаза попалась медсестра.

– Извините, мы не представлены друг другу. Вячеслав Суворов, а вы? – спросил я, пока санитарка уносила утку.

– Медсестра Маша Дроздова.

– Маша? Машенька. Как вы прекрасны сегодня. – Осмотрев зардевшуюся от комплимента женщину примерно лет двадцати шести – двадцати семи, добавил: – Машенька, не томите меня, скажите, я серьезно ранен?

– Я сейчас позову вашего врача, она все и объяснит, – отказалась отвечать Маша. В это время в палату вошла санитарка, неся тазик с водой и тряпкой. Чем медсестра и воспользовалась, выскользнув из палаты.

– Ну что, больной, приступим? – громко спросила санитарка.

– Ага. У меня тут вопрос образовался, вы… ага, Марья Петровна. Скажите, можете объяснить, что означают некоторые сны?

– А то ж…

Манная каша была на удивление вкусной. Наворачивая ее, я услышал от дверей чей-то ошарашенный голос:

– М-да. Ну и кадр нам попался…

Обернувшись, посмотрел на стоящих в дверях людей. Уже знакомая медсестра Маша привела еще двоих. Женщину во врачебном халате и сержанта в форме НКВД. Сто процентов местный особист.

– Здрасте, – поздоровался я и, подхватив остатки хлеба, стал им вытирать тарелку. В животе ощущалась приятная тяжесть.

– Здравствуйте, больной, – ответила женщина.

Особист остался у двери, но смотрел и слушал внимательно.

– Я ваш врач, а также главврач этого госпиталя, Елена Степановна, – представилась она и, присев на стул рядом, открыла принесённую с собой папку. – Давайте начнем осмотр…

– …в общем, все хорошо. Заживление идет даже лучше, чем мы предполагали. Это показывает, что ваш крепкий и молодой организм прекрасно справляется с ранениями. Вы что-то хотите спросить?

– Хотел?! Да я у вас уже раз пять спрашивал, что со мной!

– У вас, Вячеслав, тяжелое ранение левой ноги, перебита малая берцовая кость. Мелкие осколки получили также левая сторона тела, живот, грудь и левая рука.

– А-а-а. Ну да, у меня же на крыле пушечный снаряд разорвался. Помню-помню, а как же. Но вот посадку – нет. Помнится, как на аэродром свой ястребок вел, и все, расплывчато как-то… Можно еще воды, а то горло пересохло?

– Да, конечно. Маша!

Снова попив из чайника, я поблагодарил с Машу и спросил:

– Так когда я на ноги встану?

– У вас тяжелые ранения. Полгода в госпитале – это минимум, что я могу вам обещать, и это если осложнений не будет. А пока отдыхайте. Помните, что сон – лучшее лекарство.

– Понятно. Да, кстати, а какое сегодня число и время?

– Второе сентября. Десять часов дня. Отдыхайте. – Елена Степановна встала и, подхватив папку, в которую что-то записывала при обследовании, направилась к выходу, а вот сержант задержался. Выпроводив всех из палаты, он подошел к койке и, присев на стул, предложил:

– Ну что, Суворов, давай знакомиться?

– Давайте, – ответил я осторожно.

– Я в курсе, так что со мной можешь разговаривать спокойно.

– Вы это о чем? – разыграл я удивление.

– Дивизионного комиссара помнишь? Макарова?

– Помню.

– Ну вот и хорошо. А теперь давай рассказывай все, что произошло, начиная с вылета на сопровождение бомбардировщиков…

– …Шредера!? – изумленно воскликнул я.

– Именно.

– Да вы шутите! Его группа была специально подготовлена для борьбы с асами противника!

– Да точно это он! Я тебе позже газету принесу, он там с одним из своих подчиненных, капитаном Кляузе.

– Вот это новость так новость! Сколько, говорите, я сбил?

– Семь, восьмой разбился при посадке. Геринг рвет и мечет.

– Весело. Вы не знаете, что было после моей по-садки?

– Ну почему не знаю, разговаривал я с вашим полковым особистом. Никифоров, кажется. Он довольно подробно все рассказал, специально вам передать просил…

«…Что-то прохрипев, Вячеслав замер.

– Остановка сердца! – выкрикнула Лютикова, и, с неженской силой оттолкнув Никифорова в сторону, стала делать искусственное дыхание.

Особист не сказал ни слова. Стоявшие вокруг бойцы и командиры тоже молчали, наблюдая, как работает Марина. Медик из полка Запашного, военфельдшер Микоян, контролировал ее, держа лейтенанта за запястье.

– Отошли все! Нам нужен воздух и освещение!.. Есть пульс! – спустя секунду выкрикнул он. И через полчаса Суворов уже лежал на операционном столе.

– Кровь больше не требуется, – отгоняла сестра Галя добровольных доноров от санчасти…

Как только шумиха вокруг раненого улеглась и все снова занялись своими делами, иногда замирая и глядя в сторону обозначенной красным крестом землянки, к Запашному подошел приехавший с Никифоровым сержант, лихо кинул руку к пилотке и представился:

– Товарищ подполковник! Старший сержант Суворов! Представляюсь по случаю назначения!

– Суворов? – удивленно переспросил Запашный, – изумленно разглядывая лицо новичка.

– Да. Алексей Николаевич, – подтвердил старший сержант, уже устав объяснять попутчикам и незнакомым людям, что он не тот Суворов, который всем известен, хоть и похож.

– Похож, – как будто прочитав мысли Алексея, задумчиво сказал подполковник, – только цвет глаз другой, у Вячеслава они голубые, а у вас, сержант, карие.

Вокруг новичка с таким знакомым и родным лицом стали собираться все, кто был рядом. Слышались удивленные ахи и охи.

– Так вы родственники? – спросил Никитин.

– Нет, товарищ подполковник. У меня уже интересовались два месяца назад товарищи из органов, но я сразу сказал им, что не знаю Вячеслава Суворова.

– Но ведь похож! – выкрикнул кто-то из толпы.

– А ну все разошлись! – рявкнул Запашный.

Бойцы как-то мгновенно испарились, вслед за ними потянулись летчики обоих полков, бросая на ходу любопытные взгляды на двойника.

– Пойдемте в штаб, там и поговорим! – приказал Запашный, и командование обоих полков вместе с сержантом потянулось к штабной землянке.

Пока начштаба изучал документы Суворова-второго, комполка расспрашивал новичка, одновременно приглядываясь к нему. И чем больше подполковник наблюдал, тем больше понимал, какая между этими двоими разница.

Например, характеры были совершенно разными. Вячеславу стоило просто поговорить с любым незнакомым человеком, рассказать пару анекдотов, как они уже неразлучные друзья. Ну приятели, в крайнем случае, настолько он был общителен и интересен, как собеседник. Алексей оказался другим – серьезен, немногословен, редко улыбался. От Вячеслава, просто от общения с ним набираешься позитива, именно поэтому многие летчики так любили его вечерние посиделки, пока не начались концерты. Алексей же такого настроя не давал.

– Документы в порядке, – сказал начштаба.

– Ну что ж, сержант. Назначаю вас во вторую эскадрилью. Какими машинами владеете?

– Перед самым выпуском одним из первых сдал на отлично пилотирование новейшим истребителем „ЛаГГ“.

– О как? Даже здесь похожи… Ладно, сержант, приступайте к службе…»

– И что, сейчас этот двойник летает в моем полку? – спросил я задумчиво. Значит, мне не показалось и вправду видел прадеда. Не бред, как сначала подумал.

– Да. Насколько я знаю, да. Хотели его выдать за тебя, но после отказались от этой идеи. Приказ сверху пришел, так что он уже не двойник, а просто очень похожий на тебя летчик и однофамилец, уж не знаю, как так получилось.

– А Лютикова?

– Довезла тебя до операционной, тут, в Москве, но после того как тебя приняли местные врачи, отбыла по месту службы.

– А мои вещи?

– Все у завсклада.

– Понятно. А награждение?

– Ну я уж думал, ты не спросишь. Думаю, скоро. Как только сообщу, что ты очнулся, будут решать.

– Понятно. И что теперь будет?

– Ты как себя чувствуешь?

– Спать хочу.

– Я не о том, разговор с корреспондентами выдержишь?

– Конечно.

– Ну тогда завтра-послезавтра жди. Ставкой решено осветить твой подвиг. Бой нашего аса против десяти немецких – это очень сильно. Так что готовь речь. Я завтра днем приду к тебе, обсудим ее.

– Хорошо, – сладко зевнул я. И как только особист вышел, накрылся одеялом, стараясь не шевелиться, и вспомнил о прадеде. Мы действительно были очень похожи.

Он был летчиком. Закончил войну гвардии капитаном, комэском в штурмовом полку. Начинал на истребителях, а закончил на «Илах». Но не это было странным. Уж я-то знал, он мне сам рассказывал, что до конца сорок второго был инструктором в летной школе по боевому пилотированию, где, получив звание младшего лейтенанта, все-таки добился отправки на фронт. Так что я никак не ожидал его увидеть на фронте в сорок первом. Как же я все-таки изменил историю, раз произошло такое?

Утром меня осмотрела группа врачей всех возможных специальностей. Там даже был гинеколог, по совместительству стоматолог, который, быстро проверив мои зубы, сказал, что все в порядке. Я его воспринял скептически, но не отогнал. Так что этот спец-совместитель, поизучав некоторое время мою пломбу на одном из коренных зубов, в конце концов выдал:

– Чудесненько-чудесненько. Миленько. Кто делал? – Судя по всему, пломба его изрядно заинтересовала.

Пришлось быстро сочинить историю про незнакомого врача, который и поставил ее. Коновал отвязался, но в дальнейшем заскакивал ко мне периодически, осматривал зубы. Что-что, а с ними у меня было все в порядке – кроме этой злосчастной пломбы – все были ровненькие, белые, результат работы профессионального – стоматолога. Родители кучу бабок вбухали в них, что позволило спокойно улыбаться, не стесняясь неровных зубов, как было ранее, в детстве.

Почти час доктора кружились надо мной, осматривая и записывая что-то в историю болезни. Но наконец эта утомительная процедура закончилась, и что-то обсуждавшие врачи вышли, предоставив работу медсестрам. И все началось по новой.

Три медсестры стайкой кружили вокруг меня, ставя уколы и давая таблетки. Потом, взяв несколько анализов, они тоже вышли.

– Как тяжело день-то начался, – пробормотал я, проводив их взглядом и крикнув вслед: – Эй, а завтрак?

– Через десять минут усе будет, – сообщила заглянувшая санитарка.

– Тогда ладно, а то я думал, забыли про меня. – Все, кто болеет, становятся просто несносными. За собой я такого раньше не замечал, но все бывает в первый раз в жизни.

День до обеда пролетел молниеносно, меня не трогали, так что можно было отдохнуть, читая «свежую» газету недельной давности.

Среди списка награждений моей фамилии не было, но своих нашел. Хорошо, что хоть их не обошел дождь наград. А вот про мой бой там оказалось все, так как выпуск был дополненный, как гласил заголовок. Видимо, в прошлом выпуске напечатали общую статью, а в этом – уже более подробную.

– Вот и почитаем, что тут пишут, – пробормотал я, разглядывая фотографии.

Статья оказалась интересной даже для меня.

В принципе ничего так написано. Кое-что, конечно, неправильно, например, что я, очнувшись, когда меня вытаскивали из кабины самолета, пробормотал: «Товарищ командир, задание выполнено…» – и потерял сознание. Это был явный вымысел корреспондента.

А вот бой описали довольно грамотно, видна рука специалиста. Похоже, корреспондент с фамилией Андреев нашел профи. Были вставки от подполковника Шредера – как его привезли в штаб фронта, где он давал показания. Много что было. Упомянули даже про восьмой «мессер», разбившийся при заходе на посадку.

В общем, профессионально написанная статья про героя-летчика. Можно было бы возгордиться, но нечем. Тут можно сказать одним словом: дрался насмерть, решив для себя, что не отступлю. В общем, там я умер. И это помогло. Ни страха, никаких других чувств в том, уже известном на всю страну воздушном бою я не испытывал. Решив для себя: «Или я их, или они меня. Другого не будет!»

И именно поэтому не боялся атак «мессеров», смело поворачивая им навстречу и встречая огнем, не обращая внимание на то, как на плоскостях и корпусе появляются все новые дырки. Главное для меня было уничтожить как можно больше гитлеровцев. То, что я дрался с легендарной в мое время группой полковника Шредера, удивило меня. Если бы я знал до боя, шансов бы у меня не было. Совсем. Но я не знал. Похоже, это и спасло, не погиб, выжил.

Фото на обратной стороне заинтересовало. Там было командование моей дивизии. Около десятка командиров позировали перед камерой. С интересом посмотрел на заголовок статьи.

– О как! «Успешный налет нашей авиации на крупный железнодорожный узел сорвал планы подготовки немецко-фашистских войск к крупному наступлению!» – вслух прочитал я.

Статья была интересная. Если отбросить мусор, то получалось, группа наших бомбардировщиков примерно в тридцать машин на рассвете налетела на этот узел и смела бомбами все, что только можно. Корреспондент написал, что с задания не вернулся только один самолет, сбитый зенитками. Это была явная ложь. Число можно смело увеличить раза как минимум в три. Думаю, не меньше пяти не вернулось. Уж я-то знаю, навидался, и как действуют немцы в таком случае, осведомлен прекрасно.

На фотографии был командир дивизии, начштаба, комиссар и еще пятеро незнакомых командиров. Это они участвовали в разработке операции.