Текст книги "Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя"

– Вот, возьмите, тут на донышке, но вам пока много и не нужно, – протянул я механику свою фляжку с коньяком. Сто грамм всего осталось, но тоже дело.

– Подождите, я не понял, что они делали? – вдруг поинтересовался Степка.

– Что-что? Хреновое дело они делали. Дорогу для сверхпушки прокладывали. «Дора» она называется, – ответил я за Семеныча.

– А ты откуда знаешь? Этой информации, про огромную пушку, всего несколько дней?! – вдруг удивленно поинтересовался Рябов.

«А, так вот вы тут что вынюхивали? Понятно».

– Так этот Ганс и сказал. Только мельком, вроде как «мы еще покажем вам». Как-то так. – Если уж использовать фрица для прикрытия знаний из будущего, так на полную катушку. Беспокоило меня другое. «Дора» была под Севастополем, но никак не в Феодосии. Это было просто невозможно, ее перевозили только по железной дороге. А если это была не она, тогда что? Столько вопросов и ни одного ответа.

Про пушку Семеныч ничего не знал, но зато на карте Рябова довольно точно указал, где и откуда они строили. Прикинув путь, понял, что это сто процентов не «Дора», а что-то поменьше и мобильнее, так как весь маршрут шел по дороге от железнодорожной станции.

Еще через два часа мы наконец смогли добраться до деревушки и двух постов по бокам от нее на расстоянии с километр до каждого.

– Так это те самые рыбаки, что нас полицаям сдали! – ткнув пальцем в двух аборигенов, что вешали сушиться сети, вдруг тихо сказал старшина Морозов. Несмотря на судорожный кашель, он лежал рядом со мной на камнях и тоже изучал местность. На захват постов пошли разведчики, для массовки взяв пять бойцов, что выглядели посвежее после марш-броска. А наша задача – захват этой деревушки и сигнальный костер.

Посмотрев на свое воинство, я кивнул головой и прошептал:

– Как только начнется стрельба, идем на штурм. Всем все понятно?

– Да, – ответили мне.

– Тогда прикрытие на месте, остальные ползком за мной.

Рывком метнулся к подобию забора. Тут деревьев фактически не было, да и те, что были, шли на растопку вместе с кизяком. Заборы делали из лозы, прутов и тому подобного. Так что щелей хватало, и видно через них хорошо. Хаты тоже из веток, только обмазаны глиной, а кирпичный дом имелся всего один, да и тот чуть в стороне. Наверняка принадлежал местной рыболовной артели, слишком советским было это здание, явно недавняя постройка.

Строений было четыре. Два явных сарая и два жилых дома. По словам Семёныча, имелся еще ледник, в котором держали выживших красноармейцев, но его закрывала от нас крайняя хибара. Около того, что был построен из глиняных кирпичей, того, что получше, паслась белошерстная коза на длинной веревке. Сушились сети. Вылизывал шерсть, сидя на подоконнике, рыжий кот. Идиллия.

В это время дверь со крипом отворилась, и из старой мазанки вышла бабка, причем такая, как будто это с нее писали Бабу-ягу. С кряхтением разогнув спину, она довольно бодрой походкой двинулась к новостройке, возле которой сушилась одежда, причем только мужская.

– Вы двое, проверьте дом, остальные берите на прицел то длинное здание, – тихо скомандовал я.

Открывать огонь нам было категорически запрещено, только после того, как произойдет первый выстрел от одного из постов, так что действовали мы молча, надев на стволы штыки. Пулемет, что забрали у полицаев, – установили на сошках чуть в стороне, чтобы мы не перекрывали ему сектор стрельбы.

Через пару минут из окна показался один из бойцов и молча развел руками – никого.

Мы тихо подбирались к последнему, то есть второму дому, когда на пределе слышимости хрустнула ветка. Потом еще одна и еще.

– Начали! – громко командовал я и взмахом руки, лежа, послал пять бойцов вперед. Именно они были вооружены гранатами, так что в случае чего могли закинуть их в окна.

Один из бывших пленных добежать не успел. Хлестко ударил выстрел, и он упал.

– Огонь по окну! Гранаты кидайте! Кидайте гранаты! – орал я четырем оставшимся бойцам, присевшим у стены.

Загрохотал пулемет. Брызнул стеклом оконный проем. Бойцы приготовили было гранаты, но шлепки впивавшихся рядом пуль испугали их.

– Прекратить огонь! Гранаты кидайте!

Видимо, мой голос привлек стрелка, так как рядом, расщепив столбик забора, впилась пуля. С недоумением посмотрев на почти белоснежные щепки, рывком откатился в сторону.

Пока я кувыркался, один из бойцов закинул-таки две гранаты в пустой проем окна. Через несколько секунд раздались два глухих хлопка.

– Вперед!

– Ур-ра-а! – подбадривая себя, бежали бойцы.

– Эй, а вы куда?! Я вам что сказал? Берегите наши тылы, следите за подступами! – остановил Кречетова и Микояна.

– Так мы, товарищ майор… – начал было оправдываться ведомый.

Пришлось рявкнуть:

– Бегом на боевую позицию!

Терять опытных летчиков не хотелось, всем известно изречение «пуля – дура!». Поэтому и старался держать парней подальше от боя. А тут, смотри-ка, ослушались! Оставили одного из освобожденных, что по здоровью не мог участвовать в захвате деревни, и побежали подвиги совершать!

Вернемся, заставлю картошку чистить.

Через минуту все было кончено. Отослав во главе с Семенычем трех бойцов к обрывистому берегу, где планировалось развести костер, велел прихватить дрова и сразу поджечь их. Если катер неподалеку, то он сразу заметит нас.

Двоих отправил обыскивать дома и собирать трофеи, остальных с пулеметчиком послал к своим бойцам – пусть следят за дорогой, нежданные гости нам не нужны.

– Вот, товарищ майор. Берданка, мы с такими в августе воевать начали, когда нас призвали. Все, что было, со складов тогда выгребли, – крутя в руках знакомую мне винтовку, доложил один из красноармейцев, лет за сорок.

– Видел такие, из одной даже пострелять пришлось, – повертев в руках эту довольно старую винтовку, размахнулся и зашвырнул ее за забор, к кустам, рядом с которыми паслась коза.

– Там эта старуха живая. Забилась за печку и верещит что-то.

– Да хрен с ней! Вон наши бегут. Разведчики. Заканчивайте, похоже, что-то случилось, – рассеянно ответил я, после чего посмотрел в сторону моря. Там в двух километрах от берега виднелся хищный силуэт бронекатера. Не обманули, действительно ждали.

Поглядев, как катер подходит к небольшой пристани, где покачивалась довольно большая лодка, я развернулся и зашагал к домам, у которых суетились бойцы. Трофеи были хоть и небольшие, но были, вот сейчас их и – упаковывали, не обращая внимания на верещание старухи, бегавшей вокруг. Хотя почему она защищала вещи немецких солдат с постов, стоявших тут на постое, не знаю, может, боялась последствий, но вопила она – знатно.

От одного из сараев вдруг повеяло знакомым запахом, поэтому траектория моего движения плавно изогнулась, в конце концов упёршись в одну из стен этого строения.

– Да быть такого не может! – изумился я, разглядывая через щель развешенное там богатство.

Глянув на замок, достал маузер и отстрелил дужку, после чего распахнул одну из створок и вошел внутрь.

– Ого! А я-то думал, зачем стрелял?! – послышался сзади голос Рябова.

– Ага. На запах повелся. Как думаешь, все вывезем?

– Почему нет? В лодку напихаем… Половина наша!

– Договорились, – ответил я, подходя к ближайшей веревке, на которой была вывешена вяленая рыба, и отрывая перышко.

– Ум-м, вкусно, – последовал моему примеру Вася.

– Ага, ща Семеныча озадачу, пусть командует погрузкой, вот мешки лежат и корзины. Как думаешь, килограмм двести тут есть?

– Наверняка есть. Ладно, побегу встречать моряков, – ответил лейтенант и, сняв одну рыбину, выскочил из сарая.

Последовав было за ним, был вбит обратно в сарай бойкой бабкой. Две минуты мне потребовалось, чтобы понять, что за рыбу надо платить.

– Бабка, ты не охренела?! Мы не покупаем, мы берем как боевой трофей!

Однако старуха ничего не хотела слушать. Тут я вспомнил, как один из бойцов пару минут назад сунул мне в руки свернутый рулон немецких денег.

– Мало!

– О! А говорила, по-русски не понимаешь! – хмыкнул, доставая следующую купюру.

– Мало!

– Да подавись! – сунул ей весь рулон и выставил довольную бабку вон, после чего прикрыл створку, крикнул бойцам, чтобы грузили рыбу, и направился к дому.

Кроме часовых, остававшихся на своих постах, все уже собрались у катера, поэтому мне никто не встретился. Моей целью была коза – раз трофей, значит, трофей. У нас рядом с полком госпиталь обосновался на двести лежачих мест, я это хорошо знаю, часто под настроение, плохое или хорошее, приходил туда с гитарой или гармонью. Так вот в госпитале было две козы, и врачи часто говорили, как раненым было полезно козье молоко, жалея, что коз мало, да и тех просто подарили госпиталю местные жители. Вот и решил увеличить поголовье рогатых.

– Товарищ майор? На мясо? – поинтересовался пробегавший мимо Кикобидзе.

– Какое мясо?! Глаза разуй, молоко будем доить! Идти не хочет, коз-з-за, два раза уже боднула.

Боец споткнулся, после чего засеменил в сторону группы разведчиков, что-то обсуждавших с одним из матросов, при этом постоянно оборачиваясь.

Пожав плечами, я последовал дальше. Через три секунды со стороны разведчиков долетел взрыв смеха.

Пропустив мимо бойцов, что носили рыбу, я подвел постукивающую копытами козу к борту катера и ласково сказал:

– Давай, Маша, за мной.

– Эй! Козла я на борт не пущу. В лодку его! – вдруг рявкнули откуда-то из-за рубки.

– Козла?! А это что, козел?!

Вышедший морской командир в звании старшего лейтенанта утвердительно кивнул.

Я резко обернулся в сторону наблюдающих за нами разведчиков, где прятался Кикобидзе.

– Вот ведь гад, а? И промолчал!

– В смысле?

– Да… – пришлось объяснять свои планы насчёт молока для раненых.

– Ха-ха-ха, – заржал моряк.

– Да я думал, это вымя!

У командира катера началась истерика. Сзади подхихикивали бойцы. Некоторые уже откровенно смеялись.

– Я еще думаю, что это она бодается, тут оказалось, что это он… Явно доиться не хотел, – вслух размышлял я.

– Ага, вот бы он удивился, если б его доить стали! Ой, не могу-у-у! – простонал всхлипывающий от смеха старлей.

– Да что вы ржете-то?! Это вы все тут деревенские, а я этих коз только на картинках видел да когда мимо проезжал!

Ажиотаж вокруг козла стих минут через пять, как раз когда закончилась погрузка.

– Отходим! – раздался крик. Один из матросов в серой робе скинул причальный канат и ловко запрыгнул на палубу.

Хорошо привязанная рыбачья лодка, оказавшаяся баркасом, потянулась следом за нами. Запасливые разведчики затащили в неё даже крупнокалиберный пулемет. Кроме пяти бывших пленных, среди узлов торчала голова козла. Я решил: раз молока не дает, пусть козлят делает.

– Ну что, Виктор Семенович? Будем жить? – радостно хлопнул механика по плечу.

– Будем. Будем жить! – твердо ответил он, глядя на удаляющийся берег.

Мы сидели у левого борта, прислонившись спиной к рубке. Из-за механика берега мне видно не было, поэтому я рассматривал сам катер. Он был другой, заметно меньше того, что спас меня. У пушки на носу ведомый с Кречетовым о чём-то расспрашивали артиллериста с танковым шлемофоном на голове.

– Хм, бабка с палкой бегает… – услышал я слова Виктора Семеновича, и тут же на лицо и шею брызнуло чем-то тепловатым и сильно ударило в руку, опрокинув меня на правый бок.

Вытерев лицо, ошарашенно посмотрел на испачканные красным пальцы.

– Семеныч? – позвал старшину, не оборачиваясь.

– Кхрр-р-р ба-абка-а, – с горловым бульканьем прохрипел кто-то.

Посмотрев на Морозова, увидел месиво в районе левого плеча и горло, из которого хлестала кровь.

– Семеныч! Су-ука-а! – Взглядом зацепившись за фигурку на холме, я под удивленными взглядами разведчиков, освобожденных бойцов и экипажа рывком вскочил, перепрыгнул через бьющееся в агонии тело своего бывшего механика и, подлетев к спаренному пулемету на корме, отшвырнул от него матроса.

Холодные ребристые рукоятки задрожали у меня в руках, когда пулемет забился, изрыгая из стволов спаренные факелы. Короткими очередями я стрелял по холму, тряся головой, чтобы смахнуть слезы.

– Ушла, тварь! – со злостью сплюнув, посмотрел на пустой холм. Старухи уже не было, шустрая оказалась. – Б…! Семеныч!

Резко развернувшись, я побежал обратно к телу механика, около которого уже склонились Рябов и один из матросов, они были ближе всех и успели первыми.

– Виктор Семенович? – Вытерев рукавом комбинезона лицо, я шмыгнул носом. – Как же так-то, а?

– Сем-мье. Сх-хаш-шжи-и! – успел прохрипеть Морозов и, дернувшись, замер.

Оттолкнув в сторону, мимо меня протиснулся фельдшер из группы Рябова. Я стоял и плакал, пока он осматривал тело. Вздохнув, фельдшер покачал головой:

– Умер, шансов не было, если бы даже был врач.

Бормоча ругательства и обещая сделать со старухой столько всего, что она долго будет жалеть о своём появлении на свет, стоял, уткнувшись лбом в обшивку рубки и машинально потирая плечо.

– Товарищ майор, вы ранены? – поинтересовался фельдшер, закончив с Морозовым.

– На излете ударила.

– Давайте я вас осмотрю… Хм, невезучая у вас рука, товарищ майор. Опять она пострадала.

Когда с меня сняли верхнюю часть формы, на палубу упал смятый кусочек свинца.

– Похоже, пройдя через старшину, она почти полностью потеряла силу, – пробормотал Рябов, с интересом рассматривая здоровенный синячище на моем плече.

Поеживаясь от холодного весеннего ветра, я хмуро сказал:

– Пулю мне отдай. Я ее семье отвезу.

– Адрес знаешь?

– Да.

Кроме синяка, у меня не обнаружили даже разрыва кожи, хотя ямка от удара присутствовала, что изрядно удивило фельдшера. Минут десять этот коновал, несмотря на то что я начал синеть, осматривал меня, осторожно поднимая и опуская руку, ощупывая, отслеживая реакцию на свои действия.

– Судя по всему, просто синяк. Ни перелома, ни трещин нет, но как прибудем, нужно полное обследование в госпитале и сделать снимки, – подвел он итог и велел мне одеваться.

– Старшину в брезент заверните, у моряков спросите, скажите, потом вернем, – приказал я своим.

Пока Кречетов узнавал насчет брезента, мы со Степкой начали готовить тело Морозова к перевозке. Я решил похоронить его как полагается, со всеми воинскими почестями, у последнего местоположения штаба полка. Была там одна прекрасная поляна, где хорошо отдыхалось. Вид просто изумительный. Думаю, Семенычу бы понравилось.

Оттолкнувшись от палубы, матрос ловко приземлился на бетонный пирс и набросил поданный швартов на кнехт. Через полминуты бронекатер застыл у причала, где ожидала немаленькая толпа встречающих.

Как я и думал, первым делом нас загребла контрразведка. Смерша еще не существовало, так что эти функции исполняли именно они. Проследив, как в кузов полуторки погрузили тело старшины, я последовал за молодым лейтенантом госбезопасности, мне предстояло много что объяснить и рассказать. Однако в кабинете меня ожидал невыспавшийся сюрприз.

– Рассказывай, – хмуро буркнул Никифоров, стоило мне войти.

Степку, кстати, завели в соседний кабинет.

– Что именно, гражданин начальник?

– Не ерничай, давай все по порядку. Тобой САМ заинтересовался.

– Ну хорошо, – устало кивнул я и присел на стул перед столом, за которым сидел особист.

– Подожди, может, чаю?

– Можно.

После чая я в подробностях доложил все, что со мной случилось, после того как меня сбили. Никифоров слушал молча, с непроницаемым лицом. Он только раз приподнял брови, узнав, что немецкий летчик был из группы подполковника Шредера, и поморщился, когда я описывал, как этот немец бросился на меня. Когда дошел до гибели Морозова, он только глухо выругался. Никифоров не хуже меня знал механика.

После особиста эстафету принял вернувшийся в кабинет лейтенант, представившийся Поляковым, и провел очень профессиональный допрос, но уже зафиксировал все на бумагу, которую и дал мне подписать.

При выходе из здания штаба фронта, где и находилось управление контрразведки, меня буквально подхватили под локоток и, возмущенно вопя, потащили к одной из машин.

– Да стойте вы! – выдернул я руку из цепких пальцев знакомого пузана в форме политработника. – Что вам нужно?

Пузан был из политуправления фронта, и о боже! До эфира, который так никто и не подумал отменять, осталось меньше часа.

– Да вы шутите?! У меня боевого товарища убили, и мне друзей ждать надо!

– Ваши однополчане уже отбыли в часть с вашим погибшим другом. Они закончили раньше. Это я приказал. А теперь проедемте со мной!

– Извините, но, наверное, я откажусь, я сейчас не в том состоянии, чтобы выступать в эфире.

Пузан возмущенно завопил, что мое мнение его интересует в последнюю очередь, раз партия сказала, что я буду выступать, то я буду выступать.

«Да хрен с вами!» – подумал, а вслух сказал:

– Поехали!

– Вот ваша речь. Тут все согласовано с цензурой, – быстро шагая рядом со мной, говорила помред. Мерецков, встречавший меня у машины, шагал с другого бока, бубня над ухом, что меня будет слушать весь СССР, и прося ничего не испортить.

Все это наложило некоторый отпечаток на мои мысли.

– До эфира три минуты! – раздался вопль из соседнего коридора.

– Ну мы надеемся на тебя, – пожал мне руку комиссар и приглашающе показал на дверь.

Стул перед микрофоном был удобным. Откинувшись на спинку, я прищурившись смотрел на редактора, отсчитывающего время.

«Три, два, один… Пуск!»

– Добрый день, уважаемые товарищи радиослушатели. В эфире радиостанция Керчи. Как мы и обещали, сегодня у нас в гостях дважды Герой Советского Союза летчик-истребитель майор Суворов. Он только что с боевого вылета, в котором сбил три немецких самолета, доведя свой счет сбитых самолетов противника до шестидесяти двух лично и девять в группе… – бубнил диктор, начав передачу.

– …а теперь слово предоставляется дважды Герою Советского Союза майору Вячеславу Суворову!

– Здравствуйте, товарищи… – Тут я замолк на несколько секунд. Не потому, что нечего было сказать, а потому, что, бросив случайный взгляд на свои руки, которые положил на стол перед собой, увидел черные ободки под ногтями. Плохо смытая кровь Семеныча как будто говорила: «Не смей, они ждут от тебя другого». Крепко сжав челюсти, я на миг зажмурил глаза.

Андрей Смолин, диктор Керченского радио, с недоумением смотрел на молодого паренька, который сидел перед ним, крепко зажмурившись. Когда этот знаменитый на весь Союз парень вошел в помещение студии, Андрей сразу заметил, что с ним что-то не так. Слишком бледным он был. Сейчас, замолкнув на первой же фразе, закрыл полные боли глаза и вот уже две секунды молчал. Смолин один из немногих знал, что в прошлое свое выступление Суворов был пьян, причем в стельку. Однако политработники тщательно это замалчивали. Сейчас же от летчика, кроме запаха сгоревшего пороха, ничем особым не несло.

Вдруг Суворов распахнул свои глаза, и Андрей вздрогнул. Столько бесшабашной веселости, которой был так знаменит этот прославленный летчик, было в них!

– Я не могу их подвести… – скорее прочитал по губам, чем услышал диктор, после чего, чуть усмехнувшись, гость начал свою речь. Однако как же она отличалась от того текста, что лежал перед Андреем!

Встретив удивленно-недоумевающий взгляд диктора, сидевшего напротив, я усмехнулся и продолжил. Будем надеяться, что эта небольшая заминка была несильно заметна.

– …Андрей Павлович был прав, и я действительно после вылета. Только он не уточнил, что вылет был вчера и я был сбит. Чтобы прояснить эту ситуацию, бегло расскажу, что было. Дело в том, что несколько дней назад нами был сбит немецкий летчик, и он поведал о важной шишке, которая в составе автоколонны проследует по определенному маршруту. То есть это была дезинформация, мы поняли это, однако отменять операцию не стали. Вылет совершили в составе сборной группы, восемь штурмовиков и восемь истребителей прикрытия…

Я спокойно, чуть иронично рассказывал про ту операцию. Избегая касаться скользких тем. В этот раз хотелось провести более серьезную передачу с легкими вкраплениями юмора. Да и порадовать слушателей – песнями Высоцкого, которыми ранее не слишком баловал их.

– Так и закончился тот бой. Причем это не значило, что он проигран, мы выполнили свое задание, именно это было нашей целью, а то, что нас сбили… что ж, судьба. Так вот, наш бой сподвиг меня на написание песни. Знаете, многие удивляются, как я быстро пишу их, и они правы, я тоже удивляюсь. Например, за вчерашний день я написал тексты сразу трех песен, первая – про наш бой. Сейчас вы ее услышите.

Подхватил гитару, поморщившись от боли в плече, и, накинув ремень, поработал снятой с повязки рукой.

 
Их восемь, нас двое – расклад перед боем
Не наш, но мы будем играть.
Сережка, держись, нам не светит с тобою,
Но козыри надо равнять.
Я этот небесный квадрат не покину,
Мне цифры сейчас не важны,
Сегодня мой друг защищает мне спину,
А значит, и шансы равны…
 

(В. Высоцкий)

Прижав пальцами струны, пытался унять сильно бьющееся сердце. В исполнение этой песни я вложил душу, что уж говорить.

– Как вы слышали, окончание было другим, но и пришла она мне не в спокойной обстановке. Менять ее я не стал. Несмотря на итог боя, задание было выполнено, причем не просто выполнено, но даже перевыполнено. Мы воспользовались этим налетом, чтобы вызвать неразбериху в войсках противника, нанесли мощные бомбо-штурмовые удары по крупному железнодорожному узлу и аэродрому. Потери немцев сейчас подсчитываются. Многие бойцы и командиры спрашивали, не верующий ли я? Скажу честно: нет. Я атеист в полном его понимании. Религия, возведенная на убийствах и казнях, для меня неприемлема. Это я о Владимире Святославиче, о том, который Красное Солнышко. Но людям это нужно, так что пусть будет. Знаете, когда нам встретились разведчики, я уже думал, что все, так и не выберусь из этих гор, однако парни молодцы, чуть не за шкирку вытащили нас. Причем самой большой проблемой оказался я. Так что разведчики фактически несли меня на руках, у меня оказались слишком серьезные травмы и ранения для похода по горам. Я вообще им удивляюсь, безбашенные парни, все-то у них ловко получалось. Именно им я хочу посвятить свою следующую песню. Она тоже про разведчиков, на данный момент ничего другого я просто не успел написать. Парни, это для вас.

 
А на войне как на войне,
А нам труднее там вдвойне.
Когда взойдёт над сопками рассвет,
Мы не прощаемся ни с кем.
Чужие слезы нам зачем?
Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег.
Мы армейская разведка,
Мы без дел скучаем редко,
Что ни день, то снова поиск, снова бой.
Ты, сестричка в медсанбате,
Не тревожься, бога ради,
Мы до свадьбы доживём ещё с тобой!..
 

(И. Морозов)

Песня была удивительно длинной, но я спел ее полностью. Что уж говорить, она была одной из моих любимых. Знал её назубок, даже переделанные варианты, но сейчас исполнил в авторском тексте.

Поморщившись, потер плечо – оно доставляло мне все больше и больше проблем.

– На чем я закончил? А, как решил поговорить с пленным летчиком. И первый вопрос был таков. Почему они убивают женщин и детей. Мне часто приходилось это видеть, и я не раз поражался бесчеловечной жестокости немецких летчиков, буквально уничтожавших с воздуха колонны беженцев и санитарные поезда. И знаете, что он мне ответил?..

– Да где? – Стопка листов рассыпалась по полу. Упав на колени, комиссар Мерецков стал шустро ворошить их, ища нужный.

– Точно тут был? – пыхтел рядом главный редактор, бегло изучая каждый листок.

– Да был! Тут все не то. Это бухгалтерия, а нужны были приказы, а у них конверта не было. Может, я его в сейф убрал? – остановившись, задумался комиссар.

Бормочущий на средней громкости репродуктор на стене выдал новый перл Суворова.

– Твари! – отвлекшись от поисков, высказался редактор, прислушавшись к глухому голосу летчика, довольно подробно рассказывающего про какой-то план «Ост».

– Угу. Запись идет? – забеспокоился Мерецков, копаясь в сейфе.

– Конечно, был же приказ!

– Хорошо. Есть! Вот он, – замахал комиссар конвертом.

Редактор Симанович с облегчением вздохнул. Теперь им есть чем прикрыться от проверок из полит-управления штаба фронта. Слишком уж за гранью шел эфир.

– Не знаю, кто принял решение, но человек, пославший этот приказ не мешать товарищу Суворову, умен, причем очень, – задумчиво пробормотал редактор, не отвлекаясь от прослушивания.

– Умный – это да… Тут личная подпись наркома товарища Берии, – ответил комиссар, отчего Симанович от неожиданности закашлялся.

Похлопав его по спине, Мерецков кивнул на репродуктор:

– Сейчас звонки начнутся, переводи все на меня, а пока иди в комнату записи, контролируй там все. Я сейчас бойца пришлю, пусть охраняет. Это же такая – бомба!..

– Так не мы одни пишем…

Штаб 11-й армии.

– Чушь какая-то. «Ост», недочеловеки… – говорил командующий 3-й Королевской румынской армии генерал-лейтенант Пётр Думитреску. Морщась, он слушал перевод немецкого офицера, стоявшего у большого радио, разукрашенного барельефами с африканской – охотой.

– Обычная пропаганда, – нервно вытирая платком блестящую лысину, ответил генерал Ганс фон Зальмут.

– А вы что скажете, герр командующий? – поинтересовался Думитреску.

Все время передачи Манштейн крутил в руках резную трость, которую подарили ему латышские патриоты еще в сорок первом году, задумчиво рассматривая пол.

– Очень интересный юноша. Так хотелось поговорить с ним. Жаль, что это не удалось, – задумчиво ответил генерал.

– Но что вы думаете о его словах? Это правда? То, что все это придумал фюрер? – не унимался румынский генерал.

– Фюрер у нас непогрешим… – с едва заметной усмешкой ответил фон Манштейн, – однако мы собрались тут не для того, чтобы обсуждать подобные глупости. Вернемся к плану штурма высоты двести одиннадцать-ноль восемь. Нужно продвинуть линию фронта на пятнадцать километров вперед, тогда у нас появится возможность для удара вдоль шоссе.

Генерал Думитреску озадаченно посмотрел на него и задумался. Манштейн не ответил на вопрос. Неужели все, что сказал этот Суворов, правда? Генерал припомнил, что о чем-то подобном в изрядном подпитии говорил один из эсэсовцев, прикрепленных к их армии. Арийцы – высшая раса?!

– …вот такие мы… по словам немцев, неполноценные. Знаете, что самое забавное? По словам этого Ганса, сотрудники, отвечавшие за чистоту расы, были изрядно шокированы, когда появились на нашей территории. Оказалось, по всем параметрам истинных арийцев среди советского населения на порядок больше, чем в Германии. Среди военнопленных ими оказался каждый третий. Я, кстати, тоже. Этот ван Кляйн предложил мне перейти на их сторону, мол, буду полезен Третьему рейху, но когда я отказался, причем в довольно резкой форме, он бросился на меня. Я жалею не о том, что убил его, а только о том, что потерял ценного свидетеля. Я вообще не понимаю, ведь войну они не выиграют, это сейчас знает чуть ли не каждый боец или командир. И они должны понимать, что возмездие придет. За все то, что они сейчас творят… тем более что немцы нарушают подписанные ими же международные конвенции. Правосудие найдет и тех, кто отдает приказы, и тех, кто их исполняет, но они почему-то этого понять не хотят. Да, они еще сильны, но уже не те, что были год назад, далеко не те. Большую часть кадровых войск мы у них повыбивали. Так что думайте сами, про истинное лицо немцев вы сейчас слышали. Теперь есть логическое объяснение их поступков на нашей территории. Сожженные вместе с жителями деревни – это им нужно освободить место для будущей усадьбы для какого-нибудь бюргера. Геноцид? Да пожалуйста! Ведь такие расы, как славянские, азиатские, кавказские, а особенно цыганские подлежат стерилизации. Скажу проще. Женщина любой расы может иметь ребенка только от гражданина Германии. Мужское население захваченных территорий или уничтожат, что уже делается, отправляя их в концлагеря в большинстве по надуманным предлогам, или будут делать их евнухами. Для тех, кто не понял, евнухи уже никогда не познают женщин…

– Дерьмо! – в ужасе выдохнул генерал Ганс фон Зальмут, он сразу понял, какую только что свинью им подложил этот русский, в верхах рейха уже прозванный Везунчиком.

– Если эта информация дойдет до недавно присоединенных территорий… – не закончив, задумался генерал Манштейн. Какое счастье что Думитреску только что вышел из кабинета. Румынский генерал с утра мучился животом.

– Дойдет рано или поздно, русские не дураки и наверняка воспользуются такой возможностью. Нужно их как-то остановить.

– Это невозможно, и ты это знаешь. Но замедлить… это возможно. Гюнтер, – обернулся Манштейн к – сидевшему справа полковнику, – приказ по армии. Всех русских, взятых в плен с этого дня, уничтожать. Волнения среди местного населения вряд ли будут, они слишком лояльны к нам, но лучше перестраховаться.

– Это не остановит информацию, задержит, да, но не остановит.

– Я знаю. После совещания свяжусь с фюрером, он должен знать. Нужно выработать контрмеры, – закончил генерал. Его поразил хитрый ход русских. Информацию произнес тот человек, которого уже знал весь мир и репутация которого была непогрешима. То есть большинство ПОВЕРИТ ему.

В это время дверь отворилась, и в огромный кабинет вошел генерал Думитреску со свитой.

– …сейчас я смотрю на свои руки, вернее, на кровь, что осталась на ногтях. Мой друг погиб несколько часов назад, умер прямо у меня на руках. Я не видел его почти шесть месяцев, встретил, когда мы прорывались к морю, такое счастье испытал, а тут… Шальная пуля, и все… У меня есть песня, написана давно, но я не пел ее… Это песня для тебя, Виктор Семенович.

 
Почему все не так? Вроде все как всегда:
То же небо – опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас
В наших спорах без сна и покоя.
Мне не стало хватать его только сейчас,
Когда он не вернулся из боя…
 

(В. Высоцкий)

– Вот мне показывают, что время эфира заканчивается. Знаете, может, я и не прав был, что рассказал вам про все это… но если бы замолчал, то я не был бы тем Суворовым, которого вы знаете. Я такой, какой я есть. Всем спасибо. До свидания.

Задумчиво выбив пепел из трубки, Сталин убавил звук, как только после летчика Суворова взял слово диктор, после чего повернулся к Лаврентию Павловичу:

– Вы знаете, товарищ Берия, что нужно делать!

Молча кивнув, нарком вышел из кабинета.

– План «Ост», говорите? Ну-ну, – тихо пробормотал Иосиф Виссарионович.

Через полтора часа после радиопередачи заключенный номер один был доставлен на спецобъект, где опытные следователи начали заново его потрошить. Теперь они знали, какие вопросы задавать. Через три дня полностью развернутый доклад старшего следователя лежал на столе Берии, который лично отнес его Сталину.

– Значит, полностью подтвердилось?

– Да, товарищ Сталин. Выявились такие интересные документы, как «О военной подсудности в районе „Барбаросса“» от тринадцатого мая тысяча девятьсот сорок первого года и «О комиссарах». План «Ост» тут выложен более развернуто, однако показания Гейдриха несколько отличаются от того, что рассказывает Суворов. Майор Никифоров уже прислал опрос Суворова, тот честно признался, что почти пятьдесят процентов им лично придумано. Он решил, что для противодействия мирного населения на оккупированных территориях это хорошая идея. В остальном большая часть совпадает, так что, возможно, разговор с тем ван Кляйном имел место быть. К сожалению, наш человек не смог подойти достаточно близко, чтобы подслушать, да и французский язык он не знал, однако судя по мимике разговор был довольно эмоциональным.