Текст книги "Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью"

Когда в апреле 1942 г. мы с Юлеком были арестованы, Роганы посылали нам в тюрьму белье. Мы долго не знали, что эти передачи от них. Ни Юлеку, ни мне более четырех месяцев не позволяли написать из тюрьмы ни одного слова домой. Сорочку, которая была на Юлеке при аресте, на первом же допросе изорвали в клочья. После этого о белье Фучика самоотверженно заботился его сосед по камере «папаша» Пешек. И вдруг Юлеку кто-то прислал в тюрьму совсем новые рубашки. Когда я увидела Юлека в гестапо, то обратила внимание, что на нем новая, еще не стиранная сорочка, да еще из такого материала, какой он никогда не носил. Я вспомнила, что когда на свободе Юлек, бывало, надевал новую рубашку, то всегда его либо арестовывали, либо начинала разыскивать полиция. Сам он этому совпадению совершенно не придавал никакого значения. «Это чистая случайность», – твердил он. Но я, в постоянной заботе о нем и для успокоения души, отвозила новые рубашки в Пльзень, к отцу. Он носил их до первой стирки. Юлек надо мной смеялся, но я не уступала. И вот теперь он получил новую сорочку. Она была явно не от родителей и не от Лиды. Они знали историю с рубашками и поэтому наверняка не послали бы новую. Мне удалось улучить мгновение и спросить Юлека, откуда у него рубаха, кто ее прислал. «Не знаю», – пожал он плечами. Мы долго ломали голову, но отгадать не могли. Только когда меня перевели в тюрьму на Карлову площадь, я узнала, что заботу о Фучике проявили Роганы.

В конце сентября 1941 г. Гитлер назначил палача Гейдриха «имперским протектором» Чехии и Моравии. Свое вступление на этот пост Гейдрих ознаменовал введением осадного положения. Были арестованы и казнены многие чешские патриоты, среди них и наши товарищи, которые работали еще во времена буржуазной республики в редакции «Руде право», – Ян Крейчи, Вацлав Кржен, Франтишек Кржижек, Вратислав Шантрох. Нас глубоко опечалила гибель друзей. Тяжко было сознавать, что их уже нет в живых. А тут еще новые имена казненных – казначей Пражского краевого комитета партии товарищ Власта Гакен и наш близкий друг редактор «Творбы» Курт Конрад. На Юлека всегда тяжело действовало известие о смерти знакомого человека. Каково же было ему теперь, когда на нацистских эшафотах умирали люди, с которыми

Фучик многие годы вместе работал! Но и в этот грозный час Юлек не впал в отчаяние. Напротив, еще решительнее повел он борьбу с врагом. Только тот, кто умеет беззаветно любить, умеет и сильно ненавидеть. Перо Фучика поведало людям о его глубокой любви к нашему народу.

В октябрьском номере «Руде право», в передовой статье «Мы были и будем!», Фучик писал: «Даже страшное неистовство гитлеровских палачей после введения осадного положения ничего не изменит в несокрушимой решимости всего нашего народа еще теснее сомкнуть ряды и выстоять в справедливой борьбе против чудовищных попыток физически истребить наш народ».

С первой половины сентября 1941 г. в Чехии и Моравии протекторатным газетам был объявлен бойкот, он принял широкие размеры всенародной акции. Газеты почти никто не покупал. Чешские писаки, которые снюхались с нацистами, пришли в ужас. «Это погибель, к которой катится наш народ. Лишившись своих газет, народ неминуемо пропадет». Так лгали эти людишки в то время, как настоящие журналисты-герои бесстрашно умирали от рук фашистских оккупантов. В адрес подлых, продавшихся нацистам журналистов Юлек в октябрьском номере подпольной «Руде право» писал: «Эти мерзавцы действительно прилагают все усилия, чтобы чешский народ погиб. А потому пытались лишить его истинно народных газет. Именно поэтому они превратили газету «Чешское слово» в «Слово Геббельса», «Национальную политику» в «Политику Геббельса», «Труд народа» в «Работу на Геббельса». Однако чешский народ не погибнет, ибо имеет свои газеты. Они создаются в подполье, пишутся и печатаются в неимоверно тяжелых условиях. Подпольные газеты, вероятно, не блещут красотой оформления, но зато отличаются своей правдивостью. Поэтому наш народ читает их, за это он любит их и распространяет. Это его газеты».

В сентябре готовилось воззвание Центрального Комитета Коммунистической партии Чехословакии. У Высушилов Юлек вел долгие беседы с Карелом и с «дядюшкой». Потом целые дни напряженно работал над составлением воззвания, которое затем прочитал мне. Фучик стремился к тому, чтобы каждая фраза была предельно ясной, а дух воззвания воинственным. Набросав проект, он вновь советовался с Карелом и «дядюшкой», опять были дебаты, замечания, поправки. У меня сохранились два варианта фучиковского проекта воззвания.

Когда проект был утвержден, он стал воззванием не только Центрального Комитета Коммунистической партии, но и Центрального Комитета Чехословацкого национального сопротивления в стране. «Граждане Чехословакии, – говорилось в воззвании, – наша судьба находится ныне в наших руках. Будущее нашей страны, будущее каждого из нас зависит от того, каковы теперь будут наши действия… Доблестная и хорошо вооруженная Советская Армия решительно перечеркнула молниеносную стратегию Гитлера и развеяла легенду о непобедимости его военной машины… За каждый день подлого существования Гитлера мы все платим кровавую дань, а поэтому все мы и всеми силами должны ускорить его гибель. Да, все!.. Ибо перед лицом смерти, которой Гитлер нам грозит, нас ничто не разделяет. Нацизм хочет стереть с лица земли все чешское – все чешское обязано восстать, дабы уничтожить нацизм!.. У каждого из нас есть один враг: Гитлер! У каждого из нас есть одна-единственная цель: жизнь и свобода нашего народа!»

В воззвании также говорилось, что Центральный Комитет Коммунистической партии Чехословакии и Центральный Комитет Чехословацкого национального сопротивления решили создать в стране единый Центральный национально-революционный комитет Чехословакии и призывают всех граждан к повсеместной организации единых комитетов, которые станут руководящими органами политической борьбы за свободу и независимость Чехословакии. «Только в борьбе, совместной борьбе, – заключает воззвание, – мы победим! А потому все на борьбу!.. Да здравствует свободная Чехословакия!»

В октябре 1941 г. в Чехии забастовали горняки, текстильщики, металлисты. Рабочие добивались повышения заработной платы и увеличения продовольственных пайков. Эти события освещались в «Руде право».

Глава XIX. Арест

После ареста первого Центрального Комитета Компартии был создан в июле 1941 г. новый, второй Центральный Комитет, который немедленно приступил к работе. В «Репортаже с петлей на шее» Юлек писал: «В начале сентября 1941 года мы могли впервые сказать, что добились первых успехов. И хотя мы не восстановили разгромленную организацию (до этого было далеко), во всяком случае, опять существовало прочно организованное ядро, которое могло, хотя бы частично, выполнять серьезные задания. Возрождение партийной деятельности сразу сказалось. Рос саботаж, росло число забастовок на заводах. В конце сентября Берлин выпустил на нас Гейдриха.

Первое осадное положение не сломило возрастающего активного сопротивления, но ослабило его и нанесло партии новые удары…

Но после каждого из таких ударов становилось еще очевиднее, как несокрушима партия. Падал боец, и если его не мог заменить один, на его место становились двое, трое. В новый, 1942 год мы вступали уже с крепко построенной организацией; правда, она еще не охватывала всех участников работы, далеко не достигла масштабов февраля 1941 года, но была уже способна выполнять задачи партии в решающих битвах…»[43]43
  Отрывки из «Репортажа с петлей на шее» Ю. Фучика даются в переводе Т. Аксель и В. Чешихиной. – Прим. ред.


[Закрыть]

24 апреля 1942 г. удар обрушился на одного из членов второго состава Центрального Комитета партии: был арестован Юлиус Фучик.

Впоследствии из показаний гестаповца Бема и провокатора Вацлава Дворжака стало известно следующее.

Осенью 1941 г. работавший на заводе «Юнкере» в пражском районе Высочаны шпик принес военному уполномоченному нацистов подпольную коммунистическую листовку, которую он, доносчик, нашел в одном из цехов. Уполномоченный немедленно передал листовку антикоммунистическому отделу гестапо (П-А-1), у которого возникло подозрение, что на «Юнкерсе» действует тайная коммунистическая организация. Гестапо послало на завод своего секретного агента № 26 – чеха Вацлава Дворжака. Он родился в феврале 1917 г. в селе Хрбонин у Табора. По профессии слесарь. Жил в Праге на Панкраце, на улице Викторина, в доме № 1184. Дворжака устроили механиком в тот самый цех, где была найдена листовка. В целях маскировки и для завоевания доверия рабочих провокатору было разрешено даже заниматься саботажем.

В канун рождества 1941 г. ему удалось завязать знакомство с товарищем Бартонем из монтажного цеха. Бартонь, так же как и Дворжак, жил на Панкраце. Во время работы и по пути домой они часто говорили о политике. Дворжак резко высказывался против оккупантов и симулировал горячие симпатии к Советскому Союзу. Товарищ Бартонь, человек порядочный и честный, но без опыта нелегальной работы, не разгадал подлость Дворжака и, хотя это было вопиющим нарушением правил конспирации, рассказал, что он, Бартонь, является руководителем организации компартии на заводе «Юнкере». Бартонь доверял Дворжаку, прикинувшемуся заклятым врагом оккупантов и очень охотно выполнявшему различные поручения.

В середине января 1942 г. Бартонь впервые принес Дворжаку нелегальный коммунистический журнал, с тем чтобы Дворжак прочитал его и немедленно возвратил, так как товарищ Бартонь хотел дать почитать журнал другим рабочим.

Ночью Дворжак отнес журнал гестаповцу Бему, который сфотографировал его. После этого Бем отдал оригинал Дворжаку, чтобы на другой день утром он мог возвратить журнал товарищу Бартоню. С тех пор Бартонь регулярно приносил Дворжаку подпольные коммунистические издания, а Дворжак ночью спешил с ними в гестапо, где их фотографировали. Товарищу Бартоню и во сне не снилось, какую гнусную игру ведет с ним Дворжак.

Вскоре Дворжак был принят на «Юнкерсе» в члены заводской ячейки коммунистической партии, предварительно получив на это разрешение гестапо. Постепенно Дворжак познакомился с остальными членами заводской организации. Гестаповец Бем хотел лично знать всех членов партии. Дворжак назначал встречи с коммунистами завода на улице, а Бем тайно наблюдал за каждым свиданием. Согласно информации, которую провокатор Дворжак представил Бему, подпольная организация на «Юнкерсе» насчитывала шестнадцать членов.

Дворжаку так удалось втереться в доверие к Бартошо, что тот однажды предложил познакомить его с членами партийной организации на Панкраце. Дворжак, разумеется, этого только и ждал. В конце февраля или начале марта 1942 г. Бартонь привел Дворжака на квартиру к Елинекам на Панкраце, с тем чтобы тот обеспечил ему дальнейшую связь.

И тут разыгралась трагедия, приведшая к аресту Юлека. Фучик в «Репортаже с петлей на шее» писал, что товарищ Бартонь не был непосредственным виновником его, Фучика, ареста: «Причиной провала не была чья-либо трусость или предательство, а только неосторожность и неудача. Товарищ Бартонь искал для своей ячейки связи с руководством. Его друг, товарищ Елинек, отнесясь несколько беззаботно к правилам конспирации, пообещал связать его с кем надо, хотя должен был раньше поговорить со мной, что дало бы возможность обойтись без его посредничества. Это была ошибка. Другая, более роковая ошибка заключалась в том, что в доверие к Бартоню вкрался провокатор по фамилии Дворжак. От Бартоня он услышал фамилию Елинека. И семейство Елинеков попало под наблюдение».

Товарищ Елинек сообщил Бартоню пароль, с которым Дворжак мог прийти к нему на квартиру. Здесь провокатору предстояло получить более подробную информацию о встрече с товарищем, руководившим панкрацкой организацией.

Примерно в середине марта 1942 г., в восемь часов вечера, Дворжак позвонил в квартиру Елинеков. Открыл сам Елинек. Услыхав пароль, он впустил Дворжака и сказал ему, чтобы тот в следующий понедельник, в 21 час, пришел вместе с Бартонем на остановку трамвая № 1 в районе Вршовице в начале Русского проспекта: в правой руке у него должна быть газета «Ческо слово». Поскольку разговор происходил в передней, Дворжак заподозрил, что Елинек укрывает в своей квартире кого-то из функционеров партии.

В условленный день и час Дворжак вместе с товарищем Бартонем пришел в назначенное место. Дворжак ждал у остановки трамвая, а Бартонь – на противоположной стороне улицы. Ждали примерно минут десять, однако никто к ним не пришел.

Через несколько дней Бартонь послал Дворжака к Елинеку с письмом, в котором упрекал его в чрезмерной подозрительности. Он уверял Елинека, что Вашек, т. е. Дворжак, человек надежный. Бартонь снова просил помочь Дворжаку наладить связь с Гонзой из района Панкрац. Прежде чем отдать это письмо адресату, Дворжак отнес его в гестапо, где письмо прочитали и сфотографировали. Затем гестаповец Бем, словно тень, последовал за провокатором, который пошел вручать письмо Елинеку. Товарищ Елинек и на этот раз не пустил Дворжака дальше передней и, прочитав письмо Бартоня, сказал, чтобы он в понедельник опять пришел в Вршовице. На этот раз, обещал он, свидание обязательно состоится.

В понедельник Дворжак и Бартонь вновь дежурили у трамвайной остановки. Минут через двадцать к Дворжаку подошел высокий стройный мужчина (это был товарищ Выскочил). Разговаривая с Дворжаком, он держал правую руку в кармане брюк, где лежал револьвер. Вскоре оба пошли по направлению к Русскому проспекту. За ними последовал Бартонь, а за троицей – гестаповец Бем. Около полуночи Бем встретился со своим осведомителем. Дворжак доложил, что ему удалось втереться в доверие к Гонзе (товарищу Выскочилу), который, однако, предупредил, что с каждым предателем счеты будут сведены беспощадно, и пригрозил пистолетом. Провокатор показал гестаповцу полученный от Гонзы последний номер нелегального журнала, который сфотографировали, и оригинал возвратили Дворжаку.

Следующая встреча должна была состояться в апреле 1942 г., в 22 часа, в Праге XIII, на Мичанках, перед входом в кинотеатр, где Выскочил обещал познакомить Двор-жака с функционером партии, который даст ему важное поручение. Дворжак должен был прийти один. Ему обещали вручить задание и для Бартоня.

В назначенный день товарищ Выскочил снова встретился с Дворжаком. Свидание было кратким. Они договорились о новой встрече 24 апреля. Сразу же после этого разговора Дворжак виделся с Бемом возле фабрики «Орион», в районе Винограды, и доложил ему о содержании беседы с Выскочилом. К тому времени в результате доносов Дворжака гестапо уже знало фамилии всех шестнадцати членов подпольной заводской ячейки КПЧ на «Юнкерсе». Вместе с тем Дворжак высказал в гестапо предположение, что Бартонь как председатель ячейки, вероятно, имеет связь с «верхом».

На совещании Бема с начальником антикоммунистического отдела гестапо было решено арестовать товарища Выскочила в момент свидания с Дворжаком 24 апреля. Если на встречу явится Бартонь, то намечалось арестовать и его. Вслед за тем должны были последовать аресты и остальных членов заводской партийной ячейки. Так как гестаповцы были убеждены, что товарищ Выскочил при аресте пустит в ход оружие, они решили оцепить место свидания. Впоследствии, на допросе, Бем показал:

«В двух легковых автомашинах, под руководством Лаймера, я и еще шесть агентов гестапо отправились на место свидания. С нами были: криминальный секретарь Цандер, криминальный секретарь Дюмихен, криминальный чиновник Фридрих, доктор Ганс и чешский полицейский чиновник Нергр. В 21 час 15 минут мы покинули здание гестапо. Я сказал Лаймеру, что автомобили следовало бы оставить напротив фабрики «Орион» и оттуда идти пешком на место свидания. Лаймер был другого мнения. Он распорядился оставить машины возле дома архитектора Кубика, Прага XII, Бенешовская улица. Оттуда мы отправились к кинотеатру на Мичанках. Видимость в темноте была очень плохая. Наблюдать можно было лишь за входом в кино.

В 21 час 55 минут на свидание явился Дворжак. Он вошел в вестибюль кинотеатра. Мы это отчетливо видели; сеанс еще не кончился, и вход был освещен. Но и после окончания сеанса, примерно в 22 часа 15 минут, ни Выскочил, никто другой не явился на встречу с Дворжаком. Около 22 часов 40 минут мы покинули место свидания и уехали во дворец Печека, куда согласно договоренности в 23 часа явился и Дворжак. На мой вопрос, почему не состоялась встреча, он высказал мысль, что мы, вероятно, себя чем-то выдали. Я предположил, что Дворжак умышленно указал нам неправильное время. Он возражал и внес предложение сейчас же арестовать Елинека в его квартире, что должно было внести ясность в это дело. Состоялся обмен мнениями. В результате было решено немедленно арестовать Елинека.

Около полуночи агенты гестапо арестовали Елинека в его квартире на Панкраце.

Уже тогда, когда Дворжак сообщил мне адрес Елинека в Праге, на Панкраце, я вместе с Дворжаком и Лаймером провел наружный осмотр квартиры Елинека. Это было сделано как-то в субботу, после полудня. Елинек жил в современном новом доме № 1133 на ул. Хиттусиго. Дом имел два входа. В нем проживало около 60 семейств. Квартира Елинека была на первом этаже. Во время осмотра было решено при аресте обитателей квартиры установить охрану и снаружи.

Причина несостоявшейся встречи Выскочила с Дворжаком заключалась в следующем.

Как я уже указывал выше, мы хотели оставить автомашины перед фабрикой «Орион». Но по приказу Лаймера поставили их перед домом архитектора Кубика на Бенешовской улице. Кубик, пожилой человек лет шестидесяти пяти, большей частью находился вне Праги, в Южной Чехии. Жена была значительно моложе его. Некая Панушкова служила у них домработницей. Панушкова и привела к Кубикам Выскочила. Он жил у них нелегально примерно с осени 1941 г.

Мы оставили автомашины возле виллы, а сами отправились к месту свидания, находившемуся напротив дома. Позже, когда была арестована Кубикова, удалось установить, что Выскочил заметил наши автомашины и обратил внимание на то, что человек восемь мужчин окружают кинотеатр на Мичанках. Хотя Выскочил и не был уверен, что это гестапо, тем не менее он не вышел из квартиры и вместе с Кубиковой и ее сыном наблюдал за нашей подготовкой. Он видел также, как автомашины отправились в обратный путь. К моменту нашего отъезда, показал впоследствии Выскочил на допросах, он уже точно знал, что мы из гестапо.

Кубикова и ее сын были арестованы по другому делу в июне 1942 г. и приговорены к смертной казни. Упомянутую Панушкову привел в гестапо ее собственный муж мясник Панушка, также в июне или июле 1942 г. И она, по другому поводу, была приговорена к смертной казни.

28 апреля 1942 г. – продолжал далее Бем, – около 0.30 ночи, мы позвонили в квартиру к Елинекам. (Даты указаны ошибочно. Елинеки были арестованы вместе с Юлеком 24 апреля 1942 г. около 10 часов вечера. – Г. Ф.) Дворничихе был отдан приказ не запирать вход в дом и оставаться у себя. Еще раньше двое полицейских установили наблюдение за квартирой. Мы знали, что кроме Елинеков там находятся еще люди. Поскольку нам не открывали, мы взломали дверь. В кухне застали несколько человек, в их числе двух или трех женщин. Кроме Елинека в квартире оказались трое мужчин. В момент нашего прихода, по-видимому, в полном разгаре было веселье, так как на столе стояли чашки с горячим кофе и блюдо печенья. При нашем появлении поднялась суматоха. Мы заметили, что один из присутствовавших намеревался пустить в ход оружие. Как позже выяснилось, это был бывший боец в Испании Мирослав Клецан, носивший подпольную кличку Мирек. Всем присутствующим было приказано поднять руки вверх. После этого они были подвергнуты строгому обыску, чтобы установить, нет ли при них оружия. Кроме пистолета, найденного у Клецана, никакого другого оружия найдено не было. В момент обыска я стоял спиной к спальне, свет в ней был погашен. Вдруг в комнате появился мужчина, обросший бородой и усами. Я успел заметить, как он сунул в постель два револьвера. Оба они оказались заряженными. Вновь появившемуся также приказали поднять руки вверх и тщательно его обыскали. Мы просмотрели личные документы задержанных. У бородатого мужчины было найдено удостоверение на имя Гора или Горака. Документ на это же имя оказался и у Клецана. Все лица, оказавшиеся в квартире, были арестованы и доставлены в гестапо. Я ехал в гестапо в одной машине с Клецаном и бородатым мужчиной. Еще в дороге я спросил у Клецана и его соседа об их настоящих именах. Ни один из них, однако, не дал мне правильного ответа. Когда обоих привели в канцелярию Лаймера, Клецан заявил, что согласен давать показания, и назвал свое настоящее имя. Поэтому он был немедленно отведен в соседнюю комнату – в кабинет № 428. Я остался с Клецаном. Бородатый же мужчина отказался давать показания. Его подвергли допросу в служебном кабинете Лаймера. Допрашивали: Лаймер, Фридрих, Цандер, Дюмихен, доктор Ганс и криминальный секретарь Каллус. Подследственный упорствовал и не хотел назвать свое настоящее имя. Во время допроса его били. При этом особенно отличились Фридрих и Цандер. Фридрих похвалялся, что собственноручно убил уже восемь человек, и грозил прикончить также и бородатого. Я лично занят был Клецаном. Последний заявил, что бородатый мужчина – Фучик, что он является членом Центрального Комитета нелегальной Коммунистической партии Чехословакии и что он, Клецан, действовал лишь по его, Фучика, приказу.

Я тут же пошел в кабинет Лаймера и сообщил, что бородатый мужчина – это Фучик. Одновременно я заявил Лаймеру, что ведение этого дела беру на себя. Я также просил Фридриха больше не бить Фучика. Когда Фучик услыхал, что Клецан выдал его, он печально и вместе с тем с презрением поглядел на Клецана, которого привели из соседней комнаты для очной ставки. Затем Фучик сказал: «Ну вот, теперь вы знаете, что я Фучик». При этом он принял гордую позу.

Начиная с этого момента, он не произнес ни слова. По приказу Лаймера Фучика снова били. Я же опять – было около пяти часов утра – обратился к Фридриху и Цандеру, сказав, что не имеет смысла бить человека до смерти. На это Фридрих ответил, что мне еще нужно у него многому поучиться. Часам к шести утра Клецан закончил свои показания. Так как Фучик отказался отвечать на вопросы, около шести часов утра его отвезли в панкрацкую тюрьму…»

В показаниях, о которых говорит в протоколе допроса Бем, Мирек выдал членов Национально-революционного комитета чешской интеллигенции, и среди них Владислава Ванчуру; Мирек указал Бему квартиру скульптора Зденека Дворжака, где ь момент налета гестапо находились: Бедржик Вацлавек, Павел Кропачек, профессор Фелбер и его сын. Все были арестованы, а затем их казнили или замучили. В своих показаниях Мирек выдавал все новых и новых борцов.

Бем показал далее:

«В эту ночь, к восьми часам утра, было арестовано 14 или 16 человек, которых назвал Дворжак. Все они были доставлены во дворец Печека. Тут же я должен заметить, что и шпион Дворжак был формально арестован и как заключенный участвовал в очной ставке с Бартонем и другими членами организации…»

Об аресте Юлека гестаповец рассказывает очень скудно. Тем не менее показания Бема дают представление о том, как тиранили Юлека. Всю вину за истязания Фучика Бем сваливает на других гестаповцев, а мучительную процедуру его допроса в гестапо сокращает на целых 16 часов!

24 апреля вечером, когда Юлек был схвачен и увезен в гестапо, я, ничего еще не зная, сидела в приемной зубного врача в ожидании Курта Глазера и Зденека Новака. Во время этих свиданий я передавала им нелегальные издания. Разумеется, незаметно для окружающих. Даже доктор – владелец амбулатории – не имел ни малейшего понятия о наших отношениях. Никого не удивляло и то, что мы ходим лечить зубы по вечерам, – многие пациенты навещали доктора в вечерние часы. Это было тем более естественно, что врач квартировал тут же, при лечебнице.

Там 24 апреля 1942 г. я случайно встретилась с Божкой Поровой. Мы не виделись с 1938 г., а раньше были близкими подругами, особенно в период ее работы телефонисткой в студенческой колонии на Летне, где я жила. Несколько лет мы работали в одной партийной организации. Теперь она скрывалась и ей негде было ночевать. В глазах Божки было, пожалуй, больше печали, чем упрека, когда я вынуждена была из соображений конспирации отказать ей в ночлеге.

Вернулась домой поздно. Уснула далеко за полночь. Вдруг сквозь глубокий сон мне почудилось, будто кто-то позвонил в квартиру. Еще во сне почувствовала, как затрепетало сердце. Я успокаивала себя тем, что это сон. Однако, открыв глаза, отчетливо услышала настойчивое дребезжание звонка. Первая моя мысль – гестапо ищет Юлека. Я встала и сделала несколько шагов по темной комнате. «Не открою!» Снова легла и с головой укрылась одеялом, чтобы не слышать терзающего душу звонка. Какое счастье, что здесь нет Юлека! И хорошо, что я не привела к себе Божку Порову. Я начала вспоминать, какие нелегальные, антифашистские издания находятся в квартире. Мысленным взором оглядела книги, выстроившиеся рядами в книжных шкафах. Между томами спрятан экземпляр апрельского номера «Руде право» и нелегальное издание «Истории ВКП(б)», но их не просто найти.

А звонок все звонил и звонил. Я снова встала, затемнила окно, включила свет и отыскала «Руде право». Куда ее деть? Спустить в канализацию? Но для этого нужно выйти из комнаты. Они наверняка услыхали бы. Сжечь? Но как? Ведь в квартире центральное отопление. Снова погасила свет, откинула темную штору, отворила окно, вылезла на карниз и выбросила «Руде право». Газета покружилась в воздухе, но лететь не захотела и, тихо шурша, опустилась в кровельный желоб. Я потянулась за ней, но рука оказалась слишком короткой. Вокруг царила темнота. У меня даже мелькнула мысль: а что, если броситься вниз головой с шестого этажа? Сразу бы конец всему! Но я тут же выбросила эту мысль из головы. Враги будут ликовать, если мы начнем ломать свои головы о каменные тротуары. Эту радость я им не доставлю! Сердце мое билось, словно хотело выскочить из груди. Главное, уговаривала я себя, они не заполучат Юлека!

Вскоре к трезвону квартирного звонка присоединилось басовитое жужжание домашнего телефона и громкий стук в дверь.

Я ходила по темной комнате. Под ногами, словно успокаивая меня, поскрипывал паркет. «Не открою!» – твердила я. Может быть, незваным гостям надоест, и они уберутся отсюда. Снова затянула окно светомаскировочной шторой и включила свет. Оглядела нашу уютную комнату: книги, расставленные в шкафах вдоль стен, письменный стол, за которым работал Юлек, радиоприемник, доносивший до нас голос Москвы. Они, конечно, интересуются Юлеком. Я скажу, что ничего о нем не знаю, видела его в последний раз весной 1940 г. Да, он все еще прописан в этой квартире. А зачем его выписывать, я убеждена, что он возвратится. Они явились сюда, значит, Юлек не в их руках. Этот довод меня немного успокоил.

Мне послышался скрежет ключа в замке. Ноги сами понесли меня к дверям. Отперла. В квартиру ввалились два разъяренных гестаповца. Третий выходил из лифта.

– Чертова баба, почему не открываете?! – закричал один из них по-чешски.

– Я не слышала.

– Не валяйте дурака! Мы звоним уже целый час!

– Я спала. Кто вы?

– Что вам до этого!

Тут же, в прихожей, они открыли шкаф и стали рыться в одежде, срывая ее с вешалок. Заглянули в кладовку. Затем устремились в комнату и накинулись на библиотеку, вытаскивая книги из шкафов, потроша их и швыряя на пол. Книги, которые мы покупали на последние деньги, книги, которые Юлек с такой любовью расставлял на стеллажах, где каждая имела свое место, книги, которые ему были так дороги. С такой неохотой он оставлял их весной 1939 г., когда в страну вторглись немецко-фашистские войска.

– Где муж?

– Не знаю, я давно его не видела.

Каждое слово я произносила не спеша, равнодушно пожимая плечами. Пусть думают, что я уже давно забыла Юлека. Но сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

Гестаповцы выдвинули ящики письменного стола, перерыли и разбросали их содержимое. Вдруг один из них стал внимательно разглядывать какой-то листок исписанной бумаги.

– Что это такое? – нацист помахал листком перед моим носом, а затем ткнул мне в лицо.

Я посмотрела на бумагу. На ней была начертана арабская азбука. Несколько лет тому назад кто-то мне ее написал, я положила бумажку в ящик стола и забыла о ней.

– Это арабская азбука.

– Врете! Это шифр! Что это за шифр? Где ваш муж?

– Это арабская азбука. Можете дать на освидетельствование специалистам.

– Не распускайте язык! Говорите, где ваш муж?

– Не знаю, не видела я его.

Позже, во дворце Печека, в «четырехсотое» Юлек мне шепнул, что его несколько раз допрашивали о каких-то каракулях, написанных на бумаге, и упрямо утверждали, что это шифр. Когда я объяснила ему, что речь идет об арабской азбуке, мы оба посмеялись в этом доме печали над кругозором гестаповцев.

Я чувствовала себя счастливейшим человеком. Юлек не в их руках. Я не знала, что уже несколько часов палачи мучили его.

– Где ваш муж? – вновь последовал вопрос.

– Не знаю, не видела его, – твердила я одно и то же, словно автомат.

– Приведите себя в порядок, живо! Пойдемте с нами!

Из беспорядочно раскиданных вещей я выбрала синюю юбку в складку, которую мне купил Юлек, синюю вязаную кофту и плащ с пристегнутой теплой подкладкой. Один из гестаповцев, увидев мои приготовления, сказал:

– Не набирайте столько, вы скоро вернетесь. (Возвращение затянулось на целых три года.)

Я пошла в ванную, чтобы одеться, и хотела закрыть за собой дверь, однако гестаповцы двинулись за мной. Один влез в ванную, а другой остался стоять в дверях. Одеваясь, я повернулась к полицейским спиной. Они цинично гоготали.

– Так вы не знаете, где ваш муж?

– Не знаю.

«Что в этот момент делает Юлек? Вероятно, спит. Ведь два часа ночи. Если бы он знал, что гестапо снова шарит в нашей квартире!»

Нашли несколько пачек сигарет. Один из гестаповцев бесцеремонно засунул сигареты в карман. Я достала несколько пачек у товарища Рогана для Юлека. Теперь не удастся ему их принести. Ну, ничего. Лишь бы он был в безопасности.

Меня уводили. Гестаповцы сами погасили свет в комнатах, ванной и передней. Я замкнула квартиру и ключ положила в сумку. Нацист налепил на дверь какую-то наклейку и повелительно приказал:

– Идите!

Вчетвером мы спустились вниз по лестнице. Дом спал. Возле тротуара на безлюдной улице стояла автомашина. На фоне неба вырисовывались темные контуры домов. Не было слышно ни звука. Один из гестаповцев молча втолкнул меня в машину и уселся рядом со мной, двое других сели впереди. Включили мотор, и машина тронулась. За всем происходящим я наблюдала словно во сне. Мне казалось, что мы едем очень долго, через всю Прагу и еще куда-то. По дороге гестаповцы приставали ко мне с расспросами. Где мой муж? Не видела ли я его? «Где в самом деле он теперь? У Рыбаржей, Елинеков или Баксов? С ним ничего не может случиться!»