Текст книги "Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью"

Трегер написал о «Божене Немцовой борющейся», между прочим, следующее: «Издатель Отто Гиргал опубликовал проникновенный и необыкновенно вдумчивый этюд Юлиуса Фучика о борющейся Божене Немцовой… Три главы так превосходно оживляют перед нами Немцову во всем величии ее общественного значения, что могут быть отнесены к шедеврам наших современных очерков».

Фучик многим подарил книжку «Божена Немцова борющаяся», и в том числе железнодорожнику Войтеху Тихоте. Он весной 1940 г. поселился со своей семьей у нас, в Хотимерже. Фучик дал ему книжку с автографом: «Пану Войтеху Тихоте, соседу нагошицкому, сердечно. Юлиус Фучик. В Хотимерже 15.4.1940».

Тихоты были беженцы из недалекого чешского села Нагошице, которое с осени 1938 г., после мюнхенского диктата, принадлежало третьей империи. Тихота имел в Нагошице маленький домик, всего-навсего две крохотные комнатки и кухоньку. Однако горевал он о домике так, словно это был великолепный дворец. Иногда по воскресеньям Тихота с женой и двумя мальчиками выходил в поле, взбирался на невысокий холмик и оттуда с грустью глядел на видневшуюся невдалеке «территорию рейха». Тихота видел милую сердцу халупку, в которой родился и жил со своей семьей. Из этого родного гнезда его выгнали немецкие фашисты. Смотрел Тихота на неказистый домик и озабоченно думал: «Надо бы починить крышу, чтобы не было течи; немец, который в доме живет, крышу наверняка не починит. Ведь он знает, что хата не его. Эх, придется потом въезжать в разоренную избу».

Когда Тихотой овладевала тоска, он брал в руки книжку Юлека и читал в ней дарственную надпись. Она была для него большой отрадой, укрепляла уверенность в том, что его домишко в Нагошице опять будет стоять на чешской земле, а семья вернется к родному очагу.

В книжке, которую Юлек преподнес своим родителям, он написал: «Отцу и матери посвящает автор». Книга затерялась.

Мне он подарил машинописный оригинал рукописи «Вожена Немцова борющаяся» с надписью: «Помощнице Густине!». Я отвезла рукопись в Пльзень и отдала в переплет Шилингеру.

Когда в марте Юлек уезжал в Прагу, он уже взял с собой часть нашего нового перевода «Истории Южной Африки» Самгабера. В переводе мы допустили некоторые неточности, и Юлеку пришлось их в Праге исправить, предварительно заглянув в большой словарь и в географический атлас. 8 марта он писал мне: «Сегодня я а) пробегал, б) проговорил, в) просидел в библиотеке. Многое я еще должен был в переводе изменить, а затем все снова прочитать, чтобы в рукописи отыскать все эти «экзотические острова», известные в географии как Молуккские».

В начале марта из Пльзеня в Хотимерж вернулся отец. Он был тяжело болен. Однако наотрез отказался лечь в больницу. «Из этого не будет проку», – упрямо повторял он. Юлек его искренне жалел. Свое участие он проявлял даже в мелочах. Привозил отцу из Праги трубочный табак, который в те времена очень трудно было достать. Когда отец начал проявлять интерес к приключенческой литературе, Юлек доставал детективные книги, чтобы старик хоть немного развлекся и забыл о болезни.

Глава IX. Странствия по букинистическим магазинам

Во время одного из посещений Праги весной 1940 г. Юлек говорил с нашим другом Ладиславом Штоллом о переводе для «Народной библиотеки» книги Карела Сабины[29]29
  Карел Сабина (1813–1877) – чешский писатель, публицист, демократ, литературный критик. – Прим. ред.


[Закрыть] «Театр и драма в Чехии до начала XIX столетия». Юлек намерен был также дополнить перевод очерком о Сабине и обстоятельными примечаниями.

Это произведение Сабины, написанное по-немецки под псевдонимом Лео Бласс, Фучик считал весьма значительным, даже единственным в своем роде. Книгу Юлек нашел у букиниста Гокра летом 1938 г. Тогда Фучик редактировал журнал «Творба». Каждую неделю, закончив работу над номером, Юлек поджидал меня (я работала тогда переводчицей в редакции газеты «Руде право»), и мы отправлялись в букинистические магазины. Именно в те времена, когда из фашистской Германии повеяло ужасом концентрационных лагерей и гарью войны, в период бешеных атак чехословацкой реакции на все прогрессивное, Фучика, словно магнит, стала притягивать эпоха Возрождения. Почему? Он объяснял так: «Если ищешь в истории периоды, сходные с нашей современностью, ты должен часто вспоминать о бурных годах пробуждения конца XVIII и начала XIX столетия. Тогда вся Европа тоже пришла в движение. Великая французская революция и существование Французской Республики воздействовали на умы людей других стран, на их мышление, надежды и поступки, так же как теперь воздействует Великая Октябрьская социалистическая революция и существование Советского Союза. Конечно, история никогда не повторяется. Но лишь формы проявления человеческого сознания, которые отстают от форм исторического процесса, напоминают иногда знакомую картину. И если будешь обращаться с ней хорошо и осторожно, это пойдет тебе на пользу и поможет в ориентации» («Творба», 1937 г.).

Начиная с тридцатых годов Юлек часто обращался к некоторым работам И. В. Фрича, Карела Сабины, Карела Гавличка-Боровского. Фучик изучал эпоху Возрождения, словно уже тогда искал в ней назидания и подкрепления для грядущего грозного времени в истории нашего народа.

Ближайшим к редакции «Творбы» был магазин Неуберта на Гибернской улице. О посещениях этого букиниста Фучиком рассказывает в своих воспоминаниях бывший служащий магазина Франтишек Зайичек:

«Я работал в книжной торговле сорок шесть лет подряд. Из них более тридцати лет в бывшем антиквариате Неуберта. За это время я узнал многих собирателей старых и давно разошедшихся книг. Книголюбы делились на несколько групп. Одни интересовались старой чешской печатью XVI–XIX веков. Другие с любовью коллекционировали старинные книги с гравюрами, а третьи интересовались библиофильскими изданиями, первыми выпусками книг, рукописями.

Наиболее многочисленной была группа собирателей первых изданий книг эпохи национального Возрождения. Любители такой литературы покупали ее в зависимости от содержимого кармана. Были и такие, которые покупали по три и даже по четыре экземпляра одной и той же книги, чтобы те из них, которые лучше сохранились, оставить в своей библиотеке, а остальные поменять у другого коллекционера. Но это могли себе позволить только очень состоятельные люди, которые таким образом без особых трудностей составляли удивительные коллекции книг. Эта группа собирателей не проявляла, однако, глубокого интереса к содержанию своих сокровищ. Библиофилы гордились редкими книгами, как ценной мебелью. Были и такие, которых занимали лишь торговые расчеты, а не содержание книги.

Совершенно иное отношение к книгам эпохи Возрождения проявлял Юлиус Фучик. Покупатели бывшего книжного магазина Неуберта на Гибернской улице хорошо помнят, что антикварное отделение было по правую сторону обширного торгового зала. Это отделение примерно в 1936 г. посетил Юлиус Фучик и купил несколько книг. Понравилась ли ему обстановка у нас или богатый и разнообразный запас редких книг, но через несколько дней он снова пришел в магазин. Так Фучик стал нашим постоянным гостем. До сих пор он как живой стоит у меня перед глазами: вот он, улыбаясь, входит в магазин и направляется к букинистическому прилавку. Его приход всегда привносил чувство радости и душевного покоя в нудные будни букинистической торговли. Сразу же завязывался оживленный разговор о книгах, об эпохе Возрождения. Кстати, эта тема была и моим коньком. Поэтому Фучик стал для меня близким человеком. По сравнению с другими коллекционерами я в некотором роде оказывал ему протекцию. Интересные книги, которые попадали в мои руки, отправлялись на «его полку». Там они ждали прихода Фучика, либо я звонил ему по телефону и извещал, когда поступала какая-нибудь заслуживающая внимания библиотека, чтобы он мог раньше других спокойно порыться в ней. Немало пакетов с книгами унес Фучик из нашего магазина. У меня сложилось впечатление, что большая часть редакторской зарплаты Фучика перекочевала в кассу антикварного отделения книготорговли Неуберта. Сейчас трудно припомнить все, что Фучик приобрел у Неуберта. Но я хорошо помню, что литературными кумирами Фучика были: Вожена Немцова, Йозеф Вацлав Фрич, Карел Сабина, Августин Сметана, Ф. М. Клацел. Я не ошибусь, если скажу, что он приобрел у нас несколько томиков самого первого, литомышльского издания сочинений Вожены Немцовой, «Первоцвет» Вацлава Шольца, заграничное издание работ Йозефа Вацлава Фрича. Я, конечно, узнал бы все книги, если бы библиотека Фучика уцелела. К великому сожалению, гестапо поступило с ней еще более варварски, чем когда-то разделывался с книгами пресловутый Кониаш[30]30
  Глава иезуитской церкви. Прославился сжиганием книг. – Прим. ред.


[Закрыть].

Особенно старательно Фучик собирал ежегодники Челаковского «Чешская пчела» и Тыла «Кветы». Он приобретал их постепенно по мере появления этих журналов в нашем антиквариате, равно как и журналы революционного 1848 года.

Особенно запомнился мне такой случай: в период частых посещений Фучиком нашего магазина мне удалось приобрести редкостную книгу венского публициста Антонина Рыбички «Передовые будители народа чешского»[31]31
  Прогрессивные деятели чешского Возрождения. – Прим. ред.


[Закрыть]. Объемистая книга, содержащая прекрасно поданные жизнеописания почти всех главных персонажей нашего Возрождения. «Это получит только редактор Фучик», – сказал я себе. При очередном его визите я предложил Фучику книгу. Он ее тут же купил. Вскоре Фучик вновь пришел затем лишь, чтобы поблагодарить меня. «Об этой книге я вообще не знал. Нашел в ней много полезного и неизвестного», – сказал мне Фучик. Было это весной 1938 г.

Когда вышла «Вожена Немцова борющаяся», Фучик принес мне эту книгу. Она еще пахла свежей типографской краской. Автор написал мне шутливое посвящение: «Пану Франтишеку Зайичкову, придворному поставщику книг, сердечно Юлиус Фучик. В Праге 9.3.1940». Храню я книгу как память о дорогом человеке, друге людей, друге прекрасных книг. По мере возможности я всегда старался выполнять просьбы и желания такого коллекционера, каким был Юлиус Фучик. Однако одно его горячее желание я в силу неблагоприятных обстоятельств выполнить не смог. Для литературных исследований Фучику нужен был журнал «Чешская пчела» за 1846 год, выходивший под редакцией Карела Гавличка-Боровского. В этом издании были напечатаны главным образом «Картинки из окрестностей Домажлиц» Вожены Немцовой и другие ее произведения. Там же была опубликована известная «Глава о критике» самого Гавличка. Хотя в антиквариате Неуберта этот журнал за разные годы появлялся сравнительно часто, но именно за 1846 год получить журнал не удавалось нигде. Меня угнетало то, что я не мог выполнить просьбу Фучика.

Затем посещения Фучиком магазина внезапно прекратились. Вскоре мы узнали о его аресте. Мне не пришлось уже посылать ему новых сообщений о полученных книгах. До сего дня не могу избавиться от гнетущего чувства вины за неисполнение – если можно так сказать – последнего его желания. За полгода до казни Фучика немецкие фашисты решили судьбу и антиквариата Неуберта. Он показался им недостаточно лояльным. И они приказали закрыть магазин и ликвидировать его. Тот самый букинистический склад, в котором когда-то Юлиус Фучик с увлечением просматривал книги, был уничтожен, не пережив своего дорогого посетителя».

Мы с Юлеком ходили также в книжный магазин и антиквариат Гокра, находившийся на Капровой улице, в Старом городе, недалеко от философского факультета. Иногда находили там сваленную прямо на полу гору книг – частную библиотеку, купленную магазином. И здесь Фучик пользовался преимуществом первого посетителя. Юлек способен был часами сидеть на корточках перед грудой старых книг. Это была его излюбленная поза, которой Юлек научился в Средней Азии. Холодно ли было в магазине или жарко, он всегда оставался в пальто и шляпе или фуражке, сдвинутой на затылок. Так же часами просиживал он возле нагромождений старых книг в подземных складах Неуберта, куда с нами спускался молодой продавец Гавранек. Фучик с интересом рылся на складах или в помещениях за торговым залом, шарил по запыленным полкам.

Однажды Гокр купил огромную библиотеку, оставшуюся после некоего Яна Махалицкого. В ней было много журналов эпохи Возрождения, а также первые издания произведений наших писателей минувшего столетия. Юлек нашел в этой библиотеке целую подборку «Патриотической газеты» за 1793 г., издававшейся и редактировавшейся первым чешским журналистом Вацлавом Матеем Крамериусом, которого Фучик уважал, несмотря на некоторые его ошибочные взгляды, особенно о французской буржуазной революции.

Перебирая пыльные книги, Юлек становился похожим на трубочиста, но не обращал на это внимания. Запыленную, но редкостную находку он уносил домой, как большую драгоценность. Однако Юлек покупал далеко не все из того, что хотел иметь в своей библиотеке. Иногда книга казалась ему слишком дорогой, и он обращался к другим букинистам. У Фучика часто не хватало денег, чтобы выкупить заинтересовавшие его издания. Тогда Гокр или Неуберт откладывали эти книги и Юлек приобретал их постепенно. После каждой получки мы шли к букинистам. Не раз Юлек оставлял там зарплату до последнего гроша. Случалось так, что на следующий день у нас не на что было пообедать. Но мы радовались хорошим книгам. Юлек говаривал, что, какая бы ни была у него зарплата, к концу месяца ему все равно не будет хватать пятидесяти крон. «Почему именно пятидесяти?» – спрашивали друзья. «Это минимальная сумма, которой мне всегда недостает, чтобы расплатиться за книги», – отвечал Фучик. В пражской квартире мы собрали обширную библиотеку, книги стояли в два ряда на полках стеллажей. Ими были заполнены шкаф, чулан, диван и прихожая. Казалось, что уже некуда втиснуть ни одного тома, но Юлек, как только обзаводился деньгами, снова отправлялся в книжный магазин.

За свою жизнь Фучик собрал пять библиотек, не считая десятков книг в каждой из нелегальных квартир. Вспоминая Юлека, я не могу представить его вне мира книг.

Глава X. Перевод книги Карела Сабины

На улице, у входа в магазин Гокра, с весны и до осени стояли длинные прилавки с книгами. Классические произведения соседствовали с дешевыми романами, потрепанными детективами, старыми природоведческими изданиями.

Каждый раз, когда мы проходили мимо, Юлек останавливался, рылся в книгах, открывал их, листал, быстро пробегая глазами страницы. Однажды летом 1938 г. Фучик обнаружил немецкую книгу в мягкой серой обложке. Посмотрел на нее внимательнее, чем обычно, дважды перечитал заглавие и, пораженный, начал потихоньку насвистывать. Это было признаком того, что он нашел что-то необыкновенное. Юлек полистал книгу, перевернул последнюю страницу и опять поглядел на титульный лист.

– Нашел что-нибудь интересное? – спросила я с любопытством.

– Ничего себе! – весело ответил Юлек и причмокнул.

Если он в антиквариате облюбовывал книгу, то я никогда его там о ней не расспрашивала. Юлек заплатил требуемую сумму и только после этого дал волю своему восторгу: ведь он приобрел произведение Карела Сабины «Театр и драма в Чехии до начала XIX века». Книга эта очень редко появлялась в антиквариатах. Итак, работа Сабины попала в руки Фучика. Но затем произошло столько трагических событий, глубоко затронувших Юлека, что он позабыл о своем желании перевести Сабину на чешский язык. Когда же весной 1939 г. мы уезжали в Хотимерж, Юлек взял с собой эту книгу. Здесь она пролежала еще год. Только весной 1940 г. мы приступили к переводу.

Вначале Юлек рассчитывал, что перевод будет сделан для «Народной библиотеки», в редактировании которой участвовал наш близкий друг товарищ Ладислав Штолл.

Весной 1939 г. гестапо арестовало товарища Прокопа, в издательстве которого долгие годы выходила «Народная библиотека». Жена Прокопа и Л. Штолл продолжали издание. При нацизме их деятельность была чрезвычайно затруднена, но, несмотря на это, они по-прежнему выпускали только книги прогрессивных авторов. Следовало, конечно, опасаться запрещения книг цензурой. Оно свело бы на нет труд переводчиков и создало бы угрозу самому существованию издательства. Наивысшая заслуга «Народной библиотеки» заключается в том, что она и в тяжелейшие оккупационные времена осталась верна своей прогрессивной традиции и выпускала книги, которые делали честь доброму имени товарища Прокопа и работавшим у него переводчикам. Переводчики, скрывавшиеся под вымышленными именами, были, все без исключения, коммунистами из аппарата нелегального Центрального Комитета компартии.

В «Народной библиотеке» во время оккупации по инициативе товарища Штолла вышло, например, знаменитое произведение Дидро «Племянник Рамо» с предисловием Гете. Были также выпущены «Беседы с Гете» Экерманна. Оба произведения переводил наш друг товарищ Станислав

Брунцлик. Увидело свет сокращенное издание «Гамбургской драматургии» Лессинга в переводе также нашего друга товарища Яна Крейчи. Он, кроме того, отредактировал вторую часть путевых записок Пацлта «Семнадцать лет в Южной Африке» и написал к ним предисловие. Штолл рекомендовал ему также отредактировать и издать избранное из произведений Челаковского «Мудрость славянских народов в пословицах». Эта книга также вышла в «Народной библиотеке». Для этой библиотечки товарищ Станислав Брунцлик переводил «Люсьена Левена» («Красное и белое») Стендаля. Перевод, к сожалению, остался неоконченным, так как летом 1943 г. в результате предательства Брунцлик был арестован.

После разговора Юлека со Штоллем мы ожидали от жены Прокопа извещения относительно издания Сабины. Но ответа не было. Юлек предположил, что «Народная библиотека» не интересуется книгой. У Фучика тогда возник новый план: издательство «Чин» могло выпустить театральный сборник, в который была бы включена также и работа Сабины. Поэтому, когда Фучик в начале апреля поехал в Прагу, он предложил «Чину» свой план. Какие это имело последствия, видно из письма, посланного мне Юлеком 6 апреля 1940 г. Он, в частности, писал: «О театральном сборнике – пока ничего положительного не достиг. Может быть, вечером поговорю еще с «Чинянами» (т. е. с писателем Кратохвилом и д-ром Навратилом – членами редакционного совета издательства. – Г. Ф.) Седлачек (директор «Чины». – Г. Ф.) на это смотрит только лишь с точки зрения кассы. Это для него маловыгодное дело».

Весной 1940 г. мы часто прерывали литературную работу и трудились на огороде: копали грядки под овощи. С соседями Тихотовыми, а иногда с Либой по вечерам ходили в господский лес. Отыскивали вывороченные или потрескавшиеся деревья – их было много после лютых зимних морозов и бурелома – и сухостой. Деревья распиливали и относили домой. За валежник потом приходилось отрабатывать в лесу.

Таскать бревна из леса было нелегко. Но на следующий день мы вставали отнюдь не измученными, а, наоборот, бодрыми, свежими и тут же, спозаранку, начинали пилить. Юлек отмеривал одинаковые чурки, чтобы поленья, которые он затем сам раскалывал, были одно к одному. Дрова складывали в форме круглой пузатой поленницы. Мы видели такие во время путешествий по Словакии. Поленница росла, и вся светилась свежеобрезанными краями. Мы надеялись, что до зимы сложим хотя бы еще две такие поленницы. Однако не завершили и одной.

Однажды Юлек получил от Ладислава Штолла письмо с извещением, что готовится издание «Критической библиотеки». Он спрашивал, хотел бы Фучик принять участие в этом? Штолл предлагал начать с выпуска в свет работы Рихарда Вагнера «Искусство и революция», о которой положительно отзывалась Клара Цеткин. Перевод произведения Вагнера рекомендовал Штоллу профессор Зденек Неедлы еще в 1938 г. Штолл, разумеется, не мог раскрывать в письме все тайные издательские планы. Поэтому Юлек, не поняв, что в «Критической библиотеке» решено издавать прежде всего переводы, чтобы живущие на нелегальном положении товарищи имели работу, предложил в своем ответе издать Шальду[32]32
  Франтишек Ксавер Шальда (1867–1937) – чешский литературный критик, писатель. Сын почтового служащего. Профессор Чешского университета. – Прим. ред.


[Закрыть].

Кроме того, Штолл, узнав, что Юлек предложил работу Сабины «Чину», писал, что лучше все-таки готовить это произведение для «Народной библиотеки». На это Юлек ответил:

«Дорогой Ладя, отвечаю с запозданием, но в настоящее время я на четырнадцать дней приостановил всяческую корреспонденцию, потому что здесь уйма работы. Мы обязаны строго выполнять план перевода, чтобы иметь средства существования. Кроме того, теперь прибавился огород, он отнимает слишком много времени. Потом – работаем в лесу, иначе зимой нечем будет топить. Словом, Ладя, хозяйствуем основательно. Так что в этот момент я ловчее держал бы топор, чем перо, которым пишу.

Но мне это полезно физически и душевно после долгих лет, проведенных в редакции. Хотя и неверно, что во время тяжелой физической работы можно думать о чем-то ином, однако отдохнешь так, что тебе в течение пяти минут часто становится ясным то, над чем ты напрасно думал целый год, так как выжатая голова, собственно, и не думала.

Однако оставим лирику и перейдем к делу. Фромек мне уже говорил о готовящемся предприятии, о котором пишешь и ты. «Критическая библиотека» была бы очень похвальным делом, и я за нее голосую обеими руками. Сам я, конечно, рад буду участвовать в ней, хотя и не знаю еще, что мне написать, но это, вероятно, и не так спешно. Надеюсь, вы хотите практически приступить к работе осенью.

Относительно программы. Первый том, мне кажется, должен был бы быть чешским. Что если начать с Шальды либо с очерка о нем? Завладели им «католики» и творят с ним всякие мерзости. Но вопреки всему Шальда все же был и остается основоположником чешской критики. Его сильнейшие стороны нам так близки или, точнее говоря, мы к ним так близки, что об этом нужно однажды сказать особенно громко, а главное, документально. Думаю, что «Критическая библиотека» должна быть скорее библиотечкой – так я это по крайней мере понял, – и тогда можно было бы выбрать из Шальды три-четыре характерные статьи из сборника «Борьба за завтрашний день», где говорится о функции критики, например, в очерке о современной чешской литературе. Общество «Шальдистов», владеющее наследием автора, нам бы это наверняка дозволило. Оно хотя и хорошее объединение – кстати говоря, я тоже в него вхожу, – но оно не проявляет ни малейшей собственной энергии и поэтому соглашается достаточно быстро, когда где-нибудь энергия проявится.

Издать «Искусство и революция» Вагнера – идея замечательная, но она, кажется, имеет свою загвоздку. Без введения эта работа вряд ли пойдет, а говорить о слабых и сильных сторонах Фейербаха будет в настоящее время довольно тяжелым делом. Или ты думаешь, что нет? Тут придется сказать ясно и притом дипломатически, а я теперь постоянно убеждаюсь, что дипломатия не имеет ничего общего с ясностью.

Теперь о Сабине. Ввиду того, что Ярмила давно не писала, я предположил, что она не интересуется книгой Сабины. Поэтому принял иное решение. Точнее: хотел это произведение включить в сборник о чешском театре, который, может быть, буду готовить для издательства «Чин». Но, с одной стороны, здесь фигурируют эти словечки «может быть», а с другой стороны, я был бы рад, если бы труд

Сабины вышел отдельным изданием. Следовательно, Сабину я «Чинянам» не дам, а подготовим для Ярмилы. Возможно, что «Чиняне» будут разобижены – ведь работа Сабины стала бы своего рода «золотым гвоздем» сборника, – однако договора я еще с ними не подписал, а своя рубашка ближе к телу (причем «рубашкой» я считаю «Народную библиотеку»). Передай, прошу тебя, все это Ярмиле, чтобы мне лишний раз не писать. В какой-то день после первого мы приедем в Прагу и обо всем договоримся. Думаю, что произведение Сабины могло бы выйти в двух томах, потому что я хотел бы издать его с целым аппаратом критических примечаний и с обстоятельным введением. Это стоящее дело, и я убежден, что такое издание не ускользнуло бы ни от внимания журналов, ни от заинтересованности читателей. Я лишь одного не знаю: как у Ярмилы с финансами? Ты ведь знаешь, мы теперь в самом деле не можем себе позволить работать в кредит. В «Чине», например, делается так: мы получаем гонорар за каждый авторский лист, который сдаем в рукописи. В данном случае поступать точно так же, вероятно, нет надобности, однако нечто подобное следовало бы установить, дабы мы могли выпрячься из переводов для «Чина» и работать лишь над Сабиной. Но обо всем этом мы поговорим, когда приедем в Прагу…»

24 мая 1940 г. Юлек написал из Хотимержа Ярмиле Прокоповой:

«Дорогая Ярмила, я уже написал Ладе, что Сабину «придержу» для вас. Условия уже знаю и согласен с ними. Я рад, что постепенная оплата устраивает и тебя. Без этого мы теперь не можем существовать. Хуже обстоит дело со сроками. Именно по «хлебным» мотивам мы должны были включиться в иную работу, которая у нас рассчитана до начала июля. Поэтому мы не смогли бы сдать до начала июля рукопись Сабины. Речь, однако, идет, наверно, прежде всего о том, чтобы типография («Палан») гарантировала своевременный набор. В таком случае вопрос мог бы быть как-то решен. Мы бы недели на две выключились из своей теперешней работы и набросились на Сабину. В результате в первых числах июля ты смогла бы получить часть перевода (примерно 7з, т. е. 5–6 листов). А потом мы доделали бы то, что должны, и к концу июля ты получила бы вторую треть, а в первой половине августа – все остальное. Думаю, что в таком случае издание не замедлится вообще, либо, на худой конец, задержится самое большое на несколько дней. Хотя в черновике мы уже перевели кое-что, однако не хочу тебе пока ничего обещать. Этот задел нам потом поможет выполнить план точно в назначенное время. Дело ведь не только в том, чтобы перевод был готов, а в том, чтобы эта работа была выполнена как следует. Сабина этого заслуживает.

Подумай пока о сроках. Я приеду в Прагу, вероятно, в среду. Приду к Ладе и к тебе, так что мы сможем окончательно договориться лично.

А пока сердечнейший привет от Густы и от Юлы».

От «Чина» Юлек получил еще один перевод: книгу профессора Г. Нельсона «Искусство спать». В чешском издании в качестве переводчика фигурирую я, но книжку эту большей частью перевел Юлек. Так же как и книжку Никличка «Чудеса на каждом шагу», Юлек и перевод Нельсона отредактировал по-своему: включил вместо немецких стихи чешских поэтов: Отокара Бржезины, Антонина Совы, Иржи Волкера, Витезслава Незвала, Яна Неруды.

С 4 мая отец Фучика лежал в Пльзеньской больнице. Нас поражало, как в течение многих месяцев он стойко переносил мучительные боли. В конце мая Юлек по пути в Прагу навестил его. Больной был в хорошем настроении. Отец лежал в палате с несколькими другими больными, пораженными тем же недугом – диабетом и гангреной. У одного ампутировали ногу. Но отец Юлека твердо верил, что ногу не потеряет. Лечивший его врач был не столь оптимистически настроен. Юлек собирался в Праге порасспросить о болезни отца нашего товарища и друга доктора Милоша Недведа. Он написал мне из Праги об этом 28 мая 1940 г.:

«У меня была назначена встреча с женой Прокопа, но она не пришла. Я не удивлен, скорее рад. Она только передала, что очень просит продолжать работу. Так что, Густинка, работай (над переводом произведения Карела Сабины. – Г. Ф.).

А сегодня вечером я встречусь с доктором Недведом. Буду с ним говорить более спокойно, раз мне пльзеньский врач сказал, что положение отца будто бы благоприятное. Но в этом все еще имеется «будто бы».

В остальном тут, в Праге, особых новостей нет. А то, что есть, не должно было бы быть. Так, например, говорят, что Иван (Секанина. – Г. Ф.) будто бы серьезно болен. Но я не знаю точно…

Сегодня опять светит солнышко, так что я бы с большей радостью был там, у нас, чем здесь. Завтра, наверно, у нас уже начнет расцветать сирень. Вдыхай ее благоухание, но оставь немного аромата и для меня. В этот миг пришел Шкрашек, письмо кончаю. Он просит у меня статью о Неруде – готовится сборник…»

Юлек возвратился из Праги взволнованный. Он привез подтверждение информации о том, что нацисты замучили Павла Прокопа и что в концентрационном лагере убит Иван Секанина. Оба – верные члены коммунистической партии, наши друзья.

Мы никак не могли примириться с мыслью, что они мертвы, что уже никогда Секанина и Фучик не выйдут вместе из Дома компартии, в котором находились редакция коммунистической прессы и адвокатская контора Секанины: Иван, как всегда, слегка прихрамывая, а Юлек – словно бы готовясь к разбегу. Неужели они не будут больше шагать рядом, увлеченные оживленной беседой? Нас охватила глубокая печаль. Юлек вспоминал об Иване, об этом красивом, здоровом человеке, полном жизненных сил, который так заразительно смеялся, об Иване, с которым их связывала крепкая дружба. В сотрудничестве с Секаниной Фучек в 1925 г. начал издавать для рабочих и студентов журнал «Авангард», вместе с Иваном летом 1926 г. Юлек предпринял путешествие во Францию, к рыбакам Бретани. С Иваном Фучек часто делил свой досуг: сражался в шахматы, играл на бильярде в кафе «Метро». С ним же Фучик проводил когда-то приятные часы в Братиславе. А теперь Юлек горестно думал об Иване, о его статьях по вопросам культуры, которые Секанина печатал в журнале «Творба», о том дорогом Иване, который знал бесконечное множество моравских и словацких песен и любил их петь. А сколько они, неразлучные друзья, дискутировали о проблемах передовой литературы и прогрессивного искусства! Фучик с грустью вспоминал о том, как оба тяжело переживали неудачу «Красного дня» летом 1928 г., в которой проявился глубокий кризис, охвативший тогда партию, как ночь напролет они обсуждали это в квартире Ивана в Нуслях[33]33
  Район Праги. – Прим. ред.


[Закрыть]. В те тяжелые для партии дни Фучик и Секанина безоговорочно и решительно ополчились против ликвидаторов! Юлек вспоминал об Иване – адвокате партии и рабочих, который часто защищал и самого Фучика в буржуазном суде Первой республики. Юлеку вспомнился Иван Секанина, как один из первых юристов, изъявивших в 1933 г. готовность защищать великого человека – Георгия Димитрова на нацистском судебном процессе в Лейпциге. Ныне нацисты отомстили Ивану, убив его в полном расцвете сил, в возрасте сорока лет.

Павлу Прокопу было 36 лет, когда его жена в мае 1940 г. получила от фашистских убийц сухую официальную телеграмму: «Ваш муж умер от паралича сердца». Тогда фашисты еще посылали сообщения о смерти своих жертв, но уже через год убивали чешских патриотов, не заботясь об извещениях.

Иван Секанина и Павел Прокоп были первыми из близких товарищей, о трагической смерти которых мы узнали.

Юлек скрыл это от матери. Он не хотел увеличивать ее опасений за него. Она была спокойна лишь тогда, когда он находился в Хотимерже. Ей казалось, что там он в безопасности.