Текст книги "Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью"

Глава VI. Последнее рождество

Близилось рождество 1939 г. Оно у Фучиков всегда было радостным праздником прежде всего потому, что в дом съезжались все дети. За несколько дней до праздника мама с помощью Веры начинала печь сахарное печенье. В сочельник очень красиво раскладывала его на стеклянном блюде и ставила в маленькой комнате на стол. Мы с Юлеком по обыкновению приезжали в Пльзень в полдень. Возле раскаленной плиты мама готовила рыбный суп и жарила рыбу, которую раздобыл отец. Случалось, в иные годы, папа, если у него было достаточно денег, приносил в дом столько рыбы, что мама не знала, куда ее девать. А отец невозмутимо доказывал: чем больше рыбы, тем больше икры.

– Что за суп без икринок! А ты ведь знаешь, как Юльча любит уху!

Юлек действительно ее обожал. Во время ужина он съедал две полнехонькие тарелки. «Ну и уха! Никто на свете не умеет так хорошо сварить ее, как наша мама!» – приговаривал Юлек.

В сочельник, разумеется, стряпни было гораздо больше, чем в обычные дни. Поэтому мама всегда радовалась, если отец уходил куда-нибудь из дому. Иначе он во все вмешивался и только мешал. Но в канун рождества 1939 г. бедняга заболел. В течение дня несколько раз прибегала к родителям Либа, чтобы проведать отца и узнать, не приехали ли «дети» – так у Фучиков называли меня и Юлека. Каждый раз, когда Либуша появлялась в дверях, в доме становилось светлее, точно его озарял луч солнца. Она словно дуновение ветерка: прилетит и исчезнет, оставив о себе радостное воспоминание. Либа во многом была похожа на своего брата Юлека.

Елку к рождеству обычно наряжали Либа и мама, позже в это дело включались Вера и Юлек, если он приезжал из Праги пораньше. Деревцо сверкало ярким украшением из сусального золота, блестящего хрупкого стекла, серебристых бумажных цепочек и разноцветной мишуры! А сколько подарков таилось под ним!

Перед ужином мама обычно тайком шептала мне: «Густичка, скажи Юлеку, чтобы в присутствии Яры (так звали Либиного мужа) Юлек не говорил о политике. Пусть будет покой хотя бы в сочельник». Сама мама не отваживалась сказать это сыну. Я заверяла маму, что Юлек уважит ее желание, но если начнет Яра, то, разумеется, Юлек молчать не станет. Оба они придерживались совершенно различных политических взглядов, и как только оказывались вместе, мир между ними сохранялся недолго. Иногда маме приходилось вмешиваться и утихомиривать их силой своего авторитета, а иной раз она грозила им мутовкой, лишь бы унять распалившихся спорщиков. Либа, перед тем как отправиться на рождественский сочельник к родителям, тоже увещевала мужа не задирать Юлека, не вести разговор о политике, чтобы в праздничный вечер был покой. Ведь Юлек приезжает так редко!

У Фучиков все сияло чистотой. Но какого труда это стоило маме! В семь вечера наступал час праздничного ужина. На столе, накрытом белоснежной скатертью и украшенном веточками омелы и хвои, красовался сервиз, которым пользовались лишь два-три раза в году в торжественных случаях. Из глубокой миски распространялся аромат рыбного супа. На овальном блюде возвышались аппетитные куски жареного карпа. В салатнице – картофельный салат. После главных блюд мама приносила слоеный яблочный пирог, печенье и орехи. Тут как раз появлялись Либа с семьей. Все они садились за праздничный стол. Яра выбирал себе место в уголке дивана и, помня Либину просьбу, сидел молча. Дети Либы радовались подаркам, найденным под елкой. Старшая девочка уже не верила в Христа-младенца. Однако она не рассеивала иллюзий своей младшей сестрички Ганушки, которая каждую минуту спрашивала, когда же придет Христосик. Но это уже было заботой Юлека. Он всегда готов был доставить радость людям, а тем более детям. Он незаметно исчезал и зажигал в спальне свечки на елке, а потом, также тайком, возвращался в комнату. Именно он слышал звонок в прихожей, хотя в действительности никто не звонил. Юлек выходил в переднюю, шумно открывал двери и будто бы с кем-то громко разговаривал. Потом возвращался в комнату и оповещал, что беседовал с Христом-младенцем, который просил всех пойти в спальню, где он положил под елкой дары. Дети первыми распахивали двери в спальню, где на полу у окна стояла елочка, вся в огнях. А под ней разложены пакеты и пакетики, и на каждом надпись, кому он предназначается.

Сочельник 1939 г. был последним праздником, который Юлек провел с родными. На пакетах с подарками Юлек сделал шутливые надписи: «Пану Карлу Фучику, дабы он не читал о мандрагоре» – Юлек положил под елку для отца книжку-детектив. «Барышне Вере Фучиковой на случай, если бы мы пришли с визитом, дабы могло быть на столе разостлано» (у Веры, младшей сестры Юлека, вскоре предстояла свадьба. Невеста в подарок получила скатерть). «Ее Хотимержской Милости и Бенешовской Знатности Дворцовой даме Марии Фучик – вечерний наряд для изысканного общества» (так Юлек шутливо намекал на Хотимерж, где мама очень много работала. «Бенешовская знатность» – мама родилась в г. Бенешове. Вечерний наряд, о котором писал Юлек, был самым обыкновенным халатом). «Эти две посудины заключают в себе особое хитроумное устройство: как только улетучивается жидкость из одного сосуда, тут же откупоривается другой» (отец получил две бутылки вина).

Каждый из членов семьи находил свое имя на большом или малом пакете, а кое-кто – даже на нескольких, особенно мама и дети. Кроме того, для каждого лежал под елкой пакет с книгой – подарок от Юлека. Одарили мы, конечно, и Юлека. Он получил халат, пижаму, носовые платки и сигареты. Юлек тут же надел новую пижаму, поверх ее – новый халат. В нагрудный карман засунул новый носовой платок. После этого он закурил одну из подаренных сигарет и стал прохаживаться по комнате.

Когда были розданы книги, Юлек начал объяснять маленькой Ганке значение картинок. Он обладал огромной выдержкой и терпением. Летом 1939 г., во время каникул, Ганка закончила первый класс и чтение ей еще давалось туго – Либа учила дочку читать, но быстро теряла терпение. Тогда к Ганке подсаживался Юлек, у них дело шло куда лучше.

В это последнее рождество, 1939 г., мы оставались у Фучиков в Пльзене примерно с неделю.

Глава VII. В обществе птиц

Наш веселый солнечный холл в Хотимерже превратился осенью в склад. Отец развесил на шесте лук, сплетенный в большие золотистые гроздья. На устланном соломой полу лежали яблоки – урожай сада. Нам пришлось перенести свое рабочее место в кухню.

Над кухонным окном отец смастерил проволочную сетку, куда летом клали продукты. Когда после каникул уехала мама, а вскоре за ней отправился, и папа лечить больную ногу, в сетке от всех запасов оставалась лишь пачка маргарина.

Начиная с осени мы с Юлеком спали в комнате, расположенной рядом с кухней, круглые сутки оставляя открытым окно и наслаждаясь свежим воздухом. Зимой 1939/40 г. ударил крепкий мороз. Мы почувствовали его однажды утром, проснувшись от холода и птичьего щебетания. На раме открытого окна сидели две синички. Вдруг одна из них впорхнула в комнату и уселась на спинке кровати. Юлик шевельнулся. Синичка испугалась и юркнула в окно. Юлек встал и взглянул на термометр, прикрепленный к окну.

– Еще бы не замерзнуть! – воскликнул он. – Семнадцать градусов ниже нуля!

На следующий день мне понадобился жир. Я решила достать из сетки за окном пачку маргарина. Но пачка оказалась пустой, хотя форму свою сохранила. Только на одной стороне мы обнаружили небольшое отверстие, через которое, по-видимому, исчез маргарин. Юлек шутя сказал: «Это был не камешек, а дробинка». Этими словами, как известно, заканчивается одна из глав «Робинзона Крузо» Дефо, в которой рассказывается, как Робинзон нашел на необитаемом острове дробинку. Юлек повторял эту фразу, когда сталкивался с чем-нибудь непонятным. Теперь он держал в руках пустую упаковку от маргарина и внимательно ее рассматривал. Да это же синицы выклевали маргарин! А вчера они прилетали упрекать нас за то, что мы о них больше не заботимся. Меня это удивило. Я никогда не слыхала, чтобы синицы ели маргарин. Юлек стал листать «Советчик из Пршедмости». Этот журнал печатал всякую всячину об овощах, деревьях, домашних животных, птицах. Там Фучик прочел, что синицы любят сало. Ну, коль скоро у них не было сала, решил Фучик, птички скушали маргарин.

Близилась весна 1940 г. В начале марта приехал папа. Он очень соскучился по Хотимержу. Через два дня приехала и мама. Солнце пригревало, и на душе становилось веселее. Из земли показались первые нежные зеленые травинки. Плакучая ива у пруда, и та выпустила длинные янтарно-желтые тоненькие, как веревочки, ветки. Ветер и солнце высушили лужи на дорожках перед домом и на дворе, где бегали друг за другом Йерык и Бланка. Пес Виктор в большой проволочной конуре с завистью глядел на них, потом вставал на задние лапы и остервенело лаял. Нашему папе очень хотелось сохранить за Виктором репутацию злого сторожевого пса. Поэтому его днем держали в клетке и выпускали только ночью. Но, несмотря на столь суровый режим, Виктор был самым смирным из всех наших собак.

Вскоре наступили настоящие весенние дни. Однажды мы сидели в холле за работой. Вдруг Юлек спросил:

– Густина, хочешь увидеть усатую птичку? Смотри!

Я с недоверием взглянула в указанном направлении. На перилах террасы прыгала какая-то птаха. Из ее клюва торчали усы, они были гораздо длиннее, чем тело самой птички. Скок, скок по перилам, затем короткий перелет на стол, стоявший на террасе, потом снова скок к отверстию’ посреди настольной доски, устроенному для древка полосатого зонта, и птичка юркнула внутрь, в скважину полой ножки стола. Мы с интересом наблюдали. Через минуту птичка вылетела, но без усов. Это была синичка. Мы подождали, что будет дальше. Прошло совсем немного времени, опять появилась усатая синичка. Она мастерила гнездо.

Мы были так поглощены работой, что о синице совсем забыли. Когда стало совсем тепло, Юлек предложил перебраться на террасу. Он принес из холла книги, бумагу, положил на стол и вдруг замер. Прижав палец к губам, он дал мне знак, чтобы я тоже молчала. На террасе стало тихо, только из сада доносилось пение птиц. Юлек взял со стола бумагу и зашелестел ею. Изнутри полой ножки стола в ответ мы услышали отчетливое шипение. Я с интересом нагнулась над отверстием, но там была кромешная тьма. Юлек зажег спичку, но диаметр дыры был слишком мал и спички не помогли. Тогда Юлек решил воспользоваться крошечной испытательной лампочкой, которой мы контролировали аккумуляторы радиоприемника. Присоединили лампочку к батарейке и осветили глубокую «шахту». Почти на самом дне пустой ножки сидела синица, наклонив головку набок. Единственный видимый нам глаз испуганно глядел вверх на луч яркого света. Птичка замерла.

Нам пришлось освободить стол, чтобы не нарушать покой синички.

С тех пор мы иногда наблюдали за тем, как на перила террасы садится синичка, оттуда перелетает на стол, попрыгает и юрк в дыру. Если близко подойти к столу, то можно услышать тихое шипение. Но чаще в полой ножке стола царила глубокая тишина. Однажды пошел дождь. Юлек оторвался от работы и взглянул на террасу. Капли дождя падали на стол и стекали в круглое отверстие. Гнездо синицы оказалось под угрозой затопления. Фучик принес крышку от коробки, изогнул ее, придав ей форму шалаша, и поставил над отверстием в столе.

– Ну и место же она выбрала себе для гнезда, – промолвил он.

Однажды утром мы заглянули в гнездо. Старой синицы в нем не было. Зато мы увидели целый выводок голых синичек. Их желтые клювики образовали кружок, словно на дне полой ножки стола лежал букетик, обрамленный желтыми цветочками первоцвета. Пока мы разглядывали выводок, на перила опустилась синица-мать с кормом в клюве. Она нетерпеливо ждала, когда мы отойдем от гнезда. А над холлом на крыше радостно распевала другая птичка. Когда Юлек увидел, сколько труда тратят взрослые птицы, чтобы накормить молодых птенцов, сколько рейсов им приходится совершать, он начал потихоньку брать у мамы маргарин и подкармливать синиц. Но однажды попался. Мама застала его прямо на месте преступления.

– А я ума не приложу, куда так быстро уходит маргарин. Вот кто, оказывается, виновник!

Юлек обнял маму и, смеясь, сказал:

– Мамочка, не погибать же птичкам.

Пришел день, когда взрослые синицы не спустились к молодым, а уселись на крыше и необычно громко защебетали. На человеческом языке это могло означать: «Ну-ка, выходи, вылетай!» Из глубины полой ножки стола послышался шум. Юлек, конечно, не мог не поинтересоваться тем, что происходит в гнезде. Заглянув туда, мы увидели, как молодые синички, одна за другой, расправляют крылья, готовясь вылететь на свободу. Но сделать это было не так-то просто: гнездо находилось глубоко внизу, словно на дне колодца. Наконец из его глубин показалась темная головка, а за ней и вся птичка. И вот на столе сидела уже молоденькая синичка и удивленно посматривала на окружающий мир. Старые синицы стали настойчиво звать ее на перила. Молодая расправила крылья, неуверенно замахала и опустилась на перила. Старые перелетали на ближайшее дерево. Птенец последовал за ними.

Между тем из глубины ножки стола начала выбираться другая синичка. До полудня все птенцы покинули гнездо. После вылета последней птички родители прекратили свой настойчивый зов.

Теперь мы были убеждены, что сможем снова спокойно поработать на террасе. Мы и думать не могли, что синицы вернутся. Но, к нашему изумлению, они вскоре опять там поселились. Пришлось вторично освобождать стол. На этот раз вывелись не семь, а девять синичек. Но не все увидели огромный мир. Когда старые синицы во второй раз начали вызывать на свет свое молодое потомство, нас вновь охватило волнение. Юлек говорил, что птицы, вызывая из гнезда птенцов, всегда выбирают для этого погожий день.

И действительно, вылет начался солнечным утром. Пан Синица, сидя на противоположной крыше, звал молодежь. И как было радостно, когда на зов папаши синички появлялись из гнезда. Вскоре восемь синичек были уже на ветвях соседних деревьев. В гнезде оставалась последняя. Старые без устали звали ее. Вот одна из них принесла и положила у отверстия гусеницу, для приманки замешкавшегося птенца. Он был голоден – ведь уже несколько часов не получал от родителей никакого корма.

Мы приблизились к столу и прислушались. Отчетливо было слышно, как синичка взлетает кверху, но затем падает вниз. Когда мы осветили гнездо, то увидели сидящую в нем птичку. Головка ее беспомощно свисала набок, а блестящий глазок тоскливо глядел вверх. Мы решили оставить птенца в покое. Пусть отдохнет и наберется сил.

После обеда мама послала Юлека и меня в Осврачин за продуктами. Взяли сумки и пошли. Мы надеялись, что, когда вернемся, молодая синичка уже будет летать на воле вместе с остальными. Шли мы, соблюдая осторожность, вдоль железной дороги, в обход мельницы, что у дороги, так как мельником был фашист. Юлек, одетый в плисовые брюки и клетчатую рубашку, шел, закинув продуктовую сумку за спину, насвистывая какой-то мотив. Так мы ходили почти ежедневно, всегда выбирая себе какую-нибудь цель: куда, до какого места дойти. Когда мы отправлялись в городок Станьков заряжать аккумулятор, Юлек шел напрямик, не соблюдая дороги, шагал через лес, вдоль поля, придерживаясь лишь намеченного ориентира.

Иногда мы шли в лес на прогулку либо за покупками в село. По продовольственным карточкам доставалось немного, но мясник в Осврачине время от времени продавал нам мясо или сало без талонов.

Возвращались обычно кружным путем. Но на этот раз мы очень торопились, чтобы поскорее узнать о судьбе девятой синички. Как только вернулись домой, Юлек тут же зажег лампочку и осветил гнездо. Молоденькая синичка все еще сидела в нем со свесившейся на сторону головкой. Хотя снаружи доносился неутомимый зов старых синиц, птенец в гнезде даже не шевелился. Юлеку это показалось подозрительным. Он отвинтил верхнюю доску стола, чтобы облегчить птичке вылет из гнезда. Мама, я, Либа и ее дети, которые только приехали, развили бурную деятельность. Одни помогали отнести в сторону доску, другие – опрокидывать ножку стола, чтобы из ее скважины выскользнуло гнездо. Наконец оно появилось. Но птичка в гнезде лежала бездыханно. При неудачных взлетах и падении она зашиблась насмерть.

Дети закопали ее в «лесочке Юлека» – в ельнике из нескольких серебристых елочек, которые отец назвал так в память об умершем брате, композиторе Юлиусе Фучике.

Мама рассказывала нам, что, когда мы ушли в село, синица-мать влетела прямо в холл и о чем-то встревоженно и озабоченно щебетала. Юлек высказал предположение, что она прилетала просить о помощи.

Еще несколько дней старые синицы, сидя на крыше или на перилах, настойчиво звали молодую, но стол на террасе хранил молчание.

Глава VIII. «Вожена Немцова борющаяся»

После кропотливого многомесячного исследования произведений Вожены Немцовой, изучения эпохи, в которой она жила, после чтения работ о ней и долгих раздумий Юлек начал писать. В своем календаре, против даты 12 января 1940 г. он пометил: «Начата Б. Немцова борющаяся».

Писал для себя, так как не имел издателя.

Если работа спорилась, то своим мелким почерком, который с годами становился все дробнее, он в один прием писал по нескольку абзацев, а то и по две страницы. Порой он отрывался от работы и читал мне написанное. Читал без выражения, чтобы я могла сосредоточиться на содержании и не рассеивать внимания. Юлек всегда интересовался моим мнением, тем впечатлением, которое производят написанные страницы. Я часто бывала его первым критиком. В первые годы нашей совместной жизни меня удивляло, что он всерьез принимает каждое замечание, обсуждает со мной то, что написал.

Я всегда была с ним искренна, никогда ему не льстила. А если, к примеру, просила его: «Юлек, прочитай мне ту фразу или тот абзац еще раз», это было для него сигналом, и он снова шлифовал указанные места. В таких случаях ни к чему не приводила моя попытка доказать, что я не совсем внимательно слушала. Юлек всегда стремился к тому, чтобы его понимали не только представители интеллигенции, но прежде всего простые люди. Ведь писал он главным образом для трудящихся! Он старался свои мысли излагать как можно яснее, не засорять их пышными фразами, но при этом заботился о сочности языка. Он не признавал красоты слова, лишенного содержания.

Мы подолгу беседовали о его рукописях. Я высказывала критические замечания как простой читатель. Когда его работа нравилась мне, я прямо говорила об этом. Он бывал доволен. В особенности Юлек радовался, когда хвалили его читатели. После этого он старался писать еще лучше, яснее, убедительнее. Он непрестанно обогащал свой язык. Фучик никогда не жалел времени на чтение книг, в которых чешский язык был особенно чистым, стихов, богатых поэтическими образами. Сколько стихов знал он на память! Волкера[25]25
  Иржи Волькер (1900–1924) – чешский поэт-лирик. – Прим. ред.


[Закрыть], Неруду, Незвала, Маху, Сейферта, Гору, Дыка, Шрамека, Есенина, Маяковского, Пушкина и многих других. А сколько песен! Он помнил, например, все песни Ежека, Восковца и Вериха из Свободного театра[26]26
  Ярослав Ежек – популярный чешский композитор. Восковец и Верих – актеры и режиссеры-постановщики модных пьес. – Прим. ред.


[Закрыть], различные революционные и народные песни. Он пел чешские, словацкие, русские, французские песни и одну даже на киргизском языке. Ему знакомы были туристские и всевозможные современные песенки. Юлек знал бесконечно много ярмарочных песен. А сколько полезного нашел он в составленном Ранком чешско-немецком словаре, который Юлек часто читал! Вышедший в тридцатых годах «Словарь чешского языка» Травничека стал настольной книгой Фучика, в которую он постоянно заглядывал. Точно так же он изучал «Мудрость славянских народов в пословицах» Челаковского. А сколько перечитал Юлек произведений художественной литературы! Из всего этого он черпал огромное языковое богатство. Фучик очень любил свою работу. Надо было видеть, с каким удовольствием делал он «Творбу» которым дорожил больше всех других журналов. Во время оккупации Фучик мечтал о том, как после освобождения «Творба» будет печататься на прекрасной бумаге и станет иллюстрированным культурно-политическим органом, публикующим статьи чехословацких и зарубежных авторов о культуре, политике. Когда Фучик делал «Творбу»[27]27
  Еженедельный общественно-политический журнал. – Прим. ред.


[Закрыть], он сначала готовил для каждого номера маленький образец, маленькую «Творбочку». Бывало, нарежет восемь листков, каждый лист перегнет пополам и вложит один в другой. Получалась тетрадка из шестнадцати страничек – ровно столько, сколько их было в журнале. Затем Юлек схематически располагал статьи и фотографии. Так получался макет будущего номера, и Фучик заранее мог представить себе, как он будет выглядеть. Эта работа отнимала не менее часа. Когда мы наблюдали со стороны, как Юлек складывал маленькие листочки, заштриховывал места будущих фото, репортажей, карикатур, то казалось, что он забавляется.

Свою работу «Вожена Немцова борющаяся» Фучик писал в Хотимерже, на кухне – единственном помещении, которое отапливалось. Приходилось экономить уголь. Юлек сидел спиной к плите, укрыв ноги одеялом. В кухне было тихо, только часы на стене неутомимо отсчитывали время. Писал Юлек каждый день, начиная с девяти утра. Во время работы он иногда закуривал сигарету, глубоко затягивался и через секунду резко выдыхал дым. Делал он это чисто механически, потому что мысленно витал в прошлом столетии. В тот момент, когда Фучик формулировал свою мысль, он переставал писать, забывал о сигарете и отсутствующим взглядом смотрел в окно, за которым виднелись ветки голого дерева.

Непосредственным импульсом к написанию этюда о Божене Немцовой послужил юбилейный 1940 год – сто двадцатая годовщина со дня рождения писательницы и те условия, в которых мы жили. В 1940 г. в оккупированной Чехословакии замужних женщин увольняли из учреждений, школ и с общественной службы. Безработица грозила даже видным артисткам, если они были замужем. Фучик считал своим долгом высказать протест против бесправия и угнетения не только замужних, но и вообще всех женщин. Своеобразной формой протеста и была работа о Божене Немцовой.

Писал он до часу дня, затем мы обедали и отправлялись на прогулку. Зимой мы катались на лыжах. Дороги в тех местах были заледенелые, бугорчатые. После таких прогулок у меня часто болели ноги. На лыжи я встала впервые в жизни, поэтому часто отставала. Юлек время от времени поворачивался и певуче кричал: «Густина!» Или спрашивал: «Ну, как ты, едешь?» Жаловаться я стеснялась, а потому отвечала: «Хорошо». Иногда мы поднимались на окрестные холмы. С горок я больше сползала, чем съезжала на лыжах. Юлек даже сочинил об этом шуточную песенку, вот один из ее куплетов:

 
Что делать мне с ногами?
Замучил разнобой:
Одна нога на горке.
Другая – под горой.
 

Зимой 1940 г. выпал обильный снег. Мокрые хлопья облепили крыши домов и ветки деревьев. На кровлях снег лег толстым слоем, ветви склонились к земле. Потом ударил сильный мороз. Ветки, обремененные непосильной тяжестью, начали трескаться и обламываться. Сады и лес как бы стонали. Их стенания проникали к нам в комнату. Юлек предложил пойти в сад и очистить ветви от снега. Мы ходили по заснеженному саду от дерева к дереву и отряхивали ветви. Однако большинство фруктовых деревьев погибло. На следующий день мы отправились в лес, часто проваливаясь в глубоких сугробах.

Ели и сосны были засыпаны снегом. Юлек попробовал потрясти одно дерево. Оно даже не шелохнулось. Тогда

Юлек с разбегу навалился на елку всем телом, но только сам ушибся, а дерево так и не покачнулось. Только несколько снежных комочков свалилось на землю. Мы начали стряхивать снег с тех ветвей, до которых могли дотянуться. Ветки, освобожденные от тяжкого бремени, медленно выпрямлялись и поднимались кверху. Хотя мы промаялись несколько часов, результаты были пустячными.

Возвращались домой в сумерки, замерзшие и проголодавшиеся. Дни были тогда короткими. В четыре часа пополудни уже нужно было зажигать нашу верную компаньонку – керосиновую лампу. Юлек затопил плиту. Это всегда было его заботой. В шутку Фучик говорил, что выполняет обязанности главного истопника. Мы поели, и я сварила немного черного кофе. Это всегда доставляло Юлеку большую радость. Кофе тогда можно было купить только из-под полы и за большие деньги. Еще летом 1939 г. мы достали два кило зеленого кофе. Из этого скромного запаса я иногда жарила десяток зерен.

Примерно от четырех до семи часов Юлек работал. Затем мы делали перерыв и слушали радиопередачи, главным образом из Советского Союза на русском и чешском языках. Юлек проявлял живой интерес к тому, что творится на белом свете. Наш приемник получал питание от аккумулятора, работал чисто, без помех. Приемник стоял в нише, в чулане; чтобы прикрыть нишу, мы прикрепили на стену географическую карту Европы.

Лучше всего Юлеку писалось ночью. Тишина. Все кругом спало. Мы работали на кухне: Юлек – спиной к плите, я – напротив. Плита излучала приятное тепло, пес Йерык лежал у ног Фучика и сладко спал. На улице завывала леденящая душу вьюга, а в кухне царили уют и творческая атмосфера.

В последний январский день 1940 г. Фучик закончил работу о Божене Немцовой. В календарике под датой 31 января появилась пометка: «Закончена «Вожена Немцова борющаяся»». Это произведение было написано за девятнадцать дней. Оставалось перепечатать рукопись на машинке. Юлек так и не научился сразу печатать на машинке. Он говорил, что она является как бы препятствием между мыслью и бумагой. Каждую статью Фучик сперва писал от руки, а затем уже перепечатывал. Правда, когда

Фучик работал в редакции, иногда возникала необходимость спешно написать какую-нибудь заметку. В этих случаях Юлек с ходу диктовал текст линотиписту в типографии. Но это было исключением.

«Божену Немцову борющуюся» он большей частью перепечатывал сам. Только иногда я ему помогала, печатала под диктовку. Он был строгим педантом. Каждая страница рукописи должна была иметь одинакового размера поля по сторонам, наверху и внизу. Он считал, что работа должка быть аккуратной. Кроме того, ему хотелось получить точное представление о том, как будут выглядеть страницы уже готовой книжки. При перепечатке он никогда не позволял закончить абзац на середине первой строки новой страницы, чтобы не возник «племянничек», как говорят наборщики. Если Фучик давал сноску, то рассчитывал ее размер, точно определял ее место в типографском наборе. Такой точности он научился в типографиях при верстке «Творбы», «Руде вечерника», «Руде право», а еще раньше – журнала «Кмен». Юлек знал гарнитуры шрифтов, которыми располагала типография. Он умел бегло читать перевернутый «наизнанку» набор, без оттиска на бумаге, прямо у линотипа или у кассы. Печатники без опасений доверяли ему сверстанные страницы журнала, отлитые строчки которых были лишь связаны шнурком.

Когда работа «Вожена Немцова борющаяся» была перепечатана, встал вопрос: куда же теперь идти с ней? Мы решили ехать в город. 12 февраля выехали из Хотимержа в Пльзень. Отец уже несколько месяцев лежал больной. Доктор сказал, что ему, вероятно, придется ампутировать ногу, но отцу пока об этом не говорили.

В Пльзене мы оставались два дня. Утром 14 февраля выехали в Прагу. Юлек взял с собой рукопись о Божене Немцовой на случай, если найдется издатель. В Праге не успели мы еще оглядеться в квартире, а Юлек уже не находил себе места. Наконец он уехал к своему давнему знакомому – Отто Гиргалу – на Смихов, чтобы посоветоваться с ним об издании «Вожены Немцовой». Юлек произнес лишь несколько фраз, как Гиргал прервал его:

– Я ее издам.

Предложение это было настолько неожиданным, что Юлек не поверил своим ушам. Гиргал – прогрессивный издатель, но не коммунист. А издать работу видного коммуниста в условиях фашистской оккупации было шагом более чем отважным. Серьезно ли Гиргал относится к своему предложению? Да, безусловно. Юлек приехал домой в радостном возбуждении.

На следующий же день, 15 февраля, он отвез на Смихов машинописный экземпляр рукописи. Фучик сам выбрал для будущей книжки шрифт и предложил вариант ее оформления. В своем календарике за 15 февраля 1940 г. он записал: ««Немцова» принята. Гиргал». Юлек был счастлив.

20 февраля в Праге мы завершили перевод книги «Чудеса на каждом шагу» Александра Никличка и отвезли рукопись в издательство «Чин». Книга эта вышла осенью 1940 г. Переводчик скрылся под псевдонимом: «К. Стрнад».

Во время февральского пребывания в Праге мы ежедневно посещали клуб работников искусств. Там встречались с писателем Ярославом Кратохвилом. Юлек тогда с ним очень сблизился.

Примерно 19 февраля Юлек получил уже от Гиргала гранки «Вожены Немцовой» и, не откладывая, провел корректуру. Затем написал выходные данные: «Юлиус Фучик: «Вожена Немцова борющаяся» – этюд напечатан в типографии Поур и К0 в Праге. Издал Отто Гиргал в Праге, в феврале 1940 г.» К корректуре Фучик приложил листок, на котором написал: «Господин фактор, приду к Вам утром, примерно в 8, но не позже половины девятого. Прошу Вас, не начинайте верстать раньше, потому что я хочу с Вами перед этим кое о чем договориться. До свидания! Фучик». Я уже не помню теперь, о чем именно Юлек хотел поговорить с фактором.

За 21 февраля 1940 г. в календаре имеется пометка: «Н. сверстана – на цензуру». Юлек с напряжением ожидал, как поведет себя цензор. В рукописи была следующая фраза: «Она наизусть знала всего Гейне. Как жаль, что не могла знать и его друзей!» Подразумевались Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Однако ни одно из этих трех имен в годы фашистской оккупации не могло появиться в печати, тем более в таком прямом и откровенном смысле. В книжке «Вожена Немцова борющаяся» обе эти фразы отсутствуют. Эти слова заботили Юлека, но я не знаю, вычеркнул ли он их сам или их изъяла цензура.

23 февраля 1940 г., как раз в день своего тридцатисемилетия, Юлек получил от Гиргала аванс 500 крон. В свой календарик Фучик занес: «Гиргал, аванс 500 к.» Тогда же мы получили от «Чина» заказ на новый перевод «Истории Южной Африки» Эрнста Самгабера.

25 февраля вернулись в Пльзень. Повидались с родителями Юлека и поехали в Хотимерж. И сразу же засели за новый перевод. Но Юлек мысленно был в Праге. Чувствовалось, что он с радостью очутился бы там, ведь «Вожена Немцова» должна выйти уже в начале марта!

И действительно, 6 марта он уже снова был в Праге. На второй день вышла «Вожена Немцова» – очень красивая книжка небольшого формата, объемом в 64 страницы, в красной обложке. Юлек умышленно выбрал цвет красного знамени, цвет нашей победы, как он говорил. Название напечатали черной краской. Книга доставила Юлеку большую радость. Она была тем большей, что книга увидела свет в такое безотрадное время. 8 марта он писал мне из Праги: «Густина, какая у меня радость! Книжка была принята так, что я этого даже не ожидал. Прилагаю первую рецензию, которая опубликована сегодня. Написал ее Трегер. Очень поторопился, не правда ли?.. Пальцы мои уже начинают неметь: куда ни приду, везде просят автограф. Я этого не предвидел. Но особенно растрогал меня старый Выдра[28]28
  Популярный актер и художник. – Прим. ред.


[Закрыть]. Когда я сегодня вечером зашел в клуб, Выдра вышел навстречу, обнял меня на глазах у присутствовавших и сказал: «За последние полтора года я, читая вашу «Божену Немцову», впервые снова ощутил чувство свободы». Право, от всего этого я еще не совсем пришел в себя. Но мы поговорим подробно об этом, когда приеду. Хорошо?»