Текст книги "Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью"

Глава II. Как мы жили

Весной 1939 г. мы часто посещали клуб работников искусств Юлек был членом этого клуба. Там встречались артисты, художники, писатели, скульпторы, журналисты – люди прогрессивного образа мыслей. Секретарем клуба был товарищ Лингарт, а администратором – Митиска. В клубе горячо спорили о прогрессивном искусстве и литературе, которые нацисты считали «развращающими». Однако прежде всего обсуждалась политическая обстановка в стране и во всем мире, а также перспективы лучшего будущего. Никто из завсегдатаев клуба не верил в долговременность оккупации. Иногда клуб напоминал вокзал – одни уезжали в эмиграцию, другие уходили в подполье.

Далеко не все члены клуба были коммунисты. Но всех объединяла жгучая ненависть к оккупантам. Некоторые из деятелей искусства были связаны с членами протекторатного правительства и регулярно снабжали Фучика достоверной информацией и даже секретными данными. Полученные сведения Юлек дома обрабатывал, а затем передавал товарищам, работавшим в подполье. Фучик поддерживал с ними постоянную связь. Так продолжалось до лета 1940 г., когда Фучик вынужден был перейти на нелегальное положение. Копии передаваемых сообщений мы поначалу прятали на водопроводном бачке в уборной. Со временем их накопилось столько, что они часто падали на пол. Ради безопасности пришлось уничтожить эти материалы, но небольшая часть их случайно сохранилась.

В июне 1942 г. гестапо разгромило нашу квартиру. Одежда, белье и мебель были разворованы, а книги уничтожены В квартиру поселили какую-то семью. Несколько листочков фучиковской информации так и остались на бачке. Толстый слой пыли скрыл их. Спустя одиннадцать лет, в 1950 г., когда в квартиру въехали новые съемщики, были найдены фучиковские листки. По ним можно получить представление о характере информации, которую доставлял Юлиус своим друзьям:

«Из министерства финансов (источник, откуда информация получена. – Г. Ф.). Германское министерство финансов потребовало оплатить счет «за защиту» – дань за протекторат, которую мы обязаны ежегодно уплачивать Германии, определена в пределах наивысшей суммы ассигнований по смете министерства иностранных дел Чехословакии за 1938 г. плюс фактические затраты министерства национальной обороны в 1938 г. Следовательно, наивысший расход, какой министерство национальной обороны имело за все двадцать лет».

Другое донесение:

«Из министерства внутренних дел. Вопреки газетным сообщениям о сохранении трудовых лагерей, их ликвидация продолжается. Освобождающихся рабочих увозят в Германию. Из трех среднечешских округов – Прага-Венков, Збраслав и Йилов – за пять дней минувшей недели было вывезено в Германию 14 000 человек. Интересная новость: увозят и женщин».

Еще две информации.

«В учрежденное бюро цен, которое будет играть главенствующую роль в экономике Чехии и Моравии, на должность руководителя был подобран начальник отделения министерства финансов Томанек. Его кандидатуру поддержало правительство[12]12
  Правительство протектората. – Прим. ред.


[Закрыть]. Томанек – специалист, политически инертный национальный демократ. Германское управление протекторатом, однако, кандидатуру Томанека не утвердило. Оно предложило на пост председателя бюро цен инженера Нечаса (социал-демократ. – Г. Ф.), который пользуется их доверием. «Зеднаржи»[13]13
  Вольные каменщики – масоны. – Прим. ред.


[Закрыть] также сообщили, что Нечас играет «особую» роль и немецкие органы на него надеются».

«Германизация предприятий». В административный совет Радлицкого молочного комбината – чисто чешского предприятия: 52 % акций Живно (Ремесленного банка), остальные – Аграрного банка, – назначен Кренцлер из Бевки (немецкий банк «Богемише ескомпте банк унд кредитансталт» – Г. Ф.) и дворянин фон Лидингхаусен, который состоит уже в административных советах Шкодовки, Зброевки[14]14
  Шкодовка – заводы «Шкода», теперь – машиностроительный комбинат им. В. И. Ленина в г. Пльзене. Зброевка – крупный завод в г. Брно. – Прим. ред.


[Закрыть] и других предприятий».

В 1939 г. мы – я и Юлек – оказались без работы. Зарплаты не получали, не было у нас и других регулярных доходов. Позже Союз журналистов стал выплачивать нам пособие – 600 крон ежемесячно. Но этой суммы хватало лишь на оплату нашей квартиры в районе Дейвице, Летецка, № 11. Ныне – улица Югославских партизан. Еще в начале 1939 г. Юлек под псевдонимом писал в журналах: «Чин», «Нова свобода», «Путь работников частных предприятий», «Наш путь», «Пчела» и «Мир в иллюстрациях». Но вскоре эти журналы были закрыты. Остался лишь нерегулярный заработок у «китайцев». Так мы в шутку называли издательство «Чин» («Действие»)[15]15
  Игра слов. По-чешски, «Чина» – это Китай. – Прим. ред.


[Закрыть] К Директор издательства инженер Пржикрыл, а после его ареста директор Седлачек заказывали Юлеку рецензии на книги, выпущенные «Чином». Это были полурецензии, полурекламы – статейки объемом в две-три странички. За каждую такую «рекламу», как их называл Юлек, он получал от 50 до 100 крон. Содержание многих книг Юлек знал. Однако раньше, чем писать, он каждую книгу вновь перечитывал. Издательство «Чин» публиковало статьи большей частью в «Лидовых новинках», нередко в сокращенном виде. До сегодняшнего дня сохранилось 35 «рекламой» Фучика. Между ними – рецензии на книги Теодора Драйзера «Сестра Керри» и «Финансист». Фучик писал: «Его «Финансиста» вы можете читать не только в силу художественного мастерства, но и буквально в поучение. Вы много узнаете о несправедливости и мерзости того мира, когда поймете, какие люди и какие интересы в нем побеждают»..

В рецензии на книгу Марии Майеровой «Прекраснейший мир» Юлек отмечал: «Десятки тысяч людей читали и читают это произведение. Сегодня мы уже знаем, что это книга исключительного значения. Это – одна из тех редких книг, которые живут и воздействуют на много поколений, даже и тогда, когда будет давно забыта большая часть из того, что сопутствовало их возникновению. И все потому, что Майерова имела смелость и способность в «Прекраснейшем мире» сильно выразить то, чем мы жили в годы, предшествовавшие войне, и что определяло эволюцию мира к лучшему будущему…»

Нигде и никогда, даже в условиях строжайшей фашистской цензуры, в любой, пусть в самой незначительной статье Юлек не упускал случая сказать о лучшем будущем, которое у него всегда ассоциировалось с «Прекраснейшим миром», с миром социализма, с Советским Союзом.

Однажды на трамвайной остановке мы встретили Йозефа Гашу и пригласили его к нам. Он должен был передать Юлеку какую-то информацию. Гаша пришел к нам в воскресенье, в полдень. В разговоре, словно мимоходом, Йозеф спросил:

– Вы что же, сегодня не готовите обед?

– Нет, – ответила я.

– Обедать будете в ресторане? – поинтересовался гость.

– Может быть, – сказала я.

Гаша не стал больше расспрашивать, а Юлек перевел разговор на другую тему. Мы находились тогда в таком положении, когда у нас действительно не на что было обедать.

Вечером мы обнаружили в своем почтовом ящике талоны на тридцать уже оплаченных обедов в ресторане Вашаты на Вацлавской площади. Кто иной, кроме Гаша, мог принести их? Юлек взял талоны, минуту молча глядел на них, а потом сказал:

– Но мы не одни воспользуемся ими. И у других товарищей также нечего есть. Эти талоны мы разделим, не возражаешь?

Фучик отдал по десять талонов Яну Крейчиму и Фрицку Райцину – бывшим сотрудникам «Руде право».

В начале мая 1939 г. Юлека вызвали в Союз журналистов и сообщили, что он должен явиться в НОУЗ. Так сокращенно назывались Центральные национальные профсоюзы, которые сотрудничали с немецкими фашистами. На вопрос: «Зачем?» – Фучику было сказано, что НОУЗ потребовали списки безработных журналистов, якобы для предоставления им работы. Юлек уехал домой, чтобы поразмыслить, следует ли ему являться. Мы договорились, что он сходит и узнает, чего от него хотят.

В НОУЗе Юлек говорил с его председателем – Сточесом, который, будто бы по договоренности с немецким шефом по делам печати Вольфрамом фон Вольмаром (мы насмешливо его называли Тунгсрам фон Осрам – по маркам электрических лампочек «Тунгсрам и Осрам»), предложил Фучику место редактора литературного отдела в журнале «Чески делник». Задачей этого журнала было воспитывать чехов, вывезенных на принудительные работы в Германию, в духе преданности империи.

Когда после выпускных экзаменов на аттестат зрелости Юлек уезжал из Пльзеня в Прагу для поступления в высшую школу, мать подарила ему свою фотографию, на оборотной стороне которой написала: «Все обдумай, прежде чем что-либо сделать. Твоя мама». Хотя Фучик проявлял необычайный интерес к романтике и приключениям, рассудительность была неотъемлемым его качеством. Вот и теперь необходимо было все как следует обдумать. Юлиус не сомневался, что «Чески делник» будет фашистским журналом, а потому он не сможет принять предложенную должность. Председателю коллаборационистских профсоюзов было известно, что Фучик коммунист. Неужели Сточес серьезно думал, что Фучик за несколько дней изменит свои взгляды?

Разве мог бы он в фашистском листке выступать против оккупантов? Это было исключено. При первой же попытке Фучика арестовали бы, статья так и не увидела бы света. Мы не были уверены и в том, что его не посадят прямо в НОУЗе, когда он откажется от предложенной должности. И вот Фучик решил поиздеваться над своими нанимателями. Поначалу он спросил, какое жалованье будет положено. Ему ответили, что для раздела культуры в еженедельнике будет отведена всего лишь одна страница. За ее редактирование могут платить тысячу крон в месяц и плюс специальный гонорар за каждую лично Фучиком написанную статью. Он сделал вид, что этого мало. Ему предложили тысячу пятьсот крон. И этого Фучику показалось недостаточно. Тогда повысили ставку до двух тысяч. Но и теперь он не был удовлетворен. Наконец, когда сумма возросла в четыре раза и Юлек почувствовал, что продолжать игру в аукцион было бы слишком рискованно, он сказал:

– Свои убеждения я не продам ни за какие деньги. Писать то, что вы хотите напечатать, я не смогу, а то, что захотел бы написать я, вы никогда не напечатаете.

Затем Фучик отправился в Союз журналистов, чтобы сообщить о своем отказе работать в «Чески делник». Некоторые журналисты пришли в ужас, говорили, что Юлек рехнулся, что он будет немедленно арестован. Ведь известно, что он коммунист, а это уже само по себе является поводом к тюремному заключению. Однако Юлек не мог поступить иначе.

В мае 1939 г. с помощью Курта Конрада – пресс-атташе консульства СССР в Праге – Юлек послал статью для Московского радио. Ее копия не сохранилась. После освобождения Чехословакии Советской Армией приятель Фучика товарищ Василь Прокупек привез мне из Москвы последний абзац статьи:

«Как и в другие времена, в мае цветет на Петржине сирень. Так же, как и в иную пору, в мае прыгают дрозды на зеленых склонах Летны и Кинского сада. Как и в прежние времена, в мае утки выводят своих утят на Влтаве, разлившейся широко от весенних дождей. И Прага прекрасна в сиянии молодого щедрого солнца. Однако пражане, всегда очень гордящиеся своим городом, сегодня смотрят на его красу испуганно и удивляются нечувствительности деревьев, которые смогли зацвести и в мае 1939 года».

В апреле нас навестил товарищ, посланный Центральным Комитетом партии. Он посоветовал Юлеку уехать. В то время некоторым товарищам еще удавалось тайно выехать без паспортов либо с фальшивыми паспортами в Польшу, а оттуда – в Советский Союз или Англию. Юлек ответил, что в Чехословакии также должны остаться профессиональные партийные работники, чтобы организовать борьбу против оккупантов. Но окончательного ответа он не дал.

Вскоре тот же товарищ пришел вторично. Он принес паспорт, деньги на дорогу и сказал буквально следующее: «Юли, если ты хочешь, партия разрешает тебе уехать». Юлек ответил, что он не видит в сказанном категорического приказа партии. Следовательно, все зависит от него самого, от его выбора. Он же решает остаться. Я пробовала отговорить его, советовала уехать, но все напрасно: он был тверд. Так окончательно решился вопрос с отъездом Фучика за границу.

Товарищ ушел. Примерно через час после него ушел и Юлек. Вскоре после их ухода раздался звонок. Это не был робкий звук, характерный для нищих, которые едва прикасались в кнопке, когда приходили за милостыней. Не чувствовалось и руки друга, извещавшего о своем приходе. Звонок трещал резко, порывисто и повелительно. Меня охватило беспокойство, я открыла дверь. В квартиру ворвались двое мужчин, буркнув: «Гестапо!». Один – немец, другой – чех, переводчик. Спросили мою фамилию. Я назвалась той фамилией, которая была на щитке входной двери. Их интересовало, живет ли здесь Бареш. Мне сразу стало легче, и я спокойно ответила, что вся семья Барешей уже давно выехала. Когда? Полминутки подумав, я сказала, что в начале года. Это было не так. Товарищ Бареш покинул квартиру 14 марта, а вскоре после него ушла и его жена. Она иногда даже бывала у нас. Я заявила гестаповцам, что якобы сержусь на Барешей за то, что они не платят за квартиру и не дают знать о себе.

В разговоре я старалась быть краткой, помня, что слово – серебро, а молчание – золото. Эти гестаповцы показались мне не такими свирепыми и грубыми, каких мне довелось встречать позже. Приказав немедленно известить гестапо, когда появится Бареш либо его жена, они удалились.

Когда затихли их шаги на лестнице, я позвонила от соседей Голых по телефону брату Барешевой и попросила передать, чтобы она вечером обязательно пришла в клуб работников искусств, так как мне необходимо с ней поговорить. Брат Барешевой тут же отпросился с работы и немедля поехал к сестре. Так мне удалось в тот же день предупредить наших товарищей.

Глава III. Деревня Хотимерж

По решению Компартии Чехословакии не все профессиональные революционеры должны были немедленно уйти в подполье, когда в нашу страну вторглись немецкие фашисты.

Нелегальное положение, как известно, требует, чтобы люди жили на конспиративных квартирах, под вымышленными именами, и порвали все связи со средой, в которой до того жили. В трудной борьбе с оккупантами партия размещала свои силы с таким расчетом, чтобы иметь резервы. Юлек не был включен в первую линию бойцов. Хотя он и поддерживал конспиративную связь с первым нелегальным Центральным Комитетом партии, однако жил полулегально. Он не должен был привлекать к себе внимание гестапо.

Отказ Фучика от сотрудничества в фашистском бульварном листке, посещение гестаповцами нашей пражской квартиры послужили причиной отъезда в Хотимерж. И еще одно обстоятельство вынудило нас к этому. 24 апреля 1939 г. в официальном вестнике было опубликовано решение Пражского краевого уголовного суда, согласно которому брошюра «Придет ли Красная Армия на помощь?», написанная Фучиком летом 1938 г., «представляет собой преступное распространение ложных сообщений, предусмотренное § 18, пунктом 2 закона № 50/23, а потому конфискуется. Дальнейшее ее распространение запрещается». А некоторое время спустя, 15 июня 1939 г., в официальном вестнике было напечатано решение Пражского краевого уголовного суда о конфискации книги Фучика «В стране, где наше завтра является вчерашним днем».

Итак, мы уехали в Хотимерж – в маленькую деревушку, расположенную недалеко от города Домажлице. В этом селении отец Юлека в 1933 г. купил дом на деньги, унаследованные от своего умершего брата – композитора, тоже Юлиуса Фучика.

Семья Фучиков жила в двухэтажном доме. Наверху – четыре комнаты. Столько же внизу. Позже ко второму этажу пристроили террасу и комнату, которым дали громкое название «холл». И к первому этажу также были пристроены две маленькие комнатки. Терраса выходила на юг. Восточная стена холла имела четыре окна. Между ними, на среднем простенке, тикали старые «шварцвальдки» – часы с кукушкой. У северной стены стояло пианино. На нем играли сестры Юлека. В центре холла – массивный стол с огромным выдвижным ящиком. Им завладел отец. Там лежали гвозди, винтики, долота, молотки, клещи, напильники, удочки, поплавки. Хранилась также тетрадь, в которой отец вел строгую запись: сколько в огороде высажено капустной рассады, салата, кольраби; каков был урожай; сколько ежедневно кладут несушки яиц; сколько кукурузы было куплено для кур; когда наседка уселась на яйца; когда у Лизиньки появятся козлята. В отцовский выдвижной ящик никто не смел лазить. Холл стал для Юлека и меня кабинетом. Летом по воскресеньям мы обязаны были большой стол освобождать: на нем обедали. Тогда, во время каникул 1939 г., на воскресные обеды в Хотимерже часто собирались: мать с отцом, я с Юлеком, его сестры – Либа и Вера, Либин муж, две их дочурки, а также будущий муж Веры.

С тех пор как Фучики купили этот дом, отец вышел на пенсию и жил в Хотимерже круглый год. Время от времени он, правда, уезжал в Пльзень, где находились мама с Верой, которая еще ходила в школу, а позже учительствовала в деревне за Пльзенем. Но, не успев обогреться, старик торопился обратно в Хотимерж. Только на святках задерживался он в Пльзене на несколько дней. В свою очередь и мама с Верой начиная с ранней весны и до глубокой осени, кроме двух летних месяцев, каждую субботу приезжали к отцу, а в понедельник возвращались в Пльзень. Летом в Хотимерже бывало оживленно и весело. Съезжалась вся семья Фучиков. Тогда мама была очень счастлива: все дети в сборе. Приезд Юлека был для нее настоящим праздником. Он появлялся редко, а мать его так любила!

Мы выехали в Хотимерж в конце мая 1939 г. Каждый состав, шедший от Пльзеня до Домажлиц (направление на Хотимерж), имел во время оккупации три разряда вагонов. Первые три вагона, примыкавшие непосредственно к паровозу (зимой в них было теплее, чем в остальных), имели таблички: «Из империи и в империю». В них ездили только немцы. Ни в один из этих вагонов не смел вступить чех. Не мог войти чех и в следующие четыре вагона с надписью: «Из протектората в империю и из империи в протекторат». Чехам разрешалось ехать только в последнем вагоне с надписью: «Из протектората в протекторат». Оккупанты считали, что одного вагона, к тому же зимой почти не отапливаемого, вполне достаточно для порабощенного народа. Между тем из Домажлиц и его окрестностей ежедневно ездили в Пльзень и обратно многие рабочие. Поэтому в вагоне была ужасная давка, в то время как остальные вагоны шли полупустыми. Вторая за Пльзенем остановка – станция Ныржаны и следующие пять – Збух, Хотешов, Стод, Градец у Стода, Голышев – вместе с расположенными здесь рудниками и промышленными предприятиями с осени 1938 г. входили в состав «империи». При прохождении поезда по этой «германской» территории не разрешалось открывать окна в вагоне; чех только через стекло мог смотреть на свой родной край, захваченный врагом. Можно себе представить, что чувствовал каждый патриот, проезжая по оккупированной земле, с какой «любовью» глядел он на поработителей.

Только за станцией Каменице начинался протекторат. Далее следовала станция Станьков, а затем Осврачин, где нам пришлось выйти, потому что следующая станция Ближенов, от которой было рукой подать до цели нашего путешествия, уже входила в «империю».

Путь от села Осврачин вдоль железнодорожного полотна был самым коротким. Эта дорожка – хотя по ней и запрещалось ходить – была хорошо утоптана. Меньше чем за полчаса мы дошли до Хотимержа, куда отца уже много лет влекла рыбная ловля

Когда мы позвонили у железной, покрашенной ярко-голубой краской калитки фучиковского дома, то первыми отозвались собаки. Йерык по старой привычке стремглав примчался к калитке. Казалось, от радости пес поперхнется собственным лаем. Мы пытались его утихомирить, но чем больше уговаривали, тем громче выражал он свой восторг. Калитка, однако, не поддавалась, и он убежал к дому. Второй пес, Виктор, содержавшийся в проволочной клетке, которая должна была создать ему репутацию злой собаки, также залаял^ К этому дуэту присоединились куры. Они встревоженно закудахтали. К калитке с лаем прибежала третья собака – Бланка.

– Бланка, тихо! Йерык, возьмись за ум, перестань! – урезонивал Юлек.

Но в поднявшемся переполохе мы не слышали собственных слов.

Пришла мама с ключом от калитки. Разумеется, мы не предупредили родных о приезде. Тем большим был восторг. Как радовалась мама, что опять увидела Юлека живого, здорового!

– Приветствую вас, дети! Здравствуй, Юлечек! – сказала мама и, взяв Юлека под руку, повела нас к дому.

Отец, конечно, был где-то у реки. Мама быстро накрыла на стол.

– Ну, рассказывай, Юлечек, что нового? Когда же будет конец этому кошмару?

– Придется подождать годика три. Мы должны хорошенько потрудиться, чтобы это продолжалось не дольше, – ответил Юлек.

Мама хотела услышать более утешительные слова. Она поверила бы, потому что их сказал он, ее сын.

– Вы останетесь тут, дети? – спросила мама.

– Если вы нас, мама, оставите, – полушутя, полусерьезно ответил Юлек.

– Оставайтесь столько, сколько сами захотите.

В этом доме Юлек провел с небольшими перерывами четырнадцать месяцев в труде и относительном покое.

Первой его заботой были книги, которые мы привезли с собой: куда их девать? Книг пока было немного, но им тоже нужно было место. Юлек смастерил полку с тремя отделениями, которую прикрепил в холле к стене у террасы. На полку были уложены привезенные книги. Через некоторое время Фучик сделал еще одну полку. Когда и она оказалась заполненной, он разместил книги на крышке пианино.

Мы не заявляли властям о приезде в Хотимерж на постоянное жительство. В наши планы вовсе не входило ставить гестапо в известность о нашем местожительстве. Один раз в две, а то и в три недели Юлек уезжал в Прагу. Иногда с ним ездила и я. Фучик регулярно получал доверительную и тайную информацию от людей, которые имели связь с некоторыми высокопоставленными особами и с членами протекторатного правительства. Сообщения Фучик передавал нашим товарищам, работавшим в подполье, в частности Яну Крейчиму.

Когда Юлек уезжал в Прагу, он, как правило, садился в поезд в последние минуты. Впрочем, с тех пор, как я его знала, он всегда так поступал. Мать с отцом с беспокойством поглядывали на часы, а потом на сына: «Поспеет ли парень на поезд?». Наконец папа звучным басом говорил:

– Юльча, уже пора, смотри опоздаешь.

На это Фучик спокойно отвечал:

– Успею, папа!

В самый последний момент, уже выходя, он вдруг вспоминал, что забыл взять в дорогу еще одну книжку. В Прагу он ездил налегке. Зато из Праги возвращался нагруженный пачками книг.

Начиная с 1936 г., после возвращения из Советского Союза, Фучик усердно разыскивал и собирал чешскую литературу эпохи национального Возрождения[16]16
  Чешское национальное Возрождение – культурное движение, которое имело место в Чехии в XVIII–XIX веках. Целью этого движения было возрождение чешского языка, культуры и национальной самобытности. Наиболее выдающимися фигурами движения возрождения были Йозеф Добровский и Йозеф Юнгман. – Прим. ред.


[Закрыть]. В Праге, недалеко от философского факультета на Капровой улице, в Старом городе, был антиквариат[17]17
  Антикварный магазин. (разг.). – Прим. ред.


[Закрыть]. Юлек регулярно посещал его. Бывал он частым гостем и в большом книжном магазине и антиквариате на Гибернской улице. В антиквариате на Карловой улице Юлек обнаружил очень интересные книги, журналы и газеты, выходившие в XIX веке в Чехословакии. Юлек постепенно приобрел их и часть перевез в Хотимерж. Он вечно рылся в букинистических магазинах и отбирал редкостные книги. Ему часто не хватало денег, чтобы за все заплатить. Тогда хозяин откладывал в сторону отобранные книги, а Фучик, как только у него появлялись деньги, тут же относил их в магазин.

В литературных произведениях эпохи национального Возрождения Фучик в мрачные годы оккупации черпал новые силы. Он говорил мне:

– Во все тяжкие времена, во мраке которых можешь заблудиться, прислушайся к голосу чешской литературы. Услышишь голос народа, который тебя безошибочно выведет на верный путь.

В июле 1939 г. в Хотимерж приехала сестра Юлека Либа с двумя дочурками. Вместе с ней мы часто вспоминали о минувшем годе, когда бродили по шумавским лесам. Как нас на горе Роклан настиг ливень, и мы пустились со всех ног вниз. Но раньше, чем добежали до леса, промокли до нитки. В доме лесника нашли приют: высушили одежду и переночевали. Юлек, я и маленькая Либушка схватили лихорадку. Только Либа старшая была здорова и бодра. Она варила нам чай и за всеми тремя ухаживала. Где сегодня тот добрый лесник и его жена? Ведь они чехи, а Шумава была включена в состав нацистской Германии.

Юлек, чтобы рассеять грустное настроение, овладевшее нами от невеселых мыслей, предложил:

– А не отправиться ли нам куда-нибудь?

И вот 25 июля 1939 г. Юлек, я, Либа, ее муж и маленькая Либушка отправились в экскурсию по Южной и Восточной Чехии. Муж Либы имел автомашину. Либа с ним договорилась, и он согласился взять нас, заранее оговорив, чтобы мы несли свою долю расходов на бензин.

Всякий раз, когда мы куда-либо собирались, Юлек начинал составлять план поездки. Так было и на этот раз В своих серых вельветовых брюках, которые постоянно носил в Хотимерже, в цветной клетчатой рубашке, Фучик сидел в холле у стола, склонившись над географическими картами и путеводителями. Он усердно листал их, обдумывал и комбинировал, делал пометки. Наконец план на целую неделю путешествия был готов. Однако в горы, где мы любили проводить отпуск, ехать было нельзя, ибо никаких гор у республики не осталось: ни богатой лугами Крконоше, ни Шумавы с дремучими лесами, ни Крушных гор. Эти богатейшие и красивейшие районы были отданы третьей империи «ради сохранения мира в Европе». Не прошло, однако, и полугода, как Гитлер оккупировал остальную часть нашей страны, а еще через полгода развязал вторую мировую войну…

Мы ехали по родной стране в первое лето протектората. Города и села внешне выглядели буднично, леса были полны разноголосого щебетания птиц, природа жила своей жизнью. Ее не коснулась наша неволя. Юлеку была знакома почти каждая пядь родной земли. Ведь он ее много раз исходил вдоль и поперек. Он знал все исторические места, знал, где, в какой деревушке родились наши великие поэты, писатели, композиторы.

Согласно плану, составленному Фучиком, мы в первую очередь побывали в Таборе, знаменитом славной историей гуситских войн. Потом посетили родину Карела Гавличка-Боровского[18]18
  Карел Гавличек-Боровский (1821–1856) – чешский политический деятель, поэт, публицист; один из основоположников чешской журналистики, сатиры и литературной критики. Вацлав Гавел назвал его первым чешским диссидентом. – Прим. ред.


[Закрыть] его родное село и город, где известного сатирика схватили австрийские жандармы и заключили в тюрьму. Юлек говорил мне, что он испытывает странное чувство, когда читает произведения Боровского или глядит на его портрет, на его казацкие усы. На вид Гавличку было не меньше пятидесяти, а на самом деле – всего-навсего тридцать пять лет.

В «немецком» Гавличковом Броде мы с Юлеком разлучились. Там мы заночевали, а Юлек поехал в Прагу. Через два дня он приехал к нам в Потштейн. Отсюда мы отправились в те места, где жила Вожена Немцова и ее бессмертная «Бабушка», где жили Алоиз Ирасекигерои его знаменитого романа «Ф. Л. Век». Юлек был нашим экскурсоводом. Он все объяснял, как бы приближая давно минувшие времена. Фучик говорил: «Я гляжу в прошлое, чтобы познать будущее».

Фучик завел нас на самую границу с Германией, где на средства нашего народа еще в годы Первой республики были возведены военные укрепления. Мы беседовали с окрестными жителями. Они рассказывали, как на строительстве укреплений работали сотни людей, каких огромных денег это стоило. Потом капитулянтское правительство Чехословакии сдало оборонительные сооружения Гитлеру. Теперь немецкие фашисты взрывают эти бункеры. Нацисты думают, что наша страна будет принадлежать им вечно. Юлек заметил, что мы-то так не думаем. Наши «огневые точки» настолько прочны, что уничтожение их требует большого труда, а ведь свободолюбивый дух чешского народа во сто крат сильнее.

Осмотрели и Гронов – город Алоиза Ирасека. Вошли в избушку, в которой он родился. Мы осторожно ступали по старым половицам, на которых будущий писатель учился ходить. О молодых годах Ирасека рассказали нам фотографии на стенах, подпирающих низкий потолок. Выглянули мы и в сад из окошечек величиной с ладонь.

Во время оккупации начал выходить тетрадями большой роман Ирасека «У нас». Юлек подписался на это издание и всегда, когда бывал в Праге, заходил в «Чешскую экспедицию», получал тетради и привозил в Хотимерж. Все тетради, за исключением последней, сохранились по сей день.

Из странствий по Чехии мы вернулись 31 июля. В ту пору готовилось народное гулянье в Домажлице в день храмового праздника святого Вавржинца. В иные годы на него собиралось несколько сот человек. Можно было полюбоваться прекрасным собранием ярких национальных костюмов Домажлицкого края, в которые облачались преимущественно женщины. На этот раз мы решили поехать в Домажлице не ради колоритного зрелища, а совсем по иным мотивам. Об этом предстоящем празднике говорили давно, и не только в ближайших окрестностях, но и далеко вокруг. Не случайно туда съехалось небывало много народу. С тех пор как Домажлице стала Домажлицами, под ее древними аркадами не прошло столько народу, как в то августовское воскресенье 1939 г. Из Праги приехали товарищ Богоушек Новотный (один из первых редакторов «Руде право») и артисты Национального театра. На праздник пришли ходы[19]19
  Чешские крестьяне пограничных сел. – Прим. ред.


[Закрыть] из сел, захваченных Гитлером. Вопреки всем препонам, без пропусков, тайно, перешли они границу. Некоторые женщины из ходских деревень принесли свои национальные костюмы в узелках – в империи они не смели надевать их – и переоделись лишь в Домажлице. Обо всем этом Юлек узнал, когда бродил в толпе, беседовал с людьми, расспрашивал, откуда кто пришел.

Народное гулянье в Домажлице вылилось в огромную, хотя и стихийную патриотическую демонстрацию чехов на границах третьей империи. Здесь звучали чешские песни. Незнакомые люди понимающе улыбались друг другу, радовались тому, что собралось столько народу и что их свела сюда ненависть к нацистским оккупантам, ненависть к Гитлеру. Такое могучее проявление коллективной воли сплотившихся чехов было полной неожиданностью для гитлеровцев. Они оказались совершенно не подготовлены к этому, а потому нигде и не показывались. Зато потом нацисты обложили Домажлице стотысячным штрафом.

* * *

В августе 1939 г. был заключен советско-германский пакт о ненападении. Это кое у кого вызвало замешательство.

Юлек разъяснял людям предательскую политику западных держав, их антисоветские позиции. Он убеждал каждого в том, что Советский Союз никогда не покинет наш народ, что СССР представляет собой единственную несокрушимую преграду, о которую фашисты разобьют себе голову. Аргументы Фучика были ясны и убедительны.

Прошла лишь неделя, и фашистская Германия вероломно напала на Польшу. Об этом мы узнали по радио. К Юлеку сбежалась вся семья. Первым чувством, как это ни удивительно, была радость. Каждый предполагал, что Англия и Франция, которые гарантировали целостность польских границ, помогут Польше в войне против Гитлера и он в самое короткое время будет разгромлен. Тогда и наша страна вновь обретет свободу. Я была бы рада услышать от Юлека подтверждение этого предположения. Но он только пожал плечами. Фучик не верил ни французским, ни английским господам. Его недоверие вскоре оправдалось. Англия и Франция хотя и объявили Гитлеру войну, но на деле оставили Польшу один на один с Гитлером. После семнадцати дней героической обороны недостаточно вооруженные польские войска капитулировали. Так грезы чешского народа о близком освобождении рассеялись как туман.