Текст книги "Исповедь фаворитки"

– Ах, сударь, кто бы посмел упрекнуть вас в подобном грехе? Кто имел в отрочестве такого учителя, как князь Сан Никандро, тот знает все.

– Ну, сударыня, – парировал король, – знать, что ты ничего не знаешь, – это уже значит знать многое. Вот почему, если мне и не хватает ума, меня вывозит чутье. Всех благ, дорогие дамы! Желаю успеха, сэр Уильям!

А поскольку придверник снова появился на пороге, чтобы сообщить, что экипаж подан, король крикнул ему:

– Я иду! – и устремился прочь из комнаты. Мгновение спустя мы услышали шум колес кареты, увозящей его величество подальше от Неаполя.

LXIV

Мария Каролина от природы отличалась отвагой и любила риск. Особенно ей нравилось, когда король проявлял трусость, а она в то же время показывала пример мужества. Хотя было очень душно и яростно дул сирокко[882]882
  Сирокко – сильный теплый и сухой южный или юго-восточный ветер в Средиземноморье, приносящий из пустынь Северной Африки и Аравии большое количество пыли и песка.


[Закрыть] – ветер, к которому любой неаполитанец относится как к своему личному врагу, она предложила нам с сэром Уильямом сесть в карету и двинуться, так сказать, навстречу опасности – по улице Марина к мосту Магдалины[883]883
  Мост Магдалины – расположен в восточной части Неаполя, недалеко от площади Меркато; переброшен через неширокую и мелководную речку Себето, впадающую в море; получил название от расположенной рядом небольшой церкви Марии Магдалины.


[Закрыть].

Сэр Уильям обладал хладнокровной смелостью истинного английского джентльмена, а там, где дело касалось науки, это свойство могло доходить до безрассудства. Таким образом, он с радостью согласился.

Ни в коей мере не разделяя ни научной любознательности своего супруга, ни капризной склонности королевы к авантюрам, заставлявшей ее сердце биться сильнее, я не могла отказаться быть с ними теперь, когда они оба готовились лицом к лицу встретить опасность, быть может воображаемую. Разумеется, с куда большей охотой я бы осталась и ждала событий, не стремясь соприкоснуться с ними вплотную. Но, движимая стыдом, я в свою очередь последовала их примеру.

Когда часы начали бить полночь, мы сели в карету, ждавшую нас под аркой дворца.

– К мосту Магдалины! – крикнула королева.

Кучер повиновался; мы пересекли площадь Кастелло[884]884
  Площадь Кастелло находится у стен Кастель Нуово, к северо-востоку от королевского дворца.


[Закрыть], и, когда отзвучал двенадцатый удар, уже выехали на мол.

Ветер, дувший с берегов Африки, вдруг совершенно стих. Душный воздух, с трудом входивший в легкие, был насыщен запахом серы, и, несмотря на шум, производимый движением кареты, можно было расслышать подземный гул, что предшествует большим вулканическим катастрофам и распространяет во всей природе тревожное ожидание еще прежде, чем возникает собственно опасность.

Море волновалось, но то были не широкие пенные гребни, не валы, что набегают один за другим, как во время шторма, а словно кипение в котле, поставленном на огонь: оно брало начало на дне и затем поднималось к поверхности. Весь залив был охвачен этим бурлением и сверкал фосфорическим блеском, будто на него набросили огненный покров.

Луна плыла во влажной дымке. Она поднялась над вулканом в одиннадцать часов; начавшая убывать всего два-три дня назад, она всходила над кратером, похожая на гигантское ядро, пущенное в небо из некоей чудовищной мортиры.

Все нищее население Бассо Порто расползлось по своим норам[885]885
  Бассо Порто – порт в Неаполе, куда приставали небольшие суда.


[Закрыть], казалось вырытым под основаниями домов, и одиночество узких темных улочек, выходящих к набережной, нарушали только псы, тревожно блуждавшие на напружиненных лапах, словно уже чувствуя, как земля содрогается под ними, и жалобно воя на луну.

Я вцепилась за руку королевы.

– Что с вами? – спросила она. – У вас ладонь как лед!

– Мне страшно, – призналась я.

– Успокойте же вашу супругу, милорд, – сказала Мария Каролина сэру Уильяму, – ведь она близка к обмороку.

В это мгновение прохожий, закутанный в плащ, несмотря на удушающую жару, остановился и с удивлением стал смотреть на нашу карету. В самом деле, хотя с нами был сэр Уильям, кто бы ожидал встретить прогуливающихся дам в такой час, да еще в этом квартале.

– Королева Каролина, – произнес незнакомец, – вы искушаете Господа!

И он исчез в узкой горбатой улочке, что звалась виа деи Соспири дель Абиссо[886]886
  Имеется в виду переулок Меркато, который ведет к Рыночной площади от улицы Нуова Марина; до 1850 г. носил название «Sospiri di impiccati» (итал. «Вздохи повешенных»).


[Закрыть], то есть улица Вздохов-из-Бездны, ибо по ней приговоренные шли на смерть – именно вступая сюда, они впервые видели ждущий их эшафот.

– Боже мой, государыня, что это было? – вскричала я.

– Какой-нибудь якобинец, которого Ванни упустил из виду, – буркнула королева. – Он угрожает мне, потому что не в силах сделать большего.

Мы подъехали к мосту Магдалины, но, поравнявшись со статуей святого Януария, кони остановились, упорно отказываясь двигаться дальше.

Тщетно кучер нахлестывал их: они упрямились, вставали на дыбы, шарахались к парапету моста.

– Государыня! Государыня! – закричала я, хватая королеву за руку. – Тот человек был не враг, скорее друг… Остановитесь! Не искушайте Господа!

– Да что с твоими лошадьми, Гаэтано? – спросила королева.

– Ума не приложу, государыня, – отвечал возница, – а только они ни за что не желают проехать мимо статуи святого Януария.

– Вы видите там впереди на дороге кого-нибудь или что-нибудь, способное их испугать?

– Я-то не вижу, государыня. Но животным иной раз видно такое, что человек не видит.

– Слышите, что болтает этот дурень? – обратилась королева к сэру Уильяму.

– Государыня, – возразил тот, – ваш кучер отмечает, не умея ее объяснить, одну из загадок природы. Известно со всей очевидностью, что во время солнечных затмений, землетрясений, при любых природных катаклизмах, наконец, инстинкт предупреждает животных об опасности прежде, чем человека может предупредить его разум. По всей вероятности, эта гора не замедлит сообщить нам что-то новенькое.

Везувий действительно словно бы только и ждал этого мгновения, чтобы дать волю своей ярости: ужасающий рев вдруг раздался из земных недр и резкий толчок заставил нашу карету откатиться назад.

Лошади заржали и, не двигаясь с места, покрылись потом, как вспенивается под ветром морская гладь.

– Государыня! – закричал кучер. – Государыня, говорил же я, что коням такое видно, чего я не вижу… Смотрите, смотрите!

И он показал пальцем на вершину горы.

Облако густого черного дыма вырвалось из кратера и стало подниматься вверх, словно огромная башня. Подобно трещинам, ее пронизывали молнии, сопровождаемые всякий раз грохотом, который напоминал залп батареи из сотни пушек.

Теперь уже королева, в свою очередь, сжала мою руку: в это сердце, отлитое из бронзы, начал проникать страх, а я была готова лишиться чувств. Сэр Уильям, напротив, пришел в восторг.

– Если ее величество непременно желает остаться здесь, – дрожащим голосом проговорил Гаэтано, – я умоляю немедля выйти из кареты. Еще немного, и я более не отвечаю за моих лошадей.

В это самое мгновение раздался мощнейший взрыв; страшный подземный толчок ужаснул нас, и мне показалось, что кругом все озарилось мерцающим сиянием.

– Во имя Неба, государыня, – воскликнула я, – вернемся! Вернемся!

Но королеве не пришлось утруждать себя, отдавая такое приказание. Кони, рванувшись с таким отчаянным безрассудством, что кучер не смог их удержать, развернулись и бешеным галопом ринулись с моста вниз, к набережной.

– Государыня, государыня! – кричал Гаэтано, тщетно напрягая все силы. – Они меня больше не слушаются!

– Что ж, положимся на милость Божью, – ответила королева.

Послышался новый взрыв, еще ужаснее прежних; я почувствовала, что дрожь пробирает меня до костей, и лишилась сознания от страха.

Когда я открыла глаза, карета стояла. Гаэтано изо всех сил удерживал коней под уздцы, вцепившись в повод у самых лошадиных морд. А находились мы как раз напротив уже упоминавшейся виа деи Соспири дель Абиссо.

В миг, когда карета готова была разбиться об угол набережной, тот самый человек, который крикнул королеве, чтобы она не искушала Господа, прыгнув, поймал вожжи и, рискуя попасть под копыта, сверхчеловеческим усилием остановил обезумевших животных.

Толчок был так силен, что Гаэтано скатился со своего места, но тотчас вскочил на ноги и схватил лошадей под уздцы.

Неизвестный, видя, что кучер справился со своей упряжкой, стал быстро удаляться и скрылся.

Я ничего этого не видела. Мне казалось, будто я пробуждаюсь ото сна. Королева поднесла к моему лицу флакон с нюхательной солью.

– Ах, благодарение Богу, – воскликнула я, приходя в себя, – ваше величество невредимы!

И я упала в объятия королевы, заливаясь слезами и покрывая ее поцелуями.

С моей стороны это выглядело весьма странным и объяснялось, вероятно, лишь тем, что королева имела надо мной такую власть, какую, как говорят, приобретает магнетизер над замагнетизированным: все то время, когда она была рядом, моя душа словно бы жаждала покинуть тело, чтобы слиться с ее душой.

Гаэтано вновь устроился на облучке; лошади, совсем успокоившись, будто по волшебству, безо всяких осложнений доставили нас во дворец.

Я была разбита вконец. Королева настояла, чтобы я отправилась в свою комнату, расположенную рядом с ее покоями, и легла в постель.

Сэр Уильям испросил позволения выйти на балкон дворца, чтобы оттуда еще понаблюдать за природным явлением. Мне думается, что ради того, чтобы разрешить какую-нибудь геологическую проблему, он мог бы, подобно Эмпедоклу, броситься в кратер вулкана, оставив на вершине горы только сандалию[887]887
  Эмпедокл из Акраганта (ок. 490–430 до н. э.) – древнегреческий философ, поэт, врач, политический деятель; по преданию, погиб, добровольно прыгнув в кратер Этны; в действительности умер на Пелопоннесе.


[Закрыть].

Сама я больше ничего не видела, но вот что мне рассказывали.

Подземные толчки следовали один за другим очень быстро, распространяясь, по обыкновению, с севера к югу, то есть от Портичи к Торре дель Аннунциата[888]888
  Торре дель Аннунциата – портовый город на берегу Неаполитанского залива, у подножия Везувия, к юго-востоку от Портичи.
  Портичи – город и порт на побережье Неаполитанского залива к юго-востоку от Неаполя; расположен у подножия вулкана Везувий.


[Закрыть].

Неаполь, как всегда, уцелел.

К трем часам ночи дорога, проходящая у подножия Везувия, была уже запружена беженцами, спешившими в Неаполь; покинув свои жилища, они, будто за крепостной стеной, искали пристанища за мостом Магдалины, а точнее, за статуей святого Януария, которая, возвышаясь над мостом, покровительствует городу.

Солнце взошло, сверкая на ясном небе, но столб дыма и пепла, поднимающийся из чрева Везувия, вскоре расползся по всему небосводу. Воды моря, которое есть не что иное, как зеркало небес, затянуло серым покровом, и мало-помалу день померк, как при солнечном затмении.

Когда я проснулась, часы показывали десять утра, но можно было поклясться, что уже восемь вечера.

Еще два дня, то есть с 13 до 15 июня, солнце не появлялось на небе. Рычание горы все усиливалось, и мгла становилась гуще и гуще.

На второй день, то есть 14-го, если бы часы не продолжали отсчитывать бег времени, уже было бы невозможно определить, что сейчас: утро, вечер или ночь. Сумерки так сгустились, что, находясь на Кьяйе или Толедо, то есть на двух самых широких улицах Неаполя, можно было подумать, будто пребываешь в темной комнате.

Кардинал-архиепископ, сопровождаемый всем столичным духовенством, выступил из собора, неся в руках отлитый из серебра и позолоченный бюст святого Януария; во главе процессии знати, читающей молитвы, и простонародья, поющего гимны, он направился на мост Магдалины, чтобы испросить защиты у святого покровителя города.

Королева отправилась на мессу, предшествовавшую этой церемонии, но я, как протестантка, не могла ее туда сопровождать: народ, увидев в церкви еретичку, способен был вообразить, что я и есть виновница бедствия[889]889
  Леди Гамильтон принадлежала к официальной в Великобритании англиканской церкви, одному из течений протестантизма; поэтому, с точки зрения католиков-итальянцев, она была отступницей от истинной веры, еретичкой.


[Закрыть], и растерзать меня на куски.

Архиепископ, знать и народ толпились на мосту, вознося молитвы, с двух часов пополудни до самой ночи. Впрочем, говорить о ночи здесь бесполезно, ведь не стало ни ночи, ни дня, и только колокола, отзвонив «Ave Maria», оповестили, что солнце зашло.

В ночь с 15-го на 16-е звук, который мог бы произвести взлетевший на воздух пороховой склад, поразил толпу, ибо все население Неаполя скопилось на улицах. Некоторые от ужаса ничком упали на землю, другие, не столь напуганные, – на колени или, по меньшей мере, съежились под тяжестью этой напасти.

Громадный сноп пламени вырвался из кратера, взлетел к небу и градом огненных осколков посыпался на склоны горы. Затем с вершины двумя потоками низверглась огненная река, один из рукавов которой устремился в направлении Резины[890]890
  Резина (с 1969 г. – Геркуланум) – город у подножия Везувия, в 10 км к юго-востоку от Неаполя.


[Закрыть], другой – в сторону Торре дель Греко[891]891
  Торре дель Греко – город у подножия Везувия, в 12 км к востоку от Неаполя, на берегу Неаполитанского залива.


[Закрыть].

Тридцать тысяч человек, мужчин, женщин и детей, пораженные изумлением, следили глазами за движением этих двух потоков лавы.

Вся равнина, отделяющая вулкан от Резины, все сельские домики, что на ней стояли, исчезли под слоем лавы, но это кошмарное затопление, словно по приказу свыше, остановилось у порога Резины.

К несчастью, с Торре дель Греко все произошло иначе. Когда-то в старину лава, извергнутая Везувием, накрыла полгорода. Потом, внезапно остановив свое течение, поток застыл, образовав темную гряду, метров на сто возвышающуюся над уцелевшей частью города.

На этой гряде, словно на новой Тарпейской скале, вырос новый город[892]892
  Тарпейская скала – обрывистая кромка Капитолийского холма в Древнем Риме; с нее сбрасывали осужденных на смерть преступников.


[Закрыть], сообщавшийся со старым посредством лестницы, выбитой в застывшей лаве.

На сей раз старая часть города, как и новая его часть, – все подверглось гибельному вторжению и было затоплено. Поток лавы подмыл основание нового города, и тот обрушился вниз вместе с вершиной гряды, подобно огненному водопаду, на старый город, поглотив его вплоть до крыш самых высоких домов и церковной колокольни. Затем поток, прихватив с собой обломки, оставшиеся от двух городов, устремился к побережью, где, застыв, образовал естественный мол, что ныне служит защитой кораблям.

Все это произошло в ночь с 15-го на 16-е, как будто для того, чтобы непроглядный мрак с его кошмарами усугубил, насколько это возможно, ужас постигшей всех катастрофы.

Утром 16-го солнце, которого не видели уже три дня, вновь засияло на безоблачном небе. Часть Везувия оказалась поглощена самим же Везувием: вершина горы провалилась в кратер и, обрушившись с более чем километровой высоты, заставила вулкан выбросить наружу тот сверкающий сноп огня, что осветил море на десять льё вокруг, излить из своих переполненных недр два потока лавы, затопившие окрестность; оставшаяся конусообразная гора по высоте значительно уступала прежней. В эти часы скорби и ужаса все в Неаполе замерло, кроме мрачной деятельности Государственной джунты, ибо некоторые акты, исходившие от нее, датированы теми днями, когда происходило извержение. Божий гнев не усмирил королевского!

На следующий день после той ночи, когда лошади понесли и жизнь королевы и наша была спасена благодаря чудесному вмешательству таинственного незнакомца, королева призвала к себе начальника полиции и поручила ему предпринять самый тщательный розыск нашего спасителя; но все было напрасно. Хотя на ноги были поставлены опытнейшие агенты, ничья рука не оказалась достаточно ловкой, чтобы приподнять завесу тайны, скрывающей обстоятельства этого странного приключения.

Пятнадцатого король прислал письмо с сообщением, что, если погода наладится, он намерен 17-го поохотиться и, следовательно, возвратится не раньше 18-го.

О том, что случилось в Неаполе и его окрестностях, не было сказано ни единого слова. Ведь с самим королем ничего не произошло, а для него только это имело значение.

LXV

Я уже рассказывала вкратце о приговоре, вынесенном Томмазо Амато, и о его казни. То была первая жертва джунты, и этот судебный процесс по важности, которая ему придавалась, превосходил все прочие, ибо восстать против власти Господа, разумеется, преступление еще более тяжкое, нежели посягнуть на власть монарха.

Аресты начались непосредственно после отбытия адмирала Латуш-Тревиля. Следовательно, уже около четырех лет некоторые подозреваемые томились за решеткой.

Их было человек пятьдесят. Едва приступив к делу, фискальный прокурор Базилио Пальмиери объявил, что располагает доказательствами против двадцати тысяч человек[893]893
  Базилио Пальмиери – прокурор Государственной джунты в 1794 г.; в специальном обращении к королю требовал смертной казни и применения пыток для участников якобинского заговора.


[Закрыть].

Для начала он обрек на смерть три десятка из первой полусотни, оговорив предварительное применение пытки.

Однако суд ограничился тем, что приговорил к смертной казни трех человек, еще трех отправил на галеры, а тринадцати назначил более легкую меру наказания. Остальным была возвращена свобода.

Предводителем заговорщиков был некто Пьетро ди Фалько. Он во всем признался и раскрыл следствию план заговора; впрочем, следует заметить, что его признания так и не стали достоянием гласности, а сам он был сослан на остров Тремити[894]894
  Тремити (древн. Тример) – остров в Адриатическом море, к востоку от портового города Термоли.


[Закрыть] без очной ставки со своими сообщниками. Выбор судьями смертной казни выглядел несколько странно. Казалось, будто они хотели совершить гигантское жертвоприношение, способное доставить удовольствие своей богине с мертвенно-бледным челом.

Приговоренные, все трое, были очень молоды, почти что дети, не вышедшие из возраста школяров. Они принадлежали к сословию аристократов, но еще не знали света, поскольку не имели времени войти в него. Да и сами они были известны разве что своим соученикам, и не чем иным, как блестящими успехами в коллеже.

Даже в сумме возраст этой троицы не достигал возраста старика.

Старшего звали Винченцо Витальяни, ему было двадцать два[895]895
  Витальяни, Винченцо (1772–1794) – ремесленник-краснодеревщик, участник заговора с целью свержения абсолютизма Бурбонов; казнен в октябре 1794 г.


[Закрыть]; средний, по имени Эммануэле Де Део, достиг двадцати; последнему, Винченцо Гальяни, сравнялось девятнадцать[896]896
  Гальяни, Винченцо (1771–1794) – ученый, историк и юрист; был арестован папскими солдатами, обвинен в организации заговора и казнен в Неаполе. Витальяни и Гальяни на следствии покаялись и выдали товарищей.


[Закрыть].

Общий стон жалости прошел по городу, когда стало известно о роковом решении джунты, обрушившемся на головы юношей, чья вина состояла лишь в том, что они, как выразился историк того времени, «говорили о вещах, о которых предпочтительнее молчать, и приветствовали то, что следовало бы прежде обдумать».

Главное их преступление сводилось к тому, что они остригли себе волосы и первыми ввели в обиход вывезенную из Франции моду, зачинателем которой был актер Тальма в тот вечер, когда состоялась первая постановка «Тита», о чем я уже рассказывала.

Признаюсь, когда до меня дошла эта новость и я узнала, кто такие приговоренные и сколько им лет, после того как мне объяснили, что они никоим образом не могли быть серьезными заговорщиками, меня охватила великая жалость к этим юным деревцам, которые будут срублены под корень и не успеют принести плодов.

Я побежала к королеве; она встретила меня с суровым лицом и нахмуренными бровями.

– Ты тоже явилась просить за них? – осведомилась она.

– А если я действительно пришла за этим, государыня, вы откажетесь меня выслушать?

– Да. Я решилась предоставить правосудию следовать своим путем, и потому все твои просьбы будут только бесполезной назойливостью.

– О государыня, – воскликнула я, с мольбой складывая руки, – они так молоды! И так мало опасны!

– Действительно, они не из тех, кого подразумевал Тарквиний, принимая посланца своего сына, когда сбивал прутом самые высокие маки в своем саду[897]897
  Луций Тарквиний Гордый (ум. в 494 г. до н. э.) – седьмой и последний римский царь; изгнан из Рима за тиранический образ правления; по преданию, желая покорить жителей города Габии, послал к ним сына, которому удалось войти к ним в доверие и получить над ними власть. Когда сын послал к Тарквинию посла с вопросом, что делать дальше, тот, не говоря ни слова, спустился в сад и стал тростью сшибать головки самых высоких маков; поняв намек, сын сначала уничтожил самых влиятельных граждан Габий, а затем открыл ворота города войску отца.


[Закрыть].

– О государыня, вы ведь и сами с этим согласны.

– Знаешь, в иные минуты я спрашиваю себя, почему эти ничтожные судьи остановили свой выбор на таких мальчиках – по глупости или из вероломства. И могу тебе признаться, почти склоняюсь к мысли, что здесь кроется предательство.

Я изумленно глядела на нее.

– Значит, тебе непонятно? Если я окажу милость этим, я буду обязана пощадить всех, ведь каждый будет считать себя таким же невиновным или, по крайней мере, утверждать это. А если я позволю казнить их, все поднимут крик о жестокости, меня назовут людоедкой; все отцы станут меня ненавидеть, все матери проклянут меня, и каждая женщина, имеющая двадцатилетнего сына, будет прижимать его к груди, твердя: «Храни тебя Боже от королевы-иностранки, от Австриячки!» – так называли мою сестру!

– Ах, государыня, вы же сами видите: вы колеблетесь! – вскричала я. – А если вы колеблетесь – это значит, что судьи ошиблись.

– Правосудие не может ошибаться, Эмма. Оно следует своим путем.

Я со вздохом уронила голову на грудь, прошептав про себя несколько слов.

– Что ты там бормочешь сама себе? – спросила Каролина.

– Благодарю Господа, что он не создал меня королевой, государыня, – отвечала я.

Наступило недолгое молчание. Королева первой нарушила его:

– Впрочем, приговор был вынесен сегодня утром; у нас еще три дня, чтобы принять решение… Сегодня вечером ты останешься здесь. Ночь подскажет нам выход.

В это мгновение вошел король. По своему обыкновению, он весьма учтиво приветствовал меня, знаком предложил мне сесть и сам сел подле своей жены.

– Моя дорогая наставница, – сказал он, – я пришел вас предупредить, что буду отсутствовать дня три-четыре.

– И куда же вы собрались?

– На охоту в Персано.

– Вы получили сведения, что ожидается новое землетрясение?

– Нет, поскольку в таком случае я бы направился не в сторону Салерно[898]898
  Салерно – город и порт юго-восточнее Неаполя, на берегу Салернского залива, известен с глубокой древности; с кон. XI в. один из опорных пунктов норманнских завоевателей, затем вошел в состав Неаполитанского королевства; в Средние века важный центр ремесел и торговли, а также медицинской науки; ныне главный город одноименной провинции области Кампания.


[Закрыть], а поближе к Капуа[899]899
  Капуа – город в Кампании, в 35 км к северо-западу от Неаполя, на дороге в Рим; неподалеку от нее находятся развалины древней Капуи, одного из самых значительных городов античной Италии.


[Закрыть]. Вы же понимаете, что Везувий и Этна никогда не принимали всерьез такую преграду, как разделяющий их Мессинский пролив, возникший, как вы мне однажды рассказывали, тоже в результате землетрясения. Они по-прежнему соединяются друг с другом посредством своих подземных ветвей, и, когда им приходит охота обменяться парой слов, лучше не попадаться им на пути… Нет, на этот раз я опасаюсь вовсе не землетрясения.

– И что же вас пугает?

– О, вы прекрасно это знаете.

– Неужели поколебалась ваша уверенность в истинности излюбленной аксиомы и вы усомнились в действенности одного из трех «F»?

– Не в действенности, но в уместности.

– И впав в сомнение, вы…

– Я устраняюсь. Разве мудрец не советовал чего-то в этом роде?

– Вы хотите сказать, что не желаете быть или, по крайней мере, казаться причастным к тому, что произойдет?

– Ни быть, ни казаться, сударыня. Разве я создал джунту? Разве я вызвал из Лондона Кастельчикалу? Разве я учредил эту пресловутую «темную комнату», о которой столько говорят и существование которой я, к счастью, вправе отрицать, так как ни разу туда не входил и даже не знаю, в каком крыле дворца она расположена? Нет уж, это все ваши дела. Я – что? Охочусь, ловлю рыбу, отдыхаю в Сан Леучо – словом, я, как выразились бы историки, ленивый король[900]900
  «Ленивые короли» – пренебрежительное прозвище нескольких французских монархов из династии Меровингов (VII–VIII в.); было дано им потому, что они лишь номинально сохраняли королевский титул, в то время как реальная власть и управление находились в руках высших должностных лиц – майордомов, военных вождей земельной аристократии.


[Закрыть]. А вот вы подлинно королева, вы держите бразды правления, подобно Екатерине Второй[901]901
  Екатерина Великая – Екатерина II Алексеевна (1729–1796) – российская императрица с 1762 г.; была известна многочисленными любовными похождениями, многие из которых были подготовлены Потемкиным.


[Закрыть], и, как ее называли Северной Семирамидой, так и вас когда-нибудь назовут Семирамидой Южной[902]902
  Семирамида, или Шаммурамат (кон. IX в. до н. э.) – вдова царя Вавилонии (государства нач. II тыс. – 539 до н. э. на юге Месопотамии – территории современного Ирака), правившая при своем несовершеннолетнем сыне; по преданию, именно в годы ее правления Вавилон стал процветающим государством и украсился многочисленными дворцами и висячими садами, признанными одним из чудес света (в действительности сады появились только в VI в. до н. э.).


[Закрыть], что будет к немалой чести для вас и для меня. Но если уж на вашу долю выпали преимущества власти, справедливо, чтобы и ее тяготы ложились на ваши плечи.

– Стало быть, вы намерены перед лицом Неаполя и всей Европы возложить на меня одну всю ответственность за смерть этих трех юношей?

– О каких трех юношах вы говорите?

– О тех, кому джунта вынесла приговор сегодня утром.

– Вот как! Значит, сегодня утром джунта приговорила трех юношей к смерти?

– Вы этого не знали? Возможно ли?

– Черт возьми, да! Мое влияние в делах правления столь незначительно, что никто не берет на себя труда докладывать мне о них.

– Довольно шутить, сударь. Все слишком серьезно. Поговорим же об этом тоже серьезно или не станем говорить вовсе.

– Не говорить – это мне подходит более всего. Как вам известно, я не имею обыкновения вмешиваться в то, что меня не касается. Я пришел сообщить вам, что отбываю в Персано и рассчитываю провести там несколько дней. Если бы я вас не предупредил, мое исчезновение могло бы причинить вам беспокойство, а я бы не желал, чтобы моя значительная персона хоть на миг отвлекла вас от высоких забот большой политики. Вы говорите, что трое молодых людей приговорены к смертной казни? Бедные молодые люди! Меня это огорчает, но что поделаешь! Если они виновны, если они плели заговор против вас…

Я вмешалась:

– И вот, государь, что, собственно, тревожит благородное сердце ее величества: она не вполне уверена, что эти юноши действительно заговорщики, она даже опасается, что они невинны.

– Дьявольщина! В таком случае, дражайшая моя посланница, королеве не подобает допустить эту казнь. Смерть сумасшедшего, которого недавно повесили, уже и так произвела отвратительное впечатление, а гибель троих невинных – это еще хуже! Поразмыслите об этом, сударыня, хорошенько поразмыслите!

– Однако, сударь, – заметила королева, с видимым раздражением из-за того, что король одерживает верх в дружеском споре, – если бы я и захотела их помиловать, разве я имею на это право? Я же не король.

– Как это вы не король?

– Нет, я всего лишь королева.

– Прелестно! И это вы говорите мне? Ах, черт побери, но вы же и есть король. Кто такой король? Это тот, кто председательствует в Государственном совете. Кто дает приказания министрам. Кто объявляет войну и заключает мир. Вот что такое король! И где, черт побери, вы видели, чтобы я всем этим занимался? Занимаетесь этим вы, сударыня, стало быть, в действительности король – это вы.

– Король, сударь, это тот, кто ставит свою подпись.

– Э, сударыня, как вам преотлично известно, я так ленив, что заказал себе гриф, чтобы избежать даже труда ставить подпись.

– И он хранится в ларце, а ключ от него у вас, сударь.

– Это именно то, о чем я подумал, собравшись отправиться в Персано, сударыня. Я сказал себе, что это нелепость – держать ключ при себе, тогда как всеми делами ведаете вы. Значит, и ключ должен быть в ваших руках. Вот я и принес его вам.

– О, дайте же, дайте его, государь! – воскликнула я. И почти что вырвала ключ из рук короля.

– Сударыня, – заметил Фердинанд, обращаясь к королеве, смотревшей на него с мрачным видом, – должен вам заметить, что королевская подпись в настоящий момент находится в руках леди Гамильтон и оставлять ее там опасно. Ей не составит труда продать нашей союзнице Британии хоть Мальту, хоть Сицилию, на которую у той большая охота. Это бы нанесло немалый ущерб нашей короне!

И раскланявшись с тем лукавым видом, что был присущ только ему, он удалился, под конец сделав жест человека, который умывает руки.

– Да, понимаю, – произнесла королева, – ты умыл руки! Пилат поступил так же, но он не избежал проклятия истории, оно преследует его уже восемнадцать столетий… Дай мне ключ, Эмма. Я подумаю, что с ним делать!

Преклонив колени, я передала ей ключ.

В эту минуту доложили о приходе фискального прокурора Базилио Пальмиери – того самого, кто утверждал, будто располагает уликами против двадцати тысяч персон, и требовал для тридцати обвиняемых смертной казни с предварительным применением пытки. Он просил милостивого позволения засвидетельствовать королеве свое почтение.

– Прекрасно! – сказала Каролина. – Если бы он не пришел, я бы сама послала за ним.

Потом, повернувшись ко мне, спросила:

– Эмма, хочешь поглядеть на физиономию угодливого мерзавца?

– Я готова остаться или уйти, как прикажет ваше величество.

– Нет, пойми, тут все зависит от твоей собственной воли и от того, хватит ли у тебя духу это выдержать.

– Что ж, государыня, коль скоро ваше величество оставляет это на мое усмотрение, я предпочитаю остаться. Меня слишком занимает все, что касается этих трех бедных юношей.

– В таком случае останься.

И, обратившись к придвернику, доложившему о визите судейского, королева сказала:

– Проведите сюда господина фискального прокурора Базилио Пальмиери.