Текст книги "Исповедь фаворитки"

XLIII

Из Франции я привезла множество нарядов и некоторое время колебалась, какой из них выбрать при представлении королеве. Остановилась на самом скромном.

Платье белого атласа, белое перо в волосах, голубая кашемировая шаль на плечах – вот все роскошества, какие я себе позволила.

В десять часов я отправилась в Казерту и уже в одиннадцать поднималась по большой парадной лестнице дворца. Меня провели во второй этаж и распахнули двери в коридор – королева уже ожидала в своих малых апартаментах.

Не могу передать, как у меня билось сердце, я была бледна, вся кровь прилила к груди… Наконец после трех или четырех раскрытых передо мной и затворившихся за моей спиной дверей была распахнута последняя – в глазах у меня померкло, как от вспышки яркого света, и я услышала, как лакей, приведший меня, произнес:

– Леди Гамильтон!

Я вошла, ничего не видя перед собой, на глаза пала пелена, я попробовала сделать реверанс, но пошатнулась и принуждена была опереться на кресло.

Тут я почувствовала, что меня поддерживают за талию.

– Что с вами, миледи? – произнес благожелательный голос.

– Прошу прощения, государыня, – пролепетала я. – Волнение от столь желанной и давно ожидаемой чести увидеть ваше величество…

– Ох! Бог ты мой! Неужели я внушаю такое почтение?

– Но, государыня, вы королева.

– А вот здесь вы заблуждаетесь: я прежде всего женщина, притом нуждающаяся в подруге. Если вы принесли мне свою дружбу, то это такой дар, что мне никогда не отплатить вам. Однако довольно об этом, присаживайтесь рядом и дайте мне хорошенько вас разглядеть.

Невольным движением я попыталась укрыть лицо ладонями.

– Ну-ну, позвольте же мне как следует рассмотреть ваше прелестное личико, на которое мне раньше приходилось взглядывать лишь украдкой и искоса!

У меня вырвалось несколько непроизвольных стонов, и я разразилась рыданиями.

– Ох, это еще зачем! – вскричала королева. – Я не могла и предположить, что вы до такой степени не владеете собой! Послушайте, мне ведь, наверное, надо бы принести вам свои извинения?

– Что вы, государыня! – только и прошептала я.

– Да она кокетка! – воскликнула королева. – Обычно женщин уродуют слезы, а она знает, что ее они красят еще больше. Ну, полно. Перед вами женщина, и только. Бесполезно делать la civetta[503]503
  Глазки (итал.).


[Закрыть]. Позвольте мне осушить ваши слезы – и поболтаем.

Действительно, королева попыталась утереть мне глаза, но я бросилась на колени и стала целовать ей руки.

– Ну, так вот лучше! – сказала она. – А когда я вас расцелую в обе щечки, мы будем квиты.

И королева поцеловала меня.

– Вот! – промолвила она. – Теперь, надо полагать, со всем этим ребячеством покончено? Садитесь подле меня, и давайте подружимся… Разве что вы сами не захотите, но тогда уже моей вины в том не будет.

Не находя слов, я только улыбнулась ей самой благодарной из улыбок.

– Так в добрый час! – облегченно вздохнула она, играя моими локонами. – Терпеть не могу, когда утро начинается с дождя.

– Ах, государыня, – пробормотала я, – кто бы сказал, что великая королева, августейшая дочь Марии Терезии[504]504
  Мария Терезия (1717–1780) – императрица, королева Венгерская и Богемская; мать императора Иосифа II, императора Леопольда II, французской королевы Марии Антуанетты и неаполитанской королевы Марии Каролины; решительная и непреклонная в политике, сумела завоевать к себе уважение подданных (боевой клич венгерских магнатов во время ее правления: «Да здравствует наш государь – Мария Терезия!»).


[Закрыть]…

– Полно, полно!.. А впрочем, к слову сказать, я знаю, что вы видели в Версале мою сестру; в своем последнем послании она пишет, что во Франции все складывается как нельзя хуже, что она очень страдает и стареет на глазах. Что во всем этом правда?

– Увы! Ваше величество, я не видела королеву Франции целых восемь лет и должна признать, что за это время она распрощалась со всем, что есть в жизни прекрасного и дающего радость.

– Ну, а я не видела ее уже целых девятнадцать лет, что же представится мне, когда мы снова увидимся? Бедная Антуанетта!

– При всем том ей только тридцать три, – возразила я. – А в тридцать три женщина еще молода.

– Но не тогда, когда она на троне, – внезапно нахмурив брови, заметила Каролина. – Впрочем, если тучи будут и далее сгущаться, нам самим придется принимать меры. А теперь позвольте рассмотреть ваш туалет. Не знаю, вы ли так подходите к вашему платью, или оно божественно идет вам, однако несомненно, что вкус у вас отменный. Я сделаю себе точно такое же. К тому же у меня есть кашемировая шаль, похожая на вашу, и мы будем выглядеть как две сестры.

– О, государыня!..

– Разумеется, вы будете младшей. Сколько вам лет? Двадцать три?

– Чуть больше двадцати шести, ваше величество.

– У вашего лица есть один неоценимый изъян, моя дорогая: оно лжет в вашу пользу. Со мной все наоборот: я всегда казалась старше своих лет. Надеюсь, вы не будете досаждать мне комплиментами?… Так договорились, вы завтра пришлете сюда ваше платье, и я сделаю себе такое же… Хорошо! Кто там нас собирается побеспокоить? А-а, это король! Узнаю его походку.

– Король, государыня? – встревожилась я и вскочила. – Я, как вы имели случай убедиться, малосведуща в том, что касается этикета – так что мне сейчас делать?

– Как что? Конечно, остаться. К тому же его величество никогда не приходит надолго; наши сцепляющиеся атомы, как говорил покойный Декарт, все никак еще не сцепятся[505]505
  Представление о механическом сцеплении атомов различного рода и формы как основе образования всего разнообразия видов материи, сформулированное древнегреческими мыслителями, начиная от Демокрита и Лукреция, при всех трансформациях удержалось вплоть до XVIII в.; его придерживался и французский философ Рене Декарт (1596–1650); однако в светских беседах упоминание о сцепляющихся атомах превратилось в расхожий образ зарождения необъяснимой симпатии и притяжения между несходными характерами.


[Закрыть].

В тот же миг дверь открылась и, шумно топая, вошел король.

Впрочем, это только так говорилось: «король», и мне чрезвычайно повезло, что ее величество предупредила меня, сказав, что узнала походку короля, ибо в том похожем на крестьянина человеке, который вторгся в покои Марии Каролины, я никогда не угадала бы монарха.

Представьте себе еще молодого высокого мужчину, довольно хорошо сложенного, несмотря на слишком крупные руки и слишком большие ноги, обутого в охотничьи сапоги с кожаными гетрами; он был облачен в замшевый жилет, бархатные кюлоты и куртку; его загорелое лицо с покатым лбом, безвольным подбородком и огромным носом, придававшим ему сходство не столько с орлом, сколько с попугаем, было увенчано прической на манер собачьих ушей[506]506
  Имеется в виду модная мужская прическа времен Французской революции: длинные пряди волос зачесывались по обеим сторонам головы.


[Закрыть], с косицей, похожей на корень козлобородника[507]507
  Козлобородник – огородное растение, которое разводят ради съедобных корней.


[Закрыть]; в руках он сжимал лапки трех отчаянно квохтавших индеек, бивших крыльями, а если ко всему прибавить жесты простолюдина, грубоватую речь – портрет короля Фердинанда IV будет завершен.

– О Господи! – вздохнула королева. – Что это вам взбрело в голову, сударь? Я уже привыкла наблюдать, как вы возвращаетесь в комнаты прямо с охоты, однако сегодня, по-моему, вы придумали кое-что получше и явились прямо из птичника?

– Ах, моя дражайшая наставница, – воскликнул Фердинанд, обращаясь к ней так, как привык именовать ее в часы хорошего настроения (ведь именно она почти в буквальном смысле научила его читать и писать), – не вы ли говорили мне частенько, что, не будь я королем, я не смог бы заработать себе на хлеб насущный? Вот я и решился доказать вам обратное. Вы только посмотрите на этих прекрасных индеек.

– Смотрю.

– Окажите мне удовольствие, пощупайте их.

– Извольте, сударь.

– А теперь ваша очередь, миледи.

И он сунул их мне под нос. Я не знала, как поступить, и замешкалась.

– Пощупайте, пощупайте! – добродушно настаивал он. – Поскольку вам предстоит отведать их за обедом, нет ничего дурного в том, чтобы заранее убедиться, что они достаточно жирны. Надеюсь, сэр Уильям будет у нас к обеду?

– Он будет иметь честь прибыть по приглашению вашего величества.

– И не прогадает! Ведь ему подадут индеек, которых я добыл.

– Однако же, сударь, – с видимым нетерпением вскричала королева, – закончите, наконец, историю этих несчастных птиц!

– Вы можете сказать и мою историю, наши пути так сплелись, что их не различить. Представьте себе: прогуливаюсь я накануне вечером в саду и встречается мне бедная женщина; она останавливает меня и говорит: «Сударь, мне сказывали, что если я стану здесь, то попадусь на глаза королю, когда он будет прогуливаться. Не знаете, скоро ли он покажется?»

А я ей и отвечаю: «Весьма вероятно, что скоро, добрая женщина».

Она же не отстает от меня и все допытывается: «А как он будет одет, чтобы мне его признать?»

Сначала я подумал, не описать ли мне внешность какого-нибудь Сан Марко[508]508
  О Сан Марко сведений найти не удалось.


[Закрыть] или Асколи[509]509
  Траяно Марулли, герцог Асколи (ум. в 1823 г.) – камергер Фердинанда IV, после изгнания короля из Неаполя последовавший с ним на Сицилию.


[Закрыть], но мне вздумалось идти до конца.

«Послушайте, – сказал я ей. – Поскольку король далеко не каждый день прогуливается здесь, а значит, вы можете без толку прождать его до самой темноты, поступим иначе: если у вас есть к нему какая-нибудь просьба, изложите ее мне, а я обязуюсь передать ему».

«Я была бы вам премного благодарна, – говорит тут эта женщина. – Я всего лишь бедная вдова, и у меня ничего нет, кроме трех индеек, однако если вы сдержите слово, я отдам их вам».

«А они жирные?» – осведомляюсь я, ибо, как вы сами понимаете, мне было бы нежелательно покупать кота в мешке.

«Жирные, как гуси, сударь мой!» – заверяет она.

«Тогда по рукам. Приходите завтра с вашими тремя индейками. Прошение у вас с собой?»

«Да!»

«Так дайте его мне… Завтра я принесу его вам с королевской подписью. Я вручу вам вашу бумагу, вы мне дадите индеек – и мы будем в расчете».

«Значит, ты мне, я тебе?»

«Именно так: ты мне, я тебе!» – говорю я.

Как вы понимаете, я решил не уклоняться от повторной встречи: поставил там своего человека поджидать старушку, и на следующий день он мне докладывает: «Там пришла крестьянка с тремя индейками». Я спускаюсь к ней, вручаю ей заблаговременно подписанное мною прошение, а она мне – три индейки. Бедняжка, боюсь, что напрасно она пустила на ветер все свое достояние.

– Это почему?

– Потому что судьи навряд ли примут во внимание мои пожелания. Но на сей раз я исполнен решимости пойти на все – вплоть до государственного переворота, – чтобы к бедной вдове отнеслись со всей справедливостью… разумеется, если индейки придутся нам по вкусу!

И король, хохоча, вышел вон, держа в руках трех индеек, с намерением собственноручно отнести их повару.

Королева проводила его взглядом, исполненным, как мне показалось, едва прикрытого презрения, а затем вновь обратилась ко мне.

– Вы все видели сами, – сказала она. – Мне тут нечего прибавить.

Невольно я пригляделась к ней попристальнее.

Она действительно выглядела на свои тридцать семь лет, так что в ее облике красота зрелой матроны уже занимала место красоты молодой женщины; как и большинство северянок, она была светлокожей, с чудесными белокурыми волосами и голубыми глазами, способными передавать все оттенки чувств – от нежнейшей любви до жесточайшей ненависти (в последнем случае ее лицо начинало дышать такой суровой непреклонностью, какой никто не мог бы от него ожидать). Ее нос был прям и изящен, однако рот, хотя и прелестный, несколько портила выдающаяся вперед нижняя губа, свойственная всем принцессам австрийского правящего дома. Зато плечи, руки, пальцы были великолепны, однако привычка держать себя с царственным величием сковывала каждое движение королевы и похищала у нее немалую долю ее женского очарования. Итальянцы, как я уже упоминала, изобрели особое слово для определения такого рода пленительной непосредственности, какой не хватает коренным обитательницам полуострова: morbidezza; достаточно поглядеть на грациозно-беспечных креолок[510]510
  Креолы – потомки первых европейских колонизаторов стран Латинской Америки.


[Закрыть], чтобы лучше понять, что, собственно, они называют этим словом. Пока я ее разглядывала, королева со своей стороны изучала меня не менее пристально. Одна и та же мысль одновременно пришла нам в голову, и мы обе прыснули со смеху; ее рука обняла мою талию, она прижала меня к себе и поцеловала так страстно, как это более пристало бы возлюбленному, нежели подруге.

Я вздрогнула. Ее обращение со мной вдруг напомнило мне повадки мисс Арабеллы.

На обед мы отведали индеек, из которых приготовили жаркое и паштет. Птицы были жирны, но жестки – это объяснялось тем, что король не пожелал подождать несколько дней, чтобы птица достигла надлежащего состояния.

Вот каково было окончание этой истории с индейками. Как и предполагал Фердинанд, его подпись не оказала никакого воздействия: судейский прочитал его рекомендацию, но, сочтя, что монаршее предписание принадлежит к того рода услугам, какие нерадивые подчиненные вырывают у повелителя, воспользовавшись его невнимательностью или с помощью назойливости, только пожал плечами и отложил просьбу в сторону.

В итоге через две недели вдова снова оказалась у короля на дороге. Она устроила ему сцену и обвинила в том, что он воспользовался ее неискушенностью, заставив поверить в свое знакомство с самим королем.

– Послушайте, – предложил ей Фердинанд, – возвращайтесь-ка недели через две, и если дело не решат в вашу пользу, я обязуюсь заплатить по сотне дукатов за каждую вашу индейку.

Старушка только покачала головой, всем своим видом показывая, что не верит ни в победное завершение процесса, ни в возмещение убытков. Она удалилась, бурча сквозь зубы, что всегда выискиваются интриганы, которые много обещают, требуют платы вперед, а обещаний не держат.

Король же навел справки об имени судейского докладчика и повелел казначею судейской коллегии задержать его месячное жалованье (его как раз надлежало ему выплатить через два дня), а если тот потребует объяснений, передать, что ему заплатят не ранее чем он покончит с процессом, в котором лично заинтересован его величество.

А уже через две недели монарх смог вручить вдове повеление суда, решившего дело в ее пользу, и, объяснив ей, кому она доверилась, присовокупить и три сотни дукатов, обещанных за тех самых индеек.

XLIV

Поскольку моя жизнь в течение последующих десяти лет должна была проходить в Неаполе, мне необходимо, чтобы смысл событий того времени стал понятнее, поближе познакомить читателей с двумя персонажами, которых я только что им представила, – с королем Фердинандом и королевой Каролиной.

Нет необходимости рассказывать здесь, как Карл III, родоначальник неаполитанских Бурбонов, второй сын Филиппа V и первенец Елизаветы Фарнезе[511]511
  Елизавета Фарнезе (1692–1766) – испанская королева, жена испанского короля Филиппа V, принцесса Пармская; принесла, по словам современника, на испанский престол «гордость спартанки, упрямство англичанки, итальянскую утонченность и французскую живость»; властвуя над своим супругом, употребила все влияние для упрочения тронов своих детей.
  Филипп V (1683–1746) – второй внук Людовика XIV, первый король Испании из династии Бурбонов (с 1700 г.); до вступления на испанский трон носил титул герцога Анжуйского, издавна принадлежавший принцам французского королевского дома.


[Закрыть], захватил трон Обеих Сицилий в 1734 году и был признан законным монархом в 1745-м.

Когда его старший брат умер бездетным, Карл был призван на трон Испании[512]512
  Имеется в виду Фердинанд VI Мудрый (1713–1759) – испанский король из династии Бурбонов с 1746 г., сын Филиппа V, сводный брат Карла III; отличался мягким характером и был подвержен меланхолии, приступы которой усилились после кончины жены и способствовали сокращению его дней; фактически не принимал участия в делах управления; однако в его царствование в стране был проведен ряд реформ в духе просвещенного абсолютизма, были завоеваны герцогства Парма и Пьяченца в Италии.


[Закрыть], а здесь ему пришлось подыскать себе преемника.

Мы говорим «подыскать», так как в данном случае право первородства в наследовании престола оказалось недействительным: его наследник, инфант дон Филипп, – как говорили, вследствие дурного обращения со стороны своей матери – сделался слабоумным.

О том, чтобы он мог править, и речи не было. Король Карл III оставил Филиппа в Неаполе, где тот и умер от болезни, признанной неизлечимой[513]513
  Старший сын Карла III, принц Филипп (род. в 1747 г.), с раннего детства отличался физической немощью и слабостью умственного развития. В 1759 г., когда обсуждался вопрос о престолонаследии, Карл III, исходя из государственных интересов, согласился с решением специально созданной им комиссии, признавшей принца слабоумным.


[Закрыть]; с собой же он увез другого своего сына – Карла, принца Астурийского (после смерти отца, наступившей, кажется, в 1788 году, он был коронован под именем Карла IV[514]514
  Карл IV Бурбон, принц Астурийский (1748–1819) – сын Карла III, испанский король с 1788 г.; находился под влиянием своей супруги Марии Луизы Пармской и премьер-министра Годоя; в 1808 был вынужден уступить престол брату Наполеона Жозефу.


[Закрыть]), а наследником Королевства обеих Сицилий назвал своего третьего сына, в ту пору семилетнего[515]515
  Речь идет о Фердинанде.


[Закрыть].

Прежде чем отправиться в Испанию, он пожелал выбрать для принца воспитателя; но из-за весьма нежного возраста принца выбор этот касался скорее матери, чем отца, и королева, к несчастью, распорядилась по-своему: она сделала эту должность продажной, и князь Сан Никандро, из всех возможных претендентов наименее достойный, был, тем не менее, избран[516]516
  Доменико Каттанео, князь де Сан Никандро – член регентского совета, созданного в 1759 г. при малолетнем Фердинанде IV; воспитатель короля; был известен своим невежеством и равнодушием к наукам и искусствам; не ставил никаких преград своеволию и плебейским наклонностям своего царственного воспитанника.


[Закрыть].

Одно из напутствий короля Карла III воспитателю принца было таково:

– Главное, сделайте из моего сына хорошего охотника. Из всех забав, воистину, только охота достойна монарха.

Карл III действительно ставил охоту превыше всего, в том числе выше благосостояния своих подданных. По этому поводу мне вспоминается один случай. Предназначив остров Прочиду исключительно для охоты на фазанов, он издал указ о поголовном истреблении кошек[517]517
  Прочида – остров у входа в Неаполитанский залив, к юго-западу от Мизенского мыса.


[Закрыть], а владение запрещенным животным приравнял к преступлению, караемому телесным наказанием и даже бесчестьем.

Человека, который наперекор указу не пожелал расстаться со своим котом, разоблачили, арестовали, осудили и приговорили к порке, после которой палач таскал его по всему острову с доказательством преступления, подвешенным у него на шее, то есть с удавленным котом, после чего несчастный был отправлен на галеры.

Согласитесь, что это жестоко.

К чему же все это привело?

К тому, что кроты, мыши и крысы, избавленные от своих естественных врагов, расплодились и размножились в таком количестве, что стали пожирать младенцев в их колыбелях. Тогда жители острова в отчаянии взялись за оружие, образовали воинские отряды и решили лучше покинуть Прочиду и жить среди варваров, чем терпеть столь неправедное правление; их возмущение приняло столь серьезный оборот, что в конце концов Карл III был вынужден отменить свой указ.

А вот другой анекдот, доказывающий фанатическое пристрастие того же Карла III к собакам, равное его ненависти к кошкам.

Некий офицер полка итальянской гвардии находился на караульной службе в Казерте; естественно, он был одет в парадную форму, приобрести которую ему было не так-то просто, принимая во внимание весьма посредственные размеры его жалованья. Мимо его поста, возвращаясь с охоты, проезжал Карл III со своей сворой. Один из псов, весь в грязи, наскочил на офицера с благожелательным намерением приласкаться и испачкал его форменный наряд; видя, какой ущерб нанесен его форме, офицер, не вникая в намерения собаки, отшвырнул ее ногой; пес взвизгнул, и этот визг привлек внимание короля. Обернувшись, он увидел караульного и направился к нему.

– Знаешь ли ты, шлюхино отродье, – разгневался он, – что это животное, которое ты имел подлость ударить, мне дороже, чем полсотни тебе подобных?

Офицер, придя в ужас от того, что с ним так обошлись за один пинок, данный собаке, побагровел, потом побелел, затем у него началась лихорадка, и на следующий день он скончался.

Однако вернемся к юному Фердинанду и его наставнику князю де Сан Никандро.

Я не была знакома с князем: к тому времени, когда я прибыла в Неаполь, князя уже не было в живых, но все там имели о нем и о воспитании, которое он дал королю, общее мнение: Сан Никандро был абсолютно недостоин чести, которую королева оказала ему своим выбором.

Князь де Сан Никандро отличался крайним невежеством; за всю свою жизнь он не прочитал ничего, кроме акафистов Богоматери[518]518
  Акафист – в христианском богослужении особое хвалебное песнопение или молитва в честь Иисуса, Богоматери или святых; во время службы с акафистом верующие стоят, а иногда участвуют в его исполнении.


[Закрыть] – книги, разумеется полезной, но не содержащей всего, что следовало бы знать человеку, которому поручено воспитание короля.

Итак, сам ни в чем не разбираясь, он ничему и не смог научить царственного питомца, и в пору своей женитьбы тот едва умел читать и писать, а говорил только на местном неаполитанском наречии. Впрочем, получив от короля Карла III единственную рекомендацию – сделать из сына хорошего охотника, князь счел, что незачем заниматься чем-либо еще. Да и тосканец Тануччи, старый министр Карла III, в продолжение двадцати четырех лет правивший королевством от имени своего господина и назначенный регентом до совершеннолетия юного принца, ничего другого и не желал, как посадить на трон короля-болвана, ведь при нем он сможет, как и раньше, держать все в своих руках. Он не давал никаких советов, касающихся воспитания принца, если не считать совета привить ему, помимо вкуса к охоте, любовь к рыбной ловле. Таким образом, отдыхая от буйных забав в забавах мирных, молодой король не нашел бы времени думать о делах государства.

Единственная забота, которая так беспокоила князя де Сан Никандро, что он жаловался на нее с трогательной меланхолией, состояла в том, что молодой король слишком добр.

Он немало пекся об исправлении этого дара Небес, столь редко посылаемого монархам.

Принц Астурийский, которого никто бы не упрекнул в подобных благодушных наклонностях, испытывал живейшее удовольствие, сдирая шкуру с живых кроликов. Князь де Сан Никандро усердно расхваливал своему ученику это развлечение, но видя, что его рассказы не вызывают ничего, кроме омерзения, пустил в ход всю свою фантазию и нашел-таки способ: юного принца (ему еще не решались давать в руки ружье) ставили за дверью, в которой была лазейка для кошки, туда загоняли кроликов, и принц убивал их ударом палки.

То был уже кое-какой успех. К этой забаве князь де Сан Никандро вскоре прибавил еще одну: он научил своего воспитанника издеваться над кроликами, собаками, кошками, детьми, крестьянами и мастеровыми, подбрасывая их на одеяле. Король Карл III, которого он оповестил о подобных занятиях его отпрыска, одобрил их, написав только, что следует сделать исключение для собак, ибо это благородные животные, нужные для охоты. Поэтому юный принц продолжал издеваться над кроликами, кошками, детьми, крестьянами и мастеровыми, ибо они, не будучи благородными животными, не имели права быть избавлены от таких его забав.

Так случилось, что однажды, увидев среди зрителей молодого тосканского аббата, бледного лицом и слабого телом, Фердинанд вздумал подвергнуть его этому испытанию и вполголоса приказал своим лакеям взяться за дело. Те набросились на несчастного, схватили его, швырнули на одеяло и подбрасывали до тех пор, пока он не лишился чувств. Придя в себя, испытывая ужасный стыд, молодой человек бежал в Рим, где заболел и через два месяца умер. Звали его Мадзиньи.

Среди таких-то развлечений и рос принц, становясь неутомимым охотником, прекрасным наездником, несравненным рыболовом, отменным борцом, первоначально отточившим это искусство на товарищах своих детских игр, колотя их по спинам палкой, если им случалось не угодить ему, а потом организовавшим свой собственный полк – он его называл «мои липариоты», так как большинство юношей, из которых полк состоял, были родом с Липарских островов[519]519
  Липарские острова – группа из 17 небольших островов, по-видимому, вулканического происхождения; находятся в Тирренском море севернее Сицилии; обитателей их называют липариотами.


[Закрыть].

Таким образом, нисколько не беспокоясь о государственных делах, принц достиг семнадцати-восемнадцати лет – иначе говоря, возраста женитьбы.

Давным-давно было решено, что его женой станет юная эрц-герцогиня австрийская Мария Йозефа, дочь императора Франца I[520]520
  Франц I (1708–1765) – герцог Лотарингский, супруг Марии Терезии, с 1745 г. император Священной Римской империи; родоначальник Лотарингской линии династии Габсбургов, отец императоров Иосифа и Леопольда, королев Марии Каролины и Марии Антуанетты.


[Закрыть], но, когда жених и невеста уже обменялись портретами и свадебными дарами и даже велись приготовления к празднествам в городах, через которые должна была проезжать принцесса, Мария Йозефа в день отъезда заболела и скончалась.

Тогда на место той, которая только что печально покинула сей мир, была определена ее младшая сестра Мария Каролина. Она выехала из Вены в апреле 1768 года.

Таким образом, этот царственный цветок появился в своем королевстве весной. Рожденной в 1752 году, ей тогда едва сравнялось шестнадцать. Она прибыла уже хорошо знакомая с секретами австрийского двора и с поручением проводить политику Неаполя в том направлении, которое ей укажет Мария Терезия. Здесь ее мать не ошиблась в своей любимице: природа наделила Марию Каролину умом не по возрасту. Более того, она была не просто образованна, но просвещённа, не только умна, но по-философски мудра. В полном смысле слова, она была прекрасна, а когда сама того желала, и очаровательна.

Я рисую ее такой, какой она была в тридцать семь лет, когда я ее узнала, но по этому можно судить, что она представляла собой в шестнадцать.

Она говорила и писала на четырех языках: немецком, французском, испанском и итальянском. Правда, порой, когда ей случалось разгорячиться, речь ее становилась затрудненной, сбиваясь на бормотание, но ее живые сверкающие глаза и ясность мысли заставляли не замечать этот маленький недостаток.

В жаркие полуденные края она принесла с собой все туманные грезы северной поэзии; ее манила сказочная страна сирен[521]521
  Еще древние авторы, изучавшие маршруты мифических странствий Одиссея и пытавшиеся привязать их к известным местностям, спорили о том, где находятся острова сирен; некоторые из них помещали эти острова в Неаполитанском заливе.


[Закрыть], где родился Тассо[522]522
  Тассо был родом из города Сорренто, находящегося к востоку от мыса Кампанелла.
  Тассо, Торквато (1544–1595) – итальянский поэт, автор героической поэмы «Освобожденный Иерусалим» (1580), одного из известнейших произведений мировой литературы.


[Закрыть], где умер Вергилий[523]523
  Публий Вергилий Марон (70–19 г. до н. э.) – древнеримский поэт, автор «Энеиды», прославивший в своих произведениях императора Августа; умер в городе Брундизий (соврем. Бриндизи в области Апулия) на восточном побережье Апеннинского полуострова; его легендарная могила находится у западных окраин старого Неаполя.


[Закрыть]; она мечтала своей рукой сорвать ветвь лавра, растущего на могиле певца Августа[524]524
  Август (до 27 г. до н. э. – Октавиан; 63 до н. э. – 14 н. э.) – римский император с 27 г. до н. э.; внучатый племянник Цезаря, усыновленный им в завещании; победой в 31 г. до н. э. при Акции над Антонием и Клеопатрой завершил гражданские войны в государстве, начавшиеся после смерти Цезаря.


[Закрыть] и у колыбели поэта Готфридова[525]525
  Готфрид (Годфруа) Бульонский (1061–1100) – герцог Нижней Лотарингии, один из вождей Первого крестового похода, король Иерусалимского королевства, основанного крестоносцами на Востоке; один из героев поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим».


[Закрыть]. Ее мужу было восемнадцать лет. Кого она найдет в нем: Эвриала[526]526
  Эвриал и Нис – персонажи «Энеиды»; их союз стал одним из лучших литературных примеров верной мужской дружбы.


[Закрыть] или Танкреда[527]527
  Танкред – герой поэмы «Освобожденный Иерусалим», христианский рыцарь, прообразом которого был прославленный своей храбростью и благочестием южноитальянский феодал Танкред (ок. 1076–1112), один из вождей Первого крестового похода, князь Галилеи (с 1099 г.) и Антиохии (с 1111 г.).


[Закрыть], Ниса или Рено[528]528
  Рено – здесь: герой поэмы «Освобожденный Иерусалим», храбрый и верный своему долгу христианский рыцарь.


[Закрыть]?

Почему бы и нет? Разве она сама не была в одном лице и Венерой и Армидой[529]529
  «Армида» (1777) – пятиактная опера на либретто Ф. Кино; одно из самых совершенных творений композитора.


[Закрыть]?

И вот перед ней предстал царственный жених – такой, как я пыталась его описать: с большими ступнями и руками, с толстыми ляжками, громадным носом, говорящий на неаполитанском диалекте, жестикулируя, точно лаццароне.

В брачном контракте королевы был пункт, на который Тануччи не обратил внимания, но которому между тем вскоре предстояло полностью изменить лицо политики Королевства обеих Сицилий.

Там говорилось: «Когда королева подарит Неаполю наследника короны, она получит право войти в Государственный совет».

Правда, прошло целых шесть лет, прежде чем Каролина родила этого самого наследника, зато в двадцать два года она куда более была способна исполнить наказ своей матери.

Сначала королеве представлялось, что ей удастся восполнить недостатки в образовании своего супруга. Это показалось ей тем легче, что, послушав, как она беседует с Тануччи и еще несколькими – немногими! – образованными придворными, Фердинанд пришел в крайнее изумление. Неспособный отличить подлинную ученость от умения ловко болтать языком, он восклицал с восхищением:

– Поистине, королева знает все на свете!

Правда, вскоре его восторг заметно поутих, и я не один раз слышала, как он удивлялся:

– Не понимаю, как это при такой-то учености королева умудряется делать еще больше глупостей, чем такой осел, как я!

Тем не менее в начале их супружества Фердинанд покорно выслушивал все те уроки, что королеве было угодно давать ему, и она научила его читать и писать почти без ошибок. Именно на эти прежние уроки он намекал, когда в добром расположении духа, бывало, называл ее «моя дорогая наставница».

Но чему она так никогда и не смогла его научить, так это изысканным манерам, свойственным дворам Севера и Запада; сама по себе забота об утонченности редка в жарких странах, хотя здесь она более необходима, чем где бы то ни было еще, – речь идет о том нежном, грациозном ворковании, что превращает любовь в язык, состоящий из благоухания цветов и птичьих трелей.

Превосходство Каролины уязвляло Фердинанда; грубость Фердинанда ранила Каролину.

Мы вскоре увидим, к чему привели такое несходство привычек и противоположность характеров.