Текст книги "Исповедь фаворитки"

XXXV

Поскольку мне предстоит описать тот особый круг людей, с которыми имел дело сэр Уильям Гамильтон, вполне естественно, прежде чем вдаваться в описание политических событий, в гуще которых я оказалась, в первую очередь поподробнее рассказать о странном человеке, уже поверхностно знакомом читателю: о лорде Гарвее, графе Бристольском и епископе Деррийском.

Он был последним, двадцатым ребенком в семье, притом единственным дожившим до зрелых лет, и ему достались состояние, титулы и наследственные должности всего семейства.

Лорд Бристольский нигде не жил постоянно, а к тому времени, когда я его увидела, уже более двадцати лет его нога не ступала на землю его епархии; ничто в нем не позволяло думать, что он принадлежит Церкви – ни одеяние, ни речи. Обычно на нем была белая шляпа, какой-нибудь цветной шелковый камзол, то очень светлый, го яркий, редко черный. Что касается его нравов, они были так же лишены стеснительного ханжества, как и его беседы. Первой его заботой по приезде в Неаполь стало снять по ложе в Сан Карло[377]377
  Сан Карло – неаполитанский оперный театр, один из самых известных вИталии; считался самым большим в Европе; его строительство было завершено в 1737 г., ко дню тезоименитства короля Карла III; в1816 г. была произведена внутренняя реконструкция; в последующие годы перестраивались его отдельные части; располагается рядом с королевским дворцом неподалеку от берега Неаполитанского залива.


[Закрыть] и Сан Карлино[378]378
  Сан Карлино – музыкальный театр, где в основном ставились комические оперы; отличался высоким качеством спектаклей; располагался в отдельном здании на площади Кастелло, против Кастель Нуово.


[Закрыть]. Он не имел и начатков религиозной веры даже в основополагающие церковные догматы, которые сам первый беспощадно высмеивал, упоминая о бессмертии души с таким равнодушием, какое граничило с сомнением; лишь светские разговоры по-настоящему могли его развлечь: он любил рассказывать или слушать легкомысленные, даже скандальные анекдоты.

Во время своего первого путешествия по Франции он посетил долину Роны[379]379
  Рона – река в Швейцарии и Франции; впадает в Средиземное море.


[Закрыть], Гренобль[380]380
  Гренобль – город во Франции, до Революции главный в Дофине.


[Закрыть], Дофине[381]381
  Дофине – историческая область в Восточной Франции, в Альпах.


[Закрыть] и, оказавшись у Гранд-Шартрёза[382]382
  Гранд-Шартрёз – знаменитый монастырь в Восточной Франции, основанный в 1084 г. в центре горного массива Гранд-Шартрез в Альпах.


[Закрыть], добрался туда, где угнездилась обитель последователей святого Бруно[383]383
  Святой Бруно (1035–1101) – католический религиозный деятель, основатель монастыря Гранд-Шартрёз и монашеского ордена картезианцев; официально не канонизирован.


[Закрыть].

Он объявился там как раз ко времени обеда. Ему пришлось долго стучаться в двери, запертые, чтобы никто не потревожил преподобных отцов во время столь важной церемонии, и привратник сначала уведомил его, что запрещено вступать в обитель, когда служители Господа сидят в трапезной; однако сэр Гарвей показал ему визитную карточку с гербом и надписью под ним: «Лорд Бристольский, епископ Деррийский». Привратник отнес ее к настоятелю; тот, увидев слово «епископ» и решив, что имеет дела с католическим епископом, тотчас велел его впустить и вместе со всем своим причтом встретил, преклонив колена и прося благословения, в чем лорд Гарвей, отнюдь не церемонясь, не отказал ни ему, ни остальным монахам.

Воспоминание о том, как католические монахи со всем религиозным трепетом восприняли благословение епископа-протестанта, весьма веселило монсеньора Деррийского, и он нередко к нему возвращался.

Однажды его так восхитила музыка «Matrimonio segreto»[384]384
  «Тайный брак» (итал.).


[Закрыть], что он на следующий день послал своих шестерых английских слуг, наказав им прослушать оперу Чимарозы[385]385
  Чимароза, Доменико (1749–1801) – один из самых талантливых оперных композиторов Италии XVIII в.; европейской известностью пользовались его комические оперы, особенно «Тайный брак» («Matrimonio segreto»); в 1787–1792 гг. жил и работал в России и был, по свидетельству одного из придворных, «обласкан всеми»; в 1799 г. по предложению революционного правительства написал музыку для республиканского гимна, что послужило причиной его ареста в декабре того же года; оказавшись в тюрьме, написал кантату, посвященную Фердинанду IV; король был возмущен предательством композитора, однако стремление Чимарозы заслужить благосклонность двора несомненно ускорило его освобождение.


[Закрыть] как можно внимательнее.

Когда они возвратились, он собрал их и спросил, достаточно ли пунктуально они выполнили его распоряжение, а получив утвердительный ответ, приказал отныне и впредь обращаться к нему, только исполняя речитативы в духе тех, что были в «Matrimonio segreto», будь то для того чтобы испросить его приказаний, либо сообщить ему или о приходе посетителей, или же о том, что стол накрыт.

Слуги вначале переглянулись, думая, что их хозяин тронулся умом; однако он продолжал настаивать, тогда они попросили день отсрочки и, посовещавшись, наутро послали к нему двух парламентеров, и те объявили «милорду графу», что считают несовместимым с достоинством английского слуги говорить нараспев, уподобляясь фиглярам с театральных подмостков.

Лорд Бристольский пообещал, что, если они уступят его желаниям, он удвоит их жалованье, и дал им еще сутки на размышление.

Когда отпущенный срок истек, та же депутация объявила ему, что, сколь ни велики преимущества, которые сулит им его лордство, они с прискорбием вынуждены упорствовать в своем отказе; милорд Гарвей заплатил им всем за полгода вперед и отправил назад в Англию. А после их отъезда он набрал полдюжины неаполитанцев и сделал им следующее предложение:

они должны обращаться к монсеньору только с речитативами, переложенными на музыку из «Matrimonio segreto», притом им самим предстоит привести в согласие слова и музыку;

для исполнения этих обязанностей, требующих гораздо больше способностей, чем заботы обычного слуги, они удостоятся месячного жалованья в сорок пять дукатов[386]386
  Дукат – серебряная, затем золотая монета крупного достоинства (3,4 г), чеканившаяся с XIII в. в Венеции; позже подобные монеты чеканились по ее образцу почти во всех европейских государствах.


[Закрыть], а это почти вчетверо превосходит то, что получают в Неаполе самые вышколенные лакеи;

однако оговаривалось и условие sine quâ nоn[387]387
  Непременное (дат.).


[Закрыть]: имея на протяжении первых шести месяцев бесплатный стол и одежду от монсеньора Деррийского, шестеро виртуозов приемной за первые полгода не получат на руки ни сольдо[388]388
  Сольдо – мелкая медная итальянская монета, двадцатая часть лиры.


[Закрыть], и вся сумма будет им выплачена лишь по истечении этого срока;

если же кто-либо из служителей уйдет от монсеньора до истечения первых шести месяцев, ему не будет причитаться никакого вознаграждения.

Слуги-неаполитанцы согласились с условиями, после чего пригласили paglietto[389]389
  Адвокатишка (итал.).


[Закрыть], чтобы составить контракт, а через шесть месяцев граф Бристольский уже мог наслаждаться голосами вполне спевшейся маленькой домашней капеллы.

Однажды вечером, когда лорд Гарвей ужинал у нас, явился его слуга и, обращаясь к нему речитативом, вручил ему пакет с большой черной печатью. Монсеньор прочитал послание, положил его под свою тарелку и весь остаток ужина смеялся, болтал и кокетничал, как ему обычно было свойственно, однако покинул нас в одиннадцать – на час ранее обыкновенного.

На следующий день сэр Уильям, опасаясь, что причиной преждевременного ухода гостя могло оказаться его недомогание, послал осведомиться, принимает ли лорд Бристольский.

Монсеньор передал, что у него случилось большое несчастье и он не может никого видеть.

Встревоженный сэр Уильям нарушил запрет и нашел бедного старца в слезах и стенаниях.

– Боже правый! Что с вами? – спросил сэр Уильям.

– Вы, вероятно, заметили, что вчера мне принесли письмо с черной печатью? – напомнил граф Бристольский.

– Разумеется.

– Так вот, там сообщалось, что в Ливорно умер мой сын[390]390
  Ливорно – второй по величине город Тосканы; расположен вокруг крупного торгового порта в южной части равнины, граничащей с долиной реки Арно; был основан в XVI в. представителями купеческого рода Медичи, правившего во Флоренции с 1434 по 1737 гг.


[Закрыть]. Мне не хотелось, чтобы за вашим столом воцарилась печаль, и я сдержал себя, но, как только вернулся домой, горе навалилось на меня тем сильнее, что мне пришлось таить его в сердце. Вот почему мне захотелось выплакаться вволю и я велел не принимать никого, даже вас.

Само собой разумеется, как лицо официальное, сэр Уильям был вынужден уделять время дипломатическому корпусу, однако в круг его ближайших знакомцев входили ученые и выдающиеся литераторы.

Старейшим иностранным посланником в Неаполе был португальский посол граф де Са. Занимая эту должность вот уже тридцать лет, он умудрился побывать в Лиссабоне лишь один раз и постарался возвратиться как можно быстрее. Однажды он был повергнут в неописуемый ужас: поговаривали об упразднении португальского посольства в Неаполе как не оправдывавшего расходы и поручении послу в Риме представлять Португалию при обоих дворах. Но, к счастью для графа, король Жозе I[391]391
  Жозе I (1714–1777) – король Португалии с 1750 г.; в его царствование в стране были проведены некоторые реформы в духе просвещенного абсолютизма, многие из которых были отменены после его смерти.


[Закрыть] вскоре умер, а его дочь, королева Мария, решила сохранить посольство в Неаполе[392]392
  Мария Франсиска Елизавета, или Мария I Безумная (1734–1816) – португальская королева с 1777 по 1786 гг.; затем отошла от управления, а с 1791 г. впала в умственное помешательство; время ее правления ознаменовалось наступлением в стране феодально-католической реакции.


[Закрыть], и граф де Са смог вздохнуть спокойнее.

По правде говоря, мало дипломатов имели такую синекуру, какой оказалась должность португальца: ему приходилось лишь сообщать своему двору текущие местные новости, да и эту обязанность граф переложил на своего секретаря. Единственной повинностью, добровольно наложенной на себя графом, была прогулка. Много говорили о его гареме, состоявшем из танцовщиц театра Сан Карло, сам же он не произносил почти ни слова, успев подзабыть родной португальский и не усвоив хорошенько ни итальянского, ни французского. Он был высок ростом, широкоплеч, а телосложением и физиономией походил на буйвола.

О его талантах и достоинствах не могу сказать ничего положительного: видя его по три раза на неделе в продолжение трех лет, я, как ни старалась, не обнаружила ни одного.

Самым значительным из послов, поскольку, по сути, он представлял в Неаполе интересы правящего семейства, был господин граф Лемберг[393]393
  То есть речь идет о посланнике императора Священной Римской империи Иосифа II, брата Марии Каролины.


[Закрыть]. Он был настолько же заметным человеком, насколько граф де Са – бесцветным. Прочие смертные ставили ему в упрек некоторое чванство; однако поскольку это мнение либо не отличалось справедливостью, либо г-н Лемберг почитал свой порок смехотворным пустяком в сравнении с высокомерием посла Великобритании, мы не имели случая заметить в нем что-либо подобное. Среди неаполитанцев же граф снискал такую репутацию потому, что не выносил придворных льстецов и пошляков – ими кишел местный двор.

С первого же вечера, когда я его увидела, мне бросилось в глаза, что он отзывался о самых именитых персонах при здешнем дворе совершенно не стесняясь, как если бы дело касалось последних лаццарони[394]394
  Лаццарони (в ед. ч. – лаццароне) – бродяги, нищие и другие деклассированные элементы в Южной Италии.


[Закрыть].

Так, однажды речь зашла о кавалере Актоне[395]395
  Актон (точнее: Эктон), Джон Фрэнсис Эдвард (1736–1811) – сын врача, англичанин, родившийся во Франции и начавший там свою карьеру флотского офицера; после многолетней службы в Великом герцогстве Тосканском принял в 1778 г. предложение Фердинанда IV приступить к реорганизации неаполитанского флота; в следующем году занял пост государственного секретаря по делам флота, а затем и всех вооруженных сил; через некоторое время ему было передано управление департаментами финансов и торговли. Росту влияния Актона на государственную политику способствовала благосклонность к нему Марии Каролины, стремившейся изменить направление внешней и внутренней политики Неаполя. В 1785 г. Актон был назначен первым министром королевства. Мария Каролина неизменно высоко ценила Актона и внимательно прислушивалась к его советам, но свойства его личности и проанглийская политика вызывали недовольство представителей разных слоев неаполитанского общества.


[Закрыть], и тосканский посланник отважился пропеть хвалу этому фавориту[396]396
  Тоскана – область в Центральной Италии севернее Рима; в описываемое в романе время великое герцогство, где правила младшая линия Габсбургов; в 1801–1807 гг. – зависимое от Франции королевство Этрурия; затем до 1814 г. французское владение. После крушения Наполеона в Тоскану вернулась прежняя династия. В 1861 г. Тоскана вошла в Итальянское королевство.


[Закрыть].

Уголки губ графа Лемберга дрогнули в высокомерно-презрительной гримасе.

– Действительно, – процедил он, – этот человек был бы недурным корсаром. У него таланты и повадки пирата, и, быть может, именно этому обстоятельству он обязан своим возвышением.

Утверждают, что даже в беседе с королевой он объявил ей самой, когда разговор коснулся того же самого Актона:

– Я не берусь предполагать, каковы тайные способности этого министра: мне они неизвестны и я не горю желанием их узнать. Однако все, что доступно моему разумению, то есть те таланты, которые он раскрыл нам в министерстве, отнюдь не соответствуют тем обязанностям, какими ваше величество соблаговолили его наделить.

Воистину, положению графа Лемберга при неаполитанском дворе завидовать не приходилось. Будучи дипломатическим агентом правящего семейства, он оказался замешанным во множество интриг, и, надо признать, некоторые из них весьма принижали высокое предназначение его миссии.

А между королем и королевой ссоры вспыхивали, увы, частенько (о некоторых из них, случившихся в моем присутствии, еще предстоит рассказать), и посол был вынужден вмешиваться во все эти семейные перепалки, примирять супругов, выступать от имени императора, наконец, не реже раза в месяц выполнять при них обязанности, так сказать, мирового судьи.

Поэтому, выходя на прогулку, бедняга Лемберг никогда не мог быть уверенным, что ему вдогонку не снарядят погоню, а садясь за стол – что его не оторвут от стола, чтобы он водворил мир и спокойствие среди августейших супругов. Так, через несколько дней после нашего прибытия он давал большой званый обед, и один из гостей, присутствовавших там, рассказывал, что в разгар трапезы примчался курьер от королевы и Лембергу пришлось тотчас же покинуть собравшихся, принужденных завершить обед без него.

А в Казерте[397]397
  В 1734 г. Карл III решил ознаменовать свое правление в Неаполе возведением в различных частях королевства дворцов, не уступающих по размерам и великолепию убранства самым известным резиденциям монархов Европы. Наиболее известное из этих зданий – дворец в городе Казерта (примерно в 30 км северо-восточнее Неаполя), сооруженный по проекту Ванвителли. После окончания строительства (1752) королевская семья проводила в нем ежегодно весенние месяцы. В царствование Карла III, чуждого суеты и не склонного к шумным празднествам, Казерта не была центром светской жизни, какой она стала при Фердинанде IV.
  Ванвителли, Луиджи (1700–1773) – известный итальянский архитектор, строитель Казерты.


[Закрыть] однажды зашла речь о маркизе де Сан Марко[398]398
  Сан Марко, Элеонора де – придворная дама Марии Каролины.


[Закрыть], доверенной особе королевы, и граф гневно отбросил на стол салфетку и поднялся, вскричав:

– Ох, эти проклятые бабенки, они меня с ума сведут!

В заключение моего обзора государственных мужей упомяну о некоей весьма незначительной фигуре в дипломатическом мире – имперском консуле и тосканском агенте по имени Боннекки.

Очень маленький, очень старый, чрезвычайно говорливый, постоянно за всеми шпионящий, в вечной погоне за новостями, он слонялся с неподвижным взглядом, вытянув шею и навострив уши – и все потому, что был в переписке с императором Леопольдом[399]399
  Леопольд (1747–1792) – с 1765 г. великий герцог Тосканский под именем Леопольд I, а с 1790 г. император Священной Римской империи под именем Леопольд П.


[Закрыть], докладывал ему каждую неделю обо всех скандальных историях, приключившихся при дворе и в городе. А если ничего интересного не случалось, он, не раздумывая, их сочинял. Сначала император держал его на твердом жалованье, однако постепенно новости стали иссякать, а потому монарх, чтобы поощрить своего корреспондента, постановил платить ему за недельную работу, а не раз в год.

И вот уже год как синьор Боннекки получал по два французских луидора за каждый анекдот, который император почитал интересным.

Таким образом г-н Боннекки получал до двух десятков золотых в месяц.

Приманка была весьма сильна, и потому этот маленький человечек воспитал в себе редкостный талант проникать в каждый дом, добиваться приглашения на все званые обеды и празднества. Всем было прекрасно известно, чем он занимался, но, поскольку он действовал от имени императора и, как поговаривали, от имени королевы Каролины, доверившей свой тайный шпионаж явному шпиону своего брата, никто не осмеливался закрыть перед ним двери собственного дома и даже встречать его с кислой миной. Возвратившись к себе, он приспосабливал все, что удалось вынюхать, делал заключения из услышанного, подводил итоги, прибавлял, урезывал, перелицовывал – и еженедельно отсылал своему монарху скандальную хронику, предметом которой были высокопоставленные государственные люди.

А теперь перейду к врачам, ученым и литераторам, составлявшим узкий кружок желанных собеседников сэра Уильяма, и таким образом будет довершено описание того мира, в который мне предстояло вступить, куда меня увлекли обстоятельства, о каких уже шла речь, и иные, еще более невероятные и куда более драматические, что мне придется представить взору моего читателя.

XXXVI

Случилось так, что сэр Уильям незадолго до своего последнего отъезда в Лондон лишился сразу двух своих наиболее постоянных сотрапезников.

Первый из них умер в возрасте тридцати восьми лет: это был знаменитый Гаэтано Филанджери[400]400
  Филанджери, Гаэтано (1752–1788) – знаменитый адвокат, правовед и публицист, последователь Руссо; с 1787 г. – министр финансов при Фердинанде IV; автор капитального труда «Наука законодательства».


[Закрыть] (его вдове я впоследствии причинила зло, в чем ныне раскаиваюсь).

Другой был старцем восьмидесяти лет и слыл самым остроумным человеком в Неаполе. Возможно, покойный аббат Гальяни – так звали прославленного остроумца – был обязан такой своей репутацией тому, что долгое время жил во Франции[401]401
  Гальяни (аббат Фердинандо; 1728–1787) – итальянский писатель и экономист.


[Закрыть].

Поскольку они оба скончались еще до моего прибытия и я не успела с ними познакомиться, у меня нет причин заниматься ими далее. Что касается оставшихся, то в числе наших наиболее частых визитеров следует назвать прежде всего врача Котуньо[402]402
  Котуньо, Доменико (1736–1822) – знаменитый физиолог и анатом, прозванный «неаполитанским Гиппократом»; был придворным врачом королевского семейства.


[Закрыть] и его коллегу кавалера Гатти, двух в высшей степени занятных персон.

Доктор Котуньо, хотя и занимал важное место среди светил медицинской науки, был, по словам сэра Уильяма, человек в высшей степени сведущий в классической литературе – греческой, латинской и итальянской. Я никогда не могла понять, каким образом при своей многочисленной клиентуре, работая в клинике и давая консультации на дому, он выкраивал время еще и для чтения, которому был обязан своей громадной эрудицией. У тех, кто приходил к нему на прием, он никогда не брал ничего сверх раз и навсегда установленной платы в три пиастра. При всем том он зарабатывал три тысячи фунтов стерлингов в год.

Незадолго до нашего приезда в Неаполь он вылечил виконта д'Эриса, испанского посла, от паралича – у этого дипломата отнялась правая рука. Потребовались полтора месяца и пятьдесят визитов, чтобы полностью исцелить его.

Испанский посол прислал врачу тысячу дукатов. Котуньо ответил ему следующим посланием:

«Ваше Превосходительство ошиблись, послав мне тысячу дукатов за пятьдесят визитов. Я взял себе за правило не брать за свои визиты больше трех пиастров, хотя бы моим пациентом оказался сам король.

Пятьдесят визитов по три пиастра – это составляет сумму в сто пятьдесят пиастров.

Я имею честь отослать разницу Вашему Превосходительству.

Котуньо».

Доктор Гатти был примечателен совсем в другом роде, он был настолько же жаден, насколько Котуньо бескорыстен. Будучи самым пламенным сторонником прививок, он в бытность свою в Париже заработал на них бешеные деньги.

В глазах доктора Гатти сэр Уильям был его лучшим другом по двум причинам: он весьма ценил, во-первых, наш стол, а во-вторых, наши экипажи, которыми он мог свободно располагать. В противоположность Котуньо, очень озабоченного положением неимущих классов, доктор Гатти надменно заявлял, что он не унизится до того, чтобы лечить людей второго сорта.

В отличие от Котуньо, антиподом которого он, казалось, поклялся быть во всем, Гатти никогда не заглядывал в ученые книги, ограничиваясь тем, что почитывал газетные статьи и памфлеты. Вместо того чтобы сохранять свою независимость перед власть имущими, как было свойственно его знаменитому коллеге, он был чрезвычайно настойчивым искателем их милостей.

Он утверждал, что два самых счастливых в мире народа – это неаполитанцы и испанцы, поскольку их короли Фердинанд и Карл III такие заядлые охотники, что им не хватает времени заниматься чем-либо еще, а народ, которым государь не занимается, стоит на пути к совершенному благосостоянию.

Что касается последнего умозаключения, то, по-моему, сэр Уильям и сам склонялся к мнению доктора Гатти, ведь всей своей карьерой при дворе Фердинанда он был обязан своей страсти к охоте и ловкости, которую он проявлял в этом искусстве.

На следующий день после нашего прибытия король послал сэру Уильяму приглашение, написанное собственноручно:

«Приходите скорей, дорогой Гамильтон, и составьте мне компанию на охоте в Казерте. У меня не выпадало ни одного удачного дня со времени Вашего отъезда; Вы увезли мою удачу с собой, и я надеюсь, что Вы привезли ее обратно.

С дружеской приязнью,

Ваш Фердинанд Б.»

Третьим близким другом нашего дома, если не считать членов дипломатического корпуса, был маркиз Дель Васто, прямой потомок того, кому Франциск I[403]403
  Франциск I (1494–1547) – французский король с 1515 г. из династии Валуа; проводил активную внешнюю политику, покровительствовал искусству.


[Закрыть] отдал свою шпагу, не пожелав вручить ее коннетаблю де Бурбону[404]404
  Карл III герцог де Бурбон (1490–1527), более известный как коннетабль де Бурбон – французский военачальник, сражавшийся сначала под знаменами Франциска I, а затем против него; поэтому, потерпев поражение при Павии (1515), Франциск I не пожелал сдаваться в плен коннетаблю, а произнеся, по преданию: «Все потеряно, кроме чести», вручил свою шпагу неаполитанскому вице-королю Фердинанду Франсиско д’Авалосу (1489–1525).


[Закрыть]. Маркиз Дель Васто принадлежал к семейству д'Авалос[405]405
  Фердинанд Франсиско д’Авалос был вторым маркизом де Пескара; после его смерти маркизат перешел к Альфонсо Дель Васто (1504–1546), его брату, третьему маркизу де Пескара, которого французы называли дю Гаст, также непримиримому противнику французского короля.


[Закрыть], одному из самых почтенных в Италии; у него было сто тысяч дукатов ренты, что соответствует пятистам тысячам французских ливров.

Подобные состояния, довольно обычные для Англии, в Италии очень редки. Шпага Франциска I, разумеется, хранится в сокровищнице дома д'Авалос[406]406
  Шпага Франциска I находится ныне во Франции, в музее Клюни.


[Закрыть].

Довольно часто сэр Уильям принимал у себя также герцога Термоли, потомка генуэзского аристократического рода, давно обосновавшегося в Неаполе.

Герцог Термоли был главным королевским конюшим; сын князя Сан Никандро[407]407
  Доменико Каттанео, князь де Сан Никандро – член регентского совета, созданного в 1759 г. при малолетнем Фердинанде IV; воспитатель короля; был известен своим невежеством и равнодушием к наукам и искусствам; не ставил никаких преград своеволию и плебейским наклонностям своего царственного воспитанника.


[Закрыть], он, однако, был весьма далек от того, чтобы гордиться этим обстоятельством. Дело в том, что князь Сан Никандро, назначенный воспитателем короля, по мнению одних, из-за интриг, по утверждениям других, не пожалев для этого трат, воспитал государя так плохо, что тот, нередко раздражаясь на собственное невежество, говорил герцогу Термоли:

– Твой отец – виновник моих бед и бед моих подданных, но я достаточно справедлив, чтобы не сердиться на тебя за то, что твой отец сделал из меня осла.

И верно, мне не один раз доводилось слышать, как Фердинанд жаловался на полученное им воспитание, вменяя в вину князю Сан Никандро свое невежество, достойное лаццарони, что бездельничают на молу.

Однако королева, краснея за своего необразованного супруга, вместе с тем использовала это обстоятельство, чтобы удалить его от управления, сосредоточив всю власть в своих руках; мне же она не раз говорила, что ответственность за это бедствие следовало бы возлагать прежде всего на министра Тануччи[408]408
  Тануччи, Бернардо (1698–1783) – адвокат и профессор юриспруденции в университете Пизы. Его записки, касавшиеся проблем политического устройства Италии, привлекли внимание Карла Бурбона, герцога Пармы и наследника престола Тосканы. После того как Карл стал королем Неаполя, Тануччи получил должность королевского советника, затем – министра юстиции, министра иностранных дел и министра двора; ему были пожалованы дворянство и титул маркиза (1734). Наивысшего могущества Тануччи достиг после перехода власти к регентскому совету при малолетнем Фердинанде IV; главой этого совета он стал по воле Карла III, унаследовавшего испанскую корону. Влияние Тануччи сохранялось на протяжении многих лет – при вступлении на престол Фердинанда IV он стал его первым министром. Положение начало постепенно меняться после женитьбы короля на австрийской принцессе Марии Каролине, проявлявшей постоянное недовольство происпанской политикой Тануччи; в 1777 г. она добилась его отставки.


[Закрыть], который выбрал в воспитатели Фердинанду князя Сан Никандро именно из-за его очевидной для всех неспособности: рекомендуя князя на эту должность, он хотел, чтобы юный принц остался невеждой, а сделавшись королем, оказался не в состоянии даже частично постигнуть науку управления и вынужден был оставить бразды в руках министра.

В этом немало правды, хотя не стоит абсолютно верить королеве там, где речь идет о старом министре-тосканце, которого она терпеть не могла и который, по ее мнению, находился в полном подчинении у Карла III, будучи обязан ему своим положением. Тануччи при дворе олицетворял испанское влияние, а королева, дочь и сестра императора, стояла за Австрию.

Можно зайти весьма далеко, начав рассуждать о ненависти Каролины ко всему испанскому и французскому, ненависти, распространившейся на ее мужа и сыновей, а также о ее симпатии ко всему, что исходило из Австрии. Говорили даже, что она создала заговор антисупружеский, антиматеринский и антинациональный ради присоединения Королевства обеих Сицилий к Австрии, которой оно принадлежало по условиям Утрехтского мира, но было вырвано из ее рук победой Карла III (то был один из эпизодов большой войны Франции против Австрии) в 1734 году[409]409
  Утрехтский мир – общее название ряда мирных договоров, заключенных в апреле – августе 1713 г. в г. Утрехте (Голландия) между Францией и Испанией и рядом их противников в войне за Испанское наследство – Англией, Голландией, Савойей и др. Согласно этим договорам, Франция добилась утверждения на испанском престоле французского принца, внука Людовика XIV, но заплатила за это полным разорением и рядом политических уступок; Испания в основном сохранила свои заморские владения и единство государства, но должна была уступить Англии, Нидерландам, Савойе и др. ряд стратегически и экономически важных территорий в Европе и колониях. Наибольших выгод от войны добилась Англия, получившая монопольное право снабжать испанские колонии неграми-рабами, занявшая ряд важнейших морских станций и сокрушившая морское могущество Франции.
  В марте 1714 г. в Раштадте Испания и Франция подписали мир с другим своим основным противником – Австрией; именно по этому договору Неаполь отошел к Австрии.
  Эти договоры закрепили очередной раздел мира между великими державами и определили на XVIII в. границы Европы. В 30-х гг. XVIII в. Испания воспользовалась большой европейской войной за т. н. Польское наследство (1733–1735), а фактически за гегемонию в Европе, чтобы вернуть себе итальянские владения, уступленные Австрии после войны за Испанское наследство. В начале 1734 г. дон Карлос (будущий испанский король Карл III) двинулся с испанской армией из Пармы и Пьяченцы в Северной Италии, герцогом которых он был, на Неаполитанское королевство. Страна восстала против австрийского господства и перешла на его сторону. В мае Карл торжественно вступил на неаполитанский престол. До конца года его сторонниками была также завоевана Сицилия и взяты крепости, еще удерживаемые австрийцами в самой Италии.


[Закрыть]. Ныне, когда чувство дружбы и гордость королевскими милостями более не заслоняют мне глаз, я должна признать, что королева в этом отношении давала немало поводов для клеветы.

И в самом деле, я так и не смогла понять, откуда у королевы такая неприязнь к собственным детям мужского пола при том, что она, напротив, проявляла столько нежности к дочерям. Эта антипатия, то находившая себе объяснение в необходимости приучить мальчиков к дисциплине, то замаскированная под заботу о том, чтобы упорядочить их воспитание, то прорывавшаяся наружу под предлогом, что надо укреплять их характер, выражалась в жестоких наказаниях за любой пустяк. Поэтому мать внушала им отчаянный и беспредельный страх. В ее присутствии я никогда не видела улыбки на лицах этих бедных маленьких принцев; они вздрагивали от малейшего звука и, едва заслышав издали голос королевы, бежали к отцу, чтобы укрыться в его объятиях.

Старший из царственных мальчиков умер около 1778[410]410
  Имеется в виду наследник неаполитанского престола Карл Тит, принц Апулийский; умер 17 декабря 1778 г.


[Закрыть] года в возрасте лет семи-восьми после долгой болезни: его состояние все время ухудшалось, что враги Марии Каролины объясняли плохим обращением, жертвой которого он был. Когда принц слег, королева пустилась в рассуждения и споры с врачами о природе и причинах недуга, тогда как ее муж, не пытаясь превозмочь свое невежество, в чем сознавался так бесхитростно, просто плакал. Когда юный принц скончался, горе короля усилилось, но Мария Каролина, как все уверяли, ограничилась тем, что повторила известные слова матери-спартанки, сказавшей: «Производя моего сына на свет, я уже знала, что придет час, когда он умрет»[411]411
  По свидетельству древнегреческого историка философии Диогена Лаэртского (первая пол. III в.), подобная фраза принадлежит писателю, историку и военачальнику из Древних Афин Ксенофонту (ок. 430–355/352 до н. э.) и сказал он ее по поводу гибели своего сына.


[Закрыть].

В то время, когда я находилась при неаполитанском дворе, умер инфант дон Альберто[412]412
  Речь идет о принце Альберто Филиппе (1792–1799).


[Закрыть]; он даже умирал у меня на коленях. Среди юных принцев именно этот был моим любимцем. В свое время я расскажу о его смерти, пока же только замечу, что, по-моему, эта утрата лишь удвоила ненависть королевы к французам и республиканцам, так и не проникнув в ту глубину ее сердца, где обитает любовь, заставляющая мать проливать кровавые слезы на могиле своего ребенка.

Единственным любимым сыном королевы, казалось, был принц Салернский, рожденный, помнится, в 1790 году[413]413
  Принц Салернский – Леопольдо (1790–1851).


[Закрыть]; это его она прижимала к сердцу в минуты, когда принц Альберто умирал у меня на руках. Ради этого сына она пожертвовала бы всеми остальными, однако говорят, – хотя я в ту пору была далеко от нее и сама никогда не поверю в подобное злодейство! – что году в 1812-м, когда принц, находясь в Палермо, проникся симпатией к англичанам и встал на их сторону[414]414
  Палермо – один из древнейших городов Сицилии; в XI–XIII вв. – столица Сицилийского королевства; в 1799 и 1806–1815 гг. – столица Фердинанда IV после его бегства из Неаполя; ныне – административный центр одноименной провинции.


[Закрыть], она покусилась на его жизнь и пыталась подсунуть ему чашку отравленного шоколада. Согласно народной молве, принца спас от гибели его камердинер Карломаньо Вилья – отсюда необъяснимое могущество этого человека, имевшего больше влияния на своего господина, чем члены его семьи, чем любой фаворит, чем любой из министров.

Итак, молва утверждала, что Каролина предпочла своего брата Иосифа II своим детям, а интересы австрийской монархии – интересам Королевства обеих Сицилий

Впрочем, я расскажу о том, что видела, так же чистосердечно, как поведала о том, что происходило со мною самой. А уж читатель пусть сам делает из моего повествования те выводы, какие ему угодно.