Текст книги "Исповедь фаворитки"

LXXXVI

Около пяти часов ветер переменился и мы отплыли, подняв якоря в семь. Нас сопровождали фрегат «Минерва» и еще десять-двенадцать торговых и транспортных судов.

Но едва лишь мы миновали Капри, как разразилась сильная буря. Можно было подумать, что море, столь же неверное, как земная твердь, также решилось предать короля. Весь понедельник прошел в борьбе со стихией. Ночь была ужасна – ветер обломал три брамстеньги[1184]1184
  Брам-стеньга – третье снизу колено составной мачты парусного судна (первое снизу колено – мачта, второе – стеньга).


[Закрыть] и утлегарь[1185]1185
  Бушприт – горизонтальный или наклонный брус, выставленный вперед с носа парусного судна; служит для вынесения вперед носовых парусов.


[Закрыть] бушприта[1186]1186
  Утлегарь – продолжение бушприта; к нему крепятся передние паруса (кливера).


[Закрыть]. Раз двадцать нам казалось, что судно развалится на части, такой стоял кошмарный треск!

Трудно описать состояние, в котором находилось королевское семейство. Король, совершенно раздавленный страхом, взывал ко всем святым, особенно к святому Франциску Паоланскому[1187]1187
  Франциск Паоланский (1416–1507) – основатель католического монашеского ордена миноритов, ответвления ордена францисканцев; уроженец приморского города Паола в Калабрии; уже в годы ранней молодости удалился от мира и начал вести отшельническую жизнь, которая послужила примером для его многочисленных учеников и последователей; пользовался доверием и уважением папы Сикста IV (1414–1484; папа с 1471 г.), был его советником; в 1483 г. переселился во Францию и оказывал большое влияние на политику Людовика XI (1423–1483; король с 1461 г.) и Карла VIII (1470–1498; король с 1483 г.); по приказу последнего для ордена миноритов был построен большой монастырь в Туре (Северо-Западная Франция, провинция Тюрень); канонизирован в 1519 г.; считается защитником и покровителем всех находящихся в море.


[Закрыть], к которому в этих обстоятельствах, казалось, проникся чрезвычайным почтением. Он обещал святому, если будет им спасен, воздвигнуть в его честь церковь, не уступающую своим великолепием храму Святого Петра в Риме[1188]1188
  Церковь Святого Франциска Паоланского была построена против королевского дворца на юго-западной стороне Дворцовой площади в 1817–1846 гг.


[Закрыть]. О спасении своей семьи он при этом вообще не упоминал: это несомненно подразумевалось. Юные принцессы погибали от усталости и морской болезни. Наследный принц, похоже, был напуган не меньше отца. Принцесса Клементина, с дочерью на руках, меланхолически улыбалась ненастному небу. Королева была мрачна и, казалось, полностью погрузилась в свои мысли.

Время от времени Нельсон, остававшийся на палубе в неустанной заботе о безопасности своих именитых пассажиров, спускался к нам, чтобы сказать что-нибудь ободряющее. Из всех присутствующих я одна отвечала на эти его слова взглядом или движением руки. Поскольку в основном именно этого взгляда или жеста он искал, он возвращался на свой пост удовлетворенным.

К утру погода несколько прояснилась. Нельсон сказал нам, что надеется на двухчасовую передышку и что если мы пожелаем ненадолго подняться на палубу, то, как ему представляется, мы там почувствуем себя лучше. К тому же это время будет использовано, чтобы навести хоть какой-то порядок в наших каютах.

Король, большую часть ночи проведший на коленях, вознося мольбы Небесам, вздохнул свободнее и, подавая нам пример, оперся на единственную руку Нельсона и вместе с ним поднялся на палубу. Королева последовала за ним. Так как она приблизилась к трапу одна и к тому же пошатываясь, я поспешила поддержать ее. Нельсон спустился вновь вместе с капитаном Харди, чтобы предложить руку наследной принцессе и младшим принцессам. Что касается наследника, он был утомлен и разбит, как никто из нас. Самый младший из королевских сыновей остался лежать в своей подвесной койке, не в силах пошевельнуться.

Палуба «Авангарда» являла зрелище беспорядка, не уступающего тому, что творился в наших каютах. Матросы использовали передышку, дарованную им бурей, чтобы заменить брам-стеньги и утлегарь. Было очевидно, что они готовятся принять новый бой со штормом, который должен был начаться.

Опершись на судовой леер[1189]1189
  Леер – туго натянутая веревка или стальной трос, закрепленный с обеих сторон; применяется для крепления к нему косых парусов и как приспособление, предохраняющее от падения людей за борт и т. д.


[Закрыть], король с завистью поглядывал на фрегат адмирала Караччоло, плывущий по правому борту от нас. Казалось, этот корабль заколдован: все его снасти были целы, нигде ни единой поломки, и когда на него накатывали те же громадные валы, что трепали наше судно, казалось, он воспринимал их удары так же естественно, как конь, пускаемый в галоп ударом хозяйского хлыста.

– Вот видите, сударыня! – сказал король, обращаясь к жене, и жестом показал на «Минерву».

– Так что же? – спросила королева.

– А то, что из-за вас я оказался на этом корабле, вместо того чтобы плыть на том!

– Какое счастье, – заметила королева, – что адмирал не знает итальянского языка.

– Это еще почему?

– Потому что, как мне кажется, – произнесла она, – с него довольно, что приходится везти у себя на борту трусливого короля. Незачем показывать ему, что он везет еще и короля неблагодарного.

И она повернулась к нему спиной.

– Пусть я неблагодарен, если вам так угодно, – возразил король, не удостоив внимания первый эпитет, – но тем не менее справедливо то, что я куда охотнее был бы сейчас на фрегате Караччоло, чем на «Авангарде».

В это время ко мне пришли сказать, что маленький принц, оставшийся в своей койке, зовет меня.

Я поспешила спуститься к нему.

Это был шестилетний мальчик по имени Альберто; королева не питала к нему особой нежности, впрочем, по-настоящему она любила только своего второго сына, девятилетнего Леопольдо Поэтому бедный малыш Альберто, бессознательно ощущая эту холодность матери, привязался ко мне, называл меня своей мамочкой и спешил броситься в мои объятия всякий раз, когда хотел избежать наказания или снискать какую-нибудь милость.

Теперь бедный ребенок, почувствовав себя немного лучше, просил меня проводить его на палубу. Несмотря на качку, я взяла его на руки и отнесла туда.

За прошедший час небо вновь затянулось тучами. Ветер повернул на юго-восток, и «Авангарду» пришлось несколько изменить курс, держась по ветру. Что касается «Минервы», то могло показаться, будто ей нипочем все причуды погоды и даже встречный ветер придает ей крылья.

В общем, нетрудно было догадаться, что приближается новый шквал. Тучи – угрюмые, серые, чреватые дождем – быстро собирались, опускаясь все ниже, словно наваливаясь своей тяжестью на верхушки мачт «Авангарда». Порывы теплого изнуряющего ветра несли с собой духоту – то был ветер с берегов Ливии, самый ненавистный для моряков Средиземноморья.

Нельсон предупредил нас, что передышка, подаренная штормом, кончается и, если нам угодно, можно спуститься в каюты, а он в наше отсутствие встретит врага лицом к лицу.

Уходя, я в последний раз глянула на неаполитанский фрегат и, при всем моем пристрастии к Нельсону, поневоле признала, что ход «Миневры» гораздо лучше, чем у нашего «Авангарда».

В самом деле, мы двигались со спущенными парусами, оставив только два зарифленных[1190]1190
  «Зарифить» парус означает уменьшить его площадь с помощью завязок, расположенных на парусах рядами (у марселей – четыре ряда, у нижних парусов – два).


[Закрыть] паруса и кливер[1191]1191
  Кливер – косой треугольный парус, который ставится впереди фок-мачты.


[Закрыть], в то время как «Минерва» своими развернутыми марселями[1192]1192
  Марсель – второй снизу парус трапециевидной формы на судах с прямым парусным вооружением.


[Закрыть], казалось, бросала вызов буре; более стройная в носовой части, она легче рассекала волны, ее меньше качало, чем «Авангард». Это зрелище заставляло признать справедливость эгоистических сожалений короля.

Через десять минут после предупреждения Нельсона, когда мы уже устроились в своих каютах, шторм вновь обрушился на нас.

Так мы провели весь вторник и среду.

В четверг случилось ужасное несчастье.

Около четырех часов пополудни у принца Альберто, моего любимца, начались судороги, и они все усиливались. Судовой врач спустился в каюту, но все его средства оказались бессильны. Я держала ребенка на руках, прижимая к груди, и чувствовала, как все его тело корчилось, терзаемое недугом. Два или три раза королева пробовала взять его на руки, но малыш держался за меня, ни за что не желая со мной расстаться.

Буря ревела все яростнее, волны перекатывались через палубу, судно содрогалось от верхушек мачт до трюма, но должна признаться, что я слышала только жалобы бедного мальчика и не чувствовала ничего, кроме содроганий его агонизирующего тела.

Наконец в семь вечера он издал душераздирающий крик, его тело напряглось в моих руках, последним усилием он попытался обнять меня, но смог лишь испустить глубокий вздох… Последний вздох.

– Государыня! – закричала я, почти теряя рассудок. – Государыня! Принц умер!

Королева приблизилась к нам, взглянула на сына, коснулась его тела и произнесла только:

– Бедное дитя! Ты опередил нас так ненамного, что нет смысла тебя оплакивать.

Потом она протянула руку и с выражением, которое больше пристало бы Медее[1193]1193
  Медея – в греческой мифологии волшебница, дочь царя Колхиды; помогла герою Ясону добыть золотое руно и родила ему двоих сыновей; когда Ясон задумал жениться на другой, подослала той волшебную одежду (надев ее, соперница сгорела заживо) и убила собственных детей от Ясона, чтобы отомстить ему за неверность.


[Закрыть], чем Ниобе, прибавила[1194]1194
  Ниоба – в греческой мифологии дочь легендарного царя Тантала, гордившаяся своими сыновьями и дочерьми и собственной плодовитостью; она смеялась над богиней Лето, родившей только двух детей – Аполлона и Артемиду. В отмщение за оскорбление, нанесенное матери, Аполлон и Артемида поразили семь ее дочерей и семь ее сыновей стрелами, отчего несчастная окаменела от горя и была превращена Зевсом в скалу.


[Закрыть]:

– Но если мы вернемся, будь покоен: ты будешь отомщен!

Казалось, буря только и ждала этой искупительной жертвы: она тотчас успокоилась. Едва королевское дитя испустило свой последний вздох, ветер стих, небо прояснилось.

По-моему, если бы не это улучшение погоды, королевское семейство едва ли бы заметило, что оно потеряло одного из своих членов. Более прочих была взволнована, как мне показалось, принцесса Мария Клементина. Она не испускала воплей и обошлась без горестных жестов, но, когда я закричала: «Принц умер!», она прижала к сердцу свою дочь и крупные слезы покатились по ее щекам.

Я уложила маленького принца в моей каюте и всю ночь просидела у его изголовья.

В два часа ночи до моих ушей донесся громкий скрежет железа – это бросили якорь. Мы прибыли на место. Через мгновение корабль застыл в неподвижности. После пятидневного кошмарного путешествия мы достигли цели в пятницу 26 декабря.

В пять утра все были уже готовы сойти на берег, но я сказала, что останусь подле маленького принца, чтобы позаботиться о его погребении.

Король, королева, братья и сестры умершего без особых возражений переложили на меня эти заботы. Мне обещали, что днем пришлют за телом, чтобы перенести его в дворцовую часовню. Нельсон взял на себя труд призвать корабельного плотника и приказать ему изготовить гроб.

Королевское семейство, Актон, сэр Уильям Гамильтон, министры Кастельчикала, Бельмонте и Фортингуерра спустились в шлюпки и направились к Марине[1195]1195
  Марина – (соврем. Форо Умберто I и Форо Италико) – набережная в Палермо, на косе, уходящей в море; популярное место прогулок, откуда открывается живописный вид на окрестности.


[Закрыть], где их высадку приветствовали радостные крики забравшихся на реи матросов «Авангарда». Пушка не стреляла, так как мы пристали у мола.

Нельсон остался на борту.

Случилось так, что чуть ли не над трупом бедного ребенка, которому я заменила мать, он дал мне клятву верности и никогда впоследствии ее не нарушил.

В два часа пополудни тело было положено в гроб и посланец явился сообщить, что катафалк ждет на набережной.

Матросы спустили гроб в адмиральский ял, и мы, Нельсон и я, спустились туда же, как должны были бы сделать мать и отец, сели подле тела, и гребцы направили ял к набережной.

Гроб был водружен на катафалк, а нас ждал королевский экипаж; мы сели в него и медленно тронулись следом за траурной повозкой.

Она пересекла весь Палермо, поделенный на четыре части двумя главными улицами – виа Толедо[1196]1196
  Виа Толедо (соврем, улица Виктора Эммануила) – центральная улица Палермо; ведет от порта в юго-западном направлении; на ней стоит кафедральный собор.


[Закрыть] и виа Макуэда[1197]1197
  Виа Макуэда перпендикулярна виа Толедо.


[Закрыть], – и мы прибыли в королевский дворец, старинный дворец Рожера[1198]1198
  Имеется в виду дворец графов и королей Сицилий, который начал строиться во второй пол. XI в. и постепенно перестраивался. В числе его строителей были Рожер I (1031–1101), граф Сицилийский с 1061 г., и его сын Рожер II (ок. 1095–1154), король Сицилий с 1130 г., объединивший норманнские владения в Южной Италии и Сицилий в единое централизованное государство.


[Закрыть].

Тело ребенка отнесли в византийскую часовню, где ему предстояло находиться три дня, и лишь после этого я попросила, чтобы меня доставили в покои королевы.

Нельсон в то же время распорядился, чтобы его провели к королю.

Он застал государя крайне озабоченным, но не разгромом армии, не успехами революции, не тем, что в самом скором времени французы могут оказаться в Неаполе, – а материями куда более значительными.

Богата ли Фикудза дичью[1199]1199
  Имеется в виду лес Фикудза, в гористой местности, в 30 км к югу от Палермо.


[Закрыть]? И кто достоин чести сегодня вечером стать его партнерами в реверси[1200]1200
  Реверси – карточная игра, в которой выигрывает тот, у кого меньше взяток.


[Закрыть]?

Ведь его величество целых два месяца не охотился и уже больше недели не играл в реверси!

Его обычные партнеры были здесь с ним – герцог д'Асколи, князья Кастельчикала и Бельмонте. Но королю наскучили одни и те же лица, он любил перемены.

Руффо не играл; к тому же королева испытывала к нему такую неприязнь, что король отказался от мысли принимать его в кругу семьи. Если ему требовалось побеседовать с кардиналом о политике или посоветоваться о чем-либо, касающемся дел правления, он слал ему записку и приглашал его к себе.

Между тем в Палермо был лишь один достаточно искусный охотник и игрок, способный предоставить королю Фердинанду одновременно два желанных удовольствия: великолепную охоту в собственном ленном владении Илличе и себя самого как неутомимого партнера в бостоне[1201]1201
  Бостон – карточная игра; в нее играют вчетвером, используя 52 карты.


[Закрыть] и реверси.

То был президент Кардилло.

Король терпеть не мог дворянство мантии[1202]1202
  То есть высшее чиновничество, служилое дворянство (в отличие от военного и духовного – т. н. дворянства шпаги и дворянства сутаны).


[Закрыть], но уныние, в котором он в то время пребывал, заставило его пренебречь привычным предубеждением. Он соизволил допустить к себе Кардилло, а тот предоставил в его распоряжение свои леса, своих фазанов, своих косуль, своих кабанов и своих собак.

Прельстившись таким предложением, король назначил охоту на следующий день, а в тот же вечер пригласил президента составить ему партию за карточным столом.

Правда, в течение дня его величество успели предупредить, что президент – самый раздражительный игрок во всей Сицилий.

Король рассмеялся:

– Ну а я, наверное, самый сварливый из всех игроков собственного королевства! Наконец-то я нашел человека, во всех смыслах годного мне в партнеры.

Нетрудно предположить, что и у президента Кардилло не было недостатка в доброжелателях, в один голос твердивших ему:

– Не забывайте, что имеете честь играть с самим королем, сдерживайте себя.

Президент в ответ давал самые пылкие обещания владеть собой и в первый вечер действительно удивил своей уравновешенностью всех, кто собрался в дворцовой галерее и был наслышан о его вспыльчивости.

Но одно словцо у него все же вырвалось, оно-то сразу и обеспечило ему королевское расположение.

Король был предупрежден о вспышках президентского раздражения и готовился к ним, однако, не дождавшись их, решил, что ему наговорили вздора, и так накинулся на беднягу Кардилло, что забыл об игре и совершил грубую ошибку.

– А, черт побери! – воскликнул он. – Какой же я заносчивый осел! Я мог бы скинуть туза, а не сделал этого.

– Ну, – отвечал президент, которого забота о собственном благопристойном поведении тоже страшно отвлекала от игры, – я-то еще больший осел, чем ваше величество, ведь мог же сбросить валета червей, а он остался у меня на руках.

Король расхохотался: такой ответ своей искренностью напомнил ему его добрых лаццарони. С этого мгновения президент Кардилло стал мил его сердцу, а уж после охоты в Илличе эта симпатия укрепилась окончательно.

Поскольку реверси – игра слишком серьезная и потому не особенно привлекательная для того легкомысленного придворного кружка, к которому я принадлежала, у нас составилась партия в тридцать и сорок[1203]1203
  «Тридцать и сорок» – азартная карточная игра, популярная в XVIII–XIX вв.


[Закрыть].

Я всегда обожала игру, а теперь, более чем когда-либо свободная от всех своих фантазий, предалась ей с неистовым увлечением.

Нельсон не играл никогда; но он становился позади моего стула, опершись на его спинку своей единственной рукой, и тихо нашептывал мне слова любви, отчего игра для меня становилась притягательной вдвойне.

Увы! Ныне, когда мне часто приходится, потратив золотой, что мы получаем на недельное пропитание, томиться в ожидании следующего, я не без горького раскаяния вспоминаю, как в ту пору пригоршнями швыряла золото на карточный стол.

Здесь следует сказать и несколько слов о нашем тогдашнем банкомете герцоге де С; если уж я обещала, что исповедь моя будет полной, этого не избежать.

Герцог де С. являл собою нечто вроде Казановы[1204]1204
  Казанова, Джованни Джакомо (1725–1798) – итальянский писатель, человек авантюрного склада и разносторонних интересов, выпустивший при жизни несколько романов и естественнонаучных сочинений; его «Мемуары», вышедшие посмертно, принесли ему всемирную известность.


[Закрыть], а впрочем, принадлежал к одному из уважаемых сицилийских родов. На европейском континенте он был весьма известен своими путешествиями (он жил во многих крупных городах) и дуэлями, причиной которых почти всегда становилась его невиданная удача в игре.

Но сейчас речь о другом. Не знаю, достаточно ли безупречно герцог де С. как банкомет составлял талию[1205]1205
  Талия – здесь: круг карточной игры до окончания колоды или до срыва банка (то есть определенной суммы, поставленной для одной партии).


[Закрыть], тасуя свои пятьдесят две карты, зато мне хорошо запомнилось, что каждый день он являлся с новой драгоценной булавкой или новым бриллиантовым перстнем. Будучи женщиной до мозга костей, я прельщалась этими безделушками, просила его дать мне на них полюбоваться, примеряла их себе то на шею, то на палец, спрашивала герцога, не уступит ли он их мне. Он тотчас предлагал сделать это, уверенный, что я откажусь, но о моем желании станет известно либо королеве, либо сэру Уильяму, либо Нельсону. И действительно, я могла не сомневаться, что на следующее утро найду на своем туалетном столике вещицу, приглянувшуюся мне накануне.

От кого был подарок? Я даже не брала на себя труд осведомиться об этом. В той волшебной жизни я просто позволяла золотой реке нести меня, не тревожась о том, откуда золото берется и куда уходит. Какое значение могли иметь здесь лишние двести или триста луидоров!

А между тем, как я успела понять с тех пор, каждый из этих золотых был заработан чьим-то тяжким трудом, еще влажен от пота, а может быть, даже крови простых людей.

Как бы то ни было, в одном нет сомнения: герцог де С. отнюдь не без собственной выгоды опустошал ради меня свой ларец с драгоценностями.

LXXXVII

Так прошел январь; вести, приходившие из Неаполя, были безотрадны.

Сначала между князем Пиньятелли, главным наместником, и французами было заключено перемирие, потом, когда лаццарони грубо нарушили его, а главный наместник не принял по данному поводу должных мер, французские войска двинулись на Неаполь и после трехдневной ожесточенной схватки вошли в город.

Тогда главный наместник в свою очередь спасся бегством и явился в Палермо.

Наконец, 22 января было объявлено об учреждении Партенопейской республики[1206]1206
  Партенопейская республика (январь – июнь 1799 г.) была провозглашена неаполитанскими республиканцами на континентальной части Королевства обеих Сицилий при поддержке французских войск; подавлена монархической контрреволюцией.


[Закрыть]; святой Януарий сотворил чудо (правда, поговаривали, что не без некоторой помощи Шампионне), да и Везувий ознаменовал это событие маленьким извержением или, как изволили шутить французские солдаты, «тоже нацепил красный колпак».

У короля Фердинанда была застарелая неприязнь к святому Януарию: тот сначала не соблаговолил явить чудо ради него, а теперь сделал это для французов; впрочем, как утверждают, Шампионне принял весьма основательные меры, чтобы его к этому побудить.

В результате Фердинанд подверг святого Януария опале, сместив его с должности защитника королевства, которую от его имени в течение двух недель выполнял генерал Макк, и лишил его всех доходов, связанных с этим званием.

Но это еще не все.

Якобинцы, имея в провинции многочисленных сторонников, принялись насаждать свои идеи в Абруцци, Терра ди Лаворо и Калабрии.

Если бы вольнодумство проникло в Калабрию, революции оставалось лишь перешагнуть пролив, чтобы овладеть Сицилией. Ведь и на Сицилий тоже насчитывалось изрядное число якобинцев, живших в надежде, что, как только английская эскадра уйдет от этих берегов, в Палермо вслед за Неаполем произойдет революция.

В тот же день, когда в Неаполе была объявлена республика, то есть 22 января 1799 года, король созвал в Палермо большой Государственный совет с целью решить, какими средствами можно отразить натиск стремительно надвигавшейся революции.

Споры продолжались часа два, но присутствующим не удавалось прийти к единому мнению ни по одному из вопросов, когда появился придверник с сообщением, что кардинал Руффо просит позволения войти в Совет и принять участие в обсуждении.

Кардинал явился к королю и ни много ни мало заявил, что готов встать во главе калабрийских контрреволюционеров и с ними двинуться на Неаполь.

Сойдя с корабля на Сицилий, он заперся в келье монастыря Ганча[1207]1207
  Имеется в виду монастырь Ганча, расположенный в прибрежной восточной части Палермо; известен богато украшенными церквами XV–XVI вв.


[Закрыть] и долго обдумывал свой план; ему не терпелось отплатить за оскорбивший его отказ в назначении на военную должность. Он собирался доказать, что у него больше отваги и предприимчивости, чем у всех этих генералов, бежавших вместе с королем и теперь интриговавших, оспаривая друг у друга честь сопровождать монарха на охоте или служить ему партнерами в реверси.

Подобное предложение стоило того, чтобы его обдумать, хотя в первую минуту оно взбудоражило умы всех присутствующих. Однако Руффо, состоявший в оживленной переписке со всеми членами своего семейства и уже раз пять-шесть отправлявший в Калабрию посланцев, самым убедительным образом доказал, что эта провинция только и ждет его прибытия, чтобы подняться на борьбу, а поэтому король, который сразу же одобрил проект кардинала и, сочтя возможным немедленно привести его в исполнение, обещал его преосвященству, что через три дня ему будут присвоены полномочия главного наместника.

Поскольку Государственный совет был уже собран, Руффо спросил, нельзя ли ему тотчас оформить патент на новую должность, однако король заявил, что хотел бы над ним поработать.

Когда Фердинанд говорил так, все знали, что это на самом деле значит: решение откладывалось до рассмотрения его на другом, малом совете, то есть до обсуждения с королевой, генералом Актоном и сэром Уильямом Гамильтоном.

Король явился гордый и веселый – еще бы, ведь его друг-кардинал, столь презираемый королевой, этот церковник, кого даже не пожелали удостоить поста начальника канцелярии в военном министерстве или военно-морского флота, только что внес предложение, которое было делом наследного принца, хотя последний ни о чем таком и не помышлял.

Он призвал к себе королеву, сэра Уильяма, лорда Нельсона и генерала Актона и сообщил им о предложении Руффо.

Все сошлись на том, что его следует принять, только королева не отвергла, но и не одобрила эту идею, упорно храня молчание.

Было условлено: завтра утром Руффо пригласят во дворец, где в его присутствии и с его участием будет составлен и обсужден во всех пунктах акт о присвоении ему должности главного наместника.

В тот же вечер адмирал Франческо Караччоло явился с настоятельной просьбой о милости быть принятым его величеством.

Фердинанд чувствовал себя виноватым перед Караччоло и потому сознавал, что его присутствие будет для него неприятным, поэтому приказал передать адмиралу, что занят сейчас делом чрезвычайной важности, а если у г-на Караччоло есть к нему какая-либо просьба, пусть он соблаговолит изложить ее письменно.

Караччоло удалился, оставив прошение об освобождении его от должности адмирала неаполитанского флота и о позволении вернуться в Неаполь.

Король, чья обида была усугублена сознанием собственной неправоты, воспользовался случаем отделаться от адмирала и начертал на его прошении следующие слова:

«Si accordi; та sappia il cavaliere Caraccoilo che Napoli e in potere del nemico»[1208]1208
  «Согласен, однако же напоминаю кавалеру Караччоло, что Неаполь в руках неприятеля» (итал.).


[Закрыть].

Караччоло не обратил внимания на то, в каких выражениях был дан ответ на его просьбу, для него было важно лишь то, что разрешение покинуть Палермо получено; уже на следующее утро, с полным горечи сердцем, он взошел на корабль.

В то самое время, когда он отплывал, во дворце собрался малый совет и Руффо получил из рук короля воззвание, обращенное к жителям Калабрии, а также бумаги, подтверждавшие его титул военного наместника и неограниченные права действовать от имени его величества.

Хотя король вывез из Неаполя не то шестьдесят пять, не то шестьдесят шесть миллионов, кардинала он предупредил, что не сможет дать ему больше трех тысяч дукатов, то есть двенадцати тысяч франков, на все расходы, связанные с реставрацией монархии; это уж пускай он сам, оказавшись в Калабрии, изыщет необходимые средства, прибегнув к добровольным либо принудительным пожертвованиям или каким-нибудь иным способам: он волен выбрать их по своему усмотрению.

Впрочем, прежде чем кардинал покинул Палермо, был, казалось, найден источник денег: князь Лудзи от имени его величества оповестил прелата, что маркиз дон Франческо Такконе, главный казначей Неаполитанского королевства[1209]1209
  Такконе, Франческо, маркиз – королевский казначей; незадолго до начала похода кардинала Руффо получил предписание всемерно содействовать осуществлению его плана, снабжая армию денежными средствами, оружием и амуницией, но необходимые поставки так и не были осуществлены.


[Закрыть], прибыл в Мессину с полумиллионом дукатов, то есть более чем с двумя миллионами франков, полученными в Неаполе по банковскому билету. И вот, поскольку эта сумма принадлежала государственной казне, король согласился уступить ее кардиналу на нужды его экспедиции. Поспешим прибавить – и это не удивит никого из тех, кто знает, как легко в Неаполе деньги прилипают к рукам любого, кто их коснется, – что ни Руффо, ни король, вообще ни одна живая душа так и не вступила во владение этими двумя миллионами.

Кардинал даром времени не терял. Уже 26 января он отправился в Мессину, откуда после напрасных попыток получить свои пятьсот тысяч дукатов отплыл в Калабрию, где 8 февраля 1799 года высадился у побережья Катоны[1210]1210
  Катона – селение на восточном берегу Мессинского пролива, напротив Мессины.


[Закрыть].

Едва сойдя с корабля, он прежде всего водрузил на балконе загородного дома своего брата, герцога Роккабелла, королевский стяг, где с одной стороны был изображен герб Обеих Сицилий, с другой крест и следующая надпись, полтора тысячелетия назад запечатленная на лабаруме Константина[1211]1211
  Лабарум – знамя византийского императора Константина I с монограммой Христа и девизом: «In hoc signo vinces!» (лат.) – «Сим победиши!» Во время борьбы за императорскую корону со своими соперниками (306–312) Константин не был еще христианином, но покровительствовал новой вере и пользовался поддержкой христиан. Накануне решающей битвы под Римом Константин и его войско, по преданию, видели в небе крест из звезд и надпись «Сим победиши». Той же ночью Константину явился Господь и повелел сделать знамя с крестом и украсить крестом шлемы солдат. Лабарум представлял собой шест, на верхнем конце которого в кругу находился шестиконечный крест. Ниже креста была поперечная планка со штандартом, на котором был начертан указанный девиз. После победы Константин уверовал в Христа и в 313 г. издал т. н. Миланский эдикт о веротерпимости, уравнивавший в правах христианство с другими культами.


[Закрыть]:

«In hoc signo vinces!»[1212]1212
  «Сим победиши!» (лат.)


[Закрыть]

Несколько дней спустя мы узнали, что он собрал около тысячи человек и с ними покинул побережье Мессинского пролива, направившись в сторону Монтелеоне.

Эти вести возвратили королеве бодрость и набросили на могилу бедного маленького принца второй покров, покров забвения.

Я уже упоминала о том, как мы проводили вечера. Так все и шло: король продолжал бранить президента Кардилло, президент Кардилло – раздражаться, герцог де С. – метать банк и сверкать своими перстнями и булавками, я – проявлять желание завладеть ими, Нельсон и сэр Уильям – покупать мне их.

Королева, не принимавшая участия в игре, сидела в уголке с юными принцессами и вышивала знамя, предназначенное для калабрийцев: она собиралась отослать его кардиналу тотчас, как только работа будет закончена.

Наши дни, особенно с тех пор как задули робкие теплые ветерки и засияли первые лучи весны, ни в чем не уступали нашим вечерам. Конец февраля и начало марта в Палермо – дивная пора. Два-три раза в неделю мы устраивали морские прогулки: завтракали на борту одного судна, обедали – на другом. Каролина редко участвовала в этих развлечениях: после разгрома неаполитанской армии, странного возвращения мужа с поля боя и поспешного бегства из Неаполя она так и оставалась мрачной и более чем когда-либо поглощенной своей ненавистью. Из этого состояния ее выводили только припадки ярости, приводившие в ужас всех, кто ее окружал, и тогда одна я могла подступиться к ней. Поэтому истинной королевой наших увеселений была я.

Действительно, во время этих прогулок, в которых участвовали придворные дамы и господа на пяти-шести десятках лодок, разукрашенных флагами, мы с Нельсоном всегда были во главе в своей лодке с дюжиной гребцов, тогда как у самого короля их было только восемь. По правде сказать, стоило нам выйти в море, как король, вместо того чтобы слушать наших музыкантов и певцов, принимался стрелять чаек и нырков.

Мы же после морской прогулки останавливались то на «Каллодене», то на «Минотавре», завтракали, потом вновь садились в нашу лодку под звуки музыкальных инструментов и пение. Порой, смежив веки, я мысленно переносилась во времена античности: мне нравилось думать, что я не впервые явилась в этот мир, что моя душа уже жила в нем когда-то и я была тогда Клеопатрой, а Нельсон – Антонием. Тогда я припоминала какие-нибудь прекрасные строки из драмы Шекспира и произносила их вслух, отдавая на волю ласкового ветерка, пролетавшего над нами, играя верхушками пальм и принося аромат апельсиновых деревьев Багерии[1213]1213
  Багерия – селение в 10 км к востоку от Палермо.


[Закрыть]. Потом, когда последние лучи закатного солнца окрашивали в розовый цвет вершину горы Пеллегрино[1214]1214
  Пеллегрино – гора к северу от Палермо (606 м).


[Закрыть], мы поворачивали к «Авангарду», освещенному a giorno.

На палубе нас ждал накрытый стол, такой длинный, что занимал ее всю; пушек не было видно за буфетами, сплошь заставленными серебряной посудой, букетами цветов и подносами со всевозможными сладостями; все усаживались за стол – я напротив короля, как если бы была королевой, между Нельсоном и капитаном Трубриджем или командором Томас-Льюи. Трапеза длилась до глубокой ночи, и всякий раз, когда кто-либо из нас провозглашал тост, пушки нижней палубы палили, а орудия форта приветственно отзывались им.

Нельсон часто бывал подавлен и озабочен; я чувствовала: среди этой праздности его мучают угрызения совести, голос которой напоминает ему, что его место не здесь; в такие мгновения он вставал из-за стола, ссылаясь на необходимость дать какие-то распоряжения, и в раздумье удалялся один на верхнюю палубу. Однажды я последовала за ним и, приблизившись сзади, незамеченная, услышала, как он бормочет:

– Какой же я жалкий безумец! На самом деле мое судно больше похоже на лавку торговца сладостями, чем на корабль голубой эскадры[1215]1215
  С XVII по XIX в. на время войны флот государства условно делился на три части: голубую, белую и красную; на голубую эскадру возлагалось выполнение первостепенных боевых задач.


[Закрыть]!

Но тут моя рука обвилась вокруг его шеи, и он поплелся за мной на свое место, унылый и пристыженный тем, что его жалоба была услышана.

Приближалась пора карнавала, а поскольку от кардинала Руффо приходили все более ободряющие вести, при дворе дали несколько костюмированных балов. Нельсон, видимо томимый желанием забыться, придумал воспользоваться этим поводом, чтобы, переодевшись в маскарадные костюмы, мы могли побродить по улицам. Дважды или трижды мы предались этому безумству, пока случай, едва не повлекший за собой весьма прискорбные последствия, не излечил нас от него.

Однажды ночью, когда мы, переодетые, так блуждали по Палермо, Нельсон, по свойственной англичанам привычке слишком много выпивший после обеда, привел меня в один сомнительный дом, часто посещаемый офицерами английской эскадры. Ни один из них определенно не узнал нас, однако у боцмана и гардемарина, которые пьянствовали, сидя в уголке, возникли подозрения. Когда мы встали и вышли, они последовали за нами и видели, как мы вошли в посольский особняк. Почти в то же мгновение оттуда вышел король и, заметив двух приятелей, пребывавших в веселом расположении духа, пожелал узнать, что им здесь понадобилось. Боцман с грехом пополам мог объясняться по-итальянски и весьма позабавил короля, живописав ему наше приключение. За это Фердинанд пообещал, что его не забудет, и спросил, какая милость более всего пришлась бы ему по вкусу. Боцман отвечал, не переставая смеяться, что с самого своего рождения его заветной мечтой было сделаться знатным кавалером.

– Хорошо, – сказал король, – будь покоен, ты им станешь! Как тебя зовут, на каком корабле ты служишь?

Боцман отвечал, что его имя Джон Бэринг и он состоит в экипаже «Авангарда». При этом он напомнил королю о некоторых маленьких услугах, которые имел счастье оказывать ему по пути из Неаполя в Палермо.

– Верно, – кивнул король, – я помню!

– Хорошо, – заметил боцман, – а я уж было подумал, что ваше величество об этом забыли!

– Отчего же? – спросил Фердинанд.

– Потому, – объяснил боцман, расхрабрившись при виде благодушия короля, – что ни мне, ни моим товарищам из нашего экипажа ни разу не доводилось пить за здоровье вашего величества, платя за вино монетами с каким-либо иным изображением, кроме профиля нашего доброго государя Георга Третьего.

Король прикусил губу.

– Ну что ж, – заявил он, – завтра ты будешь пить за мое здоровье за деньги с моим профилем, а твои друзья выпьют за тебя и будут называть тебя кавалером.

Поскольку король был весьма болтлив, он тотчас поспешил к королеве и рассказал ей всю историю: как я, переодетая, бродила по улицам с Нельсоном, как зашла с ним в дом, для которого он нашел определение более впечатляющее, нежели просто «сомнительный», и, наконец, как ему встретился английский боцман и тот так его позабавил, что он обещал сделать его кавалером Константиновского ордена Святого Георгия.

Затем, в тот же вечер, он собственноручно написал приказ, чтобы завтра утром князь Лудзи, министр финансов, отправил команде «Авангарда» тысячу триста унций золота в знак благодарности.

Князь Лудзи должен был сообщить об этом решении адмиралу Нельсону, в то же время предупредив, что его величество произвел боцмана Джона Бэринга в кавалеры Константиновского ордена Святого Георгия в награду за услуги, что тот ему оказывал во время плавания.

К несчастью для бедняги-боцмана, король, как я уже говорила, все рассказал королеве, а королева – мне, посоветовав впредь быть осмотрительнее, имея в виду, что меня узнали и за мной следили.